Жизнь заново

По возвращении из Шотландии Кенни чувствовал сильный духовный подъём, который подталкивал его к работе. Он начал активно писать музыку, работать в студии, хвататься за разные проекты, практически не выпускал из рук вечно стачивающиеся карандаши и не отходил от мониторов. Вдобавок он сделал сайт для своей творческой деятельности, где время от времени писал посты для ещё немногочисленной аудитории. Его тело тоже было полно энергии, поэтому он не нуждался в долгом отдыхе и в пристальном наблюдении за собой. Наконец началась полноценная жизнь, к которой он шёл почти два года, пробираясь через тернии своего сознания. Приближались зимние праздники. Кен вспомнил, что не пропустил прошлое Рождество из-за долгих месяцев между сном и реальностью, но в этот раз он решил восполнить пробел. В середине декабря появилась новая ёлка взамен той, что пару лет назад он выкинул ещё вместе с Рупертом. Пока Кенни занимался украшениями, он будто увидел свой дом и своё место в нём с другой стороны. Он почувствовал себя одиноко. С самого детства Рождество было праздником, когда его окружали дорогие ему люди, их радость, любовь и забота. Во время работы ангелом Кен справлял его с Рупертом и его семьёй, пусть и на расстоянии, переживая подобные эмоции. Однажды полноценный праздник вернулся со всеми привычными хлопотами и маленькими радостями. Теперь ничего из этого не осталось. Даже перебирание старых игрушек и украшений приносило боль. Не хватало рук, которые помогали бы распутывать гирлянду, голосов, которые с восторгом сообщали об очередной интересной находке, забытой на дне ящиков, людей, которые были рядом. Всего этого Кенни не замечал, пока был погружён с головой в работу и новые впечатления от поездки, но теперь пустота в доме ощущалась очень остро. Мёртвая тишина обрушилась на него и оглушила, как мощная волна. Новая вспышка трудоголизма стала бегством от одиночества. Музыка заглушала тишину, которая подкрадывалась всё ближе, стояла за спиной и готовилась напасть при первом удобном случае. Однако перед сном всё равно приходилось расставаться со звуками и обороняться от навязчивых мыслей сильной усталостью и быстро приходящим сном. К сожалению, работало это не всегда, и падшему приходилось терпеть навязчивое присутствие тишины. Если появлялась бессонница из-за роящихся в голове мыслей, Кен оставлял спальню и возвращался к работе. Дни до Рождества шли вяло и отличались от предыдущих только мерцающей над рабочим столом гирляндой и наскоро, скорее ради галочки, наряженной гостиной. Кену снова становилось беспокойно из-за окружающей пустоты. Находиться в тихих комнатах было всё тяжелее, поэтому он практически поселился в домашней студии, а покидал её, только чтобы уехать из дома. Работа не всегда клеилась, потому что часто приходилось нарочно выискивать, чем себя занять. Многие черновики часто улетали в корзину или постоянно переделывались в поисках идеала, который так и не находился. За пару дней до Рождества Кен устал бороться с собой и насильно заставлять вдохновение работать. Пальцы болели от струн, глаза щипало от напряжения, и тело уже сопротивлялось навязанной работе. Нехотя он всё-таки покинул студию и оказался будто совсем в другом месте. Комнаты казались в несколько раз больше, чем обычно, и пустыми несмотря на обстановку. По всему пространству бродили отголоски потерявшегося эха, отражавшегося от пыльных углов. Тишина захватила весь дом, опутав его своей вязкой паутиной. Первой мыслью Кена было вернуться в студию и спрятаться за звуконепроницаемыми стенами, которые стали выполнять обратную функцию. Будучи ангелом, Кенни временами жил в этом доме и чувствовал себя комфортно. Личное одиночество компенсировалось заботой о Руперте, которому можно было посвятить свои чувства и эмоции, сохранённые даже после обретения крыльев. Это помогало избежать терзаний о собственной семье, но сейчас ему не хватало бегающей следом Леи, агуканья Лили, которая даже ползать ещё не умела, и тёплой ласки жены. Всё осталось в прошлом, которое уже не вернуть. Даже его новый дом стал похож на ловушку, на темницу, где пытали одиночеством. Несколько минут Кен просто стоял на пороге комнаты, не узнавая собственный дом. Всё казалось чужим, незнакомым. Однако поворачивать назад было не в его правилах, поэтому он отправился на кухню, оставив дверь в студию приоткрытой. За время, проведённое взаперти с работой, Кенни потерял ход времени. Понятие о числах и днях недели тоже было утеряно. Незаметно наступил сочельник, на часах было около полудня. Солнечные лучи заливали комнаты, в них кружилось множество пылинок. Первым делом Кен открыл окна, впустив свежий воздух и разогнав затхлость. Прохладный ветер разорвал липкую паутину, сотканную из запустения, мёртвой тишины и обрывков снов. Застрявшие в углах звуки и шорохи с испугом покинули свои тёмные убежища, тяжёлые мысли приобрели лёгкость и разлетелись, как воздушные шарики. Кен будто впервые увидел, что снаружи жизнь продолжалась несмотря на то, что он оборвал с ней почти все связи. Песчинки продолжали лететь из верхней чаши часов в нижнюю, повинуясь закону мироздания, как это было в других странах и городах, где он побывал за последние несколько месяцев. Приехав домой, ангел будто выпал из потока жизни, возвращение к которой было его целью. Джексонвилл ощущался скорлупой, прятавшей его от всего мира, от движения, так ему нужного. За последние полтора года, пока Кен восстанавливался после падения, дом начал приобретать заброшенный вид, поэтому зимние праздники прошли в бытовых мелких хлопотах, обновлении дома и возвращении ему прежнего вида. Со сменой деятельности работа пошла легче, а выход из студии перестал походить на падение в бездну. Немного свободы в действиях принесло за собой и свободу в мыслях. Несмотря на это проблемы с самочувствием оставались. Кену было тяжело долго работать со звуком, потому что начинала болеть голова и темнело в глазах, но он начинал беззвучно играть на инструментах и выстраивать мелодию наощупь, мысленно воспроизводя аккорды, из-за чего работы становилось в два раза больше, потому что бо́льшая часть времени отводилась на бесконечные правки. Вдобавок галлюцинации не оставляли его сознание в покое. Кенни замечал и небольшие нарушения в восприятии реальности: новые запахи, чужеродные звуки, еле уловимые прикосновения и движения позади. Это пробуждало новые приступы паранойи; каждый раз он пытался найти источник звука, постоянно оглядывался, но в доме никого кроме него не было. Одним утром Кенни готовил завтрак и почувствовал исходящий откуда-то лёгкий сладкий запах выпечки. Сначала он не обратил внимание, потому что его могло принести из какого-нибудь дома по соседству через открытое окно. Со временем аромат становился сильнее и навязчивее, будто тарелка с этой выпечкой стояла прямо перед носом, и перекрыл даже реальный запах готовящейся еды, из-за чего Кен чуть не сжёг завтрак. После обеда это ощущение настолько замучило, что он решил попробовать воплотить источник этого мнимого запаха. Он нашёл когда-то переписанный у Руперта рецепт сахарных рогаликов, которые он пытался приготовить на Рождество. В этот раз готовка была не настолько удачной: то тесто было слишком липким или слишком плотным, то первая порция пригорела к противню, а последующая пересохла и раскрошилась в руках. После третьей попытки Кенни уже думал бросить это занятие, но упрямство не позволило. Уже весь заляпанный мукой, он в очередной раз замешивал тесто, обещая себе, что это последний. Запах из духовки уже стал похож на тот, что преследовал его полдня, но рогалики всё равно получились сухими и хрупкими. Не хватало главного дегустатора, который помогал бы исправлять ошибки. За этими занятиями и кулинарными экспериментами день незаметно подошёл к вечеру. Из-за жара духовки на кухне стало душно, Кен открыл окна и впустил прохладный уже начавший остывать воздух. Крупинки муки слетели со столешницы на пол. Смешавшиеся запахи теста и дрожжей вылетели наружу. Кенни заварил кофе и достал последнюю порцию рогаликов. В этот раз точно последнюю и наконец-то удачную. Он уже почти потерял надежду на успех, но оказался доволен. К нему наконец пришло чувство умиротворения и спокойствия, а также уверенности в завтрашнем дне. Пока ангел прибирался на кухне, он почувствовал невесомые мягкие объятия на талии.

***

В феврале Кену снова захотелось сменить обстановку. Он решил отправиться в Нью-Йорк, чтобы попробовать на вкус концертную жизнь и продвинуть своё творчество. Перед отъездом он написал в пару концертных агентств и, не дожидаясь ответа, вылетел из Джексонвилла. Город, который никогда не спит, встретил музыканта шквалом из гудков машин, гула голосов и шума забитых людьми улиц. По сравнению c ним Джексонвилл был тихим и спокойным местечком с живописными видами. Суета, как в оживлённом муравейнике, шокировала и оглушила его, чего не было даже в Лондоне. Ангел поспешил в отель, чтобы отдохнуть и отгородиться от всего. Голова была готова взорваться, а тело сковало словно от страха, поэтому ни то, ни другое не желало его слушаться. Возможно, это было только первое впечатление, которое оказалось слишком сильным и неожиданным. Только за спиной закрылась дверь — Кенни схватился за голову, пытаясь унять боль, и медленно осел на пол. В ушах до сих пор гудело, а сквозь закрытые веки пробивались разноцветные пятна, от которых становилось только хуже. Он не стал включать свет в номере и, не вставая, стащил с себя куртку. Какое-то время он просидел на полу, навалившись на дверь и обхватив руками колени. Когда предметы вокруг наконец перестали плыть, а глаза привыкли к темноте и даже смогли что-то различать в ней, Кен с трудом поднялся и наощупь отправился в ванную комнату. К сожалению, зрение могло уловить далеко не всё, поэтому он не смог избежать несколько хорошо прятавшимися углами и выступами. Резкое освещение на время ослепило его, и в голове снова зашумело. Ангел наспех умылся и вернулся в комнату, оставив за собой свет. Двигаться было тяжело: мышцы находились в оцепенении, которое не желало уходить, хотя невроз уже отошёл на второй план. В полумраке Кенни переоделся и забрался в постель, снова оказавшись в темноте. На сонливость не было и намёка несмотря на усталость, вызванную эмоциональным всплеском. Через стены долетали обрывки звуков. Тонкую полоску света под дверью изрезали движущиеся тени. Внутри нервно ворочалось беспокойство, которое не могло унять даже тёплое одеяло. Кен пытался думать о чём-то хорошем, что помогло бы ему наконец расслабиться, но мысли совсем не хотели шевелиться. В таких случаях спасало успокоительное, которое он начал принимать незадолго до поездки. Музыкант решил, что помощь ему всё-таки не помешает, и, перешагнув через гордость и боязнь худшего, обратился к специалисту, который выписал ему лекарство и помогал бороться с ощущением потери реальности, пусть и не знал глубины проблемы. Успокоительное помогало при недомогании и паранойе, но не было панацеей. Спасительная баночка лежала где-то в рюкзаке, но для этого пришлось выбираться из постели. При свете прикроватного светильника, замотавшись в одеяло, Кенни нашёл лекарство и проглотил две таблетки. Режим приёма он сегодня сбил из-за перелёта, что, возможно, стало ещё одной причиной такого состояния. На столике рядом тикали карманные часы. Кенни потянулся за ними и положил рядом с собой на подушку. Маленький механизм давно стал заменой человека, чьё сердце перестало биться больше года назад. Ангел не расставался с часами с тех пор, как стал их владельцем, а теперь они тихим ритмичным стуком успокаивали его по ночам и спасали от одиночества. Успокоительное начало действовать, и тревога наконец отступала. Кенни чувствовал себя в безопасности, ничто больше не пугало и не беспокоило. В ушах слышались только шорох одеяла и собственное дыхание, которое замедлялось и становилось глубже. Поток мыслей оттаял и медленно двигался вслед за тиканьем часов, утекая туда, где спокойно и хорошо. Веки сами собой закрылись, и сон тихо окутал приятным теплом, поглотив тревогу. Кошмары тоже стали реже докучать ему под действием успокоительного. Наполненное болью падение и запах от горящих крыльев, заставлявшие в страхе просыпаться, уже не мерещились по ночам. Сюрреалистичные картины ангельского прошлого перестали пугать, потому что их места заняли новые воспоминания. Однако не давали покоя и били в самое сердце сны, связанные с земной жизнью и с теми, кого он потерял. Особенно часто ангел видел несчастный случай в горах, который стал точкой невозврата как для Руперта, так и для самого Кена. Он появлялся снова и снова, напоминая о его беспомощности и бездействии: во сне не удавалось ничего изменить, а наяву было уже поздно. К счастью, ночь выдалась спокойной и снов не было совсем. Возможно, подействовали усталость и шок из-за прибытия в новый город и сознание отключилось окончательно. Но проснуться после глубокого сна, как и оторвать голову от подушки, было тяжело. Часы так и остались лежать на подушке и продолжали тихонько тикать. Кенни открыл крышку и с трудом сфокусировал на циферблате ещё сонный взгляд. Стрелки показывали одиннадцать часов. Он не помнил, переводил ли время из-за смены часового пояса, и было ли время правильным, но пока что это его не волновало, так как спешить было некуда. Электронная почта несколько дней пустовала, и Кен провёл всё время в отеле, практически не выходя из номера. Он не решался отправиться осматривать город, опасаясь очередного приступа паники, поэтому заперся в кокон из тишины и одиночества. Расшатанные в первую ночь нервы приходили в норму, а смена обстановки не вызывала новых галлюцинаций, поэтому единственное, что его беспокоило, это ожидание ответа от агентства. Долгожданное письмо наконец пришло. Кена приглашали обсудить детали, как только он сможет приехать в Нью-Йорк. К счастью, ждать им пришлось всего пару часов, пока он привёл себя в порядок и добрался до здания офиса. Появление музыканта так скоро слегка ошарашило менеджеров, но всё же переговоры состоялись. В кабинет, где он сидел в ожидании, разглядывая постеры на стенах, вошла женщина с короткой стрижкой и в тёмном пиджаке, надетом поверх футболки. Она села за стол и открыла записную книжку. — Извините за ожидание, неожиданно, что вы оказались здесь. — Всё нормально. — Кенни улыбнулся. — Для меня это тоже немного неожиданно. Женщина посмотрела на него, наконец оправившись от суеты, и не могла больше сказать ни слова. Она не верила своим глазам. Не каждый день встречаешь человека, который как две капли похож на твоего отца, который умер больше тридцати лет назад. — Что-то не так? — Кен явно не понимал, почему менеджер так на него смотрит и почему она так шокирована, что лишилась дара речи. — Простите, вы просто напомнили мне кое-кого… — Лея, а это была именно она, была напугана собственными мыслями. — Очень сильно… — женщина отпила глоток воды из стоящей на столе бутылки, — бывает же такое. — Я понимаю, всё хорошо. — Кенни чувствовал себя не в своей тарелке и не улавливал причину такого волнения. Разговор вернулся в нужное русло, и дата выступления была назначена. Лея никак не могла отделаться от ощущения, что она видела призрака и старалась успокоить себя мыслью, что человек, сидевший перед ней, только очень похож на её покойного отца. Однако всё в нём казалось таким близким, родным, пусть и покрытым толстой паутиной забвения после долгих лет. Мягкий низкий голос, тёплый, даже в формальной обстановке, взгляд тёмных глаз… даже причёска та же, как тогда. Такого не могло быть. Конечно, и имя то же, хотя фамилия и была написана только инициалом, она могла быть какой угодно. В спешке она не успела разобраться в деталях. Когда они уже собрались подписывать бумаги, Кен по привычке немного закатал рукава толстовки, открывая запястья, на каждом из которых красовались татуировки. — Этого не может быть… — почти обречённо прошептала Лея. Теперь она окончательно убедилась в том, что здесь было что-то нечисто. Такие вещи случайными не бывают. Неожиданно для самой себя она схватила мужчину за запястье, когда он возвращал ей бумаги и ручку. — Этого не может быть, — повторила она громче, сжимая его руку и рассматривая нарисованный на правом запястье крест. — Что?.. — Кен был шокирован таким резким поведением менеджера и резко вырвал руку из крепкой хватки. — Что происходит, чёрт возьми? — Кто ты такой? — От формальной вежливости не осталось и следа. Женщина была напугана и даже зла. — Тот, кем был всю жизнь. Кен Ханлон. — Для убедительности он достал из кармана своё удостоверение личности. Всё в нём было так, как и было все годы до этого. Кроме, разве что, года рождения: 1983. Из-завозвращения на землю смертным отсчёт его земных лет продолжился оттуда же, где прервался несколько десятилетий назад, поэтому Кенни никак не выглядел как человек, родившийся почти на сорок лет раньше: в 1946. В связи небесная с этим канцелярии пришлось немного изменить документацию и практически заново создать его человеческий профиль. Лея не могла поверить тому, что видела. Имя. Внешность. День рождения. Манера речи и акцент. Даже какие-то мелочи в поведении. Всё совпадало идеально. — Но… я же помню аварию… Хотя всегда мечтала забыть. — Она пыталась держать себя в руках и не расплакаться. При упоминании аварии Кен вспомнил сцену, открывшуюся ему в Эдинбурге. Момент его смерти. Образы, раскиданные повреждением рассудка, наконец сложились в единое целое и безликий менеджер оказалась его старшей дочерью, единственная пережившая тот несчастный случай. — Я тоже. Помню. — В голове вихрем пронеслись воспоминания. В ушах зазвенело и поплыло в глазах. Кен старался не цепляться за появляющиеся образы, а позволить им пролететь мимо. — Но… но как? Что… Даже если бы ты выжил, не мог же ты… — Женщина встала из-за стола и начала ходить туда-сюда вдоль стены. — Лея, я знаю, не мог. — Она вздрогнула, когда услышала собственное имя из его уст. — Если я попытаюсь объяснить, ты всё равно не поверишь и вообще решишь, что я спятил. — Однако последняя фраза была не далека от правды: успокоительное лежало в рюкзаке, а он сам с трудом собирал слова в предложения из-за накативших галлюцинаций. — Честно говоря, я даже не знаю, хочу ли услышать это объяснение. — Она сделала большой глоток воды и изо всех сил старалась успокоиться. — Вся эта ситуация бредовая сама по себе. Уже не уверена, в себе я или нет. — Я знаю, в это… сложно поверить. — Кен сидел с закрытыми глазами и держался за голову, будто старался удержать её от взрыва. То, что он мог разговаривать с кем-то за пределами видений, уже было большим достижением. Он всё ещё был на связи с внешним миром, хотя водоворот воспоминаний хотел утянуть его как можно глубже. — Невозможно, я бы сказала. — Лея увидела, что с ним что-то не так и подскочила к нему. — Что случилось? Тебе нужен врач? — Нет. — Мужчина с трудом открыл глаза, фокусируясь на окружении. Видение ушло так же внезапно, как и появилось, оставив после себя головную боль. — Я в норме. — Не похоже. — Поверь мне. — Как я могу… я собственным глазам-то поверить не могу, что вижу… тебя… — Менеджер снова встала и не знала, куда себя деть. — Своего… отца, который… чёрт, который мёртв уже лет тридцать как. — Для меня наша встреча не менее неожиданная. — Мысли пока продолжали путаться, и сейчас бы не помешала хотя бы простая таблетка обезболивающего, которая осталась в отеле. — Я знал, что ты здесь, в смысле в Нью-Йорке, но не ожидал наткнуться на тебя вот так. — Знал? Откуда? — Её нервы начали сдавать. Вся ситуация была безумием и не могла произойти в настолько обыденных условиях. Перед этим обязательно должно было случиться что-то из ряда вон, но, увы. Призрак из прошлого запросто застал её на рабочем месте в обычный день. — Моя жизнь оказалась… Дольше и насыщеннее, чем предполагалось, но я всё равно не бросил свою семью и присматривал за ней. — Чем больше ангел думал, как объясниться, чтобы не сильно шокировать Лею, тем больше понимал, что это невозможно. Рассказать это Руперту в своё время было гораздо проще, чем родной дочери, потому что между ними зияла пропасть, которую уже было нельзя преодолеть: слишком много прошло времени. — И как я должна реагировать на это? Ответ без ответа. И где мама, раз на то пошло? — Её нет. Она мертва. — Как и ты. — Лея всё-таки усадила себя снова за стол и старалась подавить волнение. — Я уже давно смирилась, что вас обоих не стало. Уже даже перестала видеть в кошмарах ту аварию. И тут… меня будто снова разбили, как тогда. — Мне жаль… — Кен испытывал вину за это случайное стечение обстоятельств. Он опять был невнимателен, чего-то не учёл, и это привело к неблагоприятным последствиям, причём не только для него. — Само собой. — Женщина вздохнула и посмотрела на подписанные документы. — Ладно, ты здесь не за семейным воссоединением. — Лея, послушай. Я правда не хотел так врываться в твою жизнь и нарушать твоё спокойствие. Точно так же я не хотел волновать твою сестру… — Погоди. — Лея прервала его на середине фразы. — «Сестру»? Ты виделся с Лили? Только не говори мне, что ты и ей жизнь испортил. — В её голосе была злость и даже пренебрежение. — Нет, она меня даже не узнала, — начал торопливо оправдываться Кен. — И мы почти не разговаривали, ничего не произошло, честно! Женщина вздохнула будто с облегчением: — Ладно… Хотя бы она без травмы останется. И на том спасибо. — Я не хотел… Я не могу объяснить, почему так всё случилось и почему я всё ещё жив. — Интереснее почему ты выглядишь младше меня. — И это тоже. Это всё… сложно. Настолько, что человеческий разум такое просто не примет. Я клянусь, что не выслеживал тебя и не нарывался на встречу. Это произошло случайно. — Ладно… — Волнение отступило, забрав с собой все силы. Она смотрела на своего воскресшего отца и до сих пор не могла поверить, что это происходило с ней на самом деле. — Я тебе верю. Не знаю почему, но верю. — Я исчезну так же, как и появился. Даю слово. — Эти слова дались Кену с большим трудом, но выбора у него не было. Он еле выдавил их из себя, заставляя голос звучать уверенно. — Хорошо. — Женщина запустила пальцы в волосы и убрала их назад. — Сделаем дело и разойдёмся. Мы всё-таки не в мыльной опере, чтобы разыгрывать счастливое воссоединение семьи. — Согласен, но, боюсь, жанр здесь совсем другой… Но я уважаю твоё личное пространство и понимаю твои эмоции. Меня не было рядом почти всю твою жизнь, и навёрстывать уже поздно, да и не в том я положении. — Спасибо. Я ценю это. Выйдя из офиса агентства, Кенни чувствовал себя подавленным. Разумом он понимал, что ожидать от дочери сиюминутного принятия не стоило, и, возможно, даже ожидал чего-то подобного, но на сердце было тяжело. Он чувствовал себя ещё более одиноким и оторванным ото всех. В этом состоянии мужчина уже не слышал шума оживлённых улиц: настолько ушёл в себя. С каких это пор он стал настолько ранимым и впечатлительным? Может, это побочное действие успокоительных? Или земная жизнь так плохо влияла? Но плохо ли? Небесная жизнь породила свои связи: с миром душ, с крыльями и небом, с Рупертом… Вернувшись на землю, Кен занялся восстановлением своих старых связей, к ним относились и его дети, но привязанность была совершенно другой. После разговора с Леей он почувствовал, сколько жизней прошло мимо прямо у него на глазах, а он мог только стоять в стороне и безучастно смотреть. Сожаление об упущенном навалилось тяжёлой волной. Кен никогда не думал о прошлом в таком ключе, и воссоединение с тем, что осталось от прошлой жизни приносило успокоение. Даже после встречи с Лили он чувствовал скорее удовлетворение и простое родительское счастье, потому что у дочери счастливая жизнь, пусть и без него. В этот раз всё было иначе. Он не знал, как тяжело потеря обоих родителей сказалась на Лее. Первые годы девочка не могла смириться с этим: постоянно просилась домой, спрашивала, где мама и папа и когда они заберут её вместе с сестрой домой. Взрослые не знали, как отвечать на это, потому что не понимали то ли она забыла аварию из-за шока, то ли не поняла, что родители погибли, хотя и была на похоронах и даже оставила на могилах напоминания о себе и о Лили. Став постарше, Лея стала закрываться от людей и была очень непростым ребёнком. Единственное, что её спасало от бо́льшего погружения в скорбь, это младшая сестра, о которой она обещала заботиться, и семейная любовь к музыке. Когда Кенни обратил внимание на свою семью, будучи ангелом, Лее уже было около пятнадцати лет. Тогда в его столе в небесном офисе откуда-то взялась фотография, которая потом сгорела вместе с записной книжкой с набросками. Прощальный подарок дочери наконец дошёл до адресата. Тогда ангел ощутил, чего его душе не хватало долгое время. Эта же частичка выпала из сердца Леи, которая до сих пор несла в себе эту скорбь. Её преследовали кошмары о гибели родителей, о их беспокойных душах и о той злополучной аварии. Но Кен был далеко и не мог помочь ей и утешить, потому что между ними будто стояло стекло, не позволявшее соприкоснуться. Теперь это стекло было разбито. Последняя живая связь была восстановлена. Она запульсировала как артерия, в которую попала свежая, наполненная кислородом, кровь. Отпустить её, как все предыдущие, было трудно, потому что она не ушла в прошлое: в ней всё ещё были эмоции, тоска и сильная привязанность. Сложно сказать наверняка, была ли Лея готова на самом деле так оттолкнуть его, но это ей подсказывал здравый смысл. Она наконец свыклась с потерей родителей, перестала на них злиться за это и смогла обратить внимание на собственную жизнь. Однако спустя годы, когда скорбь перестала терзать её, погибший отец вернулся, будто всех этих лет и не было. Возможно, вновь ожившая связь заставила её поверить в происходящее, но вскрывать старые раны она отказывалась, поэтому пошла по пути сопротивления. Ей, как и Кену, было сложно прийти в себя после этой встречи, но она старалась как можно быстрее отогнать от себя этого призрака и надеялась, что больше его не увидит. Для Кенни Лея не была призраком. Её нельзя было просто оставить в прошлом, сбросить, как груз с плеч. Она не была статичным образом, оставшимся в памяти, она сохранила свою связь с ним, чего не сделала Лили в силу возраста во время инцидента. Взаимность делала эту связь сильнее, и в то же время им обоим было тяжело её вынести, поэтому они решили не поддерживать её. Возможно, это было худшее решение в его жизни, о котором он пожалеет когда-то, но это был больше не его мир, и ему нужно было подчиняться его новым правилам. «Мы всё-таки не в мыльной опере», — всплыла в голове фраза, брошенная Леей. «Нет, мы в психологической драме с элементами мистики», — ответил про себя Кен. Несколько ночей подряд после встречи с дочерью Кенни не мог спокойно спать. Даже лекарства не помогали держать нервы в порядке. Каждое утро начиналось с горького чувства сожаления и утраты. Сны, связанные с жизнью ангела, отошли на второй план, и его захватили фальшивые воспоминания о счастливой семейной жизни, которой не было: первые шаги Лили, поход Леи в школу, поездки к родителям, семейное Рождество… Он мечтал обо всём этом, когда только женился, когда жена наконец сказала, что беременна. Кен вырос в большой семье и хотел, чтобы у него была такая же. Это желание уже начало осуществляться, как почти сразу после рождения второго ребёнка всё закончилось. Тяжёлое чувство упущенного счастья и вины съедало мужчину каждое утро. Он хотел, чтобы эти сны никогда не заканчивались и ему не приходилось возвращаться в пустой реальный мир, и в то же время боялся засыпать каждую ночь, чтобы снова оказаться в ловушке лжи. Хотелось, чтобы боль прошла и одиночество оставило его. Но, к несчастью, сны были лишь снами, сказками, выдумкой. Наверное, забвение было бы лучшим выходом. То, что ничего больше для тебя не значит, не может причинить боль. Но кем бы он был, если бы выбросил лучшую часть своей жизни? Настоящей и первой жизни. Да, крылья давали силу, бессмертие и свободу, но за них пришлось слишком дорого заплатить, поэтому их ценность утратила себя, как только Кенни вернул память и ощутил всю тяжесть потери. Скорее всего, именно из-за этого чувства он так ревностно исполнял свои обязанности хранителя и заботился о Руперте не меньше его родителей. То, чем ангел стал сейчас, сложно было назвать простым смертным, а его жизнь — обычным существованием на земле. То, что он уже пережил, что знал и что видел, человек, которому отпущена только одна жизнь, испытать не мог. Конечно, теперь его возможности были ограничены, но он знал и помнил всё, что ему открылось после смерти. Кен будто находился на грани земного и небесного миров и при этом не мог отнести себя ни к одному из них. Как ангел он лишился крыльев, как человек он уже однажды умер. Иногда он чувствовал себя призраком, который не мог найти себе приют. После встречи с Леей он понял, что не оторван от мира живых окончательно и в нём остались те, кто помнил его ещё из первой жизни. Но она его отвергла. Из него будто вырвали что-то наживую и оставили истекать кровью, даже не позаботившись о повреждениях. Живая кровь утекала из него, а раны не желали затягиваться, вскрываясь при каждом движении. Дни до назначенного концерта прошли в попытках совладать с этой болью. На репетиции и подготовку почти не было сил, поэтому время текло бессмысленно и бесцельно. Кен был не собран и почти выпал из потока времени. Не пропустить выступление помог только звонок от организаторов, которые сказали, во сколько ему нужно было прийти на саундчек. После этого звонка музыкант будто первый раз узнал о назначенном концерте и его охватило волнение: пальцы с трудом слушались и аккорды не складывались, голос дрожал и запинался. Он уже подумал отказаться, но гордость не позволяла дать слабину и сдаться просто так, ведь ради этого он сюда и приехал. Иначе можно было сразу перечеркнуть всё, что он сделал за последние месяцы и перестать бороться за себя. Весь энтузиазм будто испарился, а на его место пришло упорство, потому что сдаться на волю безумия было проще всего, но не стоило того, что он пережил. Саундчек прошёл спокойно и без накладок. Кенни только зря нервничал и боялся, что что-то пойдёт не так. Песни текли бурным потоком, поглощая в своих волнах пороги и увлекая за собой всё, что в него попадало. Кен даже начал расслабляться и тревожность отступила. Пока он проводил время за кулисами, он даже начал получать удовольствие от этой концертной суеты. Когда он занимался музыкой в своей первой жизни, всё было совсем иначе, а сейчас в этом было больше драйва, энергии. Теперь всё стало одновременно проще и сложнее. Техника многое начинала делать за людей и облегчать их работу, но в то же время публика стала более искушённая и привередливая. Кенни видел ход этих изменений со стороны, ещё будучи хранителем Руперта, а теперь он сам сталкивался с ними лицом к лицу. Увидев из-за кулис, что зал начал заполняться, сердце музыканта забилось быстрее: волнение снова дало о себе знать. Это не те небольшие концерты в Лондоне, где помимо него было ещё несколько исполнителей, среди которых было легко затеряться или спрятаться, если выступление получилось не самым удачным. Теперь же он был в центре внимания. Пусть ему было дано чуть больше часа, но это время целиком принадлежало ему. От этой мысли становилось дурно. Неожиданно его кто-то слегка толкнул в плечо, пытаясь обратить на себя внимание. Это был один из техников. Он принёс для Кена гарнитуру и хотел подключить её, но его безжалостно игнорировали. Решив технические проблемы, музыкант снова остался наедине со своими всё больше накатывавшими эмоциями. Наконец ему подали сигнал, что можно выходить на сцену. Угловая полукруглая сцена была ярко освещена, что Кенни сначала долго щурился, пытаясь привыкнуть к свету после полутёмных кулис. Казалось, что он потерял ощущение реальности, будто резко провалился под воду, которая проглотила все цвета и звуки. Без лишних слов зазвучали первые ноты песни. Кен растерялся и пропустил нужный для его вступления такт, поэтому поначалу потерял ритм. Напряжение внутри него нарастало всё сильнее. Испортил начало — испортил впечатление. Дальше можно было уже не стараться, но пальцы упорно выводили аккорды на грифе и били по струнам, заставляя работать всё остальное и двигаться за мелодией. Первая песня закончилась. Публика, к удивлению Кенни, восприняла его тепло. Всё-таки он взял слово и поприветствовал свою аудиторию. Со второй песня уже было легче. Он старался отпустить напряжение, сковавшее тело, но это оказалось труднее, чем он думал. Движения получались иногда слишком резкими, а дыхание срывалось, блокируя голос. Может, исполнителю под влиянием эмоций только казалось, что выступление из рук вон плохо. Зрители не реагировали на него враждебно и им вроде нравилось то, что они слышали. — А сейчас настало время для одной особенной песни, — начал Кенни ближе к концу выступления. Грудная клетка ходила ходуном, он запыхался и никак не мог восстановить дыхание. — Она была написана несколько лет назад моими друзьями для одного проекта, который так и не удалось развить, к сожалению. Я тоже приложил руку к этому треку, поэтому хочу его сыграть. Я думаю, вы поймёте, почему он особенный. Наверное, это первый раз, когда эта песня прозвучит вот так со сцены. Она называется «Ghost». Фоном к этой песне было только несколько фортепианных аккордов, записанных ещё два года назад в Сарасоте. Ни бита, ни басовой партии — у Кена не осталось ничего, хотя они сводили полную запись этой песни в студии ещё в первые дни знакомства. Лёгкая акустическая версия плыла по залу и переливалась мягким перебором гитарных струн. Конечно, текст писал Гэри и в нём была его история, но Кенни чувствовал все заложенные эмоции по-своему. Ему тоже были знакомы потеря дорогих людей и скорбь по ним. Даже встреча с Леей нашла своё отражение в этом исполнении. Возможно, оно стало кульминацией всего выступления. На высокой ноте в одном из припевов голос Кена сорвался и звук будто треснул пополам. Кенни на мгновение испугался, потому что ему показалось, что он потерял голос прямо на сцене, но что-то придало ему сил продолжать. Рука по инерции продолжила бить по струнам, слова легко слетали с языка. Казалось, песня жила уже сама по себе, а Кену только оставалось довериться ей двигаться следом. Как только эхо последнего аккорда стихло и Кенни поднял глаза, публика взорвалась аплодисментами. По сравнению с завершающими нотами это было настолько оглушительно, что он на минуту опешил и ему показалось, что на него обрушилась огромная волна. До этого зрители не очень активно себя проявляли, хотя показывали, что музыка им нравилась, но «Ghost», похоже, задела их за живое. До окончания выступления осталось всего пара песен. Их Кен исполнил в несколько раз легче, чем в самом начале. Грудь будто отпустили крепкие тиски, дыхание свободно вылетало вместе с каждым словом, голос стал сильнее и чище, мышцы расслабились и двигаться стало проще. С плеч свалился тяжёлый груз, и только к концу концерта музыкант начал получать удовольствие от происходящего. Зря он закапывал себя в самом начале: всё вышло лучше, чем он даже мог себе представить. После ухода со сцены Кенни переполняли эмоции. Он будто переборол старый страх сцены, которым на самом деле никогда не страдал. Мандраж, волнение перед выходом — да, были и очень часто, но не доходило до неконтролируемой фобии, которая каждый раз не пускала на сцену. После этого выступления в Нью-Йорке музыкант сломал ещё один потолок, который закрывал от него бескрайнее небо.