Голод двух зверей Сивиллы

Услышав урчание чужого желудка, Когами удивлённо повернулся и слегка нахмурился, обдумывая их положение. Они оба ослаблены погоней и сражением, Макишима ещё и ранен, а вдобавок голоден, что явно не поспособствует его быстрому восстановлению. Путь им предстоял не близкий, и вариантов найти где-нибудь еду Когами не видел. Он и сам съел только один сэндвич с ветчиной на завтрак и выпил чашку чёрного кофе, но это всё равно было лучше, чем ничего. «Теперь понятно, почему он так быстро отключился тогда», - решил Когами, вспомнив недавнее происшествие после спуска в туннель. Он внимательно наблюдал за тем, как Макишима промывает себе рану, как алые разводы медленно расходятся по воде, когда организм Макишимы снова настойчиво заявил о своей потребности. «Чёрт, так он может совсем обессилеть, как я его дотащу тогда?» - эта мысль промелькнула и тут же сменилась другой - нельзя оставлять такую рану без перевязки, иначе Макишима умрёт от сепсиса раньше, чем Когами успеет отомстить ему за Сасаяму. - Рану надо перевязать, - он произнёс это неохотно, словно против воли, ему неприятно было признавать, что если он хочет реванша, то сначала придётся позаботиться о том, чтобы его заклятый враг восстановил свои силы. Когами потянулся к лежащей на камне рубашке Макишимы, уже мокрой после того, как он споласкивал её в ручье, и, не церемонясь, с силой разорвал её, отрывая полоску ткани шириной чуть больше ладони. А потом он подумал о том, что мокрая ткань не даст ране подсохнуть и заняться, повязка все-таки должна быть сухой. - Дай, я сам, ты сейчас даже рану промыть толком не способен, - процедил Когами раздражённо и, ещё раз смочив вырванный лоскут ткани в воде, принялся с неожиданной аккуратностью, почти деликатностью протирать рану. - Ненавижу тебя, - эти слова вырвались у него непроизвольно, он даже не успел понять, как произнёс это. Хотя ему было плевать. - Я никогда не бывал в «Ривер-дэнтэ», но от хорошего стейка бы сейчас тоже не отказался, - вдруг зачем-то признался Когами. - Только, похоже, нам это пока не светит, по крайней мере не раньше, чем мы доберёмся до временного убежища. Закончив промывать рану, Когами снял с себя лёгкую куртку, пиджак, а потом быстро расстегнул и снял рубашку. - Повязка должна быть сухой, - объяснил он, прежде чем проделал со своей одеждой ровно то же, что всего несколько минут назад сделал с рубашкой Макишимы. Куртку можно будет потом надеть на голое тело, и даже заметно ничего не будет, если не приглядываться. - Подними руки, я перевяжу тебя, - Шинья скомандовал тоном, не терпящим возражений. Он видел, как Макишима держится за живот, и понимал, что тот страдает от боли не только из-за ранения, но, как ни странно, это не приносило ему никакого морального удовлетворения и вовсе не радовало. Было бы странно гордиться или радоваться тому, что заморил врага голодом, это какой-то особенно извращенный способ мести, Когами он совсем не подходил. - Думаю, если выпить больше воды, желудок наполнится, и это на какое-то время заглушит голод, - предположил Шинья. - Хотя, если ты выпьешь много, тебе тяжело будет идти, - а потом глянул на него и добавил с видимой досадой, - хотя сейчас ты всё равно не сможешь идти сам. В его голосе не было злости, только усталось и разочарование - не в Макишиме, а, скорее, в том, как сложилась ситуация, и в собственных поступках - ему казалось, что он пошёл на поводу у навязанных ему идеалов «справедливости и гуманизма» и решил спасти преступника и убийцу, который вовсе этого не заслуживает, но повернуть назад уже нельзя, слишком поздно, и теперь они «в одной лодке». По крайней мере, на какое-то время. - «Преступление и наказание» - я никогда не любил эту книгу. - Они всегда понимали друг-друга без слов; губы Макишимы зашевелились, когда он с волнением отводил взгляд от Когами, который подчинял его тело себе, принуждая опускать и поднимать конечности, чтобы быть перевязанным. Шого с подозрением и трепетом видел, как Шинья прикасается к нему. В нём рождалось что-то новое. Он всегда был влюблён в тёмную сторону человечества - должно быть, потому что она сокрыта. Но сейчас перед ним воскресало что-то удивительное - вынужденный раб закона, который нашёл в себе силы противостоять самому себе. Разве это не очаровательно? Макишима заворожено наблюдал за его движениями и ловил себя на том, что старается не издавать хрипов, когда чужие пальцы прикасаются к коже. - «Телесность и есть я, а мои желания и страхи - приносят мне страдания». Ты согласен с этим выражением, Когами? Мужчина, который омывал его и туго перевязывал тканью собственной одежды, которую принёс в жертву ему, размышлял над тем, как помочь с невыносимой болью, которую он сейчас испытывал. Если удрать от «Сивиллы» значит попасть в руки Когами - это казалось... живее и человечнее. Спазм, срывающий все покровы оставшихся масок на лице, вынудил Макишиму с болью посмотреть ему в лицо. Прикасаются ли влюблённые так, как это делал Шинья? Извивающееся, словно торнадо, бурление внутри него оставляло один шаг. Шого вырвался из хватки Когами, как он делал всегда, на этот раз «уход» выглядел туманно - разыскиваемый вяло опустился к единственному спасению от боли - протекающему у ног ручью - и принялся пить, поддавшись соблазну, заглатывая воду, каждый раз прикрывая глаза, когда он подносил ладонь к губам. Это было похоже на поцелуй с самой жизнью. Его наполняли силы минералов, он дышал свободнее, когда внутрь лилась бодрящая и такая успокаивающая жидкость, немного утихомиривавшая среднюю часть его тела. Шого остановил свой танец с «жизнью» и отклонился от холода воды, оказавшись спиной к рёбрам Когами, мышцы его живота выдались вперёд под тяжестью плескавшейся в нём жидкости. Он дышал, довольный, а его глаза искрились чистым юношеским светом. - Я последовал твоему совету, - Шинья посмотрел на того, кто его перевязал, словно на старшеклассника, с которым они учились в одной школе. Теперь он - ответственный за жизнь Макишимы? Это так странно - он прикоснулся к собственной груди - что-то значимое появилось, но Шинья не мог уловить, что-то знакомое и приятное. Воины иногда целуют своих спасителей. Макишима смотрел в решительнее глаза Когами. Он мотнул головой и приблизил свои губы к его, дотронувшись высохшей кожей опасно близко до губ Шиньи. - Я выражаю тебе благодарность, Когами Шинья... «Моя телесность и есть я, а мои желания и страхи приносят мне страдания. Ты согласен с этим, Когами?» - спросил Макишима, пока Когами перевязывал его лоскутом, вырванным из собственной рубашки. Макишиме, очевидно, было очень важно узнать, что думает по этому поводу его противник (и невольный союзник). Когами мог бы и не отвечать, проще было бы отмолчаться, но он почему-то ответил. - Моя телесность - это всего лишь одно из моих проявлений. Я бы не ассоциировал себя с телом - скорее, с сознанием. «А мои желания и страхи приносят мне страдания...» Особенно желания, но Когами предпочитал об этом не думать. Он смотрел, как Макишима пьёт, и ненавидел его в этот момент всем сердцем, всеми фибрами души, яростно и страстно. Он желал только одного в этот момент - мести, и просто смерти врага ему было бы мало, он не удовлетворился бы одной лишь смертью - он хотел, чтобы Макишима мучился и страдал также, как страдал перед смертью Сасаяма Мицуру. Но что он мог сделать такого, какой способ убийства выбрать, чтобы смерть была медленной и мучительной? Когами с удивлением поймал себя на том, что думает уже не о справедливости, не о честном сражении, а о жестокой и бескомпромиссной мести и даже не испытывает по этому поводу ни малейших угрызений совести. Макишима оторвался от воды и облокотился на него спиной, и Когами едва сдержал себя, чтобы не сжать пальцами его тонкую изящную шею. Нет, так нельзя, это не то, чего он на самом деле хочет, он же не маньяк какой-то, чтобы душить врага. Он непременно придумает что-то более... благородное? Или изощрённое? Когами и сам не мог понять, на каком варианте хотел бы остановиться. А потом Макишима сделал то, чего Шинья никак не мог от него ожидать. Его губы были сухими даже после того, как он пил воду, кожа на них немного обветрилась, и прикосновение ощущалось почти жестким, но все равно в нём угадывалась какая-то неправильная, запретная нежность, и Когами не мог понять, чего в этом прикосновении больше - благодарности за спасение или насмешки над вынужденной капитуляцией Когами. Ему стоило бы хорошенько вмазать Макишиме за такую провокацию, но он был так изумлён, что не смог даже сдвинуться с места - этот "поцелуй" застал его врасплох и совершенно огорошил, так что Когами только молча смотрел на Макишиму широко раскрытыми глазами несколько долгих секунд. В тишине, окутавшей их, было слышно лишь журчание воды и тихое учащеннное дыхание Шиньи, пытавшегося справиться с нахлынувшими на него эмоциями. Ярость смешивалсь с недоумением, и это сводило с ума. Он изо всех сил пытался не думать и не замечать, как на этот поцелуй реагирует его тело, но не замечать было трудно. - Ты с ума сошёл? - наконец, выпалил он, глядя прямо в глаза своему врагу.