Ледяной осколок в сердце

      Прошла тёплая осень. Наступила зима. Снег лёгким слоем ложился на землю, на асфальт и крыши дома. Гела в лёгкой кожаной куртке и джинсах шёл в школу. Встретив у остановки Машико, Циклаури взял её за руку, и молодые люди направились в alma mater.       — Вот и декабрь наступил, — изрёк Гела. — Как время быстро летит.       — Казалось бы, ещё вчера мы впервые встретились в том далёком 1983 году. Скоро мы окончим школу. Куда ты хочешь поступить?       — Собираюсь поехать в Тбилиси. Поступлю в ТГУ на экономиста, а позже пойду работать в банк. А ты?       — Хочу как мама — работать поваром. Возможно, когда-нибудь открою свой ресторан грузинской кухни. Или буду работать в школьной столовой, готовить еду для детей.       — Машико, думаю, что ты уже умеешь. Я ел твои хинкали, твои хачапури по-аджарски. Люблю, когда в творог добавляют чеснок. А с сулугуни вообще вкуснота.       — Я так приготовлю для тебя! — улыбнулась Татабадзе. — Ещё в тесто добавлю мацони. Так хачапури нежнее получается.       Молодые люди не заметили, как подошли к школе. Гела как обычно сел за Машико. Его сосед по парте Рома Кочетков, сын русских, приехавших в Грузию по распределению, смеялся над ним.       — Что, уже вместе из дома в школу, из школы домой ходите?       — Да, Ромико. Ты сам всё понимаешь.       — Да, Гело, повезло тебе. Мне с Хатуной совсем не везёт. Она на меня внимание не обращает. Что со мной не так? Это из-за того, что я русский?       — Нет, Ромико... — объяснил Циклаури. — Просто ты ей не нравишься. Не из-за того, что ты русский. Не из-за внешности. Ты. Просто. Ей. Не. Нравишься.       — Чем я ей не нравлюсь? Объясни.       — Знаешь, иногда сложно понять, почему тебе нравится тот или иной человек. Допустим, мне нравится Машико. Я не могу объяснить, чем она мне нравится. Не могу объяснить, чем нравлюсь ей я. Просто меня к ней тянет. Мне с ней хорошо. Просто её ко мне тянет. Ей со мной хорошо. Так и тут. Сложно объяснить, чем ты не нравишься Хатуне. Скажи честно — чем тебе нравится Хатуна? Можешь объяснить?       — Хатуна очень красивая. Она добрая, милая, весёлая.       — Тоже самое я скажу и про Машико. Они похожи, но кое в чём разные. Машико очень добрая и покладистая. Она очень наивная и милая. Как я заметил, Хатуна немного не такая. Она... Она не девушка, она зараза.       — Что делать? Как мне ей понравиться? — вопрошал Кочетков.       — Не надо пытаться ей понравиться. Не надо брать измором и доставать её. Подумай — не унизительно ли тебе будет за ней ходить и выпрашивать эту любовь? Ты мужчина Ты воин. Ты должен быть гордым.       — Разве мужчина не должен добиваться?       — Настоящий воин знает, когда сразиться, а когда отступить. Так говорил мой дедушка. Ветеран войны. Иногда разумно будет отступить.       — Да, Гело, зачем я у тебя это спросил? — сокрушённо заметил Рома. — Ты же у нас не любишь никуда вмешиваться.       — Я сказал своё мнение. А советы давать я не намерен. Вдруг что-то пойдёт не так? И я окажусь твоим врагом номер один. Мне мама говорила, что не нужно давать людям советы. Мало ли, чем может обернуться следование этим советам.       Прозвенел звонок на урок химии, и молодые люди сели за парты. Десятый класс решал многоэтажные уравнения химических реакций. Гела записывал решение по формуле в тетрадь и тут же услышал от учительницы химии Елены Сергеевны Мышкиной:       — Гарданашвили, ты опять занимаешься посторонними вещами? Сколько уже можно что-то писать в конце тетради? Опять я твои стихи читаю, когда твою тетрадь проверяю. Стихи хорошие. Мне нравится, что ты пишешь. Но на уроке химии надо думать о реакции субстратов, а не лирике.       Хатуна, девушка с чёрными косами, начинающимися со стороны лба, превращающимися на затылке в хвостики, смущённо посмотрела на педагога и густо покраснела. Елена Сергеевна открыла последние страницы тетради и вслух зачитала:       — Твои глаза как васильки меня в пучину завлекли. Смотрела долго на тебя, теперь скажу я, не тая: ты так красив и очень мил. Андрей, ты чем приворожил? Хочу, чтоб стал моей судьбой — пойду с тобой одной тропой. Ты подари мне поцелуй — с тобою жизнь свою свяжу. Андрей, скажи мне в этот час, что вечно буду я твоя.       Гела захихикал, услышав эти строки. В их классе учился только один Андрей. Андрей Лебедев. Скромный заучка. Мальчик в клетчатой рубашке и в очках. Больше старших классов не было, в параллельном классе ни один человек с таким именем не учился.       — Ну что? Как тебе такое? — прошептал Циклаури соседу по парте.       — И чем этот хмырь ей понравился? Он же страшный.       Хатуна Гарданашвили смотрела на Елену Сергеевну и не могла сказать и слова. Учительница, решившая отнестись к этому с юмором, изрекла:       — Гарданашвили, я очень рада, что ты развиваешь свой талант. Мне приятно было читать твою любовную лирику. Я говорю правду — у тебя есть талант. Но лучше сейчас подумай о химии. Тебе через полгода экзамены сдавать. Любовь любовью, а учёба важнее.       Хатуна успокоилась. Елена Сергеевна вернулась к уроку и продолжила объяснять решение очередного многоэтажного уравнения химической реакции.       Кочетков не мог сдержать гнева. Когда прозвенел звонок с урока, и десятый «А» отправился в кабинет биологии, Рома подошёл к нравящейся ему девушке и прямо спросил:       — Хатуна, чем тебе понравился этот хмырь Лебедев?       — Ромико, ты думаешь, мне нравятся наглые и настырные придурки вроде тебя? Знаешь, большие мускулы симпатии тебе не добавляют. А Андрей Лебедев мне нравится тем, что он тихий, спокойный паренёк. Как раз такие мне нравятся.       Рома отвернулся от Хатуны и направился к своей парте. Сидя за столом, Кочетков скрестил руки и с недовольной миной сидел за партой. Целый день у друга Гелы было плохое настроение из-за тяжёлого удара по самолюбию. Циклаури только смеялся над ним. Кочетков смотрел на его улыбку и ворчал:       — Да, Гело, тебе хорошо! Тебе в любви повезло! Ты даже не добивался Машико! А мне каково? Меня променяли на какого-то ботаника!       — Знаешь, Ромико, первая любовь — это не то, в чём всегда везёт, — изрёк Гела.       Когда закончились все уроки, Циклаури и Татабадзе шли по улице Мчедлидзе, сели в автобус и отправились домой к девушке. Придя домой к Татабадзе, молодые люди перекусили чашушули и жареной картошкой. Наевшись досыта, Гела прокомментировал:       — Вот это острота! Люблю, когда так остро. Думаю, что мне с невестой повезло. Поели — теперь разберёмся с уроками.       Гела и Машико занимались грузинским языком, геометрией, химией, не замечая, как пролетело время. Под вечер Манана вернулась домой вся заплаканная.       — Мам, что случилось? — забеспокоилась школьница.       — Тёть Манана, почему вы плачете? — вторил юноша.       Когда женщина немного успокоилась, сообщила новость, которая до глубины души потрясла молодых людей:       — Шалву убили...       — Что?!! — уже хором крикнули Циклаури с Татабадзе.       — Подстрелили во время боя. Пуля попала в глаз. Погиб на месте.       Машико услышала эту новость и ощутила, как земля ушла из-под ног. Прикрыв лицо руками, девушка горько заплакала. Она вспоминала...       Когда ей было пять лет, они с Шалвой, ещё девятилетним сорванцом, бегали по двору и обливали друг друга из леек. Когда ей было шесть лет, Машико просила старшего брата покатать её на спине — она наездница, а он конь. Когда ей было семь лет, перед первым днём знаний Шалва похлопал её по плечу и сказал:       — Машико, учись хорошо. Не будь такой ленивой, как я.       Когда ей было двенадцать лет, её обижал одноклассник брата Эльмин Алиев. В один прекрасный весенний день после уроков Машико шла по школьному двору; этот коренастый невысокий мальчишка побежал за ней, Гела шёл рядом и, крепко схватив обидчика за руку, крикнул:       — Отвали от Машико!       — Да пошёл ты, сопляк! — заявил Эльмин и ударил Циклаури в солнечное сплетение, отчего тот согнулся пополам, и в глазах потемнело.       В это время вышел Шалва, уже высокий и статный юноша с тёмными волосами. Подойдя ближе, Татабадзе-старший схватил Алиева за плечо и, сильно толкнув его, заявил:       — Если ты, мразь, ещё раз полезешь к моей сестре, то я тебе голову оторву. Понял?       — Да пошёл ты!       Ничего не говоря, Шалва ударил обидчика младшей сестры по лицу. Гела пришёл в себя и увидел, как старший брат нравившейся ему девочки бил своего одноклассника, а сама Машико в ужасе наблюдала за дракой. Неожиданно выбежали одноклассники дерущихся. Два парня схватили за руки Шалву, а другие вцепились в Эльмина.       — Отпустите меня! Я убью его! — кричал Татабадзе, вырываясь.       — Эй, придурок! Мне нравится твоя сестра!       — Нравится? Тогда купи ей чурчхелу!       — Не нужна мне твоя чурчхела, Эльмин! — отрезала Машико. — Просто оставь меня в покое!       После этой драки брат и сестра спешно отправились домой. Уже дома Шалва спрашивал у девочки:       — Почему ты мне ничего не рассказала?       — Я думала, что если буду его игнорировать, то он оставит меня в покое.       — Он не отстанет. Машико, если тебя кто-то обижает, то ты должна говорить мне. Ещё твой одноклассник Гела Циклаури вмешался. Одна ты с ним не справишься, а твоё игнорирование он принимает за слабость.       Девушка плакала, вспоминая старшего брата. Гела положил руки на плечи и попытался успокоить любимую. Машико прижалась к его груди и заплакала ещё горше; Циклаури обнял её и гладил её пышные чёрные волосы. Придя в себя, Татабадзе отстранилась от юноши. Гела кончиками пальцев вытер слёзы на её щёках и прошептал:       — Если существует тот свет, то я думаю, что душа Шалвы ушла в лучший мир, который находится на небе. Верь в это. Верь в то, что вы встретитесь на том свете. Шалва прожил короткую, но достойную жизнь. Его любишь ты, его любит тёть Манана.       — Я не верю в это, — сказала Татабадзе. — Когда человек умирает, он просто исчезает.       — Он будет жить, если вы будете помнить о нём. Как жив Виктор Цой. Он погиб, столкнувшись с «Икарусом», но память о нём жива.       Гела сразу же вспомнил, как два года назад он, Рома Кочетков, Армени Абуладзе и Сурен Пиначян, его одноклассники, сидели в большом зале и громко слушали песни группы Кино, вокалистом которой был Виктор Цой. Юноши подпевали, пытаясь спародировать его баритон:       — Группа крови на рукаве! Твой порядковый номер на рукаве! Пожелай мне удачи в бою! Пожелай мне!..       — Солнце моё, взгляни на меня — моя ладонь превратилась в кулак! И если есть порох — дай огня! Вот так!..       В те летние дни молодые люди мечтали когда-нибудь все вместе поехать в Москву и услышать вживую песни поэта и барда, чьё творчество войдёт в историю, но роковое столкновение «Москвича» с «Икарусом» поставило крест на этой мечте.       Гела помнил чувство опустошения, которое возникает при получении новости о чьей-либо смерти. Он это ощутил два года назад, когда узнал о гибели любимого музыканта; и сейчас чувствовал жуткое опустошение — был человек, и нет человека. Больше нет старшего брата Машико, его несостоявшегося шурина.       Покинув этот гостеприимный дом, Циклаури шёл по заснеженной улице. Он с грустью смотрел на снежинки и думал о том, как жизнь может оборваться в любую минуту. Наступит завтра или нет?       Молодого бойца, погибшего от шальной пули, похоронили. Машико шла за гробом, который несли четыре соседа, и плакала; Гела держал её за руку, показывая, что он всегда рядом. Проводить Шалву Татабадзе в последний путь пришли его лучшие друзья, бывшие одноклассники, все его родственники и соседи. Гроб опустили в свежераскопанную могилу, первый ком упал на крышку деревянного гроба и вскоре появилась новая могила. Манана купила металлический памятник, на котором в похоронном бюро в фоторамку вставили чёрно-белое фото молодого человека с орлиным носом и вьющимися волосами; внизу грузинским письмом было написано: «Татабадзе Шалва Вахтангис дзе»; снизу были две даты: «13.II.1973 — 02.XII.1992». Молодого человека похоронили рядом с могилой отца, Татабадзе Вахтангом Заалис дзе, родившегося десятого апреля 1948 года, погибшего тридцатое октября 1985 во время перестрелки с афганскими моджахедами.       — Сначала мужа, а потом сына потеряла, — говорил кто-то из соседей.       Машико горько плакала, вспоминая, как в детстве смотрела на похороны отца. Она долго не могла осознать, что папы больше нет; в те дни ей казалось, что он уехал в долгую командировку и скоро вернётся, хотя понимала, что это невозможно. В тот декабрьский день Татабадзе не могла поверить, что её любимого братика больше нет.       — Шалва, если Гела прав, и ты отправился на небеса, то, может быть, мы с тобой скоро встретимся, братик. Мне так больно. Почему ты? За что? — вопрошала Машико, глядя на могилу с памятником.       Закончились похороны, и соседи помянули усопшего. Девушка осталась в своей комнате одна и оплакивала Шалву. Гела зашёл к ней и, обнимая, успокаивал любимую; Татабадзе прижалась к нему и ощутила спокойствие. Заметив, что девушка перестала горько плакать, Циклаури отпустил её из своих объятий, вышел из комнаты и, не желая беспокоить Манану, отправился домой. По дороге юноша размышлял о хрупкости и быстротечности человеческой жизни:       «Почему так произошло? Эх, Шалва, жаль, что я не познакомился с тобой ближе. Жаль, что ты не увидишь свадьбу своей сестры со мной. Жаль, что ты уже не вернёшься на этот свет. Зато будет жива память о тебе, пока живём мы».       Время шло. Приближался Новый Год. Праздник, когда каждый человек ждёт чудо, не думая о том, что случится в длинном промежутке между двумя Новыми Годами длиной в триста шестьдесят пять дней. Главное — собраться всей семьёй за одним столом, вспомнить всё хорошее, что произошло в ушедшем году, и выпить шампанское в честь начала года.       Со временем Манана и Машико успокоились. Время не лечило, но боль от потери постепенно отступала. Татабадзе уже не натягивала на лицо улыбку, не желая показывать свои слёзы. Девушка продолжала дальше учиться, встречаться с Гелой и просто радоваться жизни, ибо поверила, что, возможно, существует на небесах иной мир, где живут души умерших людей. Возможно, Шалва следил за ней с небес и вряд ли был бы доволен, если бы сестрёнка постоянно грустила из-за него.       Наступила предпоследняя учебная неделя в 1992 году. На перемене Гела, Рома, Армени и Сурен собрались в коридоре. Сидя на подоконнике, Циклаури задал вопрос:       — У кого будем отмечать Новый Год?       — У меня, — улыбнулся Кочетков. — Как раз родители уйдут к друзьям праздновать. Дом будет свободен — мы отметим Новый Год. Мы с родителями наготовим столько еды. Вы своих девчонок пригласите.       — Отлично! — воскликнул Пиначян, высокий смуглый кареглазый юноша с вьющимися волосами и носом с горбинкой. — Как раз развеемся. Гело, ты пригласишь Машико?       — Если согласится, — ответил Циклаури. — Она ещё не до конца пришла в себя после смерти брата.       — Да ладно! — продолжал Сурен. — Как раз позову соседскую девчонку Рануш Царукян. Думаю, что признаюсь ей в этот Новый Год.       — Я позову Тарану Нуриеву, — оживился Абуладзе, низенький молодой человек с близко посаженными глазами.       — Конечно! Вы же с ней с детства дружите, — проворчал Рома.       — Ромико, я понимаю, что ты обиделся из-за того, что Хатуна Гарданашвили тебя отшила, — объяснил Армени, — но не надо портить настроение себе и нам. Хочешь, я тебя познакомлю? У Тараны как раз есть подруга, которую так же отверг парень. Может, подружитесь.       Кочетков скрестил руки на груди и сделал недовольную мину. Гела усмехнулся и сказал приятелю:       — Армено, не надо ему никого предлагать. Он ещё не оправился после уязвлённого самолюбия.       — Даже я оправилась после гибели брата! — вмешалась в разговор Машико. — А ты не можешь успокоиться из-за того, что тебя девочка отшила.       — Машико, я всё понимаю, но не надо так, — заявил Сурен. — У каждого своя боль. Кто-то с лёгкостью переживёт гибель близкого человека, а кто-то расстроится из-за отшивания. Не нужно обесценивать чужую боль просто потому, что для тебя это пустяк.       — Ты хочешь с нами отметить Новый Год? — задал вопрос Гела. — Мы приглашаем.       — Давайте, — улыбнулась Татабадзе.       Циклаури смотрел на возлюбленную; она искренне улыбалась, словно не было трагедии, унёсшей жизнь её брата. Когда закончились все уроки, Гела и Машико возвращались домой. Юноша задал вопрос:       — Ты больше не тоскуешь по брату?       — Мне больно. Я до сих пор не могу поверить, что брата больше нет. Мне часто кажется, что он всё равно вернётся оттуда, что он там воюет с нашими братьями из Самачабло. Но нужно жить дальше. Если брат на небе, то он наверняка наблюдает за нами. Он не обрадуется, если узнает, что я постоянно грущу.       — Это правильно. Скоро Новый Год. Отметишь его с нами, развеешься.       Молодые люди шли по зимней улице Кутаиси и смотрели на падающие снежинки, вспоминая песню ВИА «Пламя»:       «Снег кружится, летает, летает, и, позёмкою клубя, заметает зима, заметает всё, что было до тебя...»       Наступило тридцать первое декабря 1992 года. В доме Кочетковых собрались Гела Циклаури, Рома Кочетков, Армени Абуладзе, Сурен Пиначян, Машико Татабадзе, Тарана Нуриева, полненькая высокая девушка с красиво уложенными вьющимися волосами и чёрными очами, и Рануш Царукян, невысокая худенькая девушка с большими глазами, пухлыми губами и носом крючком, чем напоминала цыганку. Молодые люди пришли в гости к Кочеткову. Наталья Кочеткова, мать Ромы, женщина старой советской закалки, радушно встретила гостей и сказала:       — Веселитесь, молодёжь. Только никаких глупостей! Поняли меня?       — Да, Наталья Алексис асули! — хором заявили гости.       Наталья и Михаил Кочетковы покинули дом и оставили сына с гостями. Рома и его гости вошли в комнату. На столе остывали шмекрули, птица в соусе баже, чахохбили, сациви, оджахури, чашушули; рядом с каждым столовым прибором стояли сделанные из шпината и свёклы шарики пхали; на закуску были приготовлены рулетики из баклажанов с ореховой начинкой и салаты «Оливье», «Мимоза», «Сельдь под шубой». В центре стола стояла ваза с мандаринами. Из напитков на столе был клюквенный морс.       — Мама запрещает пить алкоголь, поэтому только морс, — сообщил Кочетков.       — Это же отлично! — заявила Тарана. — Зато будем помнить, как встретили этот Новый Год.       — Смотрите, что я принёс! — крикнул Сурен и достал из футляра семиструнную гитару, которую ему подарил его отец, Вардан Пиначян.       — Отлично! Давай нам Цоя! — потребовал Рома.       — С удовольствием.       Пиначян вёл пальцами по струнам, и по комнате разлилась мелодия. Армянин завёл песню Виктора Робертовича:       — Пустынной улицей вдвоём, с тобой куда-то мы идём. Я курю, а ты конфеты ешь. И светят фонари давно, ты говоришь: «Пойдём в кино», а я тебя зову в кабак, конечно. М-м-м восьмиклассница...       Гости слушали Сурена и подпевали. Веселье начиналось. Пропев песню Виктора Цоя, Пиначян отложил гитару, налил в стакан морс и, встав из-за стола, начал речь:       — Дорогие гости! Давайте наполним стаканы!       Молодые люди по очереди брали графин с морсом и, налив в гранёные стаканы алый сладкий напиток, поднялись вместе с Суреном и слушали его речь:       — Дорогие мои друзья. Сегодня Новый Год. За этот год случилось многое. Было много плохого, но было и хорошее. Так вот, мои дорогие, с праздником нас! Пусть у нас всё будет хорошо, пусть сбудутся все наши мечты, пусть в любви будет везение. Давайте выпьем за всё, чтобы у нас было хорошо.       Школьники выпили морс и ели разносолы, которые наготовили Наталья, Михаил и Рома. Перекусив, Сурен снова взял гитару и спросил:       — Ну что, гости, начинаем! Что хотите сейчас спеть?       — Давай нам «Не плачь, Алиса»! — ответила Тарана. — Как раз нам всем в этом году исполнилось шестнадцать.       — Начинаем! — Пиначян сыграл песню Андрея Державина, участника группы «Сталкер», и Нуриева спела:       — Вот и всё, вот и кончилось тёплое лето. Вот и всё, расставаться всегда тяжело. Расставаться с памятью о чуде, зная, что его уже не будет. И ты плачешь, а дождь за окном; и ты плачешь, а детство прошло. Не плачь, Алиса. Ты стала взрослой. Праздник наступил, и тебе уже шестнадцать лет. Прощай, Алиса. Погасли звезды, и глядит в окно, взрослой жизни первый твой рассвет...       Остальные друзья тоже подпевали и, перекусывая, хлопали в ладоши. Машико решила тоже спеть свою песенку и сказала:       — Жёлтые тюльпаны! Сыграешь?       — Я у вас, видимо, музыкант... — заявил Сурен и начал наигрывать на гитаре мелодию.       — Высохли фонтаны. Лето кончилось нежданно. Жёлтые тюльпаны ты мне даришь, как ни странно. Знаешь ты сам, как жесток этот прозрачный намёк. Жёлтые тюльпаны, о-о-о, жёлтые тюльпаны. Жёлтые тюльпаны — вестники разлуки цвета запоздалой утренней звезды, утренней звезды. Жёлтые тюльпаны помнят твои руки, помнят твои губы строгие цветы, строгие цветы. Жёлтые тюльпаны помнят твои руки, помнят твои губы. Строгие цветы о-о-о. Строгие цветы о-о-о. Строгие цветы...       Когда Татабадзе закончила петь, Гела посмеялся над песней и сказал:       — Больше я тебе жёлтые тюльпаны дарить не буду. Лучше подарю что-то другое. Сурен! Давай мне Киркорова! Кармен.       — Давай, амиго! Я сыграю тебе это. — Пиначян играл мелодию на испанский мотив.       — Где испанский танец, там царит Кармен. Где грустит испанец, там сердечный плен. Где шумит коррида, там тореадор. Где кипит обида, там глаза в упор. Всё как будто в прошлом, и другая эра, но цветок, как прежде, в твоей руке. Ах, Кармен. И отдам я снова и любовь, и веру, всю любовь и веру, а что взамен? О, Кармен, ещё есть время. Не дари цветок, не любя. Кармен, опомнись скорее. Снова я в плену у тебя. О, Кармен, ещё есть время. Не дари цветок, не любя. Кармен, опомнись скорее. Снова я в плену у тебя...       — Давайте, что-то другое споём, а то всякую ерунду поёте, — предложил Рома.       — Что ты можешь предложить? — спросил армянин.       — Если у вас нету тёти.       — Хорошо. — Пиначян играл знакомый мотив из знаменитого советского фильма, ставшего символом Нового Года на постсоветском пространстве.       — Если у вас нету дома, пожары ему не страшны. И жена не уйдёт к другому, если у вас, если у вас, если у вас нет жены. Нету жены. Если у вас нет собаки, её не отравит сосед. И с другом не будет драки, если у вас друга нет. Друга нет. Оркестр гремит басами, трубач выдувает медь. Думайте сами, решайте сами — иметь или не иметь. Иметь или не иметь...       Девушки слушали песню из «Иронии судьбы», которую пел Женя Лукашин. Когда Рома закончил петь, Тарана и Рануш затребовали:       — Давай нам «На Тихорецкую состав отправится»!       — На сегодня это последняя песня, которую я сыграю. Я тоже хочу потанцевать под кассеты. Давайте, потанцуем под «Ласковый май». Хорошо?       — Да! — согласились все.       Сурен сыграл ещё одну песню из «Иронии судьбы», которую Надя Шевелёва пела со своими подружками и коллегами, и Нуриева начала петь:       — На Тихорецкую состав отправится — вагончик тронется, перрон останется. Стена кирпичная, часы вокзальные. Платочки белые, платочки белые, платочки белые. Платочки белые, глаза печальные.       — Начнёт выпытывать купе курящее про моё прошлое и настоящее, — продолжила за подругой Царукян. — Навру с три короба — пусть удивляются. С кем распрощалась я, с кем распрощалась я, с кем распрощалась я. С кем распрощалась я — вас не касается.       Машико подпевала девчонкам, и гостьи хором завели:       — Откроет душу мне матрос в тельняшечке, как тяжело на свете жить, бедняжечке. Сойдёт на станции и распрощается. Вагончик тронется, вагончик тронется, вагончик тронется. Вагончик тронется, а он останется...       Доиграв песню, Сурен отложил гитару и сказал:       — А теперь давайте станцуем под «Ласковый май»! Давайте повеселимся!       Рома взял магнитофон, вставил кассету с записями песен знаменитой группы, и по комнате залилась знаменитая песня «Белые розы». Молодёжь танцевала, забывая обо всём на свете. Машико обняла Гелу за плечи и танцевала под бодрую модную музыку; Тарана держала Армени за руку и приплясывала нечто, похожее на грузинский танец «картули», и Абуладзе подтанцовывал, пытаясь поймать ритм; Рануш и Сурен танцевали что-то незамысловатое и подпевали уже под следующий трек:       — И снова седая ночь, и только ей доверяю я. Знаешь, седая ночь, ты все мои тайны. Но даже и ты помочь не можешь, и темнота твоя мне одному совсем-совсем ни к чему!..       — Рануш, — начал Пиначян, — знаешь, ты мне давно нравишься.       — Правда? — удивилась Царукян и, нежно поцеловав молодого человека в щёку, прошептала: — Сурен, ты мне тоже нравишься.       Армянин обнял возлюбленную, и Рануш с улыбкой обвила его шею руками. Продолжая танцевать, Пиначян и Царукян наслаждались друг другом как в последний раз.       Рома танцевал в одиночестве. Выбросив из головы Хатуну, Кочетков изображал диско-боя и веселился как в последний раз. Вдоволь натанцевавшись и повеселившись под зажигательные песни в исполнении Юры Шатунова и компании, молодёжь упала на диван и на стулья.       — Теперь не грустишь? — задал вопрос Гела плюхнувшемуся рядом с ним Роме.       — Нет, — улыбался Кочетков. — Девчонок ещё очень много. Кто-нибудь да оценит меня.       — Ты присмотрись к Лильке Ибадуллаевой. Ты ей давно нравишься.       — Да ну! Она мне не нравится.       — Выбор твой. Я никого тебе не буду навязывать.       Так и наступил Новый 1993 Год. Школьники надеялись, что в этом году должно произойти только одно изменение — они сдадут экзамены, окончат школу, поступят в институты мечты; а Циклаури с Татабадзе так и останутся вместе, так и будут жить в полной стабильности и спокойствии.       После праздника у Ромы Гела шёл с Машико к ней домой. Проводив счастливую девушку до дома и распрощавшись с ней, Циклаури отправился по проспекту. Первое января. Почти никого нет на улице, даже транспорт почти не ехал. Глядя на снежинки, Гела подставил ладонь и ловил их. Бредя по улице и дойдя до своего дома, юноша зашёл в калитку и, войдя в дом, отряхнув сапоги, крикнул:       — Родные мои, с Новым Годом!       — И тебя с Новым Годом! — ответили сестрёнки.       — Сынок, вы как повеселились? — спросила Тамина.       — Всё просто хорошо. Сурен играл на гитаре, а мы пели. Ещё потанцевали под песни «Ласкового мая». Время мы провели спокойно, но весело.       — Мы тоже немного повеселились, — рассказала Цицино. — Я была в гостях у Марго Гижимкрели. Там так весело было. Мы песни попели, лимонад попили.       — Я тоже хорошо повеселилась с девчонками, — вставила Наринэ. — Мы бегали во дворе у Нино Ратиани. Столько впечатлений от этого Нового Года. Почаще бы так.       Гела со своими сёстрами ещё долго обсуждал новогодний праздник. Девочки рассказывали о своих планах на наступивший год. Циклаури предвкушал поездку в Тбилиси, поступление в университет, получение диплома, хорошую работу и свадьбу с Машико.       Шло время. Пролетел январь, пролетел февраль, наступил март. Гела ходил в школу, учил уроки, общался с друзьями и встречался с любимой. Казалось, что так будет вечно, что все мечты сбудутся...       В один прекрасный мартовский день Циклаури шёл в школу. Тёплая погода ранней весны навевала романтику. Гела смотрел на дорогу улицы Мчедлидзе и наслаждался солнцем, выходящим из-за горизонта. Машико стояла на остановке и ждала любимого. Увидев его, Татабадзе помахала рукой, приветствуя его. Юноша улыбнулся и поприветствовал её в ответ. Загорелся зелёный свет светофора, и Гела направился по пешеходному переходу.       Это случилось неожиданно и молниеносно: на высокой скорости по пешеходному переходу на красный свет проскочили голубые «Жигули»; от резкого толчка краем бампера юноша упал на асфальт и от удара головой потерял сознание. Автомобиль резко влетел в остановку, снося всё на своём пути...       Оглушительно зазвучал визг тормозов, и на перекрёстке медленно образовывалась пробка. Приехала милиция, «скорая помощь» и труповозка. Бесчувственного Гелу Циклаури забрали врачи. На остановке после того столкновения не выжил никто, и тела молодой девушки, ждавшей возлюбленного, матери с ребёнком, пожилого мужчины и трёх молодых людей, собиравшихся на работу, погрузили в труповозку и отправили в морг на опознание.       Гела с перевязанной головой очнулся в больничной палате, увешанный проводами, через которые в его вены поступали лекарства. Перед ним сидели его родители, отпросившиеся с работы. Осмотревшись, Гела задал вопрос:       — Где я? Что со мной случилось?       — Ты в больнице, — ответила Тамина. — Машина мимо тебя проехала, и тебя оттолкнуло. Ты ударился. Ушибы сильные, но они скоро пройдут. У тебя лёгкое сотрясение.       — Что с Машико? Где она? — продолжал спрашивать юноша.       Амиран и Тамина скорбно опустили глаза, боясь расстроить и без того измученного сына страшной новостью. Родители не знали, как сказать Геле, что его любимой больше нет.       — Прости, сынок, но мы должны тебе это сказать. Тот гад, что тебя сбил, въехал в остановку и задавил всех, кто там был. Никто не выжил. Погибли все.       — Машико... — прошептал юноша.       — Она тоже погибла, — резко вставил Амиран. — Держись, Гела. Будь сильным.       Циклаури смотрел в потолок. Голова болела, и до него не могло дойти, что любимой больше нет. Прикрыв лицо руками, юноша горько заплакал и сказал:       — Лучше бы я сдох под машиной. Почему? Почему?       Плача, Гела вспоминал их короткий, но приятный роман, который так трагично оборвался. Вспоминал, как приводил Машико в гости, и они вместе делали уроки. Вспоминал знакомство Машико с его родителями. Вспоминал их прогулки после уроков. Вспоминал их встречи на берегу Риони. Вспоминал их катание на велосипеде, когда дни были тёплые. Вспоминал Новый Год. Вспоминал «Жёлтые тюльпаны» в исполнении Татабадзе. Наплакавшись от горя и прокрутив все воспоминания, связанные с Машико, Гела уснул, до сих пор не веря, что его любимой больше нет, что она покинула этот мир.       Прошла неделя, наступили выходные. Циклаури продолжал лечиться; ему разрешили вставать и ходить по палате. Юноша смотрел в окно и ощутил, как слеза катилась по щеке.       — Всё ещё плачешь? — спросил подсевший к нему Рома Кочетков, пришедший навестить друга.       Гела ничего не ответил, а только сквозь слёзы посмотрел на соседа по парте. Сурен и Армени, решившие навестить лучшего друга, стояли рядом. Рома продолжал говорить:       — Я понимаю, как тебе больно. Ты держись. Всё со временем утихнет. Помнишь, как ты говорил, что души умерших людей уходят на небо и наблюдают за нами? Возможно, Машико наблюдает за тобой. Она будет жить, пока жива память о ней.       — Давай оставим его, — предложил Сурен. — Он сейчас не хочет говорить. Пусть поплачет.       Прошла ещё одна неделя. Выйдя из больницы после выписки, Гела сел на автобус и отправился к Манане Татабадзе. Осиротевшая вдова была чёрной от горя. Увидев возлюбленного её дочери, женщина сказала сквозь слёзы:       — Ты как?       — Со мной всё хорошо. Лучше бы меня сбили, а не Машико...       — Не говори так. Ты ни в чём не виноват. Цени свою жизнь, пока ты ещё дышишь.       — Почему он не остановился? Почему он въехал в остановку?       — Когда Машико стояла на остановке и ждала тебя, этот алкаш переехал через «зебру», и тебя отбросило в сторону. Он въехал в остановку на полной скорости, и никто не успел отбежать. Погибли все, кто стоял на этой остановке. Водитель был мертвецки пьян, поэтому не следил ни за скоростью, ни за дорогой.       — Вы знаете, кто это?       — Это сынок замдиректора рынка Вано Кикиани. Думает, что если папа богатый, то ему всё можно — пить, садиться за руль и давить людей.       Гела ничего не говорил, а только плакал. Манана продолжила оплакивать всех самых близких людей, которых потеряла: мужа, сына, дочь. Муж погиб на войне, защищаясь от моджахедов, которые были против социализма в Афганистане; сын погиб, защищая Грузию от своих же собратьев, которых стравили друг с другом; дочь погибла под колёсами автомобиля «золотого ребёнка», напившегося в стельку и севшего за руль в невменяемом состоянии.       «Что с вами будет, тёть Манана?.. — думал Циклаури. — Как вы будете жить дальше с таким горем?»       Циклаури не хотел ни о чём думать. В его жизни это была первая потеря. Он не мог пережить смерть возлюбленной. Казалось, что он умер вместе с ней. Гела горел желанием убить этого «Митрофанушку», сынка замдиректора, Вано Кикиани. Циклаури хотел, чтобы жизнь этого мажора стала невыносимой, чтобы он сам молил о смерти, чтобы его кончина была долгой и мучительной.       — Гело, не ходи пока на могилку, — попросила Манана. — Не рви себе душу. Я вижу, что тебе больно. Пока поплачь, и тебе станет немного легче. Ты сам говорил, что ушедшие наблюдают за нами с небес. Возможно, Машико наблюдает за тобой и за мной.       — Хорошо, — прошептал юноша и, утирая появившиеся слёзы, покинул гостеприимный, но такой печальный дом.       Гела шёл один по проспекту. Весна уже наступила, но снег продолжал сыпать мелкими хлопьями. Циклаури прошёл мимо разрушенной остановки. Повернув в сторону, где находится его дом, юноша со слезами на глазах шёл, не разбирая дороги, и столкнулся со случайным прохожим.       — Смотри, куда идёшь! — послышался гневный крик.       Гела посмотрел вслед прохожему пустыми глазами и побрёл дальше. Придя домой, Гела сел за письменный стол, утёр выступившие слёзы и попытался отвлечься от горя хотя бы уроками. Сурен дал ему домашние задания, которые были заданы десятому «А» на следующие уроки, чтобы он нагнал одноклассников и пришёл на занятия подготовленным. Раньше он не очень любил учиться, но в тот день очередные сложные задания по геометрии были для него спасением — долгие решения сложных задач и многоэтажных уравнений были для него спасением от мрачных мыслей об ушедшей любви. Ему казалось, что сосредоточенность лучше помогает сконцентрироваться и не думать о случившемся.       «Жизнь Машико оборвалась, а моя жизнь продолжается. Я не хочу жить, но мне надо хотя бы окончить школу».       — Гело, ты как? — спросила зашедшая Цицино. — С тобой всё в порядке?       — Мне больно, но я держусь...       Наринэ вбежала в комнату к старшему брату, поставила ему на стол плюшевого медвежонка и сказала:       — Не плачь... Всё будет хорошо. Ты жив, а это главное.       — Нарико, давай оставим его. Пусть он побудет один, — предложила Цицино.       Девочки ушли, оставив брата наедине с собой. Гела продолжил заниматься уроками, пытаясь заглушить горе, которое тревожило его. Сконцентрировавшись на учёбе, Циклаури ощущал ещё большее опустошение и одиночество. С Машико ему было легче делать уроки, потихоньку готовиться к предстоящим выпускным экзаменам; но в тот день стало невыносимо от рвущих душу воспоминаний.       Гела не послушался Манану и отправился на кладбище, где похоронен Вахтанг Татабадзе и его дети. На кладбище за знакомой синей оградкой появилась ещё одна могила, на которой стоял мраморный памятник с фотографией улыбающейся Машико с двумя длинными чёрными косами, одетой в школьную форму; под фото была надпись грузинскими буквами «Татабадзе Машико Вахтангис асули» с датами рождения и смерти «06.IV.1976 — 19.III.1993». Циклаури подошёл к могиле и горько заплакал. К вечеру он выплакал все слёзы, что накопились за те дни. Уходя, он посмотрел на место упокоения своей возлюбленной и проговорил:       — Прощай, Машико. Я окончу школу, поступлю в университет и буду жить. Ради тебя. Ради того, чтобы ты была спокойна за меня.