полусолнце

– а вот представь себе, – шепотом говорит донхек, – возненавидеть кого-то настолько сильно, чтобы и вправду начать писать о нем стихи. – зачем мне писать стихи о том, кого я ненавижу? – лунный свет из окна скользит по искаженному непониманием маркову лицу. им обоим сегодня не спится. донхек настолько привык быть прикованным к этой грязной кровати, измятому постельному белью, к этому маленькому клочку комнаты, из которой нет никакого выхода. но донхек как будто уже и к этой безвыходности (привыкает?) – ненависть – это тоже любовь, – его голос непроизвольно становится еще тише. он украдкой смотрит на марка, неизменно сидящего в своем драном кресле. – я бы сказал, самая сильная и неопровержимая ее форма. – стихи – не мое, – просто обрывает марк. – а ты пробовал? марк шумно вздыхает, нервно постукивая ногой в тяжелом ботинке по пыльному паркету, и поднимает на донхека раздраженный взгляд. – нет. нет, не пробовал и не хочу, – он отворачивается и поднимает лицо к потолку, будто кто-то свыше способен ответить на его вопрос: – почему же ты такой пиздливый? мало того, что живучий, как таракан, еще и пиздишь, будто бессмертный. – ты с богом разговариваешь? – уточняет донхек. в него летит (невесть какой по счету) марков уничтожающий взгляд. / именно в момент, когда донхек начинает казаться марку надоедливо живучим, его и подкашивает. внезапно, резко, марк даже на мгновение думает, будто донхек, эта хитрая рыжеволосая лиса, решил устроить спектакль и притворно потерять сознание, чтобы позже внаглую сбежать, но когда джису вслух припоминает, что он третьи сутки не ел и не пил и даже не смел об этом попросить, для марка все становится на свои места. и внезапно накатывает паника. – что будем делать с телом? – безучастно спрашивает джису, складывая руки на груди и опираясь на расстроенный пыльный рояль в углу комнаты. – ты идиот? – марк нервно дрожащей рукой касается чужой шеи, молясь всем существующим божествам нащупать пульс. и он нащупывает. – живой еще. но недолго будет, наверное. надо ему помочь. марк решительно берет донхека за плечи, собираясь поднять с кровати, но джису за его спиной лишь фыркает насмешливо. – ты же сам с нетерпением ждал, пока он окочурится, чего трясешься теперь? несколько часов – и мы избавимся от проблемы. – завали ебало и помоги мне! – отрезает марк и сам не понимает, что с ним происходит. ему просто по-человечески страшно. на его глазах еще никогда не умирал живой человек. джису от его крика вздрагивает и подлетает молниеносно, принимаясь помогать без лишних слов. они кое-как выравнивают донхека, прислоняют к стене, марк пытается привести его в чувство легкими пощечинами и зовом по имени, но это, конечно, не помогает. донхек бледнеет и дышит едва-едва, а его лоб покрывается холодным потом. он выглядит болезненно и так, будто времени остается совсем мало, – марк готов кричать, лишь бы его остановить. – потащим его к сынчолю, – решает он, стараясь не поддаваться панике. – ты шутишь? – джису распахивает глаза. – до него часов пять пешком, а машину брать нельзя – слишком громко. – другого выбора нет, – марк не отказывается от своего решения. – не пойдешь со мной – я вытащу его сам. – ты спятил, ты просто спятил, – не устает повторять джису, ладонями схватившись за голову, пока марк уже поднимает бессознательного донхека на руки и – сам того не понимая – боится ему навредить. – кто-то заявлял, что повесит его труп над дверью мэрии! марк оборачивается на самом пороге. – у мэрии уже нет двери, – он хмуро глядит в пол. – там вообще ничего нет. она взорвана. ты знал бы, если бы шлялся не только по храмам. / осторожно уложив донхека на заднее сидение, марк забирается на водительское их с джису угнанного полуразваленного пикапа и, положив руки на руль, на несколько минут замирает. он водил машину дважды в жизни. это не трудно, но сейчас нервничать заставляет страх и это неумолимое ощущение истекающего времени. марк не знает, сколько протянет донхек без надлежащей помощи. он смотрит на него в узкое грязное зеркало. ярко-рыжее пятно сальных волос, обрамляющих болезненно-бледное лицо, нерушимо спокойное выражение на этом самом лице, благодаря которому донхек совсем не выглядит как все те средневековые скульптуры, искаженные гримасами ужаса. донхек – свеча с догорающим фитилем, горячим воском растекающаяся по заднему сидению марковой машины. падший символ некогда великой революции. мальчик, о котором через сотню лет напишут в учебниках. все узнают, где он вырос, кем был воспитан, как учился, когда в потайные углы его разума впервые закралась идея революции, как он эту самую революцию начал и распространил, как она сокрушительно сбила его с ног, где он оказался в итоге, – дети будущего узнают о донхеке все это. никто не узнает, что он погиб от руки марка ли. (или от нее же – выжил?) – куда собрался? – в момент, когда марк уже заводит мотор, дверца машины вдруг распахивается, и на водительское забирается джису. перезаряжает пистолет – мало ли кто решит напасть на них в дороге – и холодно смотрит прямо перед собой. – без меня сынчоль тебя нахер пошлет даже с подачкой. марк и не думал ни о каких подачках. разве спасти чью-то жизнь может быть платно? – спасибо, друг, – кажется, марк впервые обращается к джису так. / заднее стекло в машине давно выбито, поэтому когда примерно на полпути вдруг срывается страшная гроза, марку приходится остановиться, стянуть с себя куртку и укрыть ею донхека. – не думаю, что он что-то чувствует, – безучастно хмыкает джису. – а вот тебе – холодно. – нормально, – бормочет марк, вновь пристегиваясь и устремляя взгляд на дорогу. холодно. / полузаброшенный госпиталь на окраине города встречает их своим большим, грузным, посеревшим от времени и дождя зданием, возвышающимся на фоне тяжелого грозового неба. марк мгновенно выскакивает из машины, и джису выходит следом, предлагая ему помощь. – не нужно, – марк сам с легкостью поднимает донхека на руки, параллельно перебрасывая свою куртку ему на плечи. – лучше прикрывай меня. на всякий случай. джису слушается и ступает вперед, держа наготове пистолет. / – а вы молодцы, вовремя спохватились, – неуместно нахваливает сынчоль, встретивший их удивленным (но вполне понимающим) выражением лица и свободной, пусть и грязноватой больничной койкой. – еще от силы сутки, и паренек остался бы пригоден разве что для вскрытия, – он вдруг останавливает взгляд на донхековом лице и о чем-то задумывается. – чувство, что где-то я его видел… – оборачивается на революционный плакат, криво прибитый на дверь палаты за своей спиной. – подождите, это же не?.. – он самый, – спокойно сдается джису. – блять, – сынчоль чешет затылок. марк, привалившись к стене возле койки, не сводит с донхека пристального взгляда, будто в нем заключена какая-то целительная сила, и не особо вслушивается в разговоры за своей спиной. только в какой-то момент он все-таки оборачивается к сынчолю: – когда он придет в себя? сынчоль тяжело вздыхает и пожимает плечами. – парень, я сделал все, что мог, даже вогнал ему дефицитные, между прочим, лекарства. но это не пыльца фей, ты сам должен понимать. восстановится немного – и очнется. потом нужно будет его отмыть и накормить как следует, он страшно истощен. – здесь есть душевая? буфет? – да, обустроены кое-как, правда, на разных этажах, – немедля отвечает сынчоль. – здесь, по сути, что-то вроде санатория. – сколько мы тебе должны? снова усмешка – смеется на этот раз джису. – я этому парню, – сынчоль кивает в его сторону, – торчал должок. теперь мы квиты. но, бога ради, увезите отсюда этого циркача, как только он придет в себя, да спрячьте понадежнее. за его башкой же целый город охотится! на этих словах марк вновь переводит на донхека взгляд. за вот этой-то лисьей башкой? за вот этим худым несуразным тельцем, похожим на подростковое? за вот этим лицом, с которого еще толком не сошла детская пухловатость, но на котором уже вырисовывались взрослые черты? он знает об этом всем, но каждый раз, вспоминая, не может поверить. последствия революции лежат на совести ребенка. потому что, сколько бы донхеку ни было лет, в понимании марка он остается ребенком – импульсивным, громким, незрелым. вообразившим, что целая декадами нерушимая система – просто кубик рубика в его руках. / донхек открывает глаза через несколько часов, ближе к вечеру, и первое, что он говорит: – я готов слона съесть. марк, до этого сбегавший в буфет за остатками припасов, двигает ближе к нему миску остывающего рамена, стоящего на тумбочке возле койки, – так отстраненно и небрежно, как только может. – я долго был в отключке? – простецким тоном интересуется донхек, с жадностью набрасываясь на рамен. – ты на том свете побывал, – не своим голосом отвечает марк. и тут происходит самое неожиданное и нелепое из всего, чего можно было ожидать, – донхек усмехается. просто, черт подери, берет и смеется, как будто в его ежедневном графике обязательным пунктом есть вырубиться в полумертвом состоянии на десять-пятнадцать часов. – чего ты ржешь? – марк не в состоянии даже злиться. он просто не может прийти в себя от шока. а еще на донхеке до сих пор его куртка. – просто, – пожимает плечами донхек, с громким причмокиванием втягивая лапшу, – я мог уже висеть над входом в мэрию. марк на выдохе размыкает губы. он все запоминает. поразительно. – я найду, куда тебя пригвоздить, можешь даже не сомневаться. / после еды донхек принимает душ и переодевается в одежду, которую для него находит сынчоль. чистый и побритый, он, как ни странно, куда больше напоминает зрелого человека, только марка все еще смущают волосы, слишком сильно отросшие и уже почти щекочущие языками рыжего пламени плечи. пока они сидят в машине в ожидании сынчоля и джису, донхек вдруг невесть откуда выуживает какую-то маленькую книжечку. мимолетом присмотревшись, марк узнает в ней свой карманный блокнот, который он вел еще в отрочестве, – один из немногих атрибутов, потом и кровью спасенный марком из собственного горящего дома. – книжка стихов, – без необходимости отвечает донхек. – я ее в твоей куртке случайно нашел, когда раздевался. марк рывком подается вперед и забирает блокнот из чужих рук, – донхек отдает без труда и лишь скользит по его лицу каким-то насмешливым и одновременно очень восхищенным взглядом. – взойдет над городом солнце оттенка листвы в октябре, горячее, карамельное, сладкое. скользнет мне на плечи, прижмет посильней, – донхек вздыхает, будто смирившись с какой-то непосильной ношей, – такие объятия важные. он переводит взгляд на окно с разводами былого дождя. – и глядя на мир сквозь дырку в заборе, словно на детские игры соседей, – продолжает читать наизусть, – я пойму, что весь мой бог слеп, что даже мне из этого места – видней. приписка: мы сполна ощущаем солнце, только когда стоим в тени. мы осознаем красоту его живого света, лишь когда не чувствуем его собственной кожей. солнце, как и все прекрасное, важно постигать издалека. донхек замолкает и наконец возвращает свой взгляд марку. марк не знает, должен ли что-то сказать. его вспотевшие от страха и шока пальцы оставляют влажные отпечатки на потрепанной тканевой обложке блокнота. – может, минхао был прав, – говорит донхек скорее самому себе, задумчиво почесывая бровь, – и я – это самое солнце.