Миссия Лондон

В носках поверх плотных колготок и босоножках, в коротком пальто с меховым воротником и солнечных очках Габи выглядела иконой зарождающейся моды десятилетия. Миссия не привлекать лишнего внимания провалилась: с таким же эффектом можно было бы выгуливать на поводке павлина. Теллер же либо в самом деле не заботили оглядывающиеся ей вслед прохожие, либо она научилась отлично притворяться. Она скрылась в ателье по пошиву костюмов, за которым маскировался «официальный» вход в их штаб, а Илья, сделав круг на служебном «Астон Мартине», заехал со стороны Темзы. Они встретились снова уже у лифта. Габи ждала его, прислонившись к стене. — Ты ехал через Эдинбург? — Через Кардифф, — парировал Курякин невозмутимо. — Куда нам? — Я провожу. Илья кивнул. Он вдруг понял, что даже не расспросил её о миссии в Штутгарте, а ведь она этого наверняка ждала. Хоть и под собственным прикрытием, но Уэйверли наконец дал ей стоящее задание — и Габи явно было, чем поделиться. А он настолько увлёкся швейцарским булочником, что проигнорировал всё остальное. Матч Наполеон — Габи завершился со счётом 1:0. Исправиться он не успел: лифт приехал, и Габи вышла первой. Затем были коридоры, в которых у стен были уши, а за ними — кабинет Уэйверли. Илья вздохнул, прежде чем перешагнуть порог вслед за Теллер. — Агент Теллер, агент Курякин, — поприветствовал их неутомимый Уэйверли. — Мы почти начали волноваться. Инициатор создания «А.Н.К.Л.», секретный агент с приставкой «сверх», гений разведки и контрразведки сидел в одном из гостевых кресел, потому что на его собственном за рабочим столом — подумать только, — спал пёс Шопенгауэр. Наполеон в углу кабинета перлюстрировал письма, но обернулся, чтобы улыбнуться и подмигнуть. — Чаю? — вновь привлёк к себе внимание Уэйверли. — Пять лет назад Синь Ян Мао Цзян [44] вошёл в десятку лучших чаёв Китая, а сегодня, благодаря счастливой случайности и правильным связям, мы можем насладиться им прямо здесь. Его полная энергичного оптимизма, но не относящаяся к делу болтовня раздражала порой до зубовного скрежета. Ядерная угроза, битва за космос, диверсия, смерть агента — ничто из этого не могло помешать лёгкости и ироничности их начальника. Вот и сейчас у них на повестке дня был охотник за головами, неравнодушный к Наполеону, а Уэйверли вёл себя так, словно собрал их на вист [45]. Однако Илья держал себя в руках; как агент советской разведки он не имел проблем с субординацией по определению. — Откажусь, — глухо отозвался он. — А вот я с удовольствием, — отозвалась Габи. Наполеон безучастно читал письма. — Не стойте столбом, Курякин, присаживайтесь, — Уэйверли указал ему на второе гостевое кресло. — Уверен, вы сгораете от нетерпения поговорить о нашем швейцарском снайпере. — Он немец, — хмуро поправил Илья, садясь. — Отто Кац. — Агент «Улья», — нахмурилась Габи, замерев с заварником в руках. — В недавнем прошлом — да, — поправил Уэйверли. — Хотя он в некотором роде… вольный художник. — Наёмник, — уточнил Наполеон. Послужной список агента Каца впечатлял. В годы войны он брал особые поручения от самого Геринга, но не было указано — в составе организованной группы или лично. Психологический портрет свидетельствовал в пользу последнего, и всё-таки прямых доказательств не нашлось. После войны он затаился, став слишком интересным для спецслужб, и работал по мелочам благодаря старым европейским связям. В досье указывались приписанные ему единичные дела, затем, с конца 50-х, шли задания «Улья». Все эти сведения Курякин и Соло добыли весной, когда агент Кац ускользнул из-под их носа. Тогда пришлось выбирать: либо он, либо вся резидентура «Улья» в Цюрихе. Они пытались убить двух зайцев, но Кац оказался хитрее. — Наёмник с… философией, — Уэйверли жестикулировал чашкой. — Если так можно выразиться. — У него не все дома, — вновь пояснил Наполеон. — И в чём это выражается? — вскинула бровь Габи. — Мы слушали его квартиру пару дней, и оба дня он делал абсолютно одно и то же, — продолжил Соло. — По нему можно было часы сверять. — По мне страннее не это, — задумчиво добавил Илья, — а то, что всё своё оружие он называет женскими именами. — Многие музыканты называют свои инструменты, и что с того? — Музыканты не клеят на них лейкопластырь с именем! Наполеон поморщился, с неохотой признавая его правоту. — В любом случае, леди и джентльмены, — взял слово Уэйверли, — мы должны признать, что ситуация неприятная. Довольно затруднительно вести разведку, когда в центре города в нас стреляют. — Так что вы предлагаете? — напрямую спросила Габи. — В данный момент? Сидеть тихо, как мыши под веником, — он дружелюбно улыбнулся. — Не покидая стен штаба. На нас с вами, агент Теллер, это не распространяется. — Вы хотите отодвинуть нас в сторону и взять Каца на себя? — переспросил Илья. — Резковато, но да, агент Курякин. Всё так. Илья переглянулся с Наполеоном — тот вскинул брови и кисло улыбнулся. — Лондон не так велик, как вам может показаться, — Уэйверли отставил чашку с блюдцем на чайный стол и сложил руки в замок. — У нас есть личность разыскиваемого и его фотография. Взглянем с положительной стороны: агент не спешит бросать своё задание и покидать город. К тому же, пока мы здесь с вами ведём светские беседы, его очень старательно разыскивает наш особый отдел. Курякин вздохнул, прикрыл глаза и устало потёр переносицу. — А если взглянем с отрицательной? — полюбопытствовала Габи. — То столкнёмся с ещё одной примечательной странностью агента Каца, — преувеличенно весело ответил Наполеон. — Он всегда доводит свои задания до конца. Илье стоило больших усилий сосредоточиться. Голова была тяжёлая, в ушах звенело, но это не имело ничего общего с начинающимся приступом, просто в последние два дня он слишком мало спал и слишком много работал. — Но поскольку мы все бесконечно восхищены агентом Соло, очень ценим сотрудничество с ним и имеем грандиозные планы на совместную работу, — снова вступил Уэйверли, — в наших интересах подпортить статистику герра Каца. — Я польщён, — подал голос Наполеон. — И какие у вас будут распоряжения? Не думаю, что вы закроете нас здесь, чтобы мы ходили на массаж и плавали в бассейне. — К великому сожалению, агент Соло, мы с вами не сборная по гребле. — К великому, — согласился Наполеон. Габи метнула в него гневный взгляд, означающий, по-видимому, просьбу не блистать остроумием перед начальством. Начальство, впрочем, на остроты предсказуемо не реагировало: невозмутимость Уэйверли была поистине британской. — Вы, агент Соло, и вы, агент Курякин, возьмёте на себя командование операцией. Координация агентов, сбор и анализ поступающей информации — всё, как и всегда, только в этот раз вы не на передовой. — А когда приступать? Уэйверли оттянул рукав пиджака, обнажая часы. — С этой минуты, — возвестил он с улыбкой, оглядев всех троих. — Мне понадобится отсрочка, — тут же возразил Илья. — Два-три часа. Габи переглянулась с Наполеоном — тот пожал плечами, давая понять, что не имеет к этому отношения. — По правде, я ожидал это услышать не от вас. Позвольте задать закономерный вопрос. — Конспиративная квартира в Лаймхаусе нашпигована моей прослушкой, — не стал увиливать Курякин. — Раз планы меняются, я должен её убрать. Она советская, я головой за неё отвечаю. На ваши датчики она не среагирует. — Иными словами, никто не сможет снять её, кроме вас? — Он может, — Илья указал взглядом на Наполеона, и тот, довольно улыбаясь, помахал рукой. — Но отправлять его сейчас — безумие. — Ну, а мы пока, по счастью, вполне в своём уме, — кивнул Уэйверли. — Хорошо, Курякин. Я дам вам два с половиной часа. — Я могу поехать с тобой, — вызвалась Габи. — Вы нужны мне в городе, агент Теллер, — возразил Уэйверли. — Потому что чем скорее мы поймаем агента Каца, тем скорее агенты Соло и Курякин вернутся к своим обязанностям. Стоит сказать, что вся эта ситуация досадно мешает нашим планам. Габи, коротко взглянув на Илью, кивнула, качнув крупными серёжками. Она явно нервничала. Неизвестно, правда, из-за него или предстоящего ей задания. — Время пошло, агент Курякин, — напомнил Уэйверли. Илья поднялся, как и Наполеон. Теперь все смотрели уже на него, и Соло обнажил зубы в улыбке: — Сбегать не собираюсь. Единственный недостаток жизни в том, что она одна. К тому же, гадалка недавно пообещала мне смерть из-за женщины. Не исключаю, что ею может оказаться винтовка Марта. Илья заиграл желваками. — Мне нужно в архив, — Соло потряс папкой с письмами. — Штаб в вашем распоряжении, — пожал плечами Уэйверли. Он не выделял интонациями первое слово, но все, включая Наполеона, поняли его правильно. Попрощавшись, они вышли из кабинета вдвоём под сопение Шопенгауэра; Габи осталась с Дядей. Они молчали до конца коридора, где должны были разойтись. По пути им никто не встретился, их сопровождало разве что эхо от стука ботинок. Наполеон, шедший чуть впереди, вдруг остановился и обернулся. — Сходишь со мной? Мне может понадобиться помощь. Почти споткнувшийся о него Илья притормозил. — Что, до верхней полки не дотягиваешься? Выражение на лице Наполеона дорогого стоило, и Курякин добавил: — Идём, если это недолго. — Пять минут. Они вошли в архив, прошли несколько рядов одинаковых металлических стеллажей и остановились — вернее, Соло остановился, свернув в одну из плохо освещённых секций. Илья похлопал себя по карманам, ища фонарик, но тут вдруг Соло толкнул его спиной к стеллажу. — Я соврал, — заявил он нахально и поцеловал его. Илья, ошеломлённый, на мгновение замер, а потом ответил безоглядно и пылко, не собираясь уступать. Они целовались, прижимаясь друг к другу в тесном проходе между стеллажами. Илья забыл, что хотел расспросить Наполеона об утренней встрече с Уэйверли и о письмах, которые тот нёс сейчас в папке с пометкой «секретно», о планах работы над порученным делом и, уже деликатнее, о личном отношении к выбранной шефом стратегии. Но он сдался, потому что Наполеон был настойчив и потому что ему самому этого хотелось ещё вчера. За временем они не следили, но Илья был уверен — пять минут Наполеона Соло длились дольше астрономических. Кто-то вошёл в архив, и только тогда Илья разжал руки и отстранился, на всякий случай повернувшись к напарнику спиной. Они сделали вид, что изучают противоположные полки; мимо прошёл архивариус, окинув их дежурным (то есть, подозрительным) взглядом. — Ты в самом деле поедешь в Лаймхаус? — спросил Наполеон как ни в чём не бывало. У Ильи всё ещё горели губы и сбилось дыхание. Он кашлянул, прочищая горло, прежде чем отозваться: — Да. — Хорошо. Они помолчали ещё немного, дожидаясь, пока архивариус уйдёт подальше. — Вероятно, после всего нас перебросят в Штутгарт, — продолжил Соло, роясь в папках. — Ты как, соскучился по Германии? — До Штутгарта ещё надо дожить. — Резонно. И всё-таки — соскучился? Курякин вздохнул и бездумно провёл рукой по безликим корешкам архивных фолиантов. Он соскучился не по Германии, не по Италии и не по Турции, не по Норвегии, не по Швейцарии и даже не по Франции. Он соскучился по родной Москве; Москва за последние несколько лет стала синонимом отпуска, а следовательно — покоя. Он снова хотел гулять по ВДНХ, где можно было узнать, что светлое будущее выглядит как нечто среднее между павильоном «Пчеловодство» и фонтаном «Золотой колос», хотел играть в настольный футбол с комсомольцами из Бауманки и пить лимонад из красных автоматов. Вопрос Ковбоя поднял в Илье уже до боли знакомую бурю противоречивых мыслей. Опять. В его жизни не было места Наполеону Соло — он не вписывался в социалистическую модель мира Ильи Курякина. И вместе с этим, если отринуть глобальное и думать о здесь и сейчас, в эту жизнь вписаться смог только он. — Целуешься ты лучше, чем говоришь, — подколол напарник. Илья посмотрел на него с глухим раздражением. — Но мне действительно нужно кое-что тебе сказать. — Весь внимание, — процедил Курякин. — Мне не нравится, что всё это вертится вокруг КГБ. Ты должен помнить, что часть дел Булочника так или иначе была спонсирована Союзом. Илья сжал кулаки, сверля Наполеона взглядом. Тот был виртуозом в сфере манипулирования эмоциями — минуту назад он сгорал от желания, а теперь оно трансформировалось в желание врезать Ковбою по физиономии. — У меня нет на руках никаких фактов, и я не буду строить пустых предположений, — продолжил Соло, выдержав его взгляд. — Он брал заказы и у ЦРУ — до того, как нашёл себя в «Улье». Просто хочу попросить тебя быть… осмотрительнее. — Я разберусь, — грубовато отрезал Илья, не желая продолжать эту тему. Наполеон незаметно взял его за руку, согревая ледяные пальцы. Сейчас в нём не было ни иронии, ни высокомерия, и это тревожило Илью сильнее всего. Лучше бы Соло и дальше бесил его своими выходками, чем… это. — Надо идти, — буркнул он, высвобождая руку. Он мог бы поцеловать Наполеона снова, и архивариус бы не увидел их за кипами рассортированных бумаг, но вместо этого поджал губы и резковато развернулся к выходу. Глаза у Соло были тёмно-синие, почти чёрные в тусклом свете архива. Не омуты, а ещё не исследованный сверхдержавами космос. — Не такой уж я и ужасный шпион, а, Угроза? Илья, постояв секунду, ничего не ответил и решительно шагнул к выходу. *** Все три маячка на двери были нетронуты. Открыв замок ключом, Курякин бегло осмотрелся и тут же принялся за дело. Жучки один за другим скрывались во внутреннем кармане его куртки — ему не требовалось никаких обнаруживающих устройств, он снимал их по памяти. На всё это ушло не более десяти минут, но за окном опять успел начаться ливень с грозой, разогнавший и без того немногочисленных прохожих. Лондон был удивителен в своей стабильной непредсказуемости — выезжая из штаба, Илья щурился от солнца, теперь же на улице было по-вечернему сумрачно. Не оставив следов своего визита, Илья вышел и закрыл дверь на ключ. Квартиры их агентство выбирало такие, чтобы соседи не отличались чрезмерным любопытством и не задавали лишних вопросов. Ему было даже жаль, что столь проработанный план с ловушкой провалился, но в их работе, сколь бы отлаженной и точной она ни казалась, довольно многое приходилось на волю случая. Она и вправду походила на шахматы — как и сказал Ковбой, первые ходы не позволяли судить об успехе всей партии. Илья спустился вниз и свернул в переулок, где оставил одолженную в штабе машину. Что-то было не так; не внешне — бьюик выглядел, как обычно, — он никогда не смог бы объяснить это чувство, похожее на свет сигнальной лампочки. Курякин замер, напрягшись, и резко обернулся — очень вовремя, потому что в сантиметре от его горла полоснул по воздуху нож. Тело среагировало молниеносно, как в хорошо заученном танце. Он увернулся, сделал подсечку и контратаковал, воспользовавшись преимуществом в росте и силе. Противник был немногим ниже, но проворнее, и с неожиданной лёгкостью отклонился от всех ударов, не оставшись в долгу. Он перебрасывал нож из руки в руку и нападал снова и снова — Илья давно не встречал настолько умелых бойцов. В его глазах было отстранённое безразличие, лицо не выражало эмоций, и только сведённые к переносице брови выдавали сосредоточенность. Это был Кац. Он дрался не выпуская из уголка рта серебряную зубочистку, из-за чего казалось, что он расслаблен и едва ли не небрежен, хотя сошлись они, очевидно, насмерть. «Вот же сука», — зло подумал Илья, пуская в ход особые приёмы, разработанные в Комитете. Но комбинация была с лёгкостью блокирована. Кац извернулся, словно играючи, и его нож полоснул Илью по руке. Отпрянув, Курякин попытался его обезоружить, но Кац снова перебросил нож из руки в руку и стал стремительно наступать. Дождь заливал глаза, ноги увязали в земле, снижая маневренность, а Кац был неутомим. Судя по тому, как неестественно были увеличены его зрачки, дело было в каком-то допинге. Илья — со всей своей подготовкой! — не успевал за ним. Нож полоснул его снова — уже по плечу, а следом резкий удар кулаком в грудь вышиб воздух из легких, и Илья со всей силы приложился спиной о бьюик. Не давая ему передышки, Кац ринулся вперёд, но Курякин успел схватить и вывернуть ему запястье. Кац ударил его головой об автомобильную крышу и полоснул ножом — уже в другой руке, — по груди. Илья, зарычав, ударом ноги попытался выбить ему колено, но Кац скользнул в сторону; мощный, явно болезненный пинок не вызвал даже гримасы на его бесстрастном лице. Они схлестнулись снова, и Кац снова его порезал. Раны кровоточили, Курякин терял силу и точность; серию ударов он отбил механически, а вот к подсечке оказался не готов. Нож наполовину вошёл ему в бедро, Кац повернул и выдернул лезвие, расширив рану. Взвыв, Илья качнулся вперёд, совершил обманный манёвр, зажал Каца кольцом рук и перебросил через голову. Тот глухо ударился о бордюр, разбив лоб — показалась кровь, — и попытался подняться. Курякин ринулся к нему, задыхаясь, но Кац перекатился под ноги и сбил его. Илья упал, в бок ему вошёл нож. Поперхнувшись, он увидел нависшее над ним холодное, залитое кровью лицо. Превозмогая боль, ударил по руке с ножом, заставив выронить его, и уронил Каца на себя. Они продолжали бороться; Илья оказался сверху, но Кац вновь подмял его под себя и начал душить. Схватив его за запястья, не в силах удержать, Илья вдруг подумал: а куда после смерти попадают коммунисты? Наверное, только на мемориальные доски — грехи в рай не пустят. Да ведь и нет никакого рая, и религия — опиум для народа. Он собрал оставшиеся силы и ударил Каца ребром ладони по кадыку. Кац словно поперхнулся, захрипел и схватился за горло. Илья, кашляя, отпихнул его и стал отползать, загребая ногами по раскисшей земле. Кац перевернулся на спину, его глаза округлились, тело выгнулось и задёргалось. Илья хватал ртом воздух и не отводил от него глаз. Он не сразу понял, в чём дело, но когда изо рта немца пошла кровь и пена, догадался — от удара насмешливо зажатая в зубах зубочистка провалилась тому в трахею. Кац хрипел, кашлял, а потом вдруг рассмеялся; пузырьки крови лопались на его губах. Курякин приподнялся, зажимая бок, в глазах у него тягуче плыло, и земля качалась. Смех немца оборвался так же резко, как начался, и лицо его снова стало непроницаемым, теперь уже навсегда. Илья проверил пульс на его шее и грузно завалился набок. Дождь бил по лицу, грохотал гром; Илья знал, что у него осталось не так много времени, что он истекает кровью, и помощь, скорее всего, не успеет, но он был упрям. Путь до красной телефонной будки на углу показался ему долгим, как из Москвы во Владивосток. Мысли путались — мать и дом, Наполеон, Кац, переменчивые видения лиц агентов из Комитета и всех тех, кого он когда-то убил, — в теле болел каждый нерв, но боль отрезвляла и приводила в чувство, боль была проста и понятна. Она означала, что он всё ещё жив; хотя сползая по внутренней стенке будки с телефонной трубкой в обессилевшей руке, Илья уже не был в этом уверен. Кажется он так и не успел ничего сказать, темнота забрала его, и в ней не было ничего — ни образов, ни звуков.