Жизнь заново

Наполненный надеждами и окрылённый успехом после выступлений в Нью-Йорке Кенни отправился дальше на запад: в город ангелов. Падшему было бы самое место в городе, который прослыл центром притяжения для человеческих жажды наживы и лёгких денег, пристрастия к выпивке и разгульного образа жизни в целом. Однако для Кена Лос-Анджелес представлялся как очередная возможность проявить себя. Прибытие в Лос-Анджелес он пережил куда спокойнее, чем в Нью-Йорк. Ангел уже настраивался на лучшее, ощущал прогресс в своём душевном и физическом состоянии и был уверен в своих силах. После нескольких концертов на восточном побережье фан-база медленно, но верно увеличивалась, и просмотры на постах на его странице на фейсбуке и на сайте понемногу множились. Музыкант находился в состоянии эйфории и уже предвкушал подобный успех и в Калифорнии. К тому же после этого небольшого «тура» он на самом деле мог получить хорошую аудиторию, с которой будет немного легче развиваться. Кенни не стал терять времени и ещё до прибытия разослал паре концертных агентств свои заявки. Оставалось только ждать ответа. Убить время он решил обычными туристическими радостями: всё-таки Калифорния знаменита Голливудом, так что грех было не воспользоваться возможностью. Прогулки по звёздным местам только больше раздражали его аппетит на успех. Музыкант грезил карьерными высотами, уже заранее видел себя на них, верил, даже был убеждён, в достижении чего бы ни пожелал. На волне энтузиазма Кен ощущал и творческий подъём. Музыка продолжала писа́ться даже в полевых условиях: пока только на бумаге и не в самом лучшем качестве на телефонный диктофон. Энергия настолько била ключом, что иногда это доходило до нездоровой гиперактивности, поэтому приходилось снова и снова выходить на улицу, чтобы не запереть себя в четырёх стенах окончательно. Время от времени это приводило и к бессонницам, поэтому Кенни выходил в ночной город, чтобы просто побродить и успокоиться. К счастью, это очень хорошо помогало, пусть и создавало проблемы с сонливостью в дальнейшем. Одной ночью так и случилось. Днём пришёл ответ от одного из организаторов, и его пригласили на потенциальное выступление в клубе Viper Room. Музыкант едва мог усидеть на месте, а ночью постоянно ворочался в постели, поэтому он накинул куртку и шагнул в ночь. Сияющий мегаполис блестел белыми и жёлтыми огнями. Было своё очарование в ночных городах, но оценить это падший не мог долгое время. В рассеянном и размытом освещении Кенни внезапно почувствовал себя в потоке жизни, к которой он так стремился. Он ощутил, что находился в нужном месте и двигался в правильном направлении. Именно этого и хотел бы для него Руперт, именно это он обещал ему перед последним расставанием. Ангел шёл, не думая куда. Он поддался течению и просто следовал за ним. Незаметно для себя Кен шёл вдоль променада, обрамлённого высокими колоннами и фонарями. В один момент он остановился и поднял голову. Звёзды. Их мерцание едва пробивалось сквозь пелену яркого света внизу. Где-то там, высоко в небе, блестели две души, которые ему были ближе всего: одна принадлежала женщине, подарившей ему семью, вторая — мужчине, который дал ему новый смысл жизни. Ангел машинально потянулся к карману куртки, где лежали часы. Медного цвета крышка слабо поблёскивала при свете фонарей, стрелки продолжали своё ритмичное движение. Они указывали на 1:20. В эту минуту всё словно замерло. Кенни прошёлся подушечкой большого пальца по узору на крышке, вспомнил момент, когда впервые увидел их и как Руперт объяснял, как нужно заводить механизм. «I can’t bear to feel your touch. We covered so much distance, overcame what seemed impossible. Now we’re standing on the edge of darkness, caught between the day and the night. I’m resistant.» Слова потекли одно за другим. Кенни достал телефон, чтобы ухватить вдохновение и записать их. Он включил диктофон и наговаривал всё, что придёт на ум. Пока что мелодии толком не было, она только наклёвывалась, но это не имело особого значения. Было важно зафиксировать мысль и больше не отпускать её. Кен продолжал идти и напевать в диктофон, надеясь, что шум улицы не поглотит его голос, а озарение не ускользнёт и не исчезнет навсегда где-то в глубине ночных улиц. Когда слова иссякли музыкант почувствовал успокоение и вместе с тем опустошение. Он будто вложил в эти слова какое-то большое чувство, которое долгое время сидело внутри, забытое и никому ненужное. В течение последних двух лет Кенни испытывал что-то, связанное только напрямую с ним и направленные на него: боль от одиночества, страх, пустоту, если это была радость, то только за какие-то свои достижения, даже если это всего лишь утро без галлюцинаций или удачно смазанные раны. Теперь одно из них наконец освободилось и вылетело, как птица, долго сидевшая в клетке. Ангел вспомнил, что такое любовь. Он думал, что его сердце уже умерло и больше не отзывалось на подобное, но оно забилось быстрее, стоило понять, что глазам нужно искать на чернеющем небе. Оказалось, любить возможно даже если ты уже дважды умер. Пусть это чувство только отголосками долетало из прошлого, но оно продолжало греть изнутри и давало понять, что душа ещё жива и способна не только плавать в стоячей воде из замкнутых на себе чувств и мыслей. «Your secrets are safe with me. A promise I made I will not break, but I won’t repeat. So let this be.» Ночь слишком быстро подошла к концу. Тело требовало отдыха, поэтому Кен направился к гостинице. Когда он добрался до номера, уже начинало светать. К счастью, встреча с менеджером была назначена на вечер, и он мог выспаться до этого времени. Брожение по городу заняло около пяти часов, причём большую часть из них — поиск дороги обратно, потому что ноги несли куда-то сами, а каким путём, Кенни даже не старался запомнить: голова была занята совсем другим. Встреча с менеджерами на следующий день прошла успешно и без сюрпризов, все договорённости были установлены и налажены. Время до концерта пролетело незаметно в таких же ночных прогулках, репетициях и работе с новым материалом. За кулисами перед выходом Кенни чувствовал себя гораздо увереннее, чем в Нью-Йорке. Он был готов поделиться с публикой своей энергией, своей музыкой и своими эмоциями. Всё шло как по маслу, в разы лучше, чем в начале этого импровизированного тура. Песня за песней, аккорд за аккордом, строка за строкой… Настало время кульминации заготовленного сет-листа: Ghost. «Your presence is killing me Is it just another alibi To fill the spaces which were meant to be For those times that I need you the most? I contemplate and I lay here endlessly…» На середине второго припева Кенни резко перестал петь. Слова застряли в горле, медиатор выпал из рук и с жалобным стуком ударился о деревянный пол. Лицо музыканта побледнело. Глаза отказывались верить в то, что они видели в конце зала. У стены в дальнем углу стоял Руперт. Он стоял с бутылкой пива в руке, смотрел на сцену своими живыми зелёными глазами и улыбался. Он был явно доволен тем, что видел. Кенни не смог больше взять себя в руки. Он понимал, что это, скорее всего, очередная игра его больного разума. Он знал, что Руперт ушёл окончательно, что его душа не может вернуться на землю даже в виде призрака. Пусть это сделала однажды Стефани, когда Кен пришёл попрощаться с ней, но это было из-за обручального кольца, в котором оставалась последняя ниточка с ней, но и она уже оборвалась. Но Руперт не мог такого делать. Поток этих мыслей нисколько не успокаивал и не помогал избавиться от шока. Из-за кулис его пытались дозваться, но музыкант не реагировал, а только смотрел в дальний конец зала, где на самом деле никого не было. Прошло несколько мучительных минут. На сцену менеджер вышел, чтобы спасти положение и хоть как-то оправдать происходящее перед публикой. Само собой, Кенни этого не слышал и не видел. В себя он пришёл только за кулисами, когда Руперт окончательно исчез из поля зрения. — Что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь? — спросил его кто-то. — Я… да, что-то не так… — мысли в голове были похожи на вязкую массу, которая склеила между собой всё, что там было, и слова совсем не хотели произноситься. — Что случилось? — Со сцены вернулся менеджер. — Я не знаю… — Кен смотрел немигающим взглядом куда-то в темноту кулис, не веря в то, что увидел. — Ладно, давай обсудим это завтра. Поезжай в отель и отоспись. Ты отыграл бо́льшую часть сет-листа, и мы потеряли максимум минут пятнадцать от всего времени. — Хорошо. Я позвоню завтра. — Кенни находился где-то не здесь, как и его голос, который звучал бездушно и глухо. — Ты в порядке? — Да, наверное. Сняв гитару, музыкант ушёл за сцену, игнорируя обеспокоенные взгляды вокруг. Он двигался чисто механически и совсем не думал, что делал. В итоге Кен даже не помнил, как добрался до своего номера: он просто очутился там. Что-то всё ещё было не так. Раны на спине снова заныли. Где-то на затылке Кенни почувствовал чей-то взгляд. В дверном проходе снова стоял Руперт, явно радовавшийся этой встрече. — Ты выглядишь иначе, — начал он. — Что ты тут делаешь? — Ангел понимал, что это невозможно, но человек хотел верить происходящему. — Я тоже по тебе соскучился. — Видение подошло ближе и коснулось его щеки. — Твои глаза, они другие. — Они настоящие. — Они такие тёплые. Мне нравится. — Почему ты здесь? — Кенни оставался в ступоре и в напряжении. Прикосновения, которые раньше успокаивали и согревали, теперь заставляли напрягаться и обдавали холодом. — Тебя не должно быть. Это всё неправда. — Это так важно? — Руперт, это всегда было важно. Кому, как не тебе это знать. — Он отшатнулся от своего видения. — Что ты хочешь от меня? — Должен ли я иметь повод, чтобы прийти? — Перестань! — Кену стало по-настоящему страшно. Разумом он понимал, что это всё происходило только в его голове, но сердце желало, чтобы это было по-настоящему. — Перестань, чёрт бы тебя побрал! — Что перестать? — Зачем ты здесь? Что ты хочешь от меня? — Я только хотел посмотреть на тебя. Я рад, что ты сдержал своё обещание. — Тогда и незачем было меня преследовать. — Кенни шаг за шагом двигался назад и уже упёрся спиной в стену. — Прости. Я не хотел тебя пугать. — Руперт явно расстроился и ушёл из комнаты. Кен сначала не поверил, что это закончилось так просто. Он вышел из номера, осмотрел коридор, проверил ванную — видение исчезло. Видение. Игра воспалённого разума, не больше. Это не мог быть настоящий призрак. Никак не мог. Но он выглядел таким живым, таким настоящим… Мог ли плод воображения быть настолько реалистичным? Наверное, мог, потому что воспоминания о нём ещё были живы, хотя раны больше не болели. Кенни никак не мог прийти в себя и успокоиться. Его пробивала дрожь, руки тряслись, а в голове была мешанина. Он не знал, что делать. За последние пару лет его разум испытывал и разыгрывал его многими способами: потерянные, искажённые и искусственные воспоминания, несуществующие звуки, запахи из прошлого, призрачные прикосновения… Однако этот раз был не сравним ни с чем. Это видение было слишком живым, и оно ударяло по его уязвимому месту. Весь вечер прошёл в том же потерянном состоянии. Всё валилось из рук, голова была будто набита ватой. Руперт никак не шёл из головы, и стоило закрыть глаза — его образ тут же вырисовывался из темноты и цветных пятен. О сне тоже не могло идти и речи: нервы были слишком расшатаны. Кенни боялся принимать успокоительное, потому что раны от крыльев продолжали болеть и жечь кожу и мышцы изнутри. Он боялся, что таблетки сделают только хуже, что это состояние имело сверхъестественные причины. Выйти за пределы комнаты ему тоже было страшно. Пугала только одна мысль о том, чтобы выйти наружу хоть когда-нибудь в ближайшее время. На следующий день Кенни с трудом заставил себя позвонить менеджеру и объясниться. Он наплёл что-то несвязное о том, что он плохо себя чувствовал, что ему нужно отдохнуть и что-то ещё банальное и неопределённое. К счастью, организаторы оказались в целом довольны его выступлением несмотря на неудачное окончание. Гонорар Кен всё же получил и остался в белом списке. Концерт удался, вроде всё было в порядке, но Кенни находился в очень нестабильном состоянии, что был не способен порадоваться этому. Он заперся в комнате и избегал внешнего мира, в котором, как он думал, мог снова скрываться Руперт. Попытки отвлечься от навязчивых мыслей о нём проваливались одна за другой. Падший перебирал всё, что у него с собой было, но работа не шла, музыка вызывала отторжение… Музыка. Где-то на одной флешке Кенни нашёл папку, на которую раньше не обращал внимание. В ней было всего пара аудио, у которых даже не было названий, а только автоматическое наименование по дате и времени создания. Рука сама повела мышку к одной из записей. Зазвучали аккорды, записанные на пианино. Качество было не самым лучшим: на фоне где-то было эхо, где-то звук немного звенел, где-то западал на задний план, но было что-то в этой записи. Кен даже не мог вспомнить, когда и где это было записано, откуда это взялось. За спиной снова появилось движение. — Снова ты? — Ты не рад? — Руперт подошёл к столу, за которым сидел Кен. — Как я могу… как я могу не радоваться твоему приходу. Но… как можно такому вообще радоваться? — Не знаю. У тебя всегда всё было сложно с чувствами? — Видение улыбалось. Оно всегда улыбалось. — У меня? Ты мне это говоришь? — ангел прыснул. — Руди, я видел, как ты был готов собственную квартиру разнести. — Конечно видел… — призрак будто расстроился, и улыбка его растворилась. — Кстати, ты нашёл мой подарочек. — В смысле? — Фоном продолжала звучать та запись. — Я про музыку. — Откуда она взялась вообще? Я не помню, чтобы мы что-то такое писали или чтобы кто-то из вас, ты или Гэри, мне это присылал куда-то. — Я как-то подбросил. Хотел как-то показать тебе, но не сложилось. Чем дольше продолжался этот разговор, тем сильнее разгоралась боль в лопатках. Падший пытался расслабить мышцы, иногда это помогало в таких ситуациях, но не сейчас. — Когда это произошло? — Не помню, если честно. — Руперт озадаченно посмотрел куда-то вверх. — Ты и не можешь этого помнить. Раз я этого не знаю, то и ты не знаешь. Ты же всё-таки плод моего больного воображения. — Справедливо, хотя немного обидно. — Руперт, я точно знаю, что ты ушёл туда, откуда возврата нет. Я сам видел твоё дело. — «Дело»? — видение выгнуло бровь. — Да, дело о твоей душе. Мы… небесная канцелярия его ведёт, пока ты живёшь, а потом решают, что с тобой делать после смерти. — А что, у меня были бы варианты? — В теории да. Ад ты бы точно не заслужил, я уверен. Пережить то же, что и я было тебе не дано: ты умер от травмы, болезни, по сути естественным путём. Возможно, тебе бы позволили переродиться, если бы ты этого захотел, но… — Кенни запнулся на половине фразы из-за подкатившего комка в горле, — но ты был готов уйти… Ты принял это. — Кенни, всё в порядке, — Руперт положил руку ему на плечо. Падший глубоко вздохнул. — Мне жаль, что ты ушёл, но это был твой выбор, и я не могу тебя винить. Руди, мне страшно. — Не бойся, мой ангел, я всё равно останусь с тобой. Неважно, куда ушла моя душа. В глазах всё поплыло. — Руди, это же не ты… Я знаю, что это не ты. — Так ли это важно, Кенни? — Я не знаю… Я скучаю, Руперт. — На плече чувствовались тяжесть и тепло его руки. — Я знаю. Я тоже. Музыка, состоящая из одних и тех же фортепианных аккордов, звучала по кругу уже в который раз. Звуки эхом отражались внутри черепной коробки, накладываясь слоями друг на друга. Пространство вокруг тоже расслоилось. Кену казалось, что он сам вот-вот распадётся на части, но что-то его остановило. Плечи обхватили тёплые руки Руперта. Они будто собирали Кена воедино, не давали разойтись по швам и увязнуть в этой боли. Однако внутри разрасталась чернеющая пустота, поглощавшая все чувства и мысли. Весь энтузиазм, вся вера в себя, все планы на светлое и успешное будущее — всё это утонуло в темноте. Она забрала себе даже слёзы: они не капали из глаз и не могли забрать с собой эту боль, а осели где-то глубоко внутри. От ощущения объятий стало только хуже: Кенни понимал, что они ненастоящие, что они могли исчезнуть в любой момент и больше никогда не вернуться. Возле уха слышалось тихое и ровное дыхание. Руперт просто молчал, положив ему голову на плечо, но всё ещё был рядом, даже не собираясь уходить. Даже если бы он решил уйти, то попрощался бы. Кен всё больше ощущал тяжесть увеличивающейся в груди чёрной дыры. Ему хотелось оттолкнуть свою галлюцинацию, убежать и спрятаться от неё, но что-то не давало это сделать. Эти объятия будто сдерживали накатывающий эмоциональный взрыв, но чем дольше они его оттягивали, тем сильнее он становился. — Кенни, тебе нужно отдохнуть, — шепнул Руперт. — А когда-то я гнал тебя спать, — Кен пытался улыбнуться, но сил на это не было. — Теперь моя очередь. — Его голос звучал так же легко и в нём постоянно было слышно, что он улыбался. — Мне будет ещё больнее отпускать тебя… Но придётся. Боюсь, я не выдержу этого снова. — Всё будет хорошо, я знаю, что ты сильный. — Мне кажется, только ты так думаешь. — Кенни пытался растягивать этот разговор как можно дольше, чтобы не встречаться снова с пугающей тишиной и одиночеством. — Неправда. Ты уже через столько прошёл. Смог бы ты это сделать без своей силы? — Не знаю… — музыкант выключил уже заезженную звуковую дорожку и откинулся на спинку стула. — Всё получится, я верю в тебя. Даже если ты сам нет. — Спасибо, Руди. Тяжесть наваливалась на плечи, но это уже были не те успокаивающие объятия, а сильная усталость. Под диафрагмой всё ещё что-то давило, как под прессом; раны на спине продолжали гореть сильной болью, будто снова начали кровоточить; все мышцы налились свинцом, и ангел боялся даже пошевелиться. Кое-как он поднялся со стула, и в глазах на мгновение потемнело. Комната закружилась, пол ушёл из-под ног. Последнее, что Кен почувствовал, это как ударился головой об пол. Проснулся падший только на следующий день. Он всё также лежал на полу номера. На столе так и остался ноутбук, но у него села батарея, поэтому экран уже не светился. В комнате горел свет. За окном было темно. Сколько прошло времени? Как долго он был без сознания? Голова болела и от удара после падения, и от вчерашних галлюцинаций, сказывался и длительный обморок. Внутри так и осталась разъедающая пустота, сдавливающая все органы и отягчающая кости. Кенни пытался медленно встать, но тело не слушалось. С трудом он сел и опёрся спиной на ножку стола. Такого сильного приступа у него не случалось уже давно, да ещё и с долгоиграющими последствиями. Наверное, стоило принять хотя бы успокоительное и постараться нормально поспать, но что-то подсказывало, что таблетки в этом случае не помогут, а то и сделают хуже. Кен думал позвонить своему врачу, но не был уверен, что выдержит этот разговор и что это чем-то поможет. Добраться до кровати всё же стоило, чтобы не лежать на жёстком полу. С множеством усилий Кенни всё-таки поднялся на ноги. Головокружение отступило, но вместо него пришла тошнота, стоило только повернуть голову. Медленными и небольшими шагами он продвигался по комнате, держась за стены и мебель. Всё тело ломило, и оно отказывалось подчиняться, но это помогало сфокусироваться на движении, и не думать об омуте в душе. Даже дойдя до кровати было сложно не поддаться соблазну и не рухнуть на неё, но это было чревато очередным приступом физической боли. Наконец удобное горизонтальное положение. По-хорошему нужно было ещё выключить свет, но сил не осталось уже ни на что. Глаза слипались сами собой, а усталость накатила новой волной. Кен сам не заметил, как заснул. Сны были беспокойные, из-за чего он постоянно просыпался и ворочался. Подсознание снова играло с ним в жестокую игру, подкидывая воспоминания о Руперте, смешанные с событиями их нереализованного будущего; отголоски собственной музыки, исполняемой кем-то другим; порванные струны, сорванный голос и фальшивые ноты. После такого сна об отдыхе не могло быть и речи. Всё время, пока музыкант был без сознания, его телефон разрывался от звонков менеджера клуба, где он выступал. Большее, на что у него хватило сил, это написать смс, что ему нужно уехать и номер счёта, куда можно выслать гонорар за концерт. Разбитое состояние сковывало и движения, и мысли, поэтому Кенни делал всё очень медленно. Ему предстояло собрать вещи, сдать ключи от номера и пережить долгий путь до Джексонвилла. Следующие несколько часов тянулись в несколько раз дольше, чем это было по приезду на север страны. Сказалось ещё и то, что Кен добирался до Флориды наземным транспортом, потому что боялся, что не выдержит перепадов давления в таком состоянии даже несмотря на привычку к полётам. Возвращение домой стало спасительным кругом. Теперь не хотелось ни за чем гнаться — только спрятаться в раковину от всего мира на неопределённый срок. Всё желание вырваться из капкана страшных и бредовых снов, начать творить и делиться своей музыкой, начать жить погасло, как бенгальский огонь, растерявший все свои искры и оставивший после себя лишь обугленный стержень. Внутри осталась только холодная зола и обгорелые поленья от пылавшего совсем недавно костра, разожжённого на Белтейн. Праздник жизни закончился, и неизвестно, когда он случится в следующий раз.

***

В апатии и депрессивном состоянии прошло уже около двух недель. Каждый день был пустым, а любое действие становилось бременем. Кен проводил целые дни в постели где-то на грани сна и бодрствования, отягчающим его существование. Если раньше тишина пугала и отталкивала, то сейчас она стала залогом спокойствия, а от музыки его просто воротило, и сама мысль о походе в студию была противна. Что снова привело его в такое состояние, Кенни сам до конца не понимал. Концерты что в Нью-Йорке, что в Лос-Анджелесе были успешными, его блог и публичная страница наконец начали получать обратную реакцию и поддержку от публики. Всё вроде шло по плану и шло достаточно хорошо. Ментальное состояние тоже более-менее стабилизировалось и двигалось в сторону нормы, что отмечал даже его врач. Казалось бы, движение в сторону знака «плюс» продолжалось, но один щелчок в сознании разрушил всё. Весь успех его импровизированного турне потерял свою значимость, как и всё, что произошло в Объединённом королевстве полгода назад. Последние два года лечения, работы над собой и восстановления сошли на нет, и всё вернулось к исходной точке, к зиме 2013 года. Снова горящие от боли раны, снова сюрреалистичные кошмары, снова отсутствие энергии даже на простые вещи, снова пустота внутри. То видение, преследовавшее ангела в Лос-Анджелесе, обрушило всё, как карточный домик. Тот, с чьей потерей Кен уже смирился, снова появился и вскрыл старые раны, а не успокоил или поддержал, как, скорее всего, планировал. Эмоции от этой встречи так и не вышли наружу, а остались похоронены где-то на дне тёмного омута. Они не заставляли биться в истерике, лить слёзы, злиться и разрушать всё на своём пути — ничего. Просыпаясь каждый день, падший не видел в этом смысла, он чувствовал себя даже хуже, чем это было после падения: тогда он чувствовал слишком много, а теперь — только опустошённость. Не были больше ни планов, ни идей, ни желания жить. Кенни не выходил ни с кем на связь, не пытался отвлечься от этого давящего состояния, даже перестал принимать лекарства. Он не всегда понимал, спал он или нет, находился в реальности или в своём сломанном подсознании. Состояние было ровным, хотя скорее стабильно тяжёлым: ни скачков настроения, ни смены апатии на гиперактивность, ни эмоций, входящих в крайность, как полтора года назад, — не было ничего. Кен только существовал не в материальном мире. Его сознание, его личность были разбиты на тысячи острых осколков, словно старое мутное зеркало, и чтобы собрать его снова, нужны были огромные усилия, на которые он не был сейчас способен. Боли Кен тоже никакой не чувствовал, хотя раны на спине снова покраснели и были готовы вот-вот разорвать швы из свежей кожи и окрасить её алым цветом. За многие дни практически полного отсутствия движения его тело одеревенело, будто вся кровь в сосудах остановилась. Ангел и не хотел лишний раз двигаться. Он уже не помнил, когда ел в последний раз. В Нью-Йорке, наверное?.. Недели две назад? Да и какая разница? Какой смысл в поддержании жизнедеятельности, если он всё равно оставался один? Кен очень часто думал, что весь последний год — это только жалкие попытки убедить себя, что жизнь ещё не упущена, что всё могло прийти в норму, что была надежда на что-то хорошее. Какой смысл, если он так и оставался чем-то недоделанным, сломанным и неспособным на что-то стоящее? Не было вокруг никого, кто помог бы ему поверить в себя, найти силы встать. Руперт больше не приходил. Наверное, он больше никогда и не появится. Всё равно он был лишь плодом воображения, проявлением болезни его рассудка. Кенни сам в себя не верил, так с чего вдруг его подсознание поверит? Хотя он старался… Несмотря ни на что старался. Кто бы мог подумать, что он сможет пережить что-то подобное? Что в сердце ангела появится такое сильное чувство, которое им чуждо, но так присуще смертным? Это не была та христианская любовь, направленная на всех созданий божьих, а что-то более глубокое и сильное. Возможно, это чувство было близко к страсти, но не той, за которую светит адский котёл. Человеческие чувства могут оказаться настолько сильными, что даже крылья ангела будут перед ними бессильны. Однако теперь всё это ушло. У Кена в груди был только большой кратер, который остался после пылающего вулкана, называющегося «любовь». Конечно, она не впервые тогда появилась в его жизни, но всё до этого было другим. Даже с женой чувства были другими. Сильными, крепкими, нежными, но другими. Наверное, дело было в том, что Кенни знал Руперта с самого его рождения. Тогда ещё было место простым человеческим сочувствию и симпатии. Как ребёнок Руперт нуждался в защите и заботе. Как взрослый — в поддержке. Ангел старался давать это в меру своих сил и справлялся задачей, пока… пока он не оплошал. Пока не подвёл своего подопечного. Кен смотрел в потолок пустыми полусонными глазами. Шторы в спальне были задёрнуты, в комнате стоял полумрак, и было неясно, когда сменялись день и ночь. Какие-то обрывки мыслей вяло текли в голове, но не содержали в себе ничего существенного. Даже кошмары отступили и больше не беспокоили: настолько он был подавлен. Проходил день за днём. Кенни продолжал существовать на грани сна и бодрствования. Ощущение отдыха давно забыло к нему дорогу, поэтому от сна толку особо не было, но истощённые душевные и физические ресурсы постоянно его требовали. Телефон, лежащий на тумбочке рядом, успел покрыться тонким слоем пыли, дом приходил в запустение, как и его хозяин. Будто и не было всех усилий, потраченных на восстановление, не было заживших ран, которые снова начали воспаляться из-за отсутствия должного ухода, не было всего хорошего, произошедшего за последний год. Остались только пыль и пустота. Почти два месяца Кен находился в этом состоянии. У него был болезненный вид: лицо осунулось и побледнело, кости практически торчали наружу, глаза и тёмно-карих превратились в грязно-серые. Трудно сказать, как его истощённое тело ещё не подвело его и продолжало выполнять свою работу, но хватило бы его вряд ли надолго. Максимум, на что у падшего хватало сил, — это кое-как иногда промачивать раны мокрым полотенцем, уже окрашенным кровавыми брызгами и подтёками. Спина снова покраснела, то и дело выпуская из-под кожи струйки крови, и синяя паутинка испещрила лопатки, спускаясь до нижних рёбер. Это был плохой знак. В один из таких дней, когда падший пытался подняться с кровати, где-то в складках простыни что-то жалобно скрипнуло и хрустнуло. Он переворошил всю постель и услышал, как на пол что-то упало. Часы. Те самые карманные часы. Кен не заводил их с тех пор, как вернулся в Джексонвилл. Механизм проработал ещё день или два, и застрял на отметке час десять, после чего часы утонули где-то под подушкой и остались забыты там. На стеклянной вставке в середине крышки появилось несколько трещин, сама крышка немного съехала набок, а кнопка, открывающая её, была утоплена в самый низ заводного цилиндра. Мужчина медленно опустился на пол и взял часы в руки. Он будто не узнавал их и видел впервые. Что-то теплилось в глубине сознания, но никак не находилось. Стоило взгляду зацепиться за трещины, и внутри что-то сломалось. Рухнула плотина, сдерживающая все чувства, и они шумным потоком понеслись наружу. Кенни начал плакать. Впервые за всё время после Нью-Йорка из глаз капали слёзы. Течение всё усиливалось и плач перешёл в рыдания. Горячий поток топил, ломал, дробил на маленькие кусочки лёд, покрывавший и душу, и тело. Долгие месяцы молчания взорвались отчаянным криком, перемешанным с истерическим смехом. Голос звучал не по-настоящему, будто из плохих колонок, раскиданных по всей комнате, надорвано и разрушающе. Вместе с эмоциями пробудилось и тело. Острая и горящая, словно раскалённый металл, боль пронзила каждую его клетку, вонзая огромные наточенные копья. Крик звенел в комнате и становился всё страшнее. Слёзы продолжали литься, накатывая солёными волнами. Эмоции били через край: боль и скорбь, но вместе с ними извращённый экстаз. Кена разрывало от переизбытка ощущений после их полного отсутствия. Он был готов сгореть в собственном пламени, возможно, даже хотел этого. Ангел не боялся даже адской бездны, он был вне себя от счастья и от боли. Всё вокруг было объято огнём, в глазах плясали, раскрываясь райскими цветами, цветные пятна, голова кружилась, как от опьянения, в мышцах была заточена огромная сила, которая тоже просилась наружу. Падший впал в неистовство. Он потерял над собой контроль, окончательно потерял рассудок и выпускал всю подавленную неделями энергию. Крылья за спиной будто снова выросли и возносили его к небесам, где не было никаких границ. Ломалась и трещала мебель, гудели стены и стёкла, крики сменялись громкими стонами и низким утробным рыком. Всё вокруг не имело значения и не существовало. Было только всепожирающе пламя, опаляющее жаром и слепящее светом. Что-то продолжало подбрасывать топливо в этот костёр, и его источник не иссякал, поэтому Кенни снова и снова взрывался криком и агрессией. Слёзы продолжали течь из глаз, но они уже не были помехой, а скорее ещё одним катализатором. Несмотря на продолжающиеся и накатывающие снова и снова всплески, каждая новая волна была больше предыдущей, и каждая норовила поглотить его без остатка, сжечь в пепел и уничтожить. От множества резких движений, раны всё-таки вскрылись. Кровь плеснула на кожу под футболкой и окрасила кожу и ткань в тёмно-красный цвет. Ручейки сбегали от лопаток по спине, западая во впадину на пояснице и очерчивая контуры мышц. Ткань одежды потемнела от неровных вытянутых пятен и начала затвердевать, из-за чего она была готова треснуть и разорваться следом за кожей. Голос начал хрипеть, в горле саднило так, будто он проглотил нож, сил на крик уже не оставалось. Бросив очередную подвернувшуюся вещь через комнату, Кен потянулся следом за ней и упал на пол. Всё пламя потухло, оставив после себя только чёрные угли и разрушение. Ангел тяжело дышал, хватая воздух ртом, отчего грудная клетка ходила ходуном и выдавливала всё новые порции крови наружу. Он не мог кричать уже даже от боли. Слёзы застилали глаза, стекая капля за каплей на пол. Всё тело дрожало от напряжения в мелких конвульсиях, а внутри ощущалось опустошение. Кенни был руинами самого себя и не мог собраться, чтобы встать. Вместо могущественного и свободного ангела остался лишь обугленный скелет слабого смертного, запертого в клетке, им самим же построенной. Всю силу сожгли и выдернули под корень вместе с крыльями, вся воля к жизни погибла и ушла вместе с Рупертом, всё прошлое ушло вместе с детьми, в чьей жизни ему не было места. Всё, что произошло за последние полтора года, сгорело в пламени отчаяния и боли. Падший не видел смысла подниматься и бороться за жизнь, как делал это раньше.