I've been told, I've been told to get you off my mind but I hope I never lose the bruises that you left behind lewis capaldi - bruises
Розэ вздрагивает от громкого звука – судя по всему, на втором этаже кто-то громко хлопнул дверью. — Ты это слышал? — она обращается к Чимину, что увлеченно исследует холодильник на предмет съестного. — Ты о чем? — парень оборачивается, сжимая в руках батон ветчины. — Показалось, что я слышала крик, — девушка не сводит напряженного взгляда с потолка. — На втором этаже кто-то кричал. И после громко хлопнул дверью. — Может Лиса опять что-то уронила? — он пожимает плечами, присаживаясь за стол и начиная сооружать бутерброды. — Стоит проверить, — Розанна поднимается со стула, но Чимин останавливает ее, удерживая за запястье. — Не волнуйся, — говорит он. — Перед тем, как мы ушли, я попросил Гука присмотреть за ней. Зная его, могу с уверенностью заявить, что с твоей подругой все в полном порядке. Просто Лиса сегодня не расчитала количество выпитого. Плюс ко всему, у нее большие проблемы с координацией. — Ты прав, — его слова уменьшают напряжение и она улыбается. — Напишу ей сообщение. — Да, так и сделай, — парень кивает. — И давай перекусим – я умираю с голоду. И я не помню, чтобы ты нормально ела сегодня. — Хорошо, — Розэ принимает из его рук тарелку с бутербродом. — Оценим твои кулинарные навыки, Пак Чимин. — После этого ты окончательно потеряешь голову, Пак Чеён, — он запрокидывает голову, громко смеясь. — Поняв, что во мне нет изъянов.***
— Дженни! — он срывается на крик, пытаясь схватить ее за запястье, но она отчаянно вырывает руку, после хватая с дивана букет и со всей мочи швыряя ему в лицо. — Сначала спроси, твой ли это ребенок?! — со злостью выпаливает девушка, снова берясь за дверную ручку. Она знала, что этот день однажды наступит – с тех самых пор, когда самолет, на котором она летела с дочерью из Лос-Анджелеса, приземлился в аэропорту Сеула. Знала, что ей не избежать этого разговора – судьба уже не раз доказывала ей, что случайности неслучайны, что сколько бы ты не избегал рока, рано или поздно он настигнет тебя. — Дженни, — Хосок продолжает твердить ее имя, — пожалуйста, не сходи с ума! Я уже знаю все – так зачем ты снова пытаешься сбежать от правды? Неужели я не заслуживаю объяснений?! — он чувствует, как начинает закипать от злобы. — Суд?! — снова кричит она. — Ты хочешь отнять у меня дочь?! Дитя, которое я родила, растила, заботилась, не смыкая глаз – никто в этом мире не вправе отнять ее у меня, никто! Ты имеешь полное право ненавидеть меня, Хосок – я знаю, что не заслужила твоего прощения! Ты можешь презирать меня до конца своих дней, считать меня лгуньей, но не омрачай этими чувствами жизнь моей малышки! Я умру... умру за нее! Я не дам никому обидеть ее, никогда... Мы вернемся в США... Уедем немедленно, этим же утром, — шепчет она, закрывая лицо ладонями. — Она не должна узнать, что значит, когда родители ненавидят друг друга... Лучше тогда ей никогда не знать тебя... — Ты с ума, блять, сошла?! — Хосок в порыве гнева смахивает стоящую на столе стекляную статуэтку и та с грохотом приземляется на пол. — Ты думаешь, что я позволю тебе так просто исчезнуть?! Нет, Дженни Ким, я буду присутствовать в жизни моего ребенка! Ты слышишь меня?! Она будет знать, кто ее отец! И тебе лучше не делать глупостей – я клянусь, что тогда я разрушу твою жизнь. Я найду вас, куда бы ты не собралась сбежать... Так что не смей никуда уезжать из Сеула! Что ты сказала ей? — он снова хватает ее за руки – на ней лица нет, но ему сейчас плевать – гнев застилает его глаза. — Что ты ответила ей, когда она впервые спросила о своем отце? — Спросишь об этом моего адвоката, Чон Хосок, — цедит она, с ненавистью глядя в его глаза. — Тогда, может, узнаешь... Она стойко выдерживает его взгляд, когда он подходит к ней вплотную, с яростью глядя в глаза. Смотрит на него с вызовом – ее глаза источают ледяное спокойствие, хотя внутри все переворачивается от страха и чувства вины. Дженни велит себе успокоиться – сейчас ее чувства не имеют никакого значения, она должна защитить дочь. Когда расстояние между ними сокращается до минимума, она рефлекторно делает шаг назад, цепляясь ногой за металлический куб, служивший основанием для статуэтки, и потеряв равновесие, оседает на пол. Ее вдруг накрывает с головой ощущение нереальности происходящего – нарядное платье, бутоньерка на запястье, колье, что булыжником тяготит шею, мешая нормально дышать – все сейчас кажется ей каким-то сюром, словно она неподобающе нарядилась на собственный суд. — Это моя дочь, черт побери... — он опускается перед ней на колени и трясущимися ладонями хватает девушку за плечи. — Мой ребенок! Которого ты скрыла от меня, Дженни Ким! Я жил пять лет, думая, что ты просто играла со мной, а когда тебе надоело, то ты легко ушла к другому! Думал, что я оказался недостоин твоей любви, что был недостаточно хорош для тебя! У меня пять лет вместо сердца горстка пепла, а ты, как оказалось, решила плюнуть мне в душу дважды! Я не знал, Джен, — Хосок яростно трет глаза, с которых градом стекают слезы, — не знал, что ты ушла, нося мое дитя под сердцем... Я не видел ее, когда она была младенцем, не увидел ее первые шаги, не услышал первое слово... Ты не только разрушила наши отношения – ты лишила меня права быть отцом... — он медленно качает головой, не отрывая от нее полного горечи взгляда. — Что ты ответила нашей дочери, когда она спросила обо мне? Ей четыре, неужели она никогда не заводила об этом речь... Пожалуйста, ответь мне...***
— Ты как? — Чонгук со спины подходит к Лалисе, одиноко сидящей на шезлонге и бесцельно разглядывающей бассейн, в котором плавают десятки воздушных шаров. — Нормально, — она благодарно улыбается ему, когда он накрывает ее озябшие плечи пледом. — Все уже разъехались по домам. — Вижу, — он присаживается рядом, так же переводя взгляд на спокойную водную гладь. — Где твои подруги? — Наверное, там же, где и твои друзья, — она негромко смеется. — Думаешь, у Джен и Хосока все нормально? — Зная этих двоих, — задумчиво тянет Чонгук, — они разгромят весь дом. — Молюсь, чтобы все разрешилось мирно, — девушка вздыхает. — Мне не по себе становится от мысли, что этим разговором они все только испортят... — Будем надеяться, что они не настолько глупы, — парень подпирает кулаком подбородок и зевает. — Не выспался? — спрашивает Лалиса. — Так сладко спал, когда я уходила. — Я все слышал, — бездумно выпаливает он. — Все, что ты говорила, — Чон и сам не знает, зачем решил признаться. — Боже, лучше бы ты умолчал об этом, — она усмехается, прикрывая глаза рукой. — Теперь мне неловко. — Я правда раньше нравился тебе больше? — Чонгук легонько толкает ее плечом и девушка смеется, спешно восстанавливая потерянное равновесие. — Думаю, что да, — отвечает она. — Ты стал слишком серьезным взрослым. — У меня на то были причины, — парень пытается поддерживать непринужденную атмосферу их беседы, будто не сам только что ступил на зыбкую почву, затронув тему прошлого. — Я даже спрашивать не буду, какие, — она небрежным движением ноги отправляет лежащий у ее ног воздушный шар в воду – классический прием, чтобы скрыть нервозность. — Мне кажется, я знаю, что ты подразумеваешь под словом "причины". Но в то же время надеюсь, что ошибаюсь. Скажу только одно – мне жаль. Я сожалею, что ты не отпустил меня ровно в тот момент, когда я отвернулась, чтобы уйти в новую жизнь с другим человеком. Я не думаю вовсе, что ты все еще влюблен в меня – хотя, признаюсь, где-то в глубине души мне обидно, ведь однажды ты сказал, что будешь ждать меня всегда. Но если что-то, что было в наших отношениях, до сих пор не дает тебе покоя, я верю, что ты вскоре справишься с этим и оставишь прошлое в прошлом. Ты действительно заслуживаешь абсолютного счастья, Чонгук. — Когда любовь ранит впервые, ты начинаешь жить с оглядкой на былые ошибки – потому что боишься, что снова сорвешься в ту же пропасть. Возможно, что я действительно не отпустил тебя, Лиса. Или воспоминания о наших отношениях. Знаешь, это оказалось сложнее, чем я думал. — Знаю, — тихо отвечает она. — Но давай пообещаем друг другу, Чонгук, — Лалиса поворачивается к нему, беря за руку, — что не допустим, чтобы с твоими отношениями случилось то же, из-за чего закончились наши... Я не хочу сказать, что сомневаюсь в тебе... Я сомневаюсь в себе. Мне нечего терять – тебе же есть что. Поэтому давай проведем черту, которую переступать не станем...***
Они молчат уже больше десяти минут – она тихонько плачет, уткнувшись лицом в колени, а он обнимает ее, ласково поглаживая по спине и плечам. Дженни несмело цепляется кончиками пальцев за его плечо и Хосок понимает ее просьбу без слов, прижимая к груди и укладывая ее голову на свое плечо. Он укачивает ее, как ребенка, прося, чтобы она прекратила лить слезы. — Ничего, — шепчет она, — я просто избегала ответов на этот вопрос. И тогда она спросила у моей матери. Я не знаю, чем думала мама, но она ответила, что ты живешь в Корее. С тех пор Джес не оставляла меня в покое, требуя приехать сюда. Мне пришлось сдаться – она хандрила, отказывалась есть... Ее первое слово — "папа", — Дженни сглатывает. — Она похожа на тебя, Хо. Едва начала говорить, а уже складывала слова в рифмы. Мечтает стать певицей – целыми днями смотрит выступления айдолов. Сколько не пытаюсь разглядеть в ней что-то от себя – все равно вижу постоянно твою мимику, твои жесты, твои повадки... Не могу наглядеться на мою девочку... Никогда не смогу... Она могла не родится, Хо, — изрекает она надломившимся голосом. — Два раза беременность была под угрозой. Нам пророчили все — синдром Дауна, врожденный порок сердца – легче перечислить, что не входило в заключения УЗИ и генетических тестов... Я ведь не должна была никогда рожать... Я бесплодна... То, что я смогла зачать дитя – чудо. Не знаю только, за что Господь решил меня наградить. Я полгода находилась на сохранении, чтобы не потерять ее, но она родилась абсолютно здоровой. Пошла, когда ей было одиннадцать месяцев, начала говорить в год и два. Абсолютно здоровый ребенок. — Ты думала, что я могу отказаться от больного ребенка? — он снова утирает продолжающие литься из глаз слезы, морщась, словно от удара. — Я думала, что ты не хочешь детей, — девушка поднимает на него взгляд. — Думала, отцовство тебя обременит, свяжет руки... Я знала, что ты не откажешься от ребенка – ты хороший человек. Но твое желание творить! Тебе нужна была свобода, а я бы умерла, если бы увидела в твоих глазах осуждение. Я ведь не пила противозачаточные, Хо... Не видела в них смысл, если я все равно неполноценная... — Джен, — он в неверии качает головой, — ты была моей свободой. Я никогда не был так наполнен желанием творить, как когда ты была рядом со мной. Ты думаешь я просто так, в память былым чувствам, пытался вернуть тебя?! Мне так больно видеть тебя сейчас, — она крепко зажмуривается от этих слов, — так больно... и так сладко. Я как чертов наркоман без дозняка нуждаюсь в тебе, а все, что делаешь ты – убиваешь меня! Потому что я все еще люблю тебя, — он мягко гладит ее щеку, давя горькую улыбку. — Но я не уверен, Дженни, что когда-нибудь смогу простить тебя за то, как ты со мной поступила. За пять лет рана зарубцевалась, превратившись в уродливый шрам, — Хосок вздыхает, когда она обхватывает его лицо ладонями, притягивая к себе. — Что ты делаешь? — Хочу тебя поцеловать, прежде чем ты уйдешь, — шепчет Дженни ему в губы. — Ты можешь презирать меня, но я все равно буду боготворить тебя – до тех пор, пока мои глаза не сомкнутся навеки... И вопреки всему скажу – спасибо тебе, — она мягко целует его, — я пять лет хотела сказать тебе это... Спасибо за то, что подарил мне возможность быть матерью. Я счастлива, что моя малышка – твоя дочь, — девушка снова невесомо прикасается к его губам. — Спасибо – с тобой я была счастлива, как ни с кем и никогда. Мне очень жаль, — она гладит его щеку тыльной стороной ладони, — я ужасно поступила с нашей любовью. Просто знай, Чон Хосок, что я никогда не переставала тебя любить. Я не хотела ранить тебя дважды – но я не врала, когда говорила, что умру за нашу дочь. Ради ее счастья и безопасности я готова пойти на любые преступления... Он прижимает ее к себе так крепко, что ей становится трудно дышать. Запускает одну руку в ее волосы, уничтожая укладку, и она делает то же самое с его волосами. Подается вперед, мягко толкая ее на пол, но не дает спине соприкоснуться с поверхностью, пока аккуратно не смахивает рукой все стекляные осколки, и только после этого начинает жадно покрывать поцелуями ее тело. Она притягивает его к себе и начинает целовать его губы, нос, щеки, подбородок – она соврет себе, если скажет, что не умирала заново каждый день, прожитый вдали от него. Когда он стягивает лямки ее шелкового платья вниз, обнажая грудь, она вздрагивает, стыдливо прикрываясь руками. — Что такое, Джен? — Хосок дышит рвано, отрывая лицо от ее ключиц. — Растяжки, — тихо отвечает девушка. — У меня уродливые растяжки на груди, — она поджимает губы. — Я не хочу, чтобы ты видел мое тело таким. — Тело, которое носило моего ребенка, — парень с трепетом пробегается пальцами по ее округлым бедрам. — Грудь, которой ты вскормила нашу дочь, — он убирает ее руку, нежно выцеловывая белесые полоски на ее смуглой коже. — Ты прекрасна. Ты всегда будешь самой восхитительной из женщин. Никогда, — он протяжно целует ее в губы, с неохотой отстраняясь, чтобы закончить фразу, — не перестану любить тебя. Я сказал, что не смогу простить тебя – вычеркни это из памяти, потому что я отказываюсь от своих слов. Мы рядом, у нас есть дочь – давай просто пошлем все остальное к чертям.