Враждебность

Вышел из дома Харрингтонов Билли в начале девятого — и так протянул до последнего. Проснулся-то он много раньше, ещё когда было темно и всё имело цвет тусклой синевы под стать настроению. Честно говоря, лучше было проснуться с жутким похмельем на родительской постели в чужом доме с перекинутой через грудь пьяной девчонкой и не способным вспомнить, трахал ли ты её в презервативе, чем… Харрингтон спал крепко, громко сопел, повёрнутый лицом к стене. В комнате было душно и, Билли был уверен, жутко пахло потом и спермой. В глаза лезла эта уёбищная клетка с обоев. Возможно, стоило поискать под кроватью волынку и единорога. Апостол Пётр, красный и разочарованный в людях, сбежал ещё ночью. Господи, Харгроув даже пьян не был. На что вот свалить весь этот пиздец? Он перевернулся на спину, мазнул взглядом по электронным часам — половина восьмого — уйти бы. «Вчера надо было». Сука. СУКА! Билли дёрнулся по направлению к двери и вспомнил, что так и не снял вчера джинсы. Его жутко срубило после оргазма, и он отключился прямо в штанах, которые теперь висели на спинке стула у письменного стола вместе с футболкой. Сложены были плохо, скорее старательно скомканы, но чёрт… Какого хрена Харрингтон вообще ответил? На поцелуй… и в комнату пустил? Он ведь не гей. Да, как Билли. Всё ещё лежащий в кровати с парнем, в которого определённо был влюблён, и усиленно не коптящий его припухшими со сна глазами. Лежал Харгроув так долго, почти две сотни Миссисипи, за которые успел бы запутаться взглядом в разворошенном енотами гнезде у Стива на башке, прикипеть к отпечатку простыни на щеке (подушку Билли во сне отобрал в единоличное пользование) и высохшей дорожке слюны у подбородка, которые могли бы иметь место быть. Это нихрена не было милым, просто… таким бывает утро. А обычно плюсом были размазанная комочками скатавшаяся тушь и остатки помады. Ну, нахер это всё. Ещё не хватало остаться на завтрак. Билли тяжело выпустил носом воздух, скрипнул зубами, осторожно сел. Это точно был не страх, он просто не хотел принимать ответственность: мазохизмом казалось встать с кровати в наступивший светлый день, увидеть Стива, следы их… блядь, как же Билли надеялся, что не понаоставлял следов… реакцию Харрингтона, то его разочарование. Харгроув коснулся скулы — болело. Ответственность звучала голосом отца. «Ты помнишь, о чём мы говорили?». Ответственность, Билли. Стало нестерпимо душно. Презрение душило и давило на грудь и кадык. Ему надо было под душ. Смыть всё: каждое, блядь, касание, поцелуй, все следы пальцев на шее, груди, на члене, все остатки слюны и спермы, которые уже давно впитались так же глубоко, как и та хрень, засевшая в нём с июля. Вытереть самой жёсткой мочалкой, абразивом, кислотой вытравить. Далеко зашло, всё это слишком далеко зашло. Как обычно. С ним всегда это было — он не умел останавливаться, когда переливалось через край, ему надо было выкипеть до сожжённого налёта, чтоб опять накрыться и набирать всё это дерьмо внутрь, нагнетать, готовясь к новому взрыву. Билли сел на край кровати, уставился прямо на плакат модели в белом купальнике, тоскливо прыснул и спрятал лицо в ладонях. У него тоже висел, и нельзя было сказать, что тот был так необходим, такие вещи были скорее показателем, что с вашим сыном, уважаемый сэр, всё в порядке, он совершенно нормально для своего возраста заявляет о своих вкусах и закономерной тяге к женщине — так делали все. Задроты вешали плакаты Чудо-женщины, или Женщины-кошки, или любой другой женщины с дефисом, особенно если рядом красовался парень в трусах поверх леггинсов; романтики вывешивали ворох полароидов со своей девушкой; остальные — разворот из Плейбоя. В последнем случае это был маркер для родителей, немое занудство: «я уже взрослый, па»; на «кроликов» не дрочили, для этого в подкроватных коробках, под матрацами, в ящиках под трусами были Хастлер или Пентхаус, причём по малолетству пользованные, переданные или выкупленные с рук за обед, домашку или пачку Кэмела. В общем, многие вещи были только фасадом, прикрывающим реальное положение дел. И, собственно, теперь и настало время оборонительных стен. Уже стащив со стула свою одежду, Харгроув почувствовал лопатками взгляд, с секунду раздумывал о стратегии игры и решил ничего не менять: кидаться первым, агрессивно вести, вырывать превосходство зубами и, может, позже получить по тыкве, но когда это его волновало? — Привет, — Билли развернулся, трухнув чутка от картины, уставился на полулежащего Стива, с нечитаемым лицом следившего за побегом, и натянул самое сучье и ну-и-что-ты-мне-на-это-скажешь выражение лица. Вряд ли бы Стив тут же понял, что это всё была одноразовая акция, скорее всего тот начал бы звонить Билли домой, караулить у магазинов, автомастерской, Лаборатории, заглядывать в глаза, скандалить — Харгроув не был уверен, так делали его бывшие, далеко не все, но с искажённым чувством собственного достоинства всё же находились. И не то чтобы их было много, особенно по калифорнийским меркам, просто… одна из них вылила на штаны Билли пиво, а вторая залезла на колени Миллера прямо на вечеринке в честь его дня рождения — это неприятный опыт, но он был. И он мог — Билли представлял это — примениться к этому случаю. — Утро, — Харрингтон наконец отлип от лица Билли, утопил своё в ладонях, растирая глаза, и начал выбираться из кровати. И всё. И всё? Ведь должен же был Стив хоть что-то сказать, предложить — он постоянно это делал: он, блядь, звал с собой куда-то, заговаривал про баскетбол, про соседей, про Макс, про отца, про любую херню, — все темы сдувались быстро, комками сворачивались от неловкости, и всё же начинал всегда Харрингтон. Кроме того, что случилось вчера. Билли замер со штанами в руках. Был его ход. Стив ответил тогда, и сейчас была просто сраная подача Билли, а говорить он не хотел. Натягивая и застёгивая джинсы, Харгроув пытался сгенерировать хоть один долбанный звук. «Спасибо за ночлег и неплохую дрочку». «Круто вчера посидели, полежали, пососались». «Ты, кажется, упоминал, что мы друзья. Думаю, надо всё-таки исключить из списка дружеских услуг руку помощи». «Меня тут пару месяцев назад оприходовал монстр с щупальцами, ну, ты знаешь, так вот, похоже, он сделал меня любителем лишних продолговатых конечностей». Возможно, он слишком долго выбирал варианты, — Стив, пошуршав чем-то на заднем фоне, окликнул его и кинул что-то через комнату. — Возвращаю, — просто протянул Стив, когда Билли уставился на пойманный тюбик мази от ушибов. И даже не предложил намазать, только уголком губ дёрнул. Билли уже просто хотел в него чем-нибудь ответно швырнуть, чтоб хоть как-то растормошить, но Стив наконец сдался. Весь сонный, нелепый, в одних трусах и прикрытый только полусмешком, выдал: — Просто проясню. А мы… И выжидательно поднял брови. Как просто. Спасибо, блядь. — Мы не будем об этом говорить, — отчеканил Билли, наклонился вперёд и понизил голос: — И мы не будем никому об этом говорить. Харрингтон поджал губы и кивнул. — Я так и подумал. И он сделал со своим лицом это: брови у переносицы, рот чайкой, обиженной, подстреленной чайкой, поднятый подбородок и прямой чёрный взгляд короля, обвиняющего десницу в предательстве королевства, вынуждающий раскаяться в словах, кинуться к нему, вопя: «Да, бля, это шутка. Я влюбился, я просто боюсь сознаваться», и целовать, долго и трогательно. Билли отмахнулся от этого, просто к чёрту это дерьмо и Харрингтона вместе с ним. — Пока, — Харгроув сунул пальцы в шлёвки джинсов и сделал то, что надо было сделать ещё вчера — свалил из дома Стива. И, разумеется, сделал только хуже. Потянулись какие-то до одурения нормальные дни, разбавленные работой и тем, что оставалось между ней и сном, а именно: попытками не пересекаться с проблемами, которые пока решить не мог и не хотел. Получалось паршиво. С самого первого дня. Домой он вернулся вечером, закрыв кассу Джорджа, и тут же напоролся на Нила, заставившего его стоять посреди гостиной за спинкой кресла, провожать глазами мельтешащих по экрану Индианапольских Жеребцов и по началу перерыва объяснить синяк и записать себе в девушки ту чёртову Мэри, с которой якобы потерял вчерашний день. Забиваясь в свою комнату, Билли мазнул взглядом по провожавшей его из-за двери Макс. Может, и волновалась, маленькая зараза, она-то знала, что брат должен был появиться дома день назад, но, раз до Харрингтона не дозвонилась, значит, дошла до Уиллера. Ей бы и в голову не пришло… Билли ведь никогда не давал повода думать… действительно всерьёз воспринимать слова отца. Педик. После ужина и мытья посуды («Я хочу, чтоб ты участвовал в жизни семьи, Билли, которая всё ещё кормит тебя и терпит твоё наплевательское к ней отношение, — Нил перегнулся к нему через обеденный стол, заткнув одним своим движением и Сьюзен, и Макс, и, усевшись на место, выплюнул: — Щенок неблагодарный».) Харгроув ушёл в гараж с разбавленным табаком косяком и очень тщательно обтёр спиной водительскую дверь Камаро. Ночью ему снился растрёпанный затылок Стива. Ноябрь кончился холодной моросью, провальным Днём благодарения и колючими сумерками. Билли напросился на полную ставку и начал копить — он вдруг решил, что обязательно в следующем году свалит из Хоукинса, если Оуэнс не пропишет его в Изнанке на постоянной основе. Тот ждал от Билли каких-то сведений о месте, куда его теперь швыряло, а он только морозил зад и убивал нервы: псы с цветками на бошках устраивали слежку, а Оуэнс цирк, снаряжая Харгроува набором юного альпиниста с замашками Рэмбо. Доктор на полном серьёзе предложил ему огнестрел, Билли взял, вспомнив Калифорнию. И всё-таки ему пиздецки везло выбираться в Лабораторию быстрее, чем лепестки вгрызались в спину и ноги. Положительное, насколько таковым это можно было считать, заканчивалось, хотя Билли не хотел жаловаться, даже самому себе. С Харрингтоном он не виделся вообще и заслугу эту во многом причислял себе — так упахиваться на работе, ходить по городу, избегая самых очевидных мест, где тот мог бы оказаться, и отсиживаться дома было стратегией. Зима и ледяные дожди делали своё дело, обеспечивая Джорджа клиентами под завязку; по зябкой темноте никто, кроме Билли, не шлялся по дешёвым круглосуточным магазинам; Нил апатично отсиживался в кресле, дежурно огрызаясь на вымотавшегося сына — иногда казалось, что где-то в бликах телевизора мелькал след уважения. Но Харгроуву и так в последнее время много хуйни приходило в голову, так что растрачиваться надеждой не видел вообще никакого смысла. Куда больше занимала вылезшая из баков отожравшейся помойной псиной неприязнь к самому себе. Вот здесь, да, разворачивалось помасштабнее — крыло сильно, до почти реальной тошноты к себе, до нежелания произносить вообще какие-либо слова, до презрения к физическому контакту с кем бы то ни было. Билли понятия не имел, с какого хуя решил, что, перейдя к действиям, сделает всё проще со своими чувствами к Стиву. Единственное, что он сделал, — это тарелку мусора из самого себя. Ему будто действительно сгрузили всё, что осталось на кухне дешёвого ресторана под названием «жизнь в Хоукинсе». Пиздец. Хуже было только в последние месяцы в Кали. Но там проблемы казались материальными, реально страшными, а сейчас… Стены давили. Комната под раскиданным по ней хламом стала меньше. Бычки сигарет ссыпались с горки в блюдце на тумбочку, под торшером узлами скрученная валялась одежда, корзина белья на стирку в изножье кровати готовилась к зарождению новой цивилизации, на колонках и проигрывателе можно было катать пыльных снеговиков. Всё катилось нахуй — Билли размяк и тут же износился. Как вам такое? Харгроув вот тоже не ожидал. И раз уж он послал в жопу судьбу и её в край охреневших купидонов, проёб по части соблюдения собственного плана он вписал себе. Он забыл о кончившихся сигаретах (Точнее, наплевал на них вчера вечером и, не заходя в магазин, приплёлся домой и выцветшим старушечьим пледом просидел за ужином. Нил сказал на это: «вот так выглядят взрослые мужчины с работой и обязанностями».) и пошёл за ними в обед. Ближайшим был людный сейчас супермаркет, где народ толпился у полок с сандвичами в пластике и фруктовых гор. Билли подумал, что Кола составит ему и Мальборо отличную компанию. Билли ещё никогда так не ошибался насчёт сраной Кока-колы. В ряду с газировками и соками стоял Харрингтон, вцепившийся в чёрную банку Jolt Cola, и медленно оседал подбородком на полку, намертво вперясь в маленький телевизор у кассы. Вид у него был потрёпанный, с его мешками под глазами можно было грабить банки. По ТВ шёл футбольный матч. Развернуться и уйти, пока не увидел. Вот было бы жалко, а? Под стать всем его последним неделям. — Ахой-хой, — Билли нарочно сделал это громко, успев подобраться к Харрингтону почти под бок. Тот ожидаемо вздрогнул и уронил банку. — Бля, напугал, — выдохнул он, поднимая её и ставя обратно на полку. — Привет, — Стив поджал губы и, не найдясь больше с ответом, кивнул в сторону телевизора. — У Рэмсов отличный сезон в этом году. Могут взять западный дивизион. «Что случилось, Стиви-бой? Почему ты такой убитый?». Билли пожал плечами. — Калифорнийцы. Индианаполис проебался в ноябре. — Видел, — Стив поморщился и потёр обеими ладонями глаза. — Говорят, они уволили тренера. — Не думаю, что им это поможет. По мне, так они задохлись в Индиане, — тот скукожил уголки губ и вылупился на Билли невпечатлённой уткой. Харгроув чувствовал себя так, словно пироман внутри него наконец-то нашёл коробок спичек. — О, только не говори, что я задел твои нежные чувства. — Я не болельщик. Футбол у меня дед смотрел, как-то привычка осталась следить за матчами. — В промежутках между крикетом и гольфом? — хмыкнул Харгроув, шаркая по тёрке и вдыхая запах тонкой лиловой струйки дыма. О, да, детка. Стив с той же утиной рожей кивнул, разбавляясь улыбкой, развёл в сторону руки, принимая на себя камни шуток. Вот бы ему тоже это нравилось — глаза ведь не просто так заискрили? — Знаешь, что? Иди нахуй, Билли, — Стив ткнул в него пальцем. — Он был без ума от Джима Брауна и луковых колец, ладно? Харгроув усмехнулся и опустил голову, выстреливая из-под бровей взглядом. Господи, как же легко всё это получалось — они отлично же сыгрались, чувствовали подачи и броски, движения плеч, поворот стоп в будущее движение. Совесть, облепленная предрассудками, как нашивками, сука, упрямилась и оглушительно дула в свисток. Билли перевёл глаза на экран, в тишину прочитал с бегущей строки: — Через неделю решающий матч… — Хочешь глянуть? — Стив тоже упрямо смотрел в сторону кассы, но выглядел теперь оживлённым. Слова Харгроува, что, прозвучали как предложение? — Тебе разве не надо наряжать ёлку, Стиви-бой? Канун Рождества. — Родители приезжают на утро, — он вздохнул и обвёл ободок банки подушечкой пальца, выдавил усмешку и посмотрел на Билли. — Считают это лучшим подарком. Он будет один в Сочельник. Харгроув не знал, как это. Вся страна кучковалась семьями у столов и духовок, жевали облатки, держались за руки, читая Евангелие, или тихо потягивали гоголь-моголь с вином, смотрели «Эта замечательная жизнь», «Чудо на тридцать четвёртой улице», читали «Рождественскую песнь», слушали Бинга Кросби. Но не сидели в одиночестве, не на регулярной основе. Чёрт, Стив… Хрен с тобой. — С тебя еда и пиво, — Билли стащил со средней полки то, за чем вообще здесь оказался, и с банкой Колы пошёл к кассе, спиной ловя улыбчивое и тихое: — Как скажешь. Сочельник был хорош тем, что Нил всегда его отрабатывал, что в их доме это было маленьким тихим Рождеством с вкусной (недёшево купленной) едой где и когда захочешь, с раскиданными на полу перед видеомагнитофоном кассетами, с попытками искренне побыть рядом. Крошечная тайна: у них получалось неплохо. Макс и Сьюзен не комментировали, когда Билли приползал на одно из свободных кресел и, закинув ногу на подлокотник, усиленно навёрстывал стандартные выжидательные десять минут фильма. Макс не глядя протягивала ему миску попкорна, Сьюзен приносила три чашки какао с растворённой в нём плиткой шоколада. У Харрингтона не было даже этого. Но у него на этот раз был Билли, спокойно отпущенный из дома, луковые кольца, которые Харгроув притащил с собой, пиво, плед и лучшая футбольная команда этого года на огромном экране. Сидели отлично. Билли болел за достойно вышедших в плей-офф родных Рэмсов, пихался, бил кистью в плечо и по ляжкам Стива, расплескивая его пиво, матерился, замирал, затыкался и урживался с парня-талисмана, одетого в барана и уронившего на лопатки сиэтловского Блитца. Лос-Анджелес разгромно нагнул Сихокс и получил возможность подержаться за халаский трофей и путёвку в Суперкубок. Харрингтон, подпалённый, реагировал тоже — он, правда, был не фанат — чувствовал игру и поддавался настроению экранного стадиона и Билли. Выглядел честно восторженным, отбивая ему ладони и грудь своими. Как Харгроув оказался приваленным на Стива и слизывавшим с его рта остатки горькой пивной пены, Билли не помнил, но остыть и посидеть в тишине, пока Харрингтон сносил на кухню пустые бутылки, он успел. Так получилось. Стив обеими руками крепко держал за лицо, фиксировал и не давал отстраниться, жадно жрал губы и почти не дышал, старательно натягивая Билли на себя и удобно раздвигая колени. А Харгроуву было чертовски жарко и заполошно, сердце устраивало шоу пародий на тахикардию и инфаркт, мозг прощально махал разглаживающимися извилинами. Он ведь почти сдался, жёстко уперевшись рукой в диван над головой Стива и опустив свои бёдра на чужие. Его и диван Харрингтонов спас телефонный звонок, на который хозяин дома реагировать отчаянно не желал. — Думаю, мне пора, — выдохнул Билли, усаживаясь на задницу и поправляя рубашку. Стив, ошалело сидевший рядом и не видя пялившийся на скинутую ими диванную подушку, кивнул, встал и ушёл к ближайшему телефону. Пока Харрингтон муторно и односложно отвечал родителям, Билли начал собираться и зацепился взглядом за ворох бумаг на нижней полочке околодиванного столика. Полумятых и рукописных, почёрканных — черновики же явно. Билли стащил один, разгладил и побежал глазами по кривым буквам, с облёгчённым смехом выдыхая — не дневник и не любовная проза. — Тебя не учили хорошим манерам? — устало спросил Харрингтон с порога кухни и двинулся на расхитителя гробниц своих скудных знаний. — Что это? — Билли протянул ему лист. Вопрос был скорее из вежливости, он прекрасно видел, что, куда и зачем этот монстр Франкенштейна был создан. Стив выхватил листок и смял обратно в ком. Собственно, мало что изменилось в структуре листа, но вообще могла появиться логика в построении мысли. — Сочинение. — Это что угодно, только не сочинение. Надеешься на колледж? — Надеюсь. — Я мог бы помочь с этим. Я неплох в литературе. Отведя недовольный взгляд, Харрингтон прыснул и ухватил себя за лоб пальцами. — Он ещё и скромный, — сказал он как бы про себя, но тут же посерьёзнел. — Слушай, мне уже пытались помочь, как видишь, результат не очень. — Думаю, я смогу найти подход, — Билли сказал это убедительно, с явным намёком в движении бровей, но без игривости, не сейчас, когда Стив выгорает в какую-то обречённость. — Меня увезут на месяц во Флориду. Да, сука! — Так, послушай, я не собираюсь тебя уговаривать, — вскипел Билли. — Я говорю, что могу помочь с этой хернёй, и я помогу, если ты, блядь, прекратишь выёбываться. — Ладно. Спасибо, — отозвался Харрингтон, грустно проводя рукой по задней части шее, и поволочился за Билли к выходу. — Отлично, — кинул он через плечо, натягивая зимнее пальто, толкнул дверь и шагнул в холод. Обернулся. — Всё, бывай, дай знать, когда вернёшься — я позвоню насчёт частных уроков. От Стива едва заметно парило на фоне тёмного проёма. Было чертовски похоже, будто тот дотлевал, топясь унынием. Порог клеил подошвы ботинок, из дверной щели сосало пониженным давлением, ещё бы вот пальцами подбородок сжать, клюнуться в угол рта. Билли глянул в последний раз в этом году — удручающе было, особенно по перспективам. — Счастливого Рождества, Стив. — Счастливого Рождества. *** Январь разлился слякотью и ледяной коркой по дорогам. Джордж начинал дежурить на эвакуаторе и обзавёлся дружком из госпиталя. Крайне мрачным санитаром, за неимением семьи постоянно остававшимся на ночные дежурства и дёргающим Джорджа даже в глубокую полночь соскребать с асфальта остатки людей и тащить их в больницу. Так что Билли оставался за главного, увеличил свой рабочий день и справедливо прибавил в зарплате. И абсолютно пропорционально этому подкроватная коробка с порножурналами всё с большим трудом стала вмещать средства на его побег из Хоукинса. Без потенциально маячившего где-то поблизости Харрингтона было проще. Хотя он и зарылся в ворох сумбурных образов для составления снов и вылезал с периферии сознания клоуном из коробочки. А ещё беспочвенно начал представляться с девушками из Флориды в солнцезащитных очках и коротких шортах. Смотрелся органично, как и любой парень в девчачьей компании. В компании пошлого пляжного коктейля, меланхолии и заката не представлялся вообще, да и в принципе за этот образ Билли был осмеян сам собой и изгнан на двадцать минут раньше с обеденного перерыва к сварке и зачистке швов на кузове. Чёрт бы его побрал, Билли отчаянно пытался доказать самому себе, что к Харрингтону не прикипел, особенно пялясь несчастной рожей в потолок по утрам и сжимая рукой стояк после влажного сна со Стиви-боем в главной роли. А после двух весьма неудачных попыток сходить на вечеринки (Почему-то не касающиеся его разговоры про педиков выводили его из себя и сподвигали к благословенным дракам и соревнованиям по количеству выпитого. Потомственные старшеклассники не умели ни драться, ни пить.), забил на свои пиздострадания огромный стивов болт и пустил всё на самотёк. Стив приехал в конце января — Билли узнал от Макс, которая узнала от Синклера, который узнал от Дастина, в общем, донесли на него в тот же день, а Харгроув набрал его только спустя почти неделю. Он готовился всё это время, морально и физически, точнее как, ну, договаривался с самим собой, что вот реально только сочинение и ничего больше, договаривался с Джорджем, что уходить будет пораньше в понедельник и субботу, со Сьюзен, как ни странно, чтобы убавляла количество тарелок за обеденным столом. Так что за две недели февраля они ничего почти не успели. Харрингтон тупо и самонадеянно думал, что Билли хитровыебался с предлогом встречаться, и по началу непонимающе смотрел брошенным щенком, пока играющий желваками Харгроув втолковывал что-то про логику и структуру изложения мысли. Шло откровенно хуёво, Стив не мог цепляться за начало и конец абзацев одновременно, те расплывались, наводнялись никуда не приводящими сравнениями, пустыми могилами без вести пропавших знаков препинания. Про сосредоточенность речи вообще не велось — отвлекались оба, кусая губы и ногти. Выходило всё тупо и ужасно похоже на пьяный бред ужравшегося Алана По. Билли решил забросить теорию и просто дать Стиву читать книги, внимательно, вдумчиво, запоминая структуру предложений и манеру письма. В том, что в списке, с которым Харрингтон попёрся в библиотеку, были книги младшей и средней школы, Билли видел смысл, реальную пользу и повод поржать. Стив кривил морду, плевался желчью, но о прочтённых «Острове сокровищ» и «Моби Дике» отчитался. За рвение Харгроув оставил ему свой томик Джона Стейнбека и угрозу оторвать член, если с книгой что-то случится. К третьей субботе февраля Стив прочитал едва ли не весь том, оставалась документальная проза, в частности «Русский дневник», который тот хотел показать Робин. Третья суббота февраля вообще оказалась пятнадцатым числом. Страна горела красным и праздновала пятничный День Святого Валентина. Нил вёл Сьюзен в кафе и на поздний сеанс «Девяти с половиной недель». Билли не отменял занятие со Стивом, он вообще собирался на него как обычно, даже на лучшую свою рубашку скосился всего раз пять. Одеколон — просто хороший тон. А с волосами он всегда возился. Единственной заботой оставалась только Макс. У них была договорённость, но детали всё-таки стоило обсудить, потому что в прошлый раз закончилось всё крайне дерьмово. — Позовёшь Синклера? Билли подпёр дверной косяк комнаты Макс плечом, наблюдая, как та собирает с кровати, тумбочки и пола комиксы. — Его родители зависли дома и смотрят «Поющие под дождём», — кинула она через плечо и озадаченно оглядела непривычно прибранные владения. — Он должен уйти до того, как отец вернётся. Макс закатила глаза и с излишним пафосом склонила голову в сторону Билли. — Спасибо, мистер очевидность. — Макс? — он был не обязан это предлагать, это вообще было не его дело, но блядь. Макс была такой сносной в последнее время, пыталась прикрывать его перед Нилом, да, дьявол, заботилась, в конце концов. Билли чувствовал, что должен оградить её от тупой херни. — Тебе оставить презервативы? — Что? — Макс тупо уставилась на него и тут же выкатила свои рыбьи глаза и вспыхнула щеками. — НЕТ! Билли, нет! Иди к чёрту! — Макс. — Иди. К чёрту. Билли. Харгроув прыснул, качнув головой. Постучал костяшками по дверному косяку, изображая невинность — Макс сверлила его взглядом. — Чтобы к восьми его здесь не было. Ты поняла? — Я знаю. — Я оставлю на кровати, — Билли развернулся и прошагал в свою комнату, спиной ловя крики Макс. — Мы не собирались заниматься сексом! Мне четырнадцать! Вот именно. Глупый возраст, самонадеянный и вынуждающий творить всякую потакающую гормонам хрень. Билли знал. — В восемь, Макс, — оставив личный запас контрацептивов там, где и сказал, Харгроув направился к выходу опустевшего дома. — Я позвоню и проверю! — Удачно потрахаться, придурок. Хах… — Будь хорошей девочкой, Максин! В почти праздничный день всех влюблённых и хотевших «романтично» заняться сексом на какой-нибудь идиотской тематической вечеринке Билли сидел с Харрингтоном над литературой и думал, что точно знал, когда в этой жизни он свернул не туда. Стив тупил, грыз карандаш и чиркал одно и то же предложение уже десять минут не в состоянии сформулировать, почему ему кажется, что слабоумный Ленни является образом народа Америки. Он говорил об этом вслух, тыкал пальцами в страницы, увлечённо указывая на строки — чувствовал, но написать почему-то то же самое не мог. Билли же не мог понять, почему. Билли обещал себе подумать над этим и предложил прерваться. Стив просиял, откинул карандаш, листок, сполз со стула и вкусно потянулся. Харгроув ничего не мог сделать — взгляд сам упал на оголившийся живот и тут же пошёл в непринуждённое путешествие по комнате Стива. Он ведь обещал себе — грёбанный праздник голозадого младенца не мог быть исключением. Билли ушёл вниз звонить Макс. — Я тут нашёл кассету, — сразу же начал Харрингтон, когда Харгроув вернулся, и совершенно необоснованно пихнул его плечом, шагая к комоду, стащил оттуда коробочку с яркой обложкой, потряс ею у лица. — Siouxsie & The Banshees. Британская группа. Слышал? Билли отобрал кассету, всмотрелся и покрутил в руках, пожал плечами — так узнать не мог, но, может, их крутили по радио; в любом случае гораздо больше его занимало, где Харрингтон её нашёл. Разбирал вещи или специально шарился по городу, среди этих розовых сердечек, белых ленточек, марципана и прочего мусора, вынуждающего именно в этот день заплатить за секс? В любом случае тот пока не предлагал кассету в качестве подарка, так что, наверное, стоило расслабиться и просто сунуть её в магнитофон. За неплохо отбивающей бас-гитарой, сыпучими ударными и расслабленно вступившей вокалисткой Билли растянулся улыбкой, поглаживая кнопку пуска подушечкой пальца. Господи, Стив откопал панков. Тот встал рядом, упираясь поясницей в комод, склонил голову и начал покачивать ей в ритм, даже вывернув шею и задрав на лоб брови в ожидании вердикта, очевидно. — Ну как? — Стив дождался разворота Билли и подпел пару слов из припева улыбаясь. — Сам что скажешь? — Харгроув перестал лапать магнитофон и сделал шаг назад, скрещивая на груди руки. Слишком дешёвые разводы получались, особенно когда Стив так очевидно косился на его грудь и губы. — Мне нравится, — он сглотнул, прочистил горло и дёрнул рукой, забираясь пальцем за ухо. — В смысле, необычно звучат. Так… знаешь, непринуждённо? И в то же время разнообразно. Вымученно сдавив бровями переносицу, Харрингтон тихо рассмеялся от собственной нелепости и тут же усугубил своё положение, начав раскачиваться плечами в такт странно звучавшим клавишным. Блядь. Билли закатил глаза и оскалился — Стив был таким неуклюжим, когда не работали его заготовки под девушек и попытки казаться милым… — Это определённо лучше, чем Poison или U2, — Харгроув чуть склонился вперёд, всё ещё ухмыляясь и начиная уже заигрываться. Перед лицом уже не маячили криво исписанные листы и испарившиеся обязанности перед Стивом, чьё нетерпеливое замешательство с каждой нотой всё сильнее бросалось в глаза. Он явно не понимал, какого хрена Билли изображал печенье Famous Amos и хлопал перед ним ресницами, когда уже точно можно было начать дегустацию. — Может, и The Clash… Посмотрим. Харгроув звучал всё тише и, прежде чем Стив успел спросить очевидное: «Чем пока займёмся?», протянул к нему руку и устроил сзади на чужой шее. Тот потерялся сразу же: рухнул взглядом на рот Билли, прикипел и запутался в конечностях, неловко развернувшись всем телом и начав подплывать навстречу. Замер только у самых губ, едва задевая их своими, и выдохнул улыбкой не к месту: — Интересно. — Заткнись. А Билли, оказывается, скучал. По занятым губам, по давлению, теплу, чужой слюне на них, по громкому дыханию через нос у щеки, которое даже сквозь музыку слышно, да, чёрт, даже по горячим ладоням на своей талии. Харрингтон целовал основательно, вжимался крепко, лизал губы и беспрерывно пытался всосать язык Билли, сжимая футболку и ещё ближе привлекая к себе за чужой затылок. Когда Харгроув, откидывая его руку, вмялся пальцами в поясницу, Харрингтон прогнулся под хваткой, уводя за своим ртом, и вжался пахом в ширинку. Мозг реагировал, отзывался, заводил всё тело: поднимал пульс, всё быстрее разгонявшийся в висках, горле и груди, температуру, красным зажигавшую щёки, плечи и пальцы; выметал мысли, оставляя только бесконтрольные движения челюстью и лёгкими, выкидывая на передний план безостановочное «целовать-целовать-целовать» и желание быть ещё ближе, руками проверять ещё больше — всё ли на месте, что уже успело присвоиться. Они расцепились, глупо синхронно растянули в улыбках припухшие губы, перевели дыхание. Пока Стив пытался найти место освободившейся ладони, скользя ей по плечу Билли, Харгроув забрался руками под футболку. Гладкие мышцы напряжённо держали выгнутую спину — Билли провёл по ним, широко облапывая, большими пальцами проследовал по впадине позвоночника, по локти закопался под ткань, до лопаток, и прижал к себе всем торсом, чуть не оторвав Стива от пола. Тот просопел недовольно, обвил руку вокруг шеи Билли и заставил задрать голову, съехав губами к уху. Харгроува пробрало до мурашек — пиздецки скучал. Теперь только понял, как сильно, что потряхивало сейчас от этого и того, как он хотел Харрингтона. Что-то подбивало сделать: стиснуть до хруста костей, вмять в себя, в горизонталь какую-нибудь, каким-то образом, чёрт, обернуть вокруг себя, чтобы он весь был его, чтоб нельзя было рассмотреть, что такой же взаимности нет. Билли дёрнул растянувшуюся футболку вверх, потерял Стива на миг под ней и снова почувствовал щекочущими челюсть волосами, горячим и мокрым языком на шее, голой грудью чуть ниже своей. Так хорошо, что только и проверять на ответные реакции — Харгроув схватил лицо Стива в ладони, поднял на уровень своих глаз, сбиваясь с дыхания, прошипел: — Развернись. — Чего? — Харрингтон как из драки вынырнул: уши, скулы, губы — все красные, взгляд тяжёлый и неповоротливый, и сам не понимал, к чему Билли вёл. — Развернись, — повторил он, целуя в губы, в мышцы шеи и ключицы, и, не дожидаясь, пока Стив начнёт давать заднюю, сам толкнул его лицом к комоду. — Какого хрена ты творишь?! — Тот дёрнулся, упираясь для устойчивости одной рукой в мебель, а второй пытаясь отпихнуть Билли, который уже успел умоститься сгибом локтя на талии. — Отпусти, блядь. — Т-ш-ш-ш, — Харгроув плыл, тонул почти, поймав запястье Стива и, переплетя пальцы, уложив сцепленные кисти на верх комода, чуть не своротив часы. В нос, которым он жадно теперь водил по линии роста волос, по жёсткой трапеции и седьмому позвонку, одурительно бил запах духов, пота и возбуждения Стива. — Я ничего не сделаю. Харрингтон дрогнул, резко на проверку повёл плечами, будто пытаясь сбросить Билли и его губы, пересчитывающие все узлы широчайших мускулов спины, и успокоился, забив в ладонь на его животе поверхностным дыханием. Харгроув вёл приоткрытым ртом, тянул тепло вдоль мышц, тёрся кончиком носа, заводясь до рычания, до кусающих поцелуев, притираний к заднице Стива. А тот кукожился под ним мурашками, задирал голову, посыпая волосами, двигал лопатками под кожей, тягуче попадая в такт музыки. Отличной музыки для оглаживания чужого тела, от ключиц (как высоко он мог дотянуться), по груди и соскам, рёбрам и животу одновременно с губами, для опускания на колени без осознания того, что именно он делал… Не заботило уже совершенно ничего — он просто не зашёл бы дальше своих стен, он просто хотел присвоить эту сторону тоже. Вцепившись пальцами в бока Стива, Билли облизывал ямочки на пояснице и мокро обцеловывал линию над поясом джинсов, медленно доводил себя и Харрингтона до тяжёлого постанывавшего дыхания. — Блядь, — выпалил последний, когда Харгроув сполз руками ниже, запутавшись пальцами в шлёвках и сжав чужую вспухшую ширинку, и толкнулся в хватку, уйдя из-под губ на пояснице. Стив опустил голову едва ли не на грудину, остро выдавив кверху плечи и лопатки, и абсолютно точно наблюдал, как Билли неуклюже не глядя пытается вывернуть болты и расстегнуть молнию, и даже не пытался помочь, сжимая комод до белых пальцев и с трудом удерживая таз от холостых толчков. Харгроув победил, распахнул ширинку, дёрганно стащил джинсы, утянув за ними трусы, и начал наминать вставший член Стива сквозь них, ещё чудом державшихся чуть ниже таза, зализывая бока и самый верх ягодиц. Харрингтон пульсировал под ладонью, пихался в пальцы, выстанывал в паузы вокалистки, пах смазкой, потянувшейся нитью, когда Билли потащил к коленям трусы, оглаживая и сжимая бёдра. Харгроув всё ещё был одет. — Билли, — выдохнул Харрингтон, и зашипел и заржал, когда тот укусил ягодицу, сразу же зализал и следом шлёпнул другую. — Заканчивай, придурок. — Совсем? — пропыхтел Билли в ответ, осклабившись куда-то уже в поясницу, и показательно по смазанному предэякуляту провёл от головки к середине члена. В ответ Стив просипел усмешку, медленно начал задирать голову, пока Билли поднимался ртом по его спине, оставляя мокрые дорожки, и вывернул шею, уходя из-под поцелуев и пытаясь поймать его губы своими. У Харгроува колотило по всей голове, колко пробирая до паха, уже некомфортно сжатого джинсами, и он пытался тоже: отвечать Харрингтону, удушливо сминая его рот, сбивчиво дрочить ему одной рукой, и второй стягивать с себя чёртовы штаны. Он никогда так не терялся в процессе, что забывал про ноющий стояк, никогда не думал, что сделать беззащитным перед самим собой ему будет так важно, что это станет почти самоцелью. Это было ненормально, но это скользило по самому краю сознания, не задерживаясь, как и всё остальное сейчас под черепом, куда интереснее было снова начать успокаивать Стива, когда тот почувствовал притёршийся через ткань трусов эрегированный член Билли своей задницей. Он снова рыпнулся и наконец отпустил несчастный комод, останавливающе впиваясь пальцами в бедро. — Какой ты, — Харгроув шепнул по щеке, резко втянул воздух и толкнулся тазом. — Харр-рингтон. Я оставлю нижнее бельё для тебя. — Иди нахуй, — задохнулся Стив, падая с затёкших, наверное, кистей на локти и прерывисто выдыхая. Расплывшись в усмешке, Билли склонился следом, грудью в футболке к обнажённой влажной спине, облизал Стиву угол челюсти, сбросил с лодыжек джинсы, встал удобнее. Было тесно и горячо — он крепко прижимал за живот Харрингтона к себе, рвано пыхтел ему в затылок, в слипшиеся волосы, в запах геля и шампуня, пытался быстро дрочить его член и тёрся своим, насколько позволяло, между ягодицами Стива. Чёрными пятнами поплыл край зоны видимости, когда Харрингтон уронил голову на предплечье, носом ткнулся в сгиб локтя, и прогнулся — снова, чёрт, делая всё только правильнее — нашарил ладонью бедро Билли, тазовую кость под гребнем мышцы, скользнул дальше и сжал задницу. Харгроув промычал и всё же позволил и привалился сильнее, переходя на толчки. Музыка уже не играла — кассету надо было переворачивать, но у них двоих и без того получалось звучно: комод тихо бился о стену, тонко спицами ободка подрагивал торшер, Стив выстанывал вздохи и глухо гудел, раздувая спину, Билли подхватывал, мычал и чмокал в поцелуи на покрасневшей шее, шуршал совсем уж неслышно кулаком по чужому члену — не складно и без такта. А со стороны всё это уж точно нелепо выглядело. Но Билли было похрен, Билли вынашивал оргазм, разгоняя бёдра и расслабляя пальцы, Билли чувствовал свой член, смятый тканью и мышцами, пульсировавший и дрожавший, прижатую мошонку, неожиданно лёгшую сверху на его ладонь Стива. Они вдвоём дрочили ему, только Харрингтон иногда лихорадочно сжимал яйца и снова возвращал руку, начав сбиваться со стонов на ругательства. Он кончал долго, выстреливая на шкафчики и выдаивая судороги, пока Харгроув всё ещё тёрся сзади и сипел в седьмой позвонок Стива. Билли пришёл спустя пару минут, которых Стиву хватило, чтобы прийти в себя и совладать с дыханием — он успокаивающе оглаживал напряжённые бедра Билли. И распрямился он первым, развернулся лицом к лицу, зарываясь пальцами в мокрые волосы Харгроува и притягивая к себе лбом под ключицу. Там всё равно ещё заполошно билось сердце, пульс которого хотелось смазывать губами со всей кожи, там было жарко и пахло потом, испариной скатывающимся по округлым мышцам, которые под ладонями бы только и прятать от всех. «Моё» — скулило всё громче и ближе к гортани. Билли спешно заткнул эту мразь ртом Стива. И тот потянул: на себя футболку Билли, швырнув её под ноги к упавшим следом носкам и промокшим трусам Харгроува; на кровать, толкая его спиной вперёд и задевая коленями дрожащие ноги. *** Если бы кто-нибудь пару лет назад сказал Билли, что тот однажды хорошенько обдроченный проснётся в постели Короля-Стива, он бы избил ебанутого до полусмерти. Он бы сделал это и сейчас, лежа на боку, всматриваясь в спящее непоколебимое лицо Харрингтона и следя за поползновениями солнечного луча к кончику его носа. Если бы кто-нибудь увидел Харгроува таким, то после заикался бы всякий раз, начиная произносить его имя. Себя он избить не мог — причинение физического вреда самому себе вообще считал неконструктивным — а выжирать мозг самокопанием вошло за несколько месяцев в привычку и как-то сошлифовалось под тем, что он из раза в раз стрелял себе в одну и ту же ногу. И почти перестал ждать, когда опустеет обойма. Солнце едва ощутимым теплом ткнулось в Харрингтона эскимосским поцелуем. Билли на это поиграл желваками и костяшкой указательного пальца попробовал смахнуть свет — не получилось, попался сам и увяз мухой. Его потряхивало, каждый раз воротило от самого себя, хотелось послать всех и каждого, обломать все руки, которые бы посмели потянуться к нему, хотя кому он врал?.. не было их — к нему никто, сука, больше не совался. И весь пиздец концентрировался в том, что ему хватало пальцев Стива, по горло, с таким излишком, что пора было открывать фабрику открыток, печатающую мерзкие розовые тексты о любви. Вот он, Билли, голый, под одним одеялом с парнем, едва касаясь кожи, водит тыльной стороной ладони по чужим лбу и щекам, подушечками пальцев обводит губы и спавшие на лицо пряди волос. Думает, как отвратительно это выглядит со стороны, как это, чёрт возьми, с его позиции приятно. Спящий Харрингтон мелко подрагивал ресницами, зарывался носом в угол подушки и, когда Билли тихонько устроил ладонь на его шее под ухом и принялся наглаживать мочку большим пальцем, не выдержал и внезапно усмехнулся. — Не натрогался? — хрипло со сна выдохнул он и опухло приоткрыл левый глаз. Харгроув ухнул пульсом ниже к югу — его поймали с поличным, компроматом, чёртовым извращенством для голубых. Он ведь не любил нежности, пусть старался с девушками, но там скорее деликатность была. О нежности, ласке Билли почти не помнил, хотя они привычной невесомостью серебряно болтались у груди. Мать иногда клала тёплые сухие ладони на его щёки, сжимала, делая смешную рожицу, и, оглаживая, отпускала. — Отъебись, — Билли огрызнулся и убрал руку, сунув её под подушку. На поганую улыбку Харрингтона вообще отвернулся к комнате лицом — натрогался, блядь. За спиной завозились: Стив, кряхтя и постанывая, потянулся, заворочался у стены, пару раз глухо долбанув по ней пятками, и замер, подозрительно и продолжительно. — Доброе утро, — прошелестел тот по лопаткам Билли и ткнулся губами в плечо, смазанно заканчивая поцелуй движением кончика носа к позвоночнику. Зажмуриться, чтоб всё исчезло и оказалось тупым влажным сном, не работало никогда, было несусветной глупостью и поступком, достойным уссывающегося от подкроватных монстров мальчишки. Поэтому Билли заставил себя открыть глаза и уставиться на торшер. Ободок косил; копчик ошпаривали последние мурашки, грудина заканчивала дрожать под пульсом — Харрингтон пугал своей честностью. Как он со всей этой простотой вообще дожил до конца старшей школы и не загремел своей королевской копной в унитаз, Билли не понимал. Видимо, Томми был той ещё крысой, по крайней мере на социальном плаву держался он отлично. Но нахрена вот Харгроуву было всё это узнавать? Мальчик с палкой над разворошенным муравейником. Самое смешное, что до яиц он всё-таки добрался. Блядство. Куда вот ему теперь всю эту наивность и готовность идти за позвавшим его по имени? И так тесно, в самом Билли было слишком много всего: обиды и враждебности, по большей мере, и так, по краям немного совсем признанного желания действительно кому-то показать всю эту помойку и попросить о помощи. — Ты трахаешься с кем-нибудь? Голос Стива начался неожиданно громко и тут же осел в шёпот, оглохнув и будто самого себя испугавшись. Билли в лицо ударило теплом. Ого, блядь. Стив, видимо, тоже там под волосами что-то варил, пользуя ингредиенты «между нами хрен пойми что» и «у меня есть неприятный опыт с недомолвками и некрасивым расставанием». И всё же Билли ведь не обещал ничего ему, он мог ходить и трахать старшеклассниц, наведаться в Индианаполис и пройтись по клубным улицам, но у него сил даже подумать об этом больше одного раза не было, как и желания соврать Стиву, чтоб, он не знал, может, взять это за повод больше не пересекаться. Хорошая возможность... — Нет. Харгроув замолчал после ответа. Он мог бы спросить о том же, о Флориде, но ему ведь должно быть всё равно, его не должно трогать то, что Харрингтон тихо выдохнул улыбкой ему в шею, уткнулся туда же лбом и носом. Вообще не должно волновать. Стив сопел в волоски на шее, мерно и сонливо-успокаивающе. Билли даже потерял бдительность и заторможенно заметил пробирающиеся по коже бока к животу липковатые пальцы, и не удержал резкости — повернулся на спину. Если Харрингтон надумал, что они теперь будут обниматься по утрам в кровати, то пусть готовится доставать из глаз осколки стёкол от розовых очков (хотя за попытку — пять баллов). Руки вот вовремя тот убирать умел, а тянул их вообще без задних мыслей. Откуда вообще вся эта бескомпромиссность, уж мозгов-то на самокопание у всех наскребётся? Теперь была очередь Билли с вопросами. — У тебя есть знакомые-геи? — Билли смотрел на потолок, сложив руки на груди. — Эм, нет, — как-то странно и быстро выпалил Стив, зашуршал одеялом, задевая ногами стопы Харгроува, и тоже лёг на спину. — Ну, то есть есть, но они скорее дальние родственники, чем знакомые. Двоюродный дядя маминой племянницы? Не помню. Но он ходил на все семейные сборы с другом — то есть я тогда думал, что это был друг. Они типа… Казались нормальными… натуралами… — он закрыл лицо руками и тяжело вздохнул, — в смысле обычными людьми… Блядь, ты меня понял. Не такие снобные, как остальная моя семейка. Держались обычно в стороне, стаканами пили виски, ржали над тётушками, и если от них начинали требовать внимания — тупо шутили. Помню, как-то их спросили про путешествия. Они сказали, что мотались по Чикаго и свернули на обратке к шестьдесят шестой трассе. И там наткнулись на кафе, где тебе либо предоставляют обычное меню, либо жарят то, что ты сбил по дороге. Road Kill Cafe вроде. Типа либо на их решётке, либо на вашей решётке радиатора. Они взяли опоссума. Дядя сказал, что им зажарили бы и старушку, но он предпочёл бы парня. Видимо, это был первый звоночек. И через пару часов я пошёл на кухню за маргаритой для матери. И, в общем, дядя там отсасывал своему другу. Думаю, я последний, кто узнал о них. Остальным было плевать по большому счёту. Можно ли это считать психологической травмой, которая повлияла на восприятие Стива? Наверное, он просто рос в мире, где мужики могли трахаться на общей кухне и только получить за это полотенцем за уроненный хрусталь, и не был гомофобом. Вот просто потому что. — Они богаты, — любовницы, наркотики, разврат, распущенность — Билли слышал об этом так много раз, так ясно сознавал это простой завистью и ложью (особенно остро, когда вошёл в дом Харрингтонов), но сейчас какого-то хуя продолжал искать оправдания. — Так проще. — Если ты о принятии общества, то я не согласен, — Билли даже голову повернул на слова Стива. Тот лежал в той же постели, смотрел в тот же потолок, до нелепости серьёзный, и пытался подбирать слова. — С деньгами раздавить легче. Да и вообще это не о деньгах. Иногда встречаются реально крутые люди, даже если им нравятся де-кхм-свой пол. Конечно, это было не о Билли, разумеется, Стив верил, что встретил такого человека. — Ты как-то легко к этому относишься, — Харгроув всё равно не мог успокоиться. — Я не вижу принципиальных различий. В плане… какая к чёрту разница, когда твой мозг решает начать химичить вне зависимости от того, что ты считал приемлемым, — кто-то заново объяснял ему биологию? Или это был тот случайный пласт информации, что Харрингтон чудом не прослушал? — Типа, ну влюб… Так, ладно, забей. Он вдруг резко сел и начал шарить взглядом по комнате — их одежда кучей валялась у комода. Решив, видимо, что поздно уже чего-либо стесняться, Стив отбросил свой край одеяла и, голожопый, нарочно перелез через Билли, мазнув качнувшимся членом по чужому бедру под тканью. Харгроув хотел схватить его за руку, потому что эй, он тут на разговор сподобился, а Стив уходил; в итоге успел зацепить только пальцы. — О чём ты? — Ты не хочешь этого знать, — обернувшись, Харрингтон виновато улыбнулся, высвободил кисть и, элегантно почесав задницу, поплёлся мимо комода из комнаты. — Я в душ. Пиздец. Ещё и простыни менять. Предпоследнее относилось к белёсым разводам спермы на ящиках и, может быть, к кому футболок и джинсов на полу. А Билли правда не хотел знать, действительно ли у Стива сейчас едва не состоялось признание, и, пусть это было почти очевидно, к такому дерьму Харгроув ещё не был готов. Как и к тому, что скоро во второй раз за полгода окажется на снятии мерок деревянного макинтоша.