Враждебность

Прочерчивая треки, крупный снег — а это был именно снег — резал ледяной жёсткий воздух и болезненно сжавшиеся от неожиданного перепада температур лёгкие. Вокруг на целые мили было сплошное белое нихуя, припорошëнное вечной мерзлотой и присыпанное по линии горизонта чем-то высеревше-чёрным. Было глухо, если не считать мерзкий свист вьюги, смешанной с единственным знакомым здесь пеплом. А ведь на Билли была только футболка. Роскошно. Ничего так не бодрит по утрам, как путешествие по Изнанке. И экзальтированным голосом с наэлектризованного экрана телевизора: «Выкидывайте в помойку надоевший кофе, который каждый день норовит убежать на плиту. Наш выбор — Истязатель Разума. Новое неопознанное существо проберётся в ваш организм как самый нежный бойфренд и останется в клетках, в отличие от кофеина и бойфренда, до конца ваших дней. Имеются противопоказания. Несовместимо с нормальной жизнью». Пять баллов, блядь. Билли оглянулся, зябко нахохлившись, втянув голову в плечи и сунув крест-накрест кисти в подмышки — теплее не стало, грудь жгло так же сильно, а в голове начинала вскипать паника. Он, сука, совершенно не представлял, где находится. Щиколотки и ступни перестали чувствоваться спустя… (он мог сказать точно, он считал, пытаясь отвлечься от остро бивших в глаза кусочков льда) семь минут и тридцать четыре секунды, и это, мягко говоря, настораживало. Это был абсолютный рекорд. Чертовски неприятный, пиздецки болезненный и жуткий, — так долго он в Изнанке ещё не задерживался. Единственное, что к тому времени стало яснее, это собственная откровенная паника с едва преодолимым желанием найти глазами хоть какой-нибудь куст и спрятаться под него и очертания леса, который Билли, кажется, видел в прошлый раз, когда прикончил стопку тарелок. Он ведь не мог здесь застрять? Неосознанно заблудиться так сильно, чтобы оказаться хрен пойми где и сдохнуть в чужом мире или превратиться в Бигфута и изредка возвращаться в свою реальность, в безумном стремлении пытаясь отыскать путь домой и набрасываясь на случайных туристов? Так он и умрёт с этой мыслью, с последней мыслью про грёбанного Йети, — даже не о великих свершениях и разочарованиях в жизни, не о семье или несчастной любви, не об участи своей страны — нет, о сраном Снежном Человеке. Проще сказать, Билли путано думал об этом, когда сквозь скатавшиеся в сосульки и перекрывавшие обзор колючей проволокой кудри увидел отделившиеся от общего массива леса чёрные точки. Зубы неконтролируемо перестукивали лучших танцоров степа и самые поломанные движки, голова пульсировала от давления холода, горели уши, пальцы, предплечья и ляжки, ноги в целом уже не шагали, ледоколами бороздили наст — всё это так отвлекало от окружения и запирало в болеющем теле, но Билли всё равно понял, что ставшие ближе и больше, приобретшие анатомию точки стали худыми псами с неправильно длинными ногами и цветком раскрытыми мордами. — Блядь, — выдохнул сквозь сморозившиеся, слипшиеся губы Билли и рванул в сторону. Вяло и размазанно, не успев переставить ногу, запнувшись за снег и упав на показавшийся тут же обжигающе-горячим пол. Он так и рухнул, обломанным пугалом с кукурузного поля, обвалился, щекой и лбом протерев бетон. Билли мелко затрясло и обессиливающе засосало теплом из головы и конечностей любые признаки движения. Он даже с трудом осознавал, что к нему метнулись Оуэнс, пара белых скафандров, которые постоянно маячили за спиной на этих сраных сеансах перед порталом, и следом за криками вломились халаты санитаров. Ничто в этот раз играло с ним в мерзкую ублюдочную игру «Проснись, Билли» и дёргало его из приятного бессознания в лютый злой мир. И если сначала было просто больно касаться окружения: все эти пальцы в перчатках стягивающие с него одежду, сухие горячие (на самом деле едва тёплые) ткани, в которые его заворачивали, чтобы отогреть; — то потом стало нестерпимо. Всего словно ломали, вытягивали до трещин кости и мышцы, как будто, блядь, пытались оторвать пальцы на молекулярном уровне, разрывая волокна и связки. Так что, да, Билли позорно подвывал, закусывая край подушки и вытирая выкатывающиеся солёные капли. Его отпустило к ночи. Боль стихла, повязки сняли, обмазали красную вспухшую кожу и пару волдырей и оставили в Лаборатории, в местной палате на два дня. Джордж его убьёт за прогулы. Нил — за то, что опять доставил проблемы. Он не зашёл к нему. Подписал очередные бумаги и нервный уехал. Это сказал Оуэнс, когда на следующий день посчитал, что сможет наконец-то устроить допрос. На Билли опять лепили присоски, датчики, прагматичный докторишка держал в руке диктофон: — Билли, где ты был? Ты можешь описать местность? Может, какие-то детали, опознавательные знаки, строения? Сколько было существ, которые на тебя напали? Ты помнишь, как именно оказался там? — Как ты себя чувствуешь, Билли? — осталось за записью и щелчком кнопки паузы. Оуэнс был иногда человечным, во взгляде особенно, но делал потом откровенную хуйню, заставляя письменно описать оба инцидента с попаданием в поле и ещё раз спуская Билли в датчиках к порталу. Зато ему притащили шоколадный пудинг и пустили в палату Макс (Зато! Билли бы поржал над собой за расставленные авторитеты, но в свете настоящих событий эти факты значительно сглаживали ситуацию). Макс была шумной и суетливой, вилась у изголовья койки, хотела потрогать волдыри — в её калифорнийскую башку, очевидно, не укладывался факт того, что пузыри вылезли от холода, а не от избытка солнца. Уходил домой Билли на своих двоих. Два дня на кушетке, говорил он себе, вот причина, хотя на самом деле так же ясно слышал мерзкий писк в голове, кричащий о том, что Харрингтона видеть сейчас было смерти подобно — Билли бы расклеился. Точно бы разнылся ему, как тогда у бассейна, о своём самочувствии, но Харгроув же мужик, не жалкий педик, он пойдёт по окрепшему ветру в ближайший магазин за сигаретами, выкурит две у входа, сурово всматриваясь в низкое серое небо и даже не поправляя ворот помятой кожанки, даром что фантомно ещё покалывало чувствительную кожу. И проскользит взглядом по раме малинового BMW. Кто-то бы определённо назвал это судьбой и натянул на жопу блестящие лосины с гульфиком. Билли назвал это сраным блядством и закатил глаза. Харрингтон вышел из машины и, поёжившись и сощурив глаза от ветра, зашагал к двери магазина, увидев Билли в самый последний момент. Быстро махнул рукой, тут же пряча её обратно в карман куртки. — Привет. Билли кивнул, паскудно выдохнув дым в рожу Харрингтона, отчего тот недовольно дёрнулся в сторону, кашлянул и состроил недовольно-обиженное лицо маринованной оливки. — Следишь за мной, Стиви-бой? — Придурок. Делать мне, блин, больше нечего, — Стив хлопнул его по плечу тыльной стороной ладони и кивнул ему за спину на магазин. — Здесь алкоголь продают без удостоверения. Что с руками? Замерев с поднесённой ко рту сигаретой, Билли скосил взгляд на кисть. Ну, да, ненормально розовые пальцы, особенно в тёплом свете мерцающей вывески, слезающие чешуйки кожи и красное пятно от лопнувшего и подзатянувшегося волдыря. — Неудачное путешествие, — отрезал он. Харрингтон выстроил гримасу сочувствующей брезгливости (ну, там, складки у носа, брови волнами, растянутые уголки губ), глубоко склонил голову, свободно раскидав взлохмаченные волосы, и неожиданно низко и убедительно проговорил: — Погода дерьмовая. Я подброшу. И исчез за дверью, чтобы через три минуты выйти с запрятанной под курткой подобранным котёнком бутылкой джина среднего класса и приглашающе ткнуть локтем в сторону своей машины. Билли оскалился. Сейчас нужно было послать Харрингтона, уверенно и бесповоротно, прекратить эти хреновы танцы вокруг его автомобиля, отрыть где-нибудь нормальную девушку, починить Камаро, доработать у Джорджа, скопить денег и свалить нахрен из этого города, подальше от въевшихся взглядом под кожу глаз, патл этих, большого рта и всего того времени, что Билли пытался выкарабкаться из раковины, которую надел после развода родителей и куда его ещё глубже запихали одним прекрасным летним вечером; того времени, что Харрингтон, сука, был рядом. На хуй это всё. Это было неправильно, ненормально, осуждаемо и забиваемо камнями. Почти как холод, забирающийся под куртку и футболку и обжигающий голени, кисти и шею, как бесхребетно идти следом за Стивом и усаживать задницу на пассажирское сиденье, как замечать переключающие с попсы на рок пальцы на колёсике радиоприёмника. Будь Билли педиком — он бы заскулил. — Так что на этот раз пошло не как обычно? — Стив убавил громкость на трёпе ведущего между песнями. Он спросил об этом почти сразу, как тронулся от магазина, но Билли уже успел утонуть в собственных мыслях, не замечая, как нервно крутит в кармане пачку сигарет. Беспомощность — вот что это было. Омерзительное ощущение потери контроля перед теперь даже не невъебенно жуткой тварью из подвала и крови на собственных руках, а перед вот такими мелочами, как неспособность послать к дьяволу какого-то парня. Вот это называется сдать позиции, размякнуть до состояния забытой в яйцах гренки. Размазня. — Я… — растянул Билли, а потом привычно усмехнулся. Как обычно менял уязвимость на фасад смеха. — Заблудился. В Изнанке. Я, блядь, не знал, где я. В улыбке поджав губы, он повернул голову к Харрингтону, заметив метнувшийся от него на дорогу взгляд, и закусил вытащенную сигарету. Пожевал, обсасывая горечь и слизывая всем своим вниманием с профиля Стива отблески проезжаемых фонарей и вывесок. — Твой отец дома сейчас? Я… — тот снова мелькнул глазами в сторону Билли и неловко прочистил горло, — тебя домой везти? Просто, если твой отец дома, и тебе нужен перерыв, или там подумать о своих приключениях, или… тишину послушать — можем ко мне. Харгроув отвернулся, опустил стекло, прикурил, медленно выдохнул в приоткрытое окно. Баба. Ему бы только повод найти. — Мы можем от тебя позвонить твоим ботанам-дружкам и спросить номер зомби-боя? — Да, конечно. — Хочешь поговорить с миссис Уиллер? — Стив сказал шёпотом, широко жестикулируя ртом и тыкая пальцем в прижатую к уху телефонную трубку. Он лыбился как придурок, наверняка считая это лучшей своей шуткой. Билли всё равно усмехнулся — идиот не понимал, что по сути только из-за того, что тогда Карен согласилась, теперь Харгроув чесал обмороженные руки; да и для мира уже Билли был потерян, так что чего уж тут, только и хмыкать, заталкивая в глотку раздражение от того, что Харрингтон всё не унимался. — Если она возьмёт трубку, я обязательно тебе дам… Да? — он тут же сдулся, когда на другом конце провода подняли трубку. — Здравствуйте? Мистер Уиллер. Это Стив Харрингтон. Эм, нет, мне нужен её брат. Да. Позовите Майка, пожалуйста, — в деланном жесте разочарования пожав плечами, Харрингтон забрался пятернёй в волосы и потянул, скучающе надув губы. Сколько мимики, пиздец. Зачем это всё в поле зрения Билли? Ответ определённо знали влюблённые до розовых соплей школьницы и Джейн Остин. — Майк? Это Стив. Нет. Нет. Нет, я не хочу её вернуть и мне не интересно, где она сейчас. Господи. Мне нужен телефон Уилла. Э-э-э, это насчёт… э-э-э магазинов одежды, и э-э-э фейерверков, и Кэрри. Я хотел спросить кое-что. Господи, Харрингтон всё ещё думал о прослушке. Билли утопил лицо в ладонях, вяло слушая мычание Стива и перебивающий его из вокалирующей памяти голос Брайана Джонсона. Я в глубокой, глубокой, глубокой заднице и опускаюсь всё глубже, и глубже, и глубже в задницу… Харрингтон набирал с исписанной бумажки номер Байерсов, когда Билли поднял голову, и продолжал елозить пальцем по кругу, когда Харгроув вырвал зажатую между плечом и его тормозящей башкой трубку и слишком резко добрал цифры, ухватив руку Стива с самописной визиткой за запястье. Под кожей начинало закипать, протомившись и весь этот чёртов день и всё то время, что он провёл после перепиха с Мэри в попытках придумать обвинение и наказание Харрингтону. Сошедший лавиной пласт мелких раздражений, эмоциональной сублимации и неудовлетворённости скатался в ком и набрал скорость. Билли прямо нутром чуял, что тот вот-вот накроет внутри что-то локально и сильно. И Харгроув вызверится. Как последний мудак, как его собственный отец, как любой, кто готов отрицать, а не признавать и искать пути отхода — а он будет стоять, смотреть на этот сраный ком, тонуть в его тени и думать: «вот так летит пиздец». — Ты не мог бы съебаться? — коротко отрезал Билли на сосредоточенный на нём взгляд Харрингтона, проводил закатившиеся глаза, приоткрывшийся рот и развернувшийся к нему зад и выплюнул в трубку на формальное приветствие Джонатана Баейрса: — А вот и Джонни… Будь хорошим мальчиком и позови к телефону брата… Н-да, после такого мало кто, в особенности ответственный занудный задохлик с камерой, передал бы трубку ребёнку, но, эй, у Билли было обморожение, и тупость, очевидно, передавалась по воздуху. От зомби-боя Харгроув снова ничего не вынес, кроме жалкого ощущения совершенно нежеланной исключительности и липкого ощущения паники. С Уиллом такого не случалось, Уилл ни черта не знал ни о поле, ни о лесе, ни о том, может ли там быть что-то пострашнее демо-псов. Какая-нибудь сраная Королева-матка. Уилл не знал, но Уилл обязательно посмотрит в комиксах про параллельные миры. Охуенно, просто, блядь, прекрасно. Билли вот прямо чувствовал, как отлегает от сердца и прилегает в голову, в самую макушку и стучит дятлом по постепенно пустеющей черепушке, которую тут же закачивали ядрёной озлобленностью. — Ну, что? — Харрингтон выглянул из-за угла проёма кухни. — Ничего, — рыкнул Билли и влепил трубку в дужки телефонной базы. — Ладно. Ты… Хочешь чего-нибудь? Типа… есть или выпить, или полежать, или… блядь, ты вообще не помогаешь. — Какого хуя ты ко мне прицепился, Харрингтон? — процедил Билли, медленно переводя на Стива взгляд. Тот сразу потерялся, нахмурился, не понимая о чём речь. Не соображал своей тупой башкой, что он делал всё это ёбаное время! — С какого хрена ты раз за разом лезешь ко мне? Тебе настолько здесь одиноко, что, блядь, любой вариант подойдёт? — он усмехнулся, оттолкнулся плечами от стены, на которую опирался спиной, и вальяжно подошёл почти вплотную, давя и зло унижая. — Почему ты с Робин не зависаешь? Или ты так успеваешь её заебать за день, что она тебя вежливо посылает, когда ты к ней цепляешься? Маленькому Стиви-бою так одиноко в его огромном пустом доме, он так хочет хороших друзей и внимания, что он не брезгует малолетками, и их старшими братьями — мудаками, и сёстрами-шлюхами!.. Если быть честным, Билли не ожидал трёх вещей: что его так погано занесёт, что Стив будет смотреть на него таким убитым взглядом, и что в кость может отдавать такой тупой болью. О том, что Харгроува выплеснуло так, удивляться не приходилось, хотя даже кидаясь всем этим дерьмом, Билли хотелось заткнуть себя — он думал об этом, но не так, не в таком омерзительном ключе. О таком взгляде Стива он вообще не знал, это, должно быть, был удел Нэнси и его родителей, когда те предавали, бросали его, оставляли одного. О боли Билли знал больше, о правильных сильных ударах, о том, что желание причинить эту самую боль нехило так мотивирует. Просто… он не ожидал, что выкинутый на улицу в ливень и грязь щенок за секунду оборачивается сраным Цербером. Харрингтон охуенно сильно, с оттягом и мгновенным возвращением кулака назад, врезал ему по скуле. Билли мотнуло в сторону, и он даже успел подумать о том, что Стив бил левой, иначе он бы ещё встретился виском с косяком, прежде чем Харрингтон вцепился в футболку на груди, вздёрнул и тряхнул его всего. По лицу Харгроува поползла улыбка, блаженная и идиотская, — как же его сейчас припекало от удара и от Стива, который сейчас горел и снопами искр, этим своим взбешённым тяжёлым сопением через нос въедался под ногти, впитывался в волосы и вены. Билли захотелось накрыть кулаки, сжимающие ткань его футболки, своими ладонями. Но Харрингтон его опять встряхнул. — Что за херня с тобой происходит?! — проорал он прямо в лицо и, оттолкнув Билли, зарылся руками в волосы, растёр лоб и покрасневшие щёки, и кончил тем, что замер и, отдышавшись, ткнул по направлению к Билли пальцем: — Если мне стоит сбавить обороты и отъебаться — так, блядь, и скажи! Харгроув откровенно заржал. Ну что за пиздец, боже… Заведённости у него хватило бы ещё на какую-нибудь херню: продолжить тираду, например, или ввязаться в драку, снова избив Харрингтона — он ведь смог бы, нутро просило ответить на удар — или смять его наконец, расквасить по стене, зажать рот, заткнуть, остановить этот бред. Но Билли продолжал метаться: глазами по лицу напротив и мыслью между всеми возможными вариантами — ему действительно нужен был перерыв. — Сука, — проскрежетал он сквозь зубы и стихающий собственный смех и вышел на улицу. Шёл ливень. Холодный и сильный. Упруго косым смазанным пунктиром вбивался в асфальт и дорожку через лужайку и шумел водой, ветками, облетавшими листьями, пульсом. Голова тяжелела под ним и остужалась, наливалась гулом и минутными воспоминаниями. Билли достал из джинсов примятую пачку сигарет, положил одну на губу, захлопал по карманам в поисках зажигалки и не нашёл. Вдобавок куртку в доме оставил. Придётся ещё и с этой мыслью стоять на пороге и скрести затылком ярко крашеное дерево. И без курева паршиво было, теперь так вообще расквашенная параша какая-то. Билли был просто озлобленным на весь мир придурком, тянувшим к себе себеподобных, морально увечных, обделённых, обворованных, оклеветанных, несправедливо выброшенных, и, если проще и без драматизма, то просто людей, живущих жизнь, как умеют, как научили родители, нахлобучив на лоб бейсболку и подтолкнув вперёд. Таких людей, как Харрингтон, похожих на самого Билли, но честнее и, по правде, всё-таки лучше. Ну, не стал бы он сам так осторожно открывать дверь собственного дома и выползать на порог, ведя плечами от зябкости. Стив вот стал, и прежде, чем выйти полностью и встать рядом, спросил: — Остыл? Стащив с губы сигарету, Билли вяло усмехнулся. Покрутил грустно, покатал между подушечек пальцев пожёванный фильтр. — Зажигалку забыл. — По-моему, от тебя до сих пор ещё прикурить можно, — Харрингтон шагнул на улицу, хрустко шаркнув по косяку упаковкой замороженных полуфабрикатов, и встал рядом, чуть позади, чтоб в поле зрения не мельтешить. Помолчал в дождь, нагоняя тоску и чувство вины, тащившее за руку отпихивающийся выводок извинений. — Робин… мы, на самом деле, зависаем иногда. Она таскает из проката кассеты, показывает мне «хорошее кино». Но она ещё домашку делает и подтягивает за деньги троих из средней школы. Она не говорит, но я прямо уверен — она думает, что я тупее их… — Прости. Билли выдохнул это тихо, чуть ли по-ублюдски не закашлялся, маскируя слово, но Харрингтон услышал, заткнул фонтан, успокаивающий на самом деле. Голос как журчание воды, такая фигня, знаете, Билли не поэт, конечно, но он… он читал, он много читал, много и часто думал, смотря на героев с высоты читателя, как, наверное, ангелы смотрели на Эдем, свесив крылья и ноги с облаков, где чуть выше нервно крутил кольца в бороде создатель, — так вот, думал, о том, что ходы все, все пути этих персонажей известны и переплетены, и нет ничего удивительного или тем более трагичного в том, что происходит на напечатанных листах. Ведь просто всё: да, есть сложности и выбор, но, считай, первые ведь пройдены все, а второй уже сделан, и даже не героем и не автором, придумавшим их, а всеми теми тысячами и миллионами людей до всех них, которые выстроили пласт морали и личного восприятия. В общем, у Билли были трудности, которые он полностью не видел со стороны дороги, по которой шёл, но у Билли был опыт всех его поколений и материк этических норм его времени, поэтому он решил, что умножать проблемы было бы верхом человеческой природы — глупостью то есть. Вот железно. — Забей. Я тебе врезал, так что считай — в расчёте, — Стив на этих словах шагнул ещё ближе, чуть ли не плечом притираясь, и протянул эту сраную обледеневшую пачку крабовых наггетсов. — Лёд надо? Железо явно оказалось сендастом. — Да иди ты… — Билли нервно сломал сигарету, почти раскрошил, бездумно сунул ошмётки в карман и поднял наконец на Стива взгляд, — со своим льдом. Всё равно бьёшь, как баба. В шуме ливня не было слышно, но Харгроув был уверен, — он сейчас пыхтит, как паровоз, и гулким эхом бьёт сердцем по грудине. Его почти трясло, от холода что ли: тут вон ноябрь, и ветер, и дождь вон, и край коробки из морозилки, и подмёрзшие пальцы Стива. А запястье горячее, с сумасшедшим пульсом, вставшими волосками. И предплечье открытое, тоже дрожащее, как и футболка на груди. Билли, честно, вторую руку туда положил, чтоб она так парусом не раздувалась, а Харрингтон, придурок, вдыхал в неё прерывисто воздух. Билли тоже человеческой природы. Билли был охуенно не уверен, в ушах шумела кровь, живот сводило — и всё равно, пока не задавило раскаянием, презрением, ещё чем похуже, поопаснее, в каком-то двинутом упреждении Билли скользнул правой рукой с предплечья Стива ему на шею и грубо рванул на себя. Впечатал в губы быстро, слепо прикусил какой-то жалкий уголок рта и тут же отпустил, поняв, что сделал. Не разверзлась геенна огненная под ногами, не грянул гром, как ожидалось — грохнулась упаковка полуфабрикатов, наверное, рассыпав по ногам брызги льдинок. Билли не видел, он вперился охуевшим взглядом в лицо Харрингтона напротив. У того — прикрытые глаза, приоткрытый рот, свободные руки, дёрнувшиеся, контрастом лёгшие на скулы и осторожно вернувшие в поцелуй. Билли не вынесло подчистую, не растворило, не размазало — он собрался весь, сжался в ком нервов и носящихся Роад Раннерами мыслей. Его целовал парень. Его лицо в руках держал парень. Осторожно, не зажимая, давая возможность отстраниться, но смысл-то в этом, когда по ту сторону блядский Харрингтон?! И срать, что губы были мягкие, что касались его рта воровато и сдержано; что руки начали опускаться, проскользив по челюсти и шее, разогнав мурашки, и совсем сжато клюнулся поцелуй в середину верхней губы — потому что Билли застыл, не способный ни ответить, ни заставить себя толкнуть от себя прочь. Только собирать эти образы, загребать жадными влюблёнными ручонками отпечатки дрожащих ресниц, насупленных бровей, решительных складок на лбу и внезапно раскрывшихся глаз. Потемневших, горящих, прожигающих и потерянных, пытающихся сфокусироваться на Билли и отражавшие зеркалами: «Я тоже, блядь, охуенно восторженно боюсь». Стив выдохнул, сильно и сокрушённо, так, что сдвинул и ком, и материк, и Билли. Похуй уже, ведь было же. Колко пробрало и окатило по всему телу и качнуло вперёд. Он нашёл поджатые губы Стива своими, прижался крепко, едва отклонился и мокро облизал сомкнутый рот. Харрингтон прерывисто засопел и нашёлся, обхватывая кончик языка, всасывая глубоко и жёстко, отпуская, тут же меняя на свой, проходясь им по верхней губе. Выходило мокро и заполошно. Теперь потяжелевшее дыхание обоих казалось оглушительным. И Билли поплыл. Он начал целовать глубоко, агрессивно, вгрызаясь в открывавшийся навстречу рот, стукаясь зубами и зализывая их языком; пропустил чужие пальцы и ладонь себе на талию, своей рукой впился в макушку, запутавшись в волосах Харрингтона и больно, до шипения сжав их в кулак. Стив на это укусил, оттянул нижнюю губу, накрыл её своими и обцеловал всю до уголков, рвано и слюняво съехав на щёку. Билли мотнул головой следом — он хотел вернуть этот рот, влажность и тепло, ставшие вдруг волнами раскатываться по груди, плечам и бёдрам. Безопасное ощущение стабильной занятости делом. Потому что вот за предупреждающе вжавшейся в бок рукой Стива, за уходящими от продолжения губами наступала паника, ответственность, оправдания. Билли не хотел этого дерьма, он хотел мять Харрингтона пальцами и губами, вжиматься в грудь и рот, чувствовать его под собой… — Пойдём в дом, — окатило страшнее, чем то, что Харрингтон отстранился, чтоб это выдохнуть ему в губы. Это, блядь, пугало так, что трезвило сильнее концентрированного лимонного сока. Билли дёрнулся, рыпнулся в сторону, только бы уйти от близости, против которой у него не было ничего, от руки на талии, которая его не пускала. Которая успокаивающе огладила и сжала ткань футболки. — Билли. Мы на улице. Мы просто зайдём внутрь. Верно. В этом… была логика. И уверенное спокойствие Харрингтона, с которым он убеждающе проговорил это и отступил, и шагнул в дверной проём, лупящий по глазам слишком ярким светом. Билли втащило следом и уволокло на кухню, где Стив уже откупоривал джин и разливал его по чашкам. — Серьёзно? — усмешка выдавилась с трудом, возвращая в реальный омерзительный мир, передаривая обратно желчь и желание защищаться: — Решил споить меня? Сыпанул чего-нибудь? Харрингтон застыл с протянутым Билли джином, закатил глаза, на полном серьёзе поменял чашки, подсовывая свою и отпивая из той, что изначально предназначалась Харгроуву. Отпил до дна все на четыре пальца, сморщился и недовольно просипел: — Как угодно, — и после молча развернулся, стукнул фарфор о раковину, и, скрестив на груди руки, выдал Билли: — Если тебе нужно место, можешь остаться. Я не буду… лезть. Постельное бельё в кладовке, последняя дверь по коридору. Диван или гостевая комната. Если уйдёшь, просто выверни замок сначала и хлопни дверью. Я у себя. Холодильник в твоём распоряжении. На последних предложениях Стив расцепил предплечья, потёр лоб пальцами. Он выглядел противоречиво: по лицу, ушам, шее, той части груди, что было видно из ворота футболки, расцветал румянец, движения тела были резкие, дёрганные, глаза бегали по предметам и Билли, губы краснели и припухали, и тут же голос и мимика такая уставшая, заебавшаяся и замученная неизвестностью. Харгроув, наверное, так же выглядел. Точь-в-точь. Стив ушёл, громко протопав по лестнице наверх, и оставив Билли внизу куковать, размышлять о всех тех моментах, когда его жизнь в очередной раз совершила виток по спирали к полному пиздецу. Нудно шумели электроприборы, стихия и далёкие остатки обычной ночной улицы, затылок грели лампы в минималистичных плафонах, в нос бил испаряющийся спиртом джин. Хотелось обдёргать все розетки, наглухо заколотить двери и окна, выключить, выпить — чтоб не мешало мусолить единственно логичное решение. Всё-таки хороший момент, чтобы уйти, вовремя остановиться, поставить галочку в списке сделанных вещей, которые лучше было бы не делать, и свалить с концами. Билли и взял куртку, обулся, вышел в дождь, задел ногой коробку долбанных крабовых наггетсов. Отпустил ручку входной двери, из-за которой сухим песком просыпался свет. Только повод. Просто невежливо оставлять иллюминацию — не сраное Рождество. Он вернулся, только чтобы сунуть подтаявшие полуфабрикаты в забитую до верха морозилку, похоронив их под тяжёлой крышкой, чтобы выхлебать свою чашку и компанией к стивовой поставить в раковину, чтоб пройтись по первому этажу, облапав все клавиши выключателей и вернуть дому ночь, чтоб нервно тряхнуть курткой на плечах, вспоминая, что там мямлил Харрингтон про технологию запора замка, и закрыть чёртову дверь. И вздохнуть. И обернуться, убедиться, что лестница издевательски пялится провалами между ступеней. Билли не думал о том, что в темноте было больше интимности, какой-то пресловутой романтики и прочей тупой мишуры, темнота расслабляла на биологическом уровне и снимала ощущение ответственности. Вот и всё, вот и весь сраный фокус. Выключи свет — включится тьма, отсутствие, простота — и формы, и мысли. Так это было, так он оказался в коридоре на втором этаже. Он уже мог различать очертания ступеней, он всматривался в них, чтобы не оступиться и не слететь вниз, он контролировал шаги, и всё равно весь путь вылетел к дьяволу из памяти, когда в конце ряда дверей на него глянули чёрные окна. Наверняка, днём коридор был здесь светлый и педантично-радостный, и затапливал нахер ковры солнечными зайчиками из стёкол, но сейчас сквозь них голубым маревом просеивалась подсветка бассейна и мерцание фонаря, и это нихрена не добавляло чувства безопасности — потому что про уверенность Билли сейчас вообще не думал. Единственное, что хоть немного сглаживало — в темноте клетка, располосовавшая обои в комнате Стива, не так сильно бросалась в глаза. На этом всё, остальное — сплошная беспросветность. Харгроув прислонился плечом к косяку двери стивовой спальни со стороны коридора — пялиться из темноты на Харрингтона, да даже на его комнату было в меньшей степени жутко и в большей просто долбануто, поэтому Билли пытался рассмотреть среди тёмных фигур и провалов маленького напуганного мальчишку. В Хэллоуин он уржался с этих фотографий, развешанных в рамах вдоль стены на манер картинной галереи, а теперь их хотелось снять или завесить. Они ж тыкали, наверное, Харрингтона лицом минимум каждое утро в эту постановку, придуманную кинохронику, в которой только этот мальчишка забыл свою роль и позорно разрыдался. Стиви-бой. Хорошенький мальчишка из плохонькой, но респектабельной семьи. Заперт в своей башне под названием Хоукинс. Рапунцель. «Он парень, Билли, а из тебя только оруженосец и выйдет», — усмехнулся, найдя взглядом на портрете десятилетки Харрингтона очертание длинных нестриженных волос. — Думал, ты свалил, — Билли вздрогнул, громко вздохнув ругательство. — Слышал, как дверь закрылась. Голос у Стива был вообще не сонный — видимо, он всё это время коптил здесь взглядом потолок. — Не спишь, — констатировал Харгроув и заставил себя выйти в дверной проход — Харрингтон угадывался распластанной морской звездой, занимал конечностями всю кровать, как можно большую площадь, заземлялся. Билли видел его подбородок и угол нижней челюсти. Он не успел узнать, будет ли ему щекотно или он только ещё глубже задышит, если поцеловать, вгрызться в горло, провести по нему носом. — Не могу уснуть. — Можно я зайду? Харрингтон выдохнул тяжело и прерывисто. — Да. Охренеть. Это было в голове, пока Билли всем телом глотал сжимающееся пространство между дверью и кроватью в углу. Блядь. Сука. Да. Это билось изнутри о лоб и виски, когда он заметил, как Харрингтон приподнялся, упираясь на локти. Пиздец, ведь поздно уже заднюю давать… Да, пожалуйста! Это последним вынеслось из черепа в выдохе в самые губы в тот момент, когда Билли упёрся коленом в матрац, своим лбом в лоб Стива, и был утянут вцепившимися в шею и плечо руками на постель. Больше мыслей не было. Куда больше увлекали заполошное дыхание из широко раскрытого рта и однозначное расположение в пространстве над телом Стива. Тот явно почистил зубы. На свой кисливший спиртом привкус Билли было глубоко насрать — он пытался не задеть на Харрингтоне ничего стратегически важного, пока пристраивался на его бёдрах, шаря в пространстве рукой в поисках опоры и мокро вгрызаясь в губы. Он пёр как чёртов фургон, гружёный лесом, на полной скорости и игнорировал все колдобины на пути: и то, что Стив прихуевши ёрзал под ним, потерянно дёргая головой, и то, что вести тот пытался привычно для себя в такой ситуации, и то, что путался в собственных конечностях, пытаясь отыскать место на Билли для своих ладоней и пальцев. Стив намертво упёрся в непрошибаемый нажим Харгроува, у которого под кожей кипела преисподняя и готовность явить её миру: либо разочарованной злостью, либо… Так, как получалось теперь, потому что Харрингтон отступился, потому что он был умницей, хорошим мальчиком и просто откинулся на спину, за голову утянув Билли на себя и позволив себе оплывать пережжённым огарком. В итоге Стив оказался зажат на подушке и неразложенной кровати охуенно горячим и массивным Харгроувом, которому в каком-то трепетно-защитном жесте в грудь упирались ладони, который краем оставшегося сознания пытался не выдрать Харрингтону патлы, нависая над его головой и держась на предплечьях по обеим сторонам от лица. Который вскипел до того, что дважды довольно ощутимо толкнулся тазом в пах Стива, устроившись между его разведённых ног. Который, видимо сам не заметив этого, в тот же момент сполз губами к услужливо задравшемуся подбородку и начал вылизывать напряжённые мышцы шеи. Стив вздрогнул под Билли, тихо и коротко простонал и вытянул согнутые руки, отцепляя от себя Харгроува. Но тот жадно потянулся обратно. — Билли, — собственное имя вскользь мазнуло по уху, — стой. Успокойся, — в грудь однозначно упёрся кулак, и Харгроув наконец отстал, замер, открыл глаза. Харрингтон маячил перед глазами загнанным задыхающимся лицом, наверняка — в темноте не очень было видно — красным, и распухшими, как после хорошего удара, губами. Дышал глубоко и часто, явно пытаясь прийти в себя. Дрожащей рукой поправил чёлку, убирая из глаз волосы. Можно же теперь? Билли дождался, когда стивова ладонь шлёпнется на смявшееся одеяло, и сам зарылся пальцами левой руки в это очаровательное гнездо. Прочесал, игнорируя приоткрытый рот и тяжко вздымающуюся грудь, сжал, властно потянул, вынуждая запрокинуть голову, вернуть доступ к шее. Он хотел снова услышать, как Харрингтон стонет. Очень, до ухнувшего в пах электрического кома. — Мы с тобой в одном положении, — прошептал Харрингтон, закатывая глаза и дёргая кадыком под губами Билли. — Нихуя, — Харгроув осклабился, меняя движение рта на потирание носом вниз по шее, на укус в трапецию. — Я сверху. Это было важно. Контроль и сила. Так было спокойнее и привычнее, так было не страшно по-бабски сидеть на бёдрах, хотя обычно это были бёдра Харгроува, целовать слишком мускулистую шею, кадык, мать его, чувствовать отсутствие сисек и, наоборот, присутствие слишком вместительных в конкретном месте домашних штанов. Так Билли мог в любой момент встать и свалить или придавить к постели. Понятия, на которых он бегло говорил. И если кого-то не устраивает его словарный запас, пусть идёт нахер читать дальше свои женские романы. — Да-да. Сверху, — Стив усмехнулся, осторожно, как на пакет попкорна на сковородке, положил на талию Харгроува обе ладони, вяло двинул тазом. — Тяжёлый, пиздец. Выдохнул, крякнув от притворных усилий, с которыми удерживал Билли на себе, вывернул голову и уставился на лицо напротив, выжидающе задрал брови. Ещё бы и попросил вежливо, если б Билли не приподнялся. Нервно начинала окутывать неловкость паузы. Харрингтон, распластанный по кровати, чувствовал себя вполне неплохо и молча пялился. Билли сжал челюсти. Он не понимал, чего от него ждали. Свалить совсем? Или…? Что? Зачем он подняться попросил? Он не так считал жесты? Боже, как в первый раз — нихуя неясно, стрёмно и настойчивое ощущение, что делаешь что-то, если не всё, не так. Стив вот его чувствовал, не пойми как, но смотрел прямо в мысли, будто башка у Билли стеклянная была, а мыслительный процесс транслировался попсовыми клипами с MTV. Харрингтон опустил взгляд на свои руки, огладил ими бока, большими пальцами съехав ближе к ширинке джинсов. И поднял глаза и поднялся сам, поёрзав и усевшись на кровати, оказавшись с Билли почти на одном уровне, уперевшись грудью чуть выше живота. Потянулся за поцелуем. Харгроув склонился, снова уткнулся носом в щёку, нажал на чужие губы своими — ответил. Теперь шли медленнее, вдумчиво двигали ртами, размеренно сопели и чмокали. Билли сумел пристроить руки: левую ладонь уложил на вороте футболки на спине Стива, правую — поверх его кисти, погладив и скользнув чуть вверх по запястью. Вышло пиздецки интимно на взгляд Харгроува, так, что желанием окатило с головы до ног, особенно гулко отдавшись в пах. Тело на автомате откликнулось, качнулось на чужих бёдрах и попыталось войти в ритм. Харрингтон долго выдохнул и приглашающе открыл шею. Постанывал он… вымученно, будто еле сдерживаясь, совершенно бесподобно. Билли тащился, напрягал бёдра, елозя и слегка притираясь, увлекался, и слишком поздно заметил, как Стив согнул ноги, скатив его ещё ближе к себе, как пальцами забрался под полы футболки и облапывал уже наголо. Надо было возвращать контроль, надо было опережать, обнажать, обезоруживать первым. Тем более, что просто по-человечески хотелось неодетой кожи. Билли нажал на губы Стива, глубже вдавливаясь поцелуем, наседая и ловя скулами его ладони, которыми Харрингтон предсказуемо пытался ослабить давление. Харгроув тут же спустился руками вниз и задрал чужую футболку до груди, обеими ладонями прошарпав по прессу и маленьким ореолам сосков. Плоско. Брил. Билли не сдержал улыбку, расплылся и едва не задохнулся, когда Харрингтон выпалил: «Снимай». Но сделал всё равно по-своему: стянул, конечно, с плеч и головы, но на предплечьях скрутил тканью вытянутые руки, зафиксировал в воздухе, растянул оскал, когда Стив непонимающе попытался выпутаться. Не учёл только, что поведёт от этого ещё сильнее — невозражающий покладистый Стиви-бой, ждущий следующего хода, жгущий на расстоянии дюймов чёрным взглядом из-под ресниц. Всё. Похуй. Не за тем ли остался?.. Выпустив футболку, Харгроув толкнул Стива и навалился сверху, под шипение и грохот пульса упал ртом на ключицы и плечи, вернулся к губам. Начинало пахнуть слюной и возбуждением. Харрингтон выпутался из футболки, выкинул её во тьму, красиво изогнувшись в пояснице, и толкнулся бёдрами вверх. Пришлось сдаться, лечь, грубо притереться ширинкой к паху, и тут же сдуться, когда чужие ладони опустились на зад и сжали ягодицы. — Не трогай, — прозвучало чересчур агрессивно, но, сука… Билли пиздецки волновала сохранность его задницы, так что любой намёк… Додумать он не успел — Харрингтон был с ним отходчив, и уже сдирал с головы его футболку. И застыл. Уставился. Как будто в первый раз увидел. Одной рукой придерживая за бок, второй скользнул по круглым шрамам на торсе. И длинно на выдохе застонал, широко проводя ладонью, задевая чувствительный сосок. — Чтоб меня, — прозвучало сбивающе с толку восхищённо и горячечно по самой коже и затихло поцелуями по телу. Стив словно упивался, проходясь губами по груди, обходя шрамы, вылизывая под ключицами, между и под мышцами, втягивая, обсасывая, обдувая соски. Билли только матерился под нос и откровенно не стесняясь тёрся упиравшимся в ширинку членом о живот Харрингтона. Тот наконец заметил, не отрываясь от лобзания уже зубчатых мышц, накрыл ладонью пах, сжал, на пробу пару раз провёл вверх-вниз. Билли прикусил губу и замычал, но возражать не стал. Настолько не стал, что сунулся в пальцы. И ещё. И опять, пока Стив не принялся наминать его член. Резко стало тесно и неудобно. Узкие джинсы были плохой идеей. Оторвавшись от Харрингтона, Билли завозился с болтами и ширинкой, предупреждающе глянул на Стива, дёрнувшегося руками в его сторону, тут же остановившего порыв, откинувшегося обратно на подушку и сжавшего рукой бугор на своих штанах. Билли, стоя на коленях между ног Стива с расстёгнутой ширинкой, подцепил пальцами шлёвки, задумался на мгновенье… Сначала Харрингтон. Сначала прочь от стояка была отброшена рука, потом грубо в два рывка сдёрнуты штаны и к белеющей полоске резинки потянулись пальцы. Билли ведь уже сказал себе всё. И до сих пор уговаривал. Давай. Пальцы не справились. Пальцы предали, хлопнули резинкой трусов по ляжкам Стива, когда тот приподнял таз, то ли помогая в раздевании, то ли трахая воздух, когда ему на живот в тот же момент шлёпнулся член. Харрингтон заполошно рвал дыханием лёгкие, гнул ноги и елозил стопами по одеялу, весь был сплошное возбуждение, если не обращать внимание на лицо — смотрел он до дрожи осознанно, читал и выжидал. А Билли не мог пошевелиться. Он просто, блядь, не мог пересилить, перешагнуть порог. Одно дело смотреть на члены в раздевалке, в учебнике биологии, другое — знать, что член есть у того, кого он здесь обсасывал уже минут пятнадцать, и, сука, совершенно иной уровень видеть перед собой огромный возбуждённый член. Охуеть. — Прекрати пялиться. У тебя в штанах такой же, — чётко проговорил Стив, сводя колени вместе, скрываясь, даже не пытаясь прикоснуться. Потому что Билли бы сейчас рыпнулся прочь, или руку откинул, или, не дай боже, врезал бы и сбежал к чертям. Ага, блядь. Такой же. Анатомически, да. Но, дьявол… что вообще с этим делать? В душе под лобковыми волосами он смотрелся нормальным, знаете, среднего размера, может, чуть больше, Билли не присматривался, он вообще тогда был занят унижением — латентным флиртом, в общем. Как оказалось. А здесь… Господи, малышке Нэнси пришлось иметь с этим дело. Хотя эмпатическая чуткость, наверное, потому и прижилась в Стиве… — Билли, — тихий голос вернул комнату, тяжело пульсирующий собственный стояк, ещё пока тонкий запах предэякулята и пота, обнажённого Харрингтона перед ним. Билли чуть не выпалил: «Я не могу», но Стив перебил, потёрся затылком о наволочку, посмотрел в окно, задрав подбородок, глянул на Харгроува, мотнул головой влево: — Пойдёшь? Вся эта мимика, все лишние движения сбивали с толку, с нагнетённого упорства, понижали градус. И показывали сданные позиции. Навёрстывать бы, а Билли сопли развёл. Не в кулак, так в обхват пальцев точно как-нибудь ляжет. Но сперва лёг сам Билли. Куда приглашали, вытянулся вдоль края кровати, завалившись на локоть и притянув за шею Стива. Раздувать начало вновь. Харрингтон сразу же перевернулся на бок, тоже вцепился, в плечо только, тоже привлёк к себе, уровнял друг с другом. И Билли понял, что умотался, заебался с порывами к Стиву, с расхлябанно потёкшей жизнью, и искренне, теперь вот точно, забил болт. Руки тут же поползли по лопаткам, по перекатывавшимся плотно сбитым мышцам, по изгибу спины, зашарили по плечам, по бокам, стекли на ягодицы и подтащили вплотную — Харрингтон только расплылся в улыбке в поцелуй и едва успел приподнять ногу, въехав ей на бедро Билли. Всё стало хорошо, просто отлично. Возбуждение омыло, полилось по груди, где навстречу бился пульс Стива, по животу вниз, куда в тесноту пролезла чужая рука, огладила кожу над трусами, влезла под молнию, приспустила джинсы, по члену, который Харрингтон вытащил наружу и начал медленно дрочить, смазывая с головки на ствол смазку, и ударило в поджавшиеся яйца. Из Харгроува выбило весь воздух, он расцепил губы, задышал, застонал беззвучно в рот Стива, с трудом вспомнил о взаимности. Задница под пальцами была хороша, уже и твёрже женской, но убирать с неё ладонь было жаль, хотя вторая и продолжала наглаживать ямочку на пояснице. На этом конечности переплелись окончательно. Ноги спутались, пазлами войдя друг под другом (джинсы были охуеть какими лишними), рукам было попросту тесно между притёртыми телами. Так что Билли, опустив голову, пришлось сначала двинуть от себя Харрингтона, снова прикипеть взглядом к его забытому (как же) члену, и, только спустя протяжённое по всей своей длине плотное движение руки Стива, он опустил ладонь на текущую головку. Билли попробовал, осторожно, насколько позволяло поехавшее сознание и сбившийся ритм на собственном члене. Под кистью — жар, вены, дрожь, твёрдость, до самого основания, где чужая мошонка и другие ощущения. — Бля-я-ядь, — простонал Стив, убрав руку, вцепившись в тазовые кости и толкнувшись в едва сошедшиеся пальцы Билли. — Быстрее. — Руку верни, — Харгроув шипел, закусывал губу и упирался лбом в ключицу Стива, большим пальцем проходясь по уретре и собирая вязкую каплю. На двоих нагревшегося, разряженного, наэлектризованного воздуха катастрофически стало мало, дышать было сложно и горячо до жжения в лёгких. Звуки плыли, смешивались во что-то надсадное, хлюпающее и хрипящее, но иногда по перепонкам размазывало чей-то сорванный стон, цепляющий следующий. Пальцы сжимали твёрдо, накрывали головку, переминали яйца, — Билли тащился, расхристывался по постели, вбиваясь в кулак Стива до сведённых мышц. Вывалился в оргазм неохотной волной, выплеснулся весь до основания, на одной ноте мыча в потное плечо. А то всё ещё подрагивало, мелко и накопительно. Харрингтон пульсировал, вывернув голову и широко качая тазом. Харгроув ведь тоже был неплох. Он, плавая ещё в пространстве, вырвался из мешающей хватки на члене, придавил Стива правым предплечьем, начал выцеловывать шею, ускорив уставшую уже руку, поднялся по мышцам к челюсти, укусил за мочку уха, за подбородок, за нижнюю губу, которую сразу же лизнул и примял своим ртом. Харрингтон кончил громко, на одно яркое мгновенье вырвал Билли из методичного вкусного поцелуя и наваливавшейся сонливости, вцепившись руками в бока и горячо обрызгав живот и грудь. Долго потом заполошно дышал в лоб, носом зарывшись в мокрые кудри. Кажется, пододеяльником пытался стереть сперму. Билли не был уверен. Он проваливался в сон. *** Понедельник после Хеллоуина. Стив застыл посреди магазина у стеллажа с ромкомами, зажав предплечьем пять кассет, которые должен был расставить на полки, и поглаживал пальцем свободной руки коробку «Всплеска». Он не видел ни названия фильма, который бездумно подвергался петтингу, ни Робин, которая из-за кассы скучающе пускала пузыри из жвачки в его сторону. Он вообще вперялся куда-то в неопределённость, внутрь себя, сказал бы кто-то, но Харрингтон просто игнорировал информацию от зрительных нервов, прокручивая в голове разговор с Билли у бассейна. И тот странный момент затишья, огромной паузы на весь мир, как тогда ему показалось, их остановка перед тем, как Билли попросил пива. Стив был накурен и наговорил какой-то откровенной херни, но в этом-то и была суть, в том, что было о чём откровенничать. Карты вскрылись, звёзды сошлись, — Харрингтон осознал, что уже второй раз входил в это болото, только теперь у него не было ни спасательных тросов, ни страховки на жизнь, ни плана позорной гибели. — Охренеть, — протянул он. — Эй. Стив, — позвала Робин, голодной чайкой взметнув голову. Она была неплоха в его литературе, хотя краткое содержание всегда было выбито на морде — просто трудно потеряться в паре однозначных фраз. — Что с тобой? У тебя там не передоз? — Пф, нет. Нет, я просто… — совпадение. Всего лишь совпадение, Робин не умеет читать мысли. В любом случае она слишком умна, чтобы, умея, соваться ему в голову. Стив хотел в это верить. — Размышляю. Расставив кассеты, он подошёл к кассе за следующей стопкой. После Хеллоуина возвращали ужасы и романтические фильмы — веселье и секс, вот о чём были теперь праздники. Это только у них вышел самайновский разговор об умерших душах. Впервые на памяти Стива. И тоже в первый раз он так говорил с Харгроувом. — Робин. А когда ты поняла, что ты… — он начал громко, так, что сам поморщился, и стих, постепенно, совсем призаткнувшись в попытках подобрать нейтральные слова, — ну, что тебе нравятся девушки. Бакли, насупив брови, неопределённо скосилась на Харрингтона — это был третий или четвёртый такой вопрос, касательно её… предпочтений и всех вытекающих, но не напрягаться всякий раз делом было непривычным. Затылок всё ещё горел от косых взглядов и слюнявых шариков из корпуса ручки. — Классе в восьмом, — выговорила после паузы и ничего бы не заметила, если б не мелкий шрифт в мимике: «Спрашиваю для друга, просто интересно, рядом стою, это от тебя вообще пахнет, отстань». — Стив? — Он буквально видел, как до неё доходило. — Ты же не?.. — Ох, блядь, как же тупо получилось. — О. Боже. Мой. Это Билли, да? Это чёртов Билли Харгроув? Господи, Стив. Харрингтон выдавил вымученный стон, перешедший в мычание и нечто невнятное, задушенное опущенным на сложенные на кассе руки лицом. Её отец охотник что ли? Почему она с первой попытки оленю в глаз сразу лупит? Да так, что стыдно ещё и самому рогатому — ложово спрятался в ельник. От практически признания неловко не было. По крайней мере они теперь на равных смотрели на прогнившие в азоте и торфе мостки. Гейская Амазонка какая-то. — Я охренеть как проебался, да? — Стив промычал в стол, не поднимая головы. — Ох, Стив, — в плечо осторожно и нелепо ткнулась ладонь, потрепала. — Эй, ты в порядке? Харрингтон вздохнул и выпрямился. Похрен. Ведь не поделаешь ничего с этим. Будет страдать теперь, видимо, за все грехи, за каждую брошенную и отшитую девушку до Нэнс и за незаинтересованность в её чувствах — слишком просто те доставались ему, он привык не париться. Теперь чёрный котёл смотрел отражением прямо в душу, воскрешая мертвецов, о которых он старался забыть, и даже винить волшебную свинку Макс, устроившую их первую встречу после всего дерьма, не было смысла. Свершилось, как говорится. Хьюстон, у нас охуеть какие проблемы. — Ага. Да, я буду. Я просто… Мне просто охрененно везёт. Стоило проверять баллоны с воздухом, чтоб те не взрывались внезапной гипервентиляцией при виде Харгроува.