Мы стыдимся собственных мыслей, но часто видим, как их порождают другие люди.
Ральф Уолдо Эмерсон
***
Когда Лави просыпается, разлепляя зелёный глаз, то с секунду ничего не чувствует — совсем ничего. И почти ничего не видит. Вокруг довольно темно — солнце ещё не взошло, — и крыша над головой не кажется ему знакомой. Где же он, чёрт возьми? Желая найти ответ, Книгочей-младший пытается подняться с кровати — «пытается» — ключевое слово — и пронзительно вскрикивает, ощутив накатившую волной боль, удушливую, сильную. Через несколько мгновений рядом с ним появляется фигура, хватающая его за плечо и рычащая: — Какого дьявола ты делаешь? Лави узнал бы этот голос из тысячи. — Юу?.. — выдыхает он, собирается было спросить, что происходит, где он, почему, — но прежде чем он успевает это сделать, его с головой накрывает следующая волна боли, возвращая воспоминания. Акума. Каким-то образом тому удалось его ранить. Три глубоких пореза — достаточно глубоких, чтобы были видны кости — шли от живота до рёбер: большой потери крови, сломанных рёбер и некоторых внутренних повреждений оказалось вполне достаточно, чтобы отправить его в мир бессознательного. Канда, должно быть, уничтожил Акума и унёс его с поля боя, а затем нашёл врача, чтобы тот его осмотрел. Если вкратце — это какой-то случайный постоялый двор, он более или менее накачан лекарствами, и солнце вот-вот взойдёт. Теперь, лучше поняв ситуацию, Лави пристально смотрит на другого экзорциста. Физических повреждений у Канды заметить нельзя — если ему и довелось получить несколько серьёзных травм, его тело исцеляет само себя. Однако несмотря на способности к регенерации, юноша выглядит бледным, потрёпанным и усталым. Лави осторожно, не торопясь, сдвигается, чтобы можно было прислониться спиной к стене — медленные движения жалят, но не приносят той боли, какую ранее вызвали резкие. Канда отпускает его плечо, однако не отстраняется. Затем — в течение нескольких мгновений — никто и ничто не движется, мир словно застывает. Будто вечность оказалась заключена в эти двадцать с чем-то секунд. Но тут Канда встаёт и тянется за плащом, готовый пойти и принести Лави что-нибудь поесть, раз уж тот пришёл в себя. Но прежде чем он успевает выйти за дверь, Лави спрашивает: — Как долго я был без сознания? — Четыре дня, — отвечает Канда, не оборачиваясь к собеседнику. Он рад, что сейчас Лави видит лишь его спину — в конце концов, младший Книгочей хорошо разбирается в людях. Канда знает, что выглядит так, словно провёл все эти дни совсем без сна, и это правда — с тех пор, как доктор ушёл, всё, что он мог делать — слушать прерывистое дыхание Лави. Конечно, позже ему пришлось промыть ужасающую рану и перевязать её, но это заняло считаные минуты. А после нужно было лишь слушать и ждать, когда дыхание выровнится... или же прекратится. Выйдя из комнаты, Канда прислоняется к двери и, закрыв глаза, делает глубокий вдох — а затем идёт, куда намеревался.***
Немногим позже — через три или четыре дня — Лави затаскивает Канду в переулок, а Канда, впечатав его в стену, прижимается губами к его губам. Дождь льёт как из ведра, и одежда почти моментально промокает насквозь, но ни одного из них это не заботит. Они всего в паре кварталов от гостиницы, где должны встретиться с искателем и Книгочеем. Канда вернётся в Орден, а Лави последует за наставником — куда бы то ни было. Способа узнать наверняка, когда они увидятся вновь, не существует. Если увидятся, мысленно добавляет Канда — из-за недавнего осознания того, насколько уязвимо обычное человеческое тело. К тому времени, как Канда скидывает куртку Лави на землю, Лави заканчивает возиться с пряжкой его ремня. Расстегнув пуговицы и наконец стянув длинный плащ с плеч Канды, Лави в который раз ловит себя на мысли, что ненавидит сложную униформу экзорциста. Она отлично смотрится на нём, защищает и всё прочее, но почему было не сделать её чуть более простой? Впрочем, от этих мыслей он быстро избавляется — как и от собственных брюк, падающих на мокрую землю, – поскольку ладони Канды ложатся на его ягодицы, палец проводит по ложбинке между ними, но не толкается внутрь. Затем губы Канды касаются его губ, заставляя открыть рот, и Лави с готовностью подчиняется. Сейчас это не битва за доминирование, а просто переплетение языков, лижущих, пробующих — дразнящее и приятное чувство. Затем Лави просовывает руку между их телами, скользя ей вверх-вниз, заставляя Канду стонать ему в рот. Когда они отстраняются, чтобы глотнуть воздуха, Лави расстёгивает ширинку Канды, стягивает брюки на мокрую землю и обхватывает его член ладонью. И Канда всхлипывает, уткнувшись лицом в плечо Лави, слизывая дождевые капли. Он проталкивает один палец внутрь и улыбается, слыша стон любовника. Вскоре он добавляет второй, разводя их ножницами и сгибая, наслаждаясь звуками, которые издаёт Лави — так же, как Лави наслаждается рваным, горячим дыханием Канды на своей коже, двигая рукой вверх-вниз, останавливаясь, чтобы легко, едва касаясь, погладить головку, дразня. Канда выгибается от прикосновения, вжимаясь в него всем телом. Они оба стонут, когда их члены трутся друг о друга, и Лави вновь обхватывает рукой член Канды, на этот раз гладя с нажимом. Канда убирает пальцы, губами запечатывая какой бы то ни было протест, готовый сорваться с губ Лави, и, втиснув руку между их телами, начинает гладить его в ответ. Темп ускоряется, руки действуют быстрее и сильнее, предсемя смешивается, их тела становятся скользкими от пота и капель дождя. Целуясь, они оба стонут, пробуя дождь, слюну и что-то иное — а затем волны удовольствия накрывают с головой, и они кончают. Некоторое время они стоят неподвижно, пытаясь отдышаться: Лави приваливается спиной к стене, голова Канда покоится у него на плече, ладони — на груди. Лави, не в силах удержаться, гладит Канду по спине. Его прикосновение — лёгкое, мягкое, почти заботливое. Канда невольно вздрагивает — ласкающая его рука тёплая в сравнении с жестокими, холодными дождевыми каплями, которые отчего-то напоминают ему кровь, хлещущую из открытой раны. Лави знает, что лучшим решением было бы промолчать, однако он устал от вечного молчания. — Юу, — зовёт он — не дожидается реакции, но, тем не менее, продолжает: — Неужели ты думал, что я умру? Канда знает, что если сейчас откроет глаза и посмотрит на землю, то обязательно увидит лотос. И он вновь дрожит. — Да. Одно простое слово, но оно несёт в себе многое, очень многое. И Лави понимает, что теперь ему действительно следует держать рот на замке, поскольку Канда явно не совсем в себе. Вероятно, причина в том, что он плохо спал всё то время, пока Лави бодрствовал — кошмары, Лави знает, но не спрашивает о их содержании, чувствуя, что и не хочет знать. К тому же у младшего Книгочея есть ощущение, что, пока он был без сознания, Канда не спал вовсе. Поэтому молчание было бы лучшим — и самым разумным — вариантом, однако он желает понять, один ли он борется с собой. Глубоко вздохнув, он спрашивает: — Как ты себя чувствовал? Канда напрягается, обнаруживая, что не может взглянуть Лави в глаза — поэтому вместо этого он смотрит на лотос у ног. Встревоженным. Напуганным. Одиноким. Вместо того, чтобы что-то сказать, он, сердито рыкнув, резко отстраняется и начинает подбирать свою промокшую одежду. Они ужасно опаздывают, они устали, промокли до нитки, и они не могут позволить Лави вновь заболеть. Не оборачиваясь, он произносит лишь одно слово: — Идём.