Миссия Лондон

Случайный клиент ателье по пошиву костюмов на Сейнт-Джеймс стрит и понятия не имел, что портной снимает с него мерки прямо над госпитальным блоком главного штаба «А. Н. К. Л.». Очнувшийся под капельницами Илья сразу узнал квадратные лампы и мелькнувший сбоку клетчатый пиджак Наполеона. Веки были тяжёлыми, и, думая, что моргает, он снова провалился в забытье. Откуда-то извне рвано пищал кардиограф; всё, что Илье хотелось — бесконечно спать. В следующий раз он очнулся от ощущения, что проваливается. Дёрнувшись, он поймал за запястье Наполеона, поправлявшего его подушку, и ошалело замер. Наполеон, не менее ошарашенный, медленно отвёл его руку. — Не так быстро, герой. Илья смотрел на него абсолютно потерянно. — Тебя накачали успокоительным, — пояснил Соло. — Старайся резко не двигаться, всё равно не получится. Илья нахмурился и попробовал сжать и разжать кулаки, затем пошевелить пальцами ног. У него получилось, однако двигался он заторможенно, словно команды мозга не сразу поступали к конечностям. — На черта? — прохрипел Илья. Собственный голос казался ему чужим. — Ты буянил. Ударил хирурга. Привязывать тебя я не дал, и мы с врачами сошлись на диазепаме. Тяжело вздохнув, Илья поморщился — в груди болело. — Воды? — предложил Наполеон. — Нет. Справляясь с подступающей тошнотой, Илья прикрыл глаза. — У нас с тобой очень плохая традиция, Угроза, — заметил Соло, присаживаясь на кровать рядом с ним. — Сменять друг друга на больничной койке. — Пост сдал — пост принял, — попробовал пошутить Илья. Наполеон не улыбнулся. — Именно поэтому до тебя я предпочитал работать в одиночку. — Как и я. Наполеон помолчал. Его ладонь, словно невзначай, легла рядом с рукой Ильи. — Что ж, Угроза, — сказал он тихо. — Нужно признать, что даже я иногда лажаю. Курякин вскинул брови, не сразу поверив, что услышал это от самовлюблённого, не способного к самокритике Наполеона. — Всё указывало на то, что целью был не Джек Девони, не Ален Моро, не Валентино Риччи и даже не Наполеон Соло. Он охотился на тебя, Илья. С самого начала. Сделав короткую паузу, он тут же добавил: — Но тебе придётся признать, что даже лажаю я гениально. Курякин хрипло рассмеялся. Он выудил в памяти встречу на Пикадилли, покушение на Боро-маркете, отель, преследование в Клеркенвелле; в каждом из этих мест они с Наполеоном были вдвоём, однако оба были беспрекословно уверены в том, что под ударом находился именно Соло. Кац вряд ли знал об их заблуждении, он просто воспользовался тем, что через одного из них он всегда мог добраться до второго. Соло не мешал ему строить умозаключения и молчал, пока Курякин не подал голос: — Оба хороши. Зато теперь, — он набрал в грудь побольше воздуха, чтобы договорить, — ты можешь ходить по Лондону спокойно. — Ты недооцениваешь количество моих недоброжелателей. — А ты — моих. Это должно было стать их новой шуткой, однако смешно было только Илье. — Мы выясним, кто его нанял, — продолжил Наполеон. — Дядя поднял всех и вся. Твой куратор из Комитета прибавил ему седых волос, узнав, что его лучший агент был найден при смерти на фоне рутинной миссии. — Олег… может. — Ты тоже. Наше общее счастье, что на вторые сутки ты хотя бы на несколько секунд пришёл в себя. Илья прикинул, сколько он был в отключке. — В общей сумме ты пролежал пять дней, — понял его немой вопрос Соло. — Пять дней без пробежки, — вздохнул Курякин. — Ты неисправим. — Ты тоже, — улыбнулся Илья. Они помолчали, но это молчание было легким. Обычно Илья терпеть не мог чувствовать себя уязвимым, а сейчас ему было хорошо — в тихой комнате, вдвоем с Ковбоем. Он объяснил себе это действием седативных. Глядя на невероятно серьёзного Соло, Илья пихнул Наполеона коленом под то самое место, которым он пригрелся на его кровати. Тот недовольно поморщился и посмотрел на него с укором, как кот, которого пытаются согнать с насиженного места. Илья улыбнулся ему; он не хотел думать ни о Каце, ни о его нанимателе, ни о целях этого нанимателя. Он понимал — едва он снова сможет самостоятельно передвигаться, его наверняка командируют обратно за Занавес, чтобы решать возникшую проблему локально. И там — о, там уж выяснят, где и кто ошибся. И неизвестно, что именно всплывёт во время служебного расследования. Комитет не терпел ошибок. — Ковбой? — позвал Илья, опуская веки. — М? — Ты, кажется, говорил, что знаешь наизусть Маяковского… *** Декабрь 1964-го, Лондон Гринвичский парк ассоциировался у Ильи с вековыми кедрами и белками, бравшими орехи с руки, обсерваторией и великолепными панорамными снимками, которые он делал на свой «Роллейкорд» [46]. А теперь и с шахматами. Они играли с Наполеоном на открытом воздухе, кутаясь в шарфы и куртки. Был канун Рождества, и землю устилал неглубокий снег. Над парком бодро пел Фрэнк Синатра, повсюду мерцали гирлянды [47]. — Только представь, Угроза! — болтал Соло, делая вид, что размышляет над своим ходом. — Сартр отказался от Нобелевской премии [48]. — Я в нём не сомневался. — Истинный революционер. — Коммунист, — мягко поправил Илья. Наполеон подвинул слона и растёр замёрзшие пальцы. Они вообще-то ждали здесь информатора, но это не мешало им наслаждаться игрой, эрл греем и обществом друг друга. — Кстати, о коммунистах… — Не начинай. Однако Соло, конечно, начал: — В Штутгарт, значит, я полечу без тебя. — Утром у меня самолёт в Москву, — подтвердил Курякин. — Билет в один конец? — Пока да. Ожидания Ильи подтвердились. Его забирали в Москву, хотя и обещали вернуть в распоряжение Уэйверли по окончании служебного следствия, но все они прекрасно понимали, во что это может вылиться. Его куратор Олег мыслил оптимистично — Курякин был на хорошем счету и мог не волноваться о последствиях, и всё же это не исключало перевода во внутреннюю разведку. Иными словами, у них с Наполеоном могло остаться только одно Рождество — один этот вечер и одна эта ночь. — Ну, раз такое дело… Ковбой вынул из внутреннего кармана длинный узкий чехол и протянул его Курякину через доску с фигурами. Подвинув пешку, Илья принял подарок и тут же открыл его, испытывая смутное ощущение дежавю. И верно — в чехле лежала отцовская «Победа», отреставрированная и на ходу, как новенькая. — Ковбой, — прошептал Илья, и у него дрогнули пальцы. Он как сейчас помнил отель «Плаза» в Риме. И то, как схожим жестом лихорадочно возвращал часы на запястье. И сердце стучало в груди так же отчаянно, и он всё так же спрашивал себя: «Почему?». — Показывают среднее время по Гринвичу, — улыбался Соло, глядя ему в глаза. — Самое точное в мире. Илья не мог ничего сказать. Он гладил своё окольцованное ремешком запястье, щёки алели. Он ощутил резь в глазах, но, сжав зубы, сдержался. — Стекло, циферблат и стрелки заменены. Механизм, увы, тоже, но я взял на себя смелость оставить заднюю часть корпуса. Там небольшая вмятина от пули — звезда звездой. Если захочешь, поменяешь и его. — Не захочу, — отрезал Илья. — Хорошо, — легко согласился Соло. — С Рождеством, Угроза. Курякин встретил его взгляд прямо. Впервые он не чувствовал ни сомнений, ни сожалений, ни стыда, только уверенность, радость и — совсем немного — печаль. — Я не праздную буржуйские праздники, Ковбой, — сказал он с напускной суровостью и добавил: — Но все равно спасибо. Соло кивнул в ответ, и они вернулись к шахматам. Глядя на доску, Илья думал о грозе на Клеркенвелл Клоуз и о том, что на ответный подарок у него было совсем немного времени. — Пат, — вдруг объявил Соло, подвинув ферзя, и Илья растерянно замер. День определённо был особенным. Они впервые сыграли вничью. ***

Послушайте! Ведь, если звезды зажигают — значит — это кому-нибудь нужно? Значит — кто-то хочет, чтобы они были? Значит — кто-то называет эти плево́чки жемчужиной? И, надрываясь в метелях полуденной пыли, торопится на небо [49] боится, что опоздал, плачет, целует ему жилистую руку, просит — чтоб обязательно была звезда! — клянется — не перенесет эту беззвездную муку! А после ходит тревожный, но спокойный наружно. Говорит кому-то: «Ведь теперь тебе ничего? Не страшно? Да?!» Послушайте! Ведь, если звезды зажигают — значит — это кому-нибудь нужно? Значит — это необходимо, чтобы каждый вечер над крышами загоралась хоть одна звезда?! В. В. Маяковский, 1914 г.