Касаясь льда

      Чонгук наблюдал за родителями, копошащимися в коридоре, из-под сырых от слёз ресниц. Бабушка тяжёлой рукой крепко держала его за плечо, сжимала до боли и не давала дёрнуться вперёд: семья здорово подустала от получасовой истерики ребёнка.       — Ну почему? — только и хныкал Чонгук, утирая непрекращающийся ручей со своих щёк.       Мама, завязывая шарф и выправляя из-под него блестящие чёрные волосы, устало посмотрела на бабушку — свою мать — и кивнула, мол, пусти его. Как только хватка на плече ослабла, Чонгук рванул к ней с истерическим визгом.       — Ну ма-а-ам! — Задыхаясь, он кинулся ей в ноги и прижался пухлой щекой к грубой ткани брюк. — Ну пожалуйста!       — Солнышко, это поездка по работе, — приглаживая короткие взлохмаченные волосы, ласково проговорила мама. — Мы туда и обратно, ты оглянуться не успеешь, как мы уже будем дома.       — Па-а-ап! — не найдя поддержки, взмолился Чонгук. — Возьмите меня с собой!       — Тебе с нами будет скучно, — умильно проговорил мужчина, подтягивая сына ближе и поднимая его на руки. — Ездить осматривать всякие старые здания, какая скукотища! Скажи же?       Видимо, это было адресовано маме — та подошла к ним и погладила Чонгука по спине.       — Невероятная! — поддакнула она мужу. — Солнышко, с бабушкой тебе будет весело, а мы скоро приедем и сходим в тот парк развлечений, договорились?       Папа спустил его на пол, и послышалось, как открывается замок. Родители, подхватив рюкзаки, засобирались на выход. Чонгук, вновь зайдясь рыданиями, схватил маму за край куртки и потянул на себя.       — Я хочу с вами! — стоял на своём он. — Не хочу оставаться с ней!       Папа неопределённо хмыкнул, а мама надломила брови и, быстро поцеловав его в лоб, вышла за дверь. Та захлопнулась прямо перед зарёванным, покрасневшим лицом. Чонгук, весь дрожа и шмыгая носом, медленно обернулся и взглянул на женщину, на лице которой виднелись морщины, — она посмотрела на него в ответ без капли сочувствия.       — Какой позор для пятилетки — рыдать вот так, как слабак, — прозвучало презрительно.       Чонгук испуганно замолк, а через секунду расплакался ещё сильнее.       Что-то случилось, понял он шестым чувством, так развитым у детей. Прошло, наверное, всего несколько часов с отъезда родителей. Чонгук не следил за временем: обиженно сидел в комнате, в которой гостил каждый раз, когда приезжал в дом бабушки, и рисовал полузасохшим фломастером на каком-то клочке бумаги, но когда из гостиной послышался протяжный вой звонка, затем властное «слушаю» и последующая гнетущая тишина, он понял: что-то произошло. Чонгук отложил рисование, тихо спрыгнул со стула и медленно подкрался к арке, ведущей в светлую большую комнату. Он, словно шпион, выглянул из-за угла и наткнулся взглядом на скрючившуюся над телефоном бабушку. Её плечи дрожали, изо рта вырывался непонятный хрип. Она плакала, и Чонгук обиженно подумал: «Какой позор для шестидесятилетней».       Он даже почти произнёс это вслух, но бабушка резко обернулась, словно спиной почувствовала на себе взгляд, и Чонгук отшатнулся, увидев её гримасу.       — Твои родители разбились, — только и сказала она.       И он, оторопевший, почему-то первым делом подумал, что нужно было договориться с мамой о парке развлечений, словно, будь у них этот условный договор, трагедии бы не случилось. А потом снова разрыдался и, как ему показалось, услышал остаток фразы: «Вот так, как слабак».       Следующие дни пронеслись в совершенном беспамятстве. Чонгук не ел, почти не пил — только спал, изредка просыпаясь от грубого голоса бабушки, говорящей с кем-то по телефону. Он не понимал, сколько прошло времени: пятнадцать минут, может, час или целые сутки? Так же как и не понимал своим ещё неокрепшим умом, как такое может быть: ещё недавно нежные мамины руки обнимали его, и вот развороченную машину родителей показывают в городских новостях. Чонгук вышел из комнаты после очередной немой истерики, накрывшей с головой, и хотел проскользнуть на кухню, как вновь заметил бабушку, сидящую в гостиной перед маленьким телевизором и вертящую в подрагивающих пальцах пульт. Молодая женщина на мерцающем экране вещала что-то про оторвавшийся прицеп фуры и страшную трагедию, а он, закрыв ладонью рот, из которого рвался неистовый рёв, убежал обратно в комнату.       — На похороны поедешь? — заговорила с ним бабушка впервые после той сокрушительной фразы. — У тебя пятнадцать минут.       Она стояла во всём чёрном и опиралась плечом о косяк, глаза прикрывала вуаль на миниатюрной шляпке. Чонгук, выпутавшись из кокона одеяла, быстро спрыгнул на пол и встал перед ней, мол, я уже готов, ведь за это время он так и не снял одежду, в которой приехал, — в своём жёлтом свитере и синих штанах он выглядел аляповато на фоне мрачной тёмной фигуры. Но он ещё не знал, что такое «похороны», и лелеял надежду, что увидит родителей, что они проснутся от долгого сна и заберут его домой.       Но они не проснулись — более того, Чонгук их не видел за закрытой крышкой дурацкого деревянного ящика. Он вновь ревел, цеплялся за бабушку — почти единственного человека, которого знал там, — просил помочь маме и папе, выпустить их наружу, ведь там, в этой тесной коробке, наверное, нечем дышать. Та его лишь одёргивала — встряхивала, словно тряпичную куклу, и просила не позорить её. Собравшихся было немного: какие-то незнакомые дяденьки и тётеньки с нахмуренными лицами и женщина, которая часто приходила к ним в гости, — кажется, мамина подруга детства. Все эти люди были в тёмной одежде, словно страшные причудливые тени, которые Чонгук видел по ночам в углу своей комнаты. Эти тени пугали его — и дома, и тем более здесь. А ещё он подумал, что совсем уж лишний в этом своём свитере. А что, если все собравшиеся скорбят сильнее него? Ведь он выглядел потерявшимся утёнком на фоне чёрных лебедей. И тогда Чонгук решил, что выбросит все свои пёстрые и яркие вещи, ведь никто и никогда не может оплакивать родителей так, как он.       Смотря на то, как лакированную крышку гроба засыпают рыхлой землёй, он снова разревелся — громко и звонко. И его вновь грубо дёрнули за плечо.       Домой Чонгука никто не забрал: как бы он ни рвался в родную квартиру, бабушка молча закрыла его в доме и уехала на такси за вещами. Первый час одиночества он бился в истерике, а когда слёзы кончились — покосился на окно. В его пятилетнюю голову впервые закралась мысль: «Нужно бежать». И он сбежал: забрался на стол, оттуда — на подоконник, а затем, открыв створки, выпрыгнул на улицу. Всё в том же свитере, босиком. У бабушки не было забора, как и у всех соседей. Чонгук, чувствуя невероятный прилив энергии — несмотря на то, что толком не ел за последние дни, — помчался куда глаза глядят.       А потом он потерялся.       Чонгук не понимал, почему все здания вокруг одинаковые, а люди и дороги — разные. И вдруг он увидел маму. Она разговаривала по телефону и ходила из стороны в сторону. Всё такая же красивая, с блестящими прямыми волосами, в отглаженных брюках и в красной куртке — Чонгук точно помнил у неё такую, колючую и приятно пахнущую духами.       — Мама! — подбежал он к ней и привычно обвился вокруг ноги.       — Я перезвоню, — растерянно послышалось сверху, и Чонгук дрогнул, словно лист на ветру.       Голос совсем другой.       И тогда он посмотрел вверх сквозь мутную поволоку и встретился с испуганно-удивлённым взглядом ореховых глаз. У мамы были чёрные. Тётенька, оказавшаяся не его мамой, а может, и не мамой вовсе, надломила брови и, оглядевшись по сторонам, отцепила его руки от своей штанины. Она присела перед ним на корточки, оглядела с ног до головы, и Чонгуку стало стыдно — но не за босые ноги, а за свой жёлтый свитер, не выражающий должной горечи.       — Ты откуда? — ласково спросила не-мама.       И Чонгук, утирая одной рукой увлажнившиеся глаза, показал второй в ту сторону, откуда вышел на эту улицу.       — Так, — тяжело вздохнула она и, ободряюще сжав его плечи, вновь заговорила: — А родители твои где?       Раздался протяжный вой, и не-мама поспешила прижать разрыдавшегося Чонгука к груди. Слушая её быстрое сердцебиение, он понемногу успокаивался.       — Что же с тобой делать? — вслух задалась вопросом она и, поднявшись с корточек, взяла его за руку и куда-то повела.       — Только не рассказывайте никому, а то бабушка будет ругаться, — сообразил Чонгук.       Тёплая ладонь женщины приятно грела его, замёрзшую.       — Отлично, у тебя есть бабушка, — резко затормозив, улыбнулась не-мама. — Номера ты не помнишь?       Чонгук отрицательно покачал головой.       — И адреса, конечно, тоже?       Снова нет.       — Ладно, пошли туда, откуда пришёл, — сдалась она и развернулась в обратную сторону.       И вдруг дома стали выглядеть по-разному, а Чонгук, крепко сжимающий руку сердобольной женщины, вспомнил, откуда завернул и по каким дворам пробежал. Вскоре впереди начал возвышаться неровный ряд частных домов, и взгляд тут же наткнулся на тот, что принадлежал бабушке. Подойдя чуть ближе к нему, Чонгук нехотя отпустил ладонь не-мамы и, стыдливо потупив взгляд, неохотно кивнул в сторону.       — Пришли. — Прощаться не хотелось.       — Тебя не обижают? Давай я пойду с тобой, — решительно предложила женщина и направилась к дому.       — Не обижают! — заверил Чонгук и напоследок приник к ней на несколько мгновений.       Вдохнул запах свежих цветов, совсем не мамин, но тоже приятный, и убежал сдаваться с поличным, только пятки сверкали — и в прямом, и в переносном смысле.       Он ожидал чего угодно: крики, ремень, угол, в конце концов, но вместо этого бабушка, вновь восседавшая в гостиной, но теперь среди вещей, привезённых из квартиры, посмотрела на него стеклянным взглядом и просто сказала:       — Мой руки и садись за стол.       И Чонгук, уставший после неудачного импровизированного побега, невольно повиновался. А когда перед ним появилась тарелка с едой и тёплый чай, тишину вновь разрезал спокойный голос.       — Теперь ты будешь жить со мной, и, хочешь не хочешь, придётся слушаться. — Бабушка села напротив и обхватила подрагивающими пальцами свою кружку. — Послезавтра мы едем записывать тебя на тренировки.       Вдруг вспомнился разговор на повышенных тонах между ней и мамой: бабушка говорила что-то про коньки, а мама твердила, что «не отдаст единственного сына в большой спорт». Чонгук не особенно вслушивался: был слишком увлечён рисованием на лице уснувшего папы. Но сейчас, вновь вспомнив родной голос, такой ласковый даже во время спора, он почувствовал очередную волну, что вот-вот накроет его с головой. Чтобы не плакать перед бабушкой, которая обязательно засмеёт, Чонгук нахмурился и молча начал запихивать в себя еду так, словно голодал неделю. Хотя это было не так уж далеко от правды…       Через день они действительно поехали во дворец спорта. В свои пять лет Чонгук неуверенно стоял на коньках, хотя бабушка и водила его на каток каждый раз, когда он оставался у неё. Ничего, кроме как ехать вперёд, он, конечно, не умел — чего уж говорить о вращениях и прыжках. Проехав вдоль бортика и раз или два запнувшись, он устало подъехал к бабушке, разговаривающей с какой-то брюнеткой.       — Нет, — не обращая на него внимания, отрезала женщина. — Координации никакой, ноги косят, хореографией явно не занимались… Да и такое ощущение, что он только сегодня на коньки встал. Я не могу его взять.       — Еджин, ты, наверное, не расслышала, — встала в позу бабушка и, кивнув на Чонгука, прищурилась: — Я хочу, чтобы мой внук занимался фигурным катанием, и на данный момент ты единственный тренер в Пусане, который хоть чего-то стоит. Вопрос в деньгах? Не переживай, я буду платить.       — Миссис Хван, я всё понимаю и очень вас уважаю, но мои ребята уже умеют делать перекидной и одинарные, а тут… — Женщина всё-таки посмотрела на Чонгука, наблюдающего за ними без выраженного интереса, и понизила голос: — Да и разве это не травматично для мальчика? Всё-таки ваша дочь…       — Ну и дура! — прикрикнула на неё бабушка, заставляя вздрогнуть от неожиданности. — Ты могла быть тренером будущего чемпиона Кореи. Ничего, я сама его всему научу.       Она усадила Чонгука на скамейку, надела на лезвия чехлы и за руку повела его на выход — а он только и мог, что безвольно волочиться за ней, смотря себе под ноги. Как странно: после трагедии не прошло и недели, а бабушка уже выстраивает вокруг них новую жизнь… И Чонгук чувствовал непонятную вину за то, что пляшет под её дудку, ведь мама так не хотела, чтобы её сын занимался фигурным катанием.       В семь лет он пошёл в школу. Уже два года он занимался под строгим надзором бабушки — по вечерам, на маленьком закрытом катке в соседнем районе. Чонгук даже не удивился, что с началом обучения тренировок меньше не стало. Утром он просыпался в комнате, которая полностью стала его, завтракал в удушающей тишине, затем сам добирался до школы — благо та находилась не так уж далеко, — а придя домой, брал спортивную сумку и вместе с бабушкой отправлялся на лёд. Единственное время, когда он мог отдохнуть, — это школьные перемены. Там он расслаблялся — играл со сверстниками в «примитивные», как сказала однажды бабушка, игры, дурачился, слушал истории о том, какие классные родители у его одноклассников: у кого-то врачи, у кого-то геологи, а у одной девочки мама и вовсе была актрисой. Когда очередь доходила до Чонгука, он начинал заикаться и покрываться липким потом. Бабушка — олимпийская чемпионка по парному фигурному катанию — строго-настрого запретила рассказывать, кто она, опасаясь, чтобы внук её не опозорил, поэтому ничего не оставалось, как, краснея, отвечать: «А мои родители архитекторы, ничего интересного». Это была полуправда: они действительно ими были, но до того, как оторвавшийся прицеп фуры влетел в их машину и смял её, словно жестяную банку.       К десяти годам они начали пробовать двойные прыжки, но об акселе и речи не шло. Сначала Чонгук прыгал на полу — дома, в зале и даже в школе, но затем бабушка, не желая ждать, отправила его практиковаться на лёд. Но использовать лонжу или же, как привыкли называть, простую «удочку» она не желала. Вряд ли она не страховала внука из-за того, что ей было тяжело: в свои десять с хвостиком Чонгук весил не так уж много, — просто бабушка выбрала метод обучения через боль. Боль от падений, боль от изнурительных тренировок и, в конце концов, боль от её хлёстких пощёчин. Она наблюдала за ним из-за бортика и давала указания, то и дело срываясь на оскорбления, но Чонгук не плакал — лишь покорно следовал её словам и думал о том, что скоро тренировка закончится, а на следующий день он пойдёт в школу и снова будет обычным ребёнком, что дурачится с друзьями.       К двенадцати таких мыслей не осталось. Бабушка, взбешённая его отвратительными тройными и не всегда чистыми двойными, поставила внука перед фактом: со следующего учебного года он переходит на домашнее обучение. Перемены, обеденные перерывы, дорога туда и обратно — всё это, по её мнению, лишняя и бездумная трата времени. «Да и твоё витание в облаках отражается на акселе», — сказала она, а Чонгук, поджав губы в тонкую линию, не стал спорить. И плакать не стал. Как давно он уже не проливал слёзы? Допив несладкий чай, он помыл за собой посуду, поблагодарил бабушку за еду и молча скрылся в своей комнате. Это был майский вечер, последний день перед летними каникулами. Утром он смеялся с одноклассниками, ещё не подозревая, что больше их не увидит.       Чонгук запрыгнул на кровать и покосился на настенные часы: полшестого. До тренировки ещё два часа, и обычно в это время он делал домашнее задание на следующий день, но сейчас, когда впереди были три месяца жёстких тренировок вместо школьной поры, никаких дел не нашлось. Да, можно было выйти во двор и попрыгать на скакалке, разогревая мышцы, или, наоборот, подремать перед тяжёлой физической нагрузкой, но вместо этого Чонгук надел чёрную лёгкую водолазку, на неё футболку, а вниз потёртые синие джинсы — самое светлое, что было в его обновлённом гардеробе, — тихо, стараясь не скрипеть створками, приоткрыл окно и выпрыгнул на улицу. После первого в жизни побега он проделывал это ещё несколько раз, обиженный на то, как бабушка нещадно избивала его скакалкой — через одежду, чтобы не оставалось следов. Чонгук просто бродил по окрестностям, иногда выискивая глазами не-маму, и возвращался, тоже через окно. Он специально оставлял маленький резиновый мячик у двери, чтобы знать, заметила ли бабушка его исчезновение, но мячик всегда оставался нетронутым, а створки — раскрытыми. Она не знала о его маленьком секрете, и вскоре Чонгук понял, что этим можно пользоваться.       И он воспользовался. До дома Чхве Хёнука — его школьного друга — было меньше полукилометра: их семья жила в том же частном секторе. Хёнук был единственным, кто смог бы стать связующим звеном между Чонгуком и нормальной жизнью.       — О! — Друг, выгуливающий своего джек-рассела, завидел его ещё издалека. — Наш Чемпион!       Хёнук называл так Чонгука отнюдь не потому, что тот занимался фигурным катанием, ведь об этом никто, кроме бабушки, не знал, — просто в школьной игре в вышибалы он почти в одиночку разбил команду противников. Всё равно было приятно и звучало так, что трепетало сердце. Чем-пи-он. Уж точно лучше «бездарности» и «сволочи», как нарекала бабушка.       — Привет! — расплылся в улыбке Чонгук и присел на корточки, позволяя щенку положить лапы ему на колени и облизать лицо.       А внутри всё клокотало.       — Тебя предки наконец отпустили гулять?       — Нет, я ненадолго сбежал из дома, — признался Чонгук.       — Вау, как круто! — Глаза Хёнука заблестели с восхищением. — С моими так не прокатит.       — Ага, но тебе-то гулять можно, — продолжая поглаживать собаку по гладкой шерсти, справедливо заметил он, а потом поведал: — Я не вернусь в школу в следующем году.       Хёнук мигнул.       — Переводишься?       — Да, буду учиться дома.       — А почему? — дёрнув пса на себя, хмуро поинтересовался одноклассник. — Ты болеешь?       И Чонгук не нашёлся, что ответить. Всё, что слетело бы с его уст сейчас, оказалось бы ложью. Врать другу не хотелось, поэтому он решил умолчать. Ведь умолчать не значит обмануть.       — Ну, мы живём рядом, я могу иногда сбегать, чтобы погулять, — пожал плечами Чонгук. — И сейчас тоже можем погулять, у меня есть примерно час.       — Пошли, — тут же расслабился Хёнук. — Ща, только Адама домой отведу.       Чонгук остался поодаль от участка и, засунув руки в карманы, подумал: до чего же странная у собаки кличка. И на душе вдруг стало так легко, ведь на ближайший час это единственный вопрос, который будет его волновать.       Дома стало невыносимо скучно: когда не было тренировок на льду или в спортивном зале, а бабушка занималась своими делами, Чонгук плевал в потолок. По утрам он по привычке просыпался рано и уже не мог заснуть снова, зная, что Хёнук, с которым он каждую неделю убегал гулять, в это время учится по-настоящему — не то что он. Встав с кровати, Чонгук обычно пробирался в гостиную и, если ему везло и бабушки не было дома, включал мультики или сериалы. Если же она шумела на кухне, он всё равно шёл к телевизору, но включал спортивные каналы, мол, смотри, как я погружён.       Тогда-то, в четырнадцать, когда бабушка готовила обед и говорила что-то о предстоящей тренировке и запланированном акселе, он увидел его. Темноволосого, немного смуглого, широко улыбающегося парня. Фигуриста, который, по словам комментатора, подавал большие надежды и несколько лет назад стал лучшим среди юниоров. Смотря на то, как он, нахмурившись, косится на свои баллы и одновременно пьёт из пластиковой бутылки, Чонгук понял: это оно. Через несколько секунд на экране высветилось его имя, и безымянный фигурист стал Ким Тэхёном — это придало ему ещё больше шарма. Ким Тэхён…       — Что? — послышалось с кухни.       Чёрт, он произнёс это вслух? Из уст тут же посыпались оправдания, мол, я ничего не говорил, вам послышалось, да и вообще, в вашем возрасте уже проблемы со слухом. Последнее он, конечно же, не озвучил.       — Смотри внимательно, — вцепившись костлявыми пальцами в волосы Чонгука, холодно приказала бабушка. — Я наблюдаю за этим мальчиком не первый год, и ничего выдающегося в нём нет. А ещё я помню его маму — та ещё пигалица и хамка. Когда ты будешь с ним в одной возрастной группе, то уничтожишь его.       Уничтожить? Зачем? Чонгук хотел с ним дружить.       Он так и сказал бабушке.       — Дружить? — лишь посмеялась она, но даже смех её отдавал сталью. — На льду друзей не бывает, только враги.       — Почему? — повернулся к ней Чонгук, умом понимая, что вступать в перепалку — не лучшее решение, но сердцем желая отстоять свою правоту. — А если это другая дисциплина? Парное или, например, женское катание? Они мне тоже враги?       — А других дисциплин для тебя существовать не должно, — скривила губы бабушка. — А о девицах этих даже думать не смей.       Чонгуку было четырнадцать — разгар пубертата, но о девочках он почти не думал… Нет, ему, конечно, нравилась одноклассница, но та была слишком увлечена своими делами, да и было это года три назад. Сейчас ему был симпатичен Хёнук, но Чонгук не думал об этом в каком-то другом ключе: они же друзья.       — А как я его уничтожу? — поглядывая уже на другого фигуриста, поинтересовался он. — Я же не участвую нигде. Какой смысл в моих тренировках, если единственный мой зритель и судья — вы?       — Ты не участвуешь в соревнованиях, потому что я не уверена, что ты меня не опозоришь!       — Да никто даже не знает, что моя бабушка — Хван Сура.       Она нахмурилась и ударила его наотмашь. Чонгук незаметно улыбнулся: если бьёт, значит, закончились слова. Значит, он выиграл в споре.       — Встал и пошёл в комнату, и чтобы до вечера я тебя не видела, — велела бабушка, и он беспрекословно послушался.       Чонгук поставил мячик у двери, быстро переоделся в чёрные джинсы и толстовку и сиганул в окно. До вечера бабушка его не увидит — до вечера он будет с Хёнуком и даже не вспомнит о ней.       Зато вспомнит о том фигуристе.       — Ким Тэкён? — переспрашивал Хёнук, стуча большими пальцами по экрану нового телефона.       Чонгук ему не завидовал, но с грустью думал об устаревшей раскладушке, оттягивавшей задний карман. Благо он жил не совсем как пещерный человек — допотопный компьютер дома всё-таки был.       — Тэхён! — Он несильно толкнул друга в плечо. — Во, открой эту фотку!       — Как ты о нём узнал вообще? — недоверчиво приподнял бровь тот. — Ты фигурное катание смотришь, что ли?       — Ну… да, листал каналы и наткнулся вот, — стушевался Чонгук. — Он выглядит круто, и ему уже восемнадцать!       — А по-моему, педик какой-то… — только и хмыкнул Хёнук.       А Чонгук всерьёз обиделся. Что за слово вообще такое — педик? Он бы назвал его так, как Хёнук давно не называл его самого: чем-пи-он. Тэхён, конечно, чемпионом ещё не был, но Чонгук понимал, что это звание подходит только ему, а не какому-то четырнадцатилетке, когда-то выигравшему в вышибалах. Тему фигуриста они быстро замяли: Хёнук делился новостями из школы, и Чонгук, представляя, что он обычный подросток из обычной семьи, хихикал и поддерживал диалог: «Этого идиота правда избил тот тихоня?» или «Я ещё с первого класса знал, что Тэяну нравится Сохи». А друг умилительно приоткрывал рот и, расталкивая его, переспрашивал: «Что, правда? А чего мне не сказал?»       И Чонгук чувствовал себя тогда таким счастливым и нужным, а затем, возвращаясь домой через окно и отмечая нетронутый мячик, садился за компьютер и тайком искал информацию о Ким Тэхёне и его родителях.       Накануне своего шестнадцатилетия он понял, почему слово «педик» ему не понравилось. Просто ему не хотелось, чтобы его причисляли к группе людей с таким унизительным названием. Тогда, закончив с уроками, он сидел у телевизора — уже новенького — и пытался собрать непослушные отросшие волосы в хвост, но они были ещё слишком короткими и то и дело выбивались из-под резинки.       — Нынешний чемпион Кореи, двадцатилетний Ким Тэхён, вновь побил свой рекорд в короткой программе, — вещала женщина на фоне кадров с прогремевшего выступления.       Чонгуку так и хотелось попросить её отойти в сторону. Он всматривался в красивое лицо и вспоминал статьи о романах Ким Тэхёна с фигуристками — ничего, конечно, подтверждено не было, но Чонгук отчего-то всё равно расстраивался. А потом он сбегал к Хёнуку, который стал ждать его прямо под окном, и забывал обо всём на свете. Друг уже не был тем двенадцатилетним щуплым мальчуганом с джек-расселом на поводке. Собака со странной кличкой, конечно, осталась, а вот мальчик превратился в юношу — красивого, уверенного, широкоплечего. Чонгук, который занимался в зале, ему почти не уступал, но Хёнук всё равно выглядел выше и сильнее. И в голову закрадывалась мысль: «Вау, повезёт же девчонке, что будет рядом с ним». А ещё Чонгук всё ему рассказал. Решительно всё: и про родителей, и про бабушку-чемпионку, и тут же про бабушку-тирана, а следом, как вишенка на торте, про фигурное катание, которым занимался уже больше десяти лет. И у него очень даже неплохо получалось, как думалось ему. Или — просто отвратительно, как сказала бы бабушка.       — Стоило это скрывать? — только и сказал Хёнук, а затем, закинув руку на его плечо, пружинисто зашагал вперёд.       Когда Чонгуку исполнилось шестнадцать, бабушка подарила ему выходной. Но затем она уехала по делам, и стало ясно: подарок вынужденный. Он тоже себя порадовал: нашёл дома ржавые ножницы и с помощью Хёнука обрезал волосы совсем уж коротко, чтобы бабушке не за что было таскать его по дому и катку. Чонгук собой гордился. Но лучший подарок сделал ему друг: он постучал в окно, но вместо того, чтобы помочь спуститься, залез в комнату и восхищённо осмотрелся.       — Миленько, — заключил с улыбкой и поспешно снял с плеч портфель.       Там что-то подозрительно звякнуло. Чонгук покосился на Хёнука, а тот, поймав его взгляд, расстегнул молнию и достал две бутылки пива.       — Это что? — хлопая ресницами, уточнил Чонгук.       — Пиво, — ставя алкоголь на рабочий стол, прямо на тетрадку, донельзя просто ответил друг.       — Я вижу. Где ты его взял?       — Старшеклассника попросил купить, — пожал плечами Хёнук и начал открывать бутылки об угол стола. — Никогда не пробовал, решил, что на твой день рождения будет здорово выпить.       — Не знаю… — с горечью смотря на то, как металлическая крышка царапает его стол, протянул Чонгук.       Но Хёнук плюхнулся на его кровать, за руку подтянул к себе и вручил вторую бутылку. Чонгук усмехнулся: сын строгих родителей и внук деспота собирались впервые попробовать алкоголь в комнате, в которой один из них не должен был находиться, а другой… А другой просто педик.       В тот вечер Чонгук понял, что, похоже, устойчив к спиртному, ведь от выпитой впервые бутылки пива он не ощутил ничего, кроме горечи, а вот Хёнука начало клонить в сон. Пробормотав что-то несвязное и глупое, он устроился на его коленях и задремал. И Чонгук, смотря на его умиротворённое лицо, запустил пальцы в мягкие волосы и с трепетом принялся их перебирать. Ведь устойчивостью к противоречивым чувствам он похвастаться не мог.       Хёнук был старше на полгода и своё семнадцатилетие решил тоже отпраздновать с Чонгуком, ведь, по его словам, тот самый классный в школе и после его ухода стало ужасно скучно. И хотелось сказать, что он проучился с ними всего-то пять лет, ни с кем не гулял после уроков и напропалую врал о своей семье, но от таких слов по телу разлилось тепло и щёки покраснели. Румянец на его бледной коже порой выглядел нездорово, но Хёнук открыто этому умилялся и трепал его короткий ёжик на голове.       В семье Чхве алкоголь был табу даже у самих родителей, поэтому друг, дорвавшийся до запретного плода, пристрастился к пиву и в свой день рождения пришёл тоже с ним. Звонко постучал по закрытому окну и, когда створки приветливо открылись, поставил на подоконник две жестяные банки.       — Хоть бы спросил, один я дома или нет, — хмыкнул Чонгук.       — Я уже выучил расписание твоей бабушки. — Хёнук стянул кожаные кеды, наступая на задники, и с ногами запрыгнул на заправленную кровать. — А ещё я видел, как она уходила. И вообще, у меня сегодня день рождения, где мои поздравления?       Чонгук встал перед ним и облокотился на рабочий стол. Хёнук сел по-турецки и задорно вскинул подбородок.       — С днём рождения, — спокойно сказал Чонгук. — Сам знаешь, карманных денег у меня нет, но могу напоить чаем или накормить супом в качестве подарка.       Хёнук, даже не обидевшись, рассмеялся и вновь потянул его за запястье на себя. А Чонгук мысленно надеялся, что бешеный стук его сердца не отскакивает от стен и не доносится до чужого слуха. Он не знал, когда это произошло: может, на шестнадцатилетие, когда Хёнук спал на его коленях; а может, ещё раньше, когда побеги из дома стали регулярными. Тем не менее это было. То, что заставляло Чонгука вздрагивать каждый раз, когда друг невзначай к нему прикасался. То, из-за чего он часто ловил себя на том, что разглядывает Хёнука слишком уж пристально и долго. То, почему он представлял парня перед сном в своих неправильных фантазиях. Из-за них сбивалось дыхание, искусанные губы краснели, а на ладони, сжатой в кулак, появлялась влага. В общем, объяснение оставалось всё тем же:       Чонгук педик.       Когда Хёнука в очередной раз развезло от, казалось бы, простой банки пива, он уложил Чонгука на спину и сам лёг на его живот, а тот подумал, что друг, наверное, такой же. И эта мысль, вызвавшая дикий восторг, загорелась в голове зелёным светом, позволившим ему вновь запустить пальцы в чужие волосы. Он погладил кожу головы, опустился к уху, ущипнул мочку и принялся трепетно ласкать шею. Хёнук довольно замычал, а Чонгук рвано выдохнул, чувствуя, как внизу скапливается тяжесть возбуждения. Он искренне надеялся, что друг лежит с закрытыми глазами и балансирует на грани сна, но все надежды разбились, стоило тому произнести:       — Чонгук? — тихо и хрипло.       Так и подмывало ответить, мол, нет, не он. Это кто-то другой, странный и ненормальный, но точно не твой друг детства, который всегда был рядом, всегда был свой в доску и никогда не давал повода усомниться. Но, к сожалению, эти две личности — две стороны одной монеты. Чонгук, который смеялся над примитивными шутками Хёнука и с напускным интересом слушал его рассказы про девчонок, втайне дрочил на него по ночам и не чувствовал себя после этого мерзко.       — Прости, — сконфуженно промямлил он и спихнул парня со своего живота. — Просто подумал о…       О ком? Чёрт возьми, о ком?! Чонгук не помнил ни одной порноактрисы, а из знаменитостей никого, кроме Ким Тэхёна, не знал. Но если назвать его, то будет, наверное, ещё более странно.       — Просто подумал, в общем, — обессиленно выдохнул Чонгук и растёр лицо ладонями. — Наверное, бабушка скоро вернётся, пойдём, умоешься холодной водой, чтоб родители тебя не засекли.       — Тебе тоже стоит умыться, — небрежно бросил Хёнук и скосил взгляд на топорщащиеся шорты.       Чонгук покраснел до кончиков ушей, но в этот раз друг не потрепал его по голове, не сказал, как это мило, — просто молча спрыгнул с кровати и вышел в коридор. Пронеслась лишь одна мысль: он больше не придёт.       Бабушка вернулась только через час, но в комнату так и не зашла. Весь следующий день Чонгук думал о случившемся, а в голове вертелось: «Он не придёт, не захочет со мной общаться, я его не увижу». На последней мысли он упал с четверного тулупа. Бабушка громко ударила новыми пластиковыми чехлами о бортик — предыдущие от такого треснули.       — Ещё раз!       Он опять упал и встретился с недобрым прищуром.       — Ещё, — раздался прохладный тон, а через минуту звук падения на лёд.       В тот вечер его били особенно сильно, и Чонгук подумал, что лучше снова отрастит волосы, чтобы бабушка таскала за них вместо того, чтобы оставлять багровые синяки на теле. После серии хлёстких ударов, которые Чонгук стоически выдержал, она швырнула его в комнату, и это лучшее, что можно было сделать: обычно после таких истерик бабушка выгоняла внука на улицу тренироваться до посинения.       С утра в окно постучали. Чонгук, думая, что это прекрасный сон, в котором у него не встал на лучшего друга, перевернулся на другой бок и поудобнее устроился на подушке, но стук стал более настойчивым. Осознав, что это происходит в реальности, он вскочил и раскрыл створки, натыкаясь на хмурое лицо Хёнука. Чонгук обернулся к настенным часам, показывавшим полвосьмого утра. Ничего хорошего это не сулило.       — Ты чего не в школе? — спросил он первое, что пришло в голову, а затем добавил шёпотом: — Бабушка не дома? Видел, как она уходила?       Но вместо ответа Хёнук резко забрался в его комнату и спросил в лоб:       — Ты из этих?..       Чонгук понял, что «из этих» значит «из педиков».       — Да, — честно ответил он.       Обычно после такого бьют, но Хёнук снова его удивил: схватил за шею, притянул к себе и приник к губам. Чонгук постарался ответить — неумело и неловко. Кто бы знал, что его первый поцелуй будет после вопроса: «Ты из этих?»       — Твоя бабушка ушла минуту назад, я целый час её выжидал, — ухмыльнулся Хёнук.       Наверное, это был призыв к действию, но Чонгук растерялся: он всё ещё ждал, когда его ударят. Хоть кто-нибудь. Чтобы вернуть в реальность, потому что происходящее казалось ненастоящим. Хёнук сбросил кеды, школьный пиджак и запрыгнул в ещё тёплую постель. Когда он привычно потянул Чонгука за запястье, тот вздрогнул, покрывшись крупными мурашками.       — Опять с ума сошла? — с грустью разглядывая синяк под рёбрами, заключил друг.       — Вчера выдалась отвратительная тренировка, — признался Чонгук и, умостившись под боком Хёнука, смущённо начал: — Так мы…       Но тот заткнул его влажным поцелуем, и ничего не оставалось, как разрешить навалиться на себя и податься навстречу крышесносным ощущениям.       С того дня негласно начались их отношения: они не обсуждали это напрямую, не предлагали друг другу встречаться, но теперь при каждой встрече Хёнук украдкой его целовал, вместо того чтобы бросить обычное «привет». И Чонгук млел всякий раз, стоило парню коснуться его: раньше эти жесты были случайными и не несли в себе никакого подтекста, но сейчас тело прошибало разрядом тока даже от простого соприкосновения пальцами — интересно, что случится с ним, когда они зайдут дальше? Сгорит дотла?       Ответ на этот вопрос нашёлся через два месяца — и нет, он не сгорел, но был к этому очень близок. Хёнук пробрался к нему после уроков, когда бабушка в очередной раз хлопнула дверью и оставила внука одного дома, не подозревая, что под окнами, которые привычно были открыты, терпеливо ждал его парень. Чонгук, с горем пополам поступивший в десятый класс, отдыхал от подготовки к экзаменам перед летними каникулами и лежал на кровати, чувствуя тяжесть во всём теле. Хёнук толкнул створки и вместе с собой запустил в комнату тёплый майский ветер. Чонгук приподнялся на локтях, отодвинулся к стене, освобождая место рядом, и улыбнулся краешком губ. Из-под полуопущенных ресниц он пристально следил за тем, как возлюбленный, что-то щебеча про училку-дуру, скидывает обувь и снимает чёрно-зелёную олимпийку, служившую спортивной формой. Оставшись в белоснежной, слегка помятой футболке и шортах, Хёнук забрался на кровать, но вместо того, чтобы прилечь рядом, уселся в ногах.       — Как думаешь, твоя бабушка надолго? — Он закинул его босые ноги, обклеенные пластырями, на свои колени и принялся их массировать.       Чонгук откинулся обратно на подушку и блаженно прикрыл глаза: сильные пальцы, что с нажимом разминали ноющие после нескольких акселей подряд мышцы, выбивали все мысли.       — Эй, ты уснул? — смеясь, ущипнул его Хёнук.       — Почти. Думаю, бабушка уехала платить за каток, а ещё она забрала мои коньки на заточку. И у нас кончилась еда, так что, наверное, она ещё зайдёт в магазин. В общем, часа полтора у нас есть.       Парень гладил его бледную кожу на ногах, слегка сжимал напряжённые бёдра под тканью домашних шорт.       — Ты забыл меня поцеловать, — хрипло отозвался Чонгук, чувствуя жар, растекающийся по телу.       Хёнук вновь хохотнул — коротко и нервно, а затем прижался губами к его лодыжке и стал прокладывать вверх мокрую дорожку поцелуев. Сначала было щекотно, но когда горячее дыхание ощутилось на внутренней стороне бедра — чуть выше колена, — к горлу подступил ком. Чонгук бессознательно запустил пятерню в шелковистые волосы Хёнука, и тот поднялся выше — начал целовать подрагивающий живот и прикусывать кожу ниже пупка. Когда парень приспустил резинку шорт, подцепив с ней и нижнее бельё, Чонгук отшутился:       — Ты порно, что ли, посмотрел?       Но Хёнук не ответил — стянул ненужную ткань по бёдрам и самозабвенно скользнул языком по его длине, сводя на нет шутливо-романтическую атмосферу, которую пытался сохранить Чонгук. В тот солнечный день они сделали это впервые — друг другу по очереди, — а потом плотно сплелись на кровати, не желая разрывать объятия.       — Но порно я действительно смотрел, — спустя время отозвался Хёнук.       Чонгук лежал у него на плече и млел от того, как Хёнук нежно накручивает на пальцы его слегка отросшие волосы, — это несравнимо приятнее, чем когда за них тянут, словно хотят снять скальп.       — И что думаешь?       — Надо будет повторить, — слегка смущённо откликнулся он.       — И кто будет снизу? — самозабвенно играя нашивкой на футболке, поинтересовался Чонгук, после яркого оргазма отважившийся на откровенные разговоры. — Я, потому что «из этих»? Или ты? Не будешь корить себя и называть педиком после такого?       Хёнук приподнялся на локтях, хмуро взглянув в умиротворённое лицо.       — С чего мне корить себя из-за секса с любимым человеком? Будем пробовать по-разному!       Он улыбнулся и плюхнулся обратно, а Чонгук так и застыл. Любимым? Это было признание? Если да, то почему такое неожиданное и в контексте секса? Хёнук ушёл спустя полчаса; ещё через десять минут входная дверь хлопнула, оповещая о возвращении бабушки. А Чонгук всё лежал и думал над брошенными словами и над тем, почему не ответил на них.       Они встречались чуть больше одиннадцати месяцев: негласно решили, что третье марта — следующий день после дня рождения Хёнука — дата начала их отношений. Теперь они тискались в комнате не только когда бабушка уходила из дома, но и по ночам, когда та крепко спала: Хёнук, чья спальня находилась на первом этаже, подкладывал подушку под одеяло и сбегал к нему прямо в пижаме, благо расстояние было всего ничего. Чонгук не закрывал створки даже зимой, и сейчас, в середине февраля, в полтретьего ночи, они лежали у него на кровати, разморённые тихим, медленным сексом, переплетя пальцы.       — Тебе скоро восемнадцать, — шёпотом заметил Чонгук. — Ещё немного до совершеннолетия.       — Нам скоро год, — тут же ответил Хёнук.       — Нам скоро год… — прозвучало эхом.       Весь этот год Чонгук откровенно халтурил на тренировках, отчего ежедневно получал тумаки от бабушки. В силу возраста уже перешедший во взрослую группу фигуристов, он не мог чисто приземлить четверные прыжки: постоянно заваливался на лёд или превращал их в тройные. Тело его не слушалось настолько, что грохнулось даже с обычного перекидного, — в тот день его били с особой жестокостью. Мысли тоже были совсем не о спорте: в голове засело лишь одно имя.       Весь этот год Чонгук был искренне счастлив. Даже мнимая свобода ощущалась словно настоящая. Они стали видеться каждый день, украдкой. Подолгу целовались, а затем вдавливали друг друга в матрас и тяжело дышали, не решаясь срываться на стоны. Хёнук всегда был рядом: они или гуляли, или валялись на кровати, или созванивались по телефону — обычно парень сам звонил Чонгуку, ведь бабушка не поняла бы, куда деваются деньги со счёта внука, которому телефон-то и не нужен.       — Хочу посмотреть, как ты катаешься, — признался Хёнук. — Это был бы лучший подарок.       — Бабушка не знает о твоём существовании, будет странно, если ты заявишься на пустой каток, где я тренируюсь, и будешь молча смотреть, — усмехнулся Чонгук и тут же оборвал парня, хотевшего что-то сказать: — Открытый лёд сейчас не найти: весь снег давно растаял. Да и за пределы района я не могу уйти, сам знаешь.       — Знаю. — Хёнук поцеловал его в висок. — Ну ничего, когда-нибудь увижу тебя на соревнованиях. Ты станешь чемпионом страны, а я, сидя в первых рядах, буду размахивать большим плакатом с надписью «Это мой парень» и раздражать твоих фанаток.       Они засмеялись в унисон, и Чонгук подумал, что, наверное, это оно. Но вслух так и не сказал. И он обязательно об этом пожалеет, потому что этот день запомнится как лучший, а следующий навсегда отпечатается в сознании болезненным воспоминанием.       В четыре утра тихо сработал будильник на телефоне Хёнука, который они спрятали в подушки, чтобы бабушка не услышала. Тот аккуратно вылез из объятий Чонгука и подарил ему тягучий поцелуй, что мог бы иметь продолжение, если бы Хёнуку не нужно было домой, а затем в школу. Ближе к вечеру, часа за два до тренировки, он вернулся — сытый, помывшийся и переодевшийся. Запрыгнул в окно и тут же навалился на Чонгука, внимательно читающего учебник по английскому языку.       — Бабушка не уходила, — с опаской прошептал тот и отложил книгу. — Тебе лучше…       — Я все уроки о тебе думал, — стягивая одежду и небрежно складывая её на стол, отозвался Хёнук. — И дома тоже.       — Но у нас же только ночью было… — растерянно пролепетал Чонгук.       Все мысли вертелись вокруг контрольной по иностранному языку и бабушки, которая шумела чем-то на кухне.       — Да, но теперь я хочу поменяться. — Хёнук забрался на его бёдра. — Я полчаса готовился, чтобы мы с тобой сразу…       Договаривать он не стал: спустил спортивные штаны, которыми Чонгук утеплялся в зимнюю погоду, вытащил из кармана брюк смазку и быстро распределил по возбуждённому члену. Стонать было нельзя — получился рваный вздох.       — Тише! — шикнул Чонгук, услышав, как скрипит его старенькая кровать. — Не разгоняйся.       Хёнук нагнулся к его груди, прижался к губам, резко приподнял ягодицы и томительно медленно опустился, прижимаясь кожа к коже.       — Я люблю тебя, — выдохнул он. — Я так люблю тебя…       И Чонгук, обняв парня, хотел было ответить тем же, но заметил, как, словно в замедленной съёмке, катится резиновый мячик, мирно покоившийся у двери. Он только и успел, что схватиться за одеяло и скрыть их нагие тела от пристального взора чёрных глаз. Хёнук, замерев, всё понял и боялся оборачиваться; Чонгук, пульсируя в нём, всё понял и боялся отвести взгляд от бабушки, возвышающейся на пороге его комнаты. Бабушка тоже всё поняла, но не побоялась отчеканить:       — Пошёл вон, — и, заметив, как засуетился Чонгук, припечатала: — Не ты. Он.       Хёнук, побледневший, быстро натянул одежду, продолжая прятаться под одеялом, и сиганул в окно, окончательно раскрывая секрет Чонгука.       — На тренировку поедем сейчас, — тоном, не терпящим возражений, сказала бабушка и с неприязнью добавила: — Я знаю этого мальчика и его родителей.       Чонгук, чувствуя, как по спине стекает холодный пот, замер. Этот тон не предвещал ничего хорошего. Когда комната опустела, он позволил себе выдохнуть — сам не заметил, как от страха задержал дыхание. На коже ощущалось эфемерное тепло чужого тела, член оставался напряжённым, а мысли сбивчиво вихрились в голове:       Что делать? Что делать? Что делать?       На самом деле выбора-то и не было. Чонгук был связан по рукам и ногам: у него ни родственников, ни друзей, ни денег, ни образования. У него были лишь Хёнук, бабушка и нечёткий образ национального чемпиона, изредка приходивший к нему во снах. Всё, что оставалось, — судорожно натягивать бельё дрожащими пальцами и скрепя сердце собираться на тренировку.       Квады выходили из рук вон плохо. Тело охватил тремор, ноги не держали, голова была ватная, словно он вот-вот потеряет сознание, и это было бы к лучшему: может, тогда он перестал бы слышать властные «ещё» и «снова». Хотя бабушка, бесспорно, достала бы его и в обмороке. Ночью, когда сон совсем не шёл, Хёнук так и не пробрался к нему в комнату — Чонгук уснул, прижавшись к стене и кутаясь в мягкое одеяло, спасавшее от зимнего мороза, что пробивался через незакрытое окно и колыхал тонкие занавески.       Утром весточки тоже не было. Чонгук мысленно себя утешал: «После школы точно постучится». Но этого не случилось. Наступил вечер, а от парня ни слуху ни духу. Тогда он, жертвуя почти нулевым балансом на телефоне, набрал один из двух номеров, что значились у него в контактах, и взволнованно прижался ухом к раскладушке. Недоступно. Волнение накатило, словно цунами. Чонгук поднял взгляд на часы и, прикинув, что до тренировки ещё час, выскользнул на улицу через окно. Он был в тапочках, штанах и худи — совсем не по-февральски, но думать об этом не было времени. Путь до нужного дома занял всего несколько минут; от встречного холодного ветра саднило горло и слезились глаза. Подобравшись со стороны спальни Хёнука, он тихо постучал в зашторенные окна, но ответа не последовало. Чонгук застучал сильнее, сотрясая деревянные створки.       — Эй! — крикнули издалека. — А ну отойди!       Чонгук растерянно обернулся и первым делом заметил Адама, что смотрел на него своими глазками-бусинками, высунув язык и тяжело дыша. На поводке его держала женщина лет сорока — мама Хёнука. Мышцы напряглись, но пришлось натянуто улыбнуться, демонстрируя вежливость и дружелюбие.       — А Хёнук дома? Я Чон Чонгук — его…       — Я осведомлена, кто ты, — презрительно выплюнула женщина, скривив тоненькие губы. — Уходи.       — Что? — растерялся он.       — Уходи, — настойчивее повторила женщина. — Хёнук собирает вещи, а ты ему мешаешь.       — Вещи? — совсем уж наивно переспросил Чонгук, отшатнувшись. — Зачем?       — Затем, что мы переезжаем: нечего моему сыну расти рядом с совратителем, — повела плечом она.       Чонгук открыл рот.       — Не делай такое лицо, Хёнук мне во всём признался. Больше ты моего мальчика не увидишь, — отрезала наконец женщина и ушла в сторону входной двери; Адам, тихо скуля, поплёлся вслед за хозяйкой.       Чонгук напоследок ударил ладонью по окну, едва не разбив. Шторка слабо колыхнулась, словно Хёнук всё это время держался за неё и думал: открыть окно или нет. И, видимо, решил не открывать. Чонгук, опустив голову, сунул руки в карманы и медленно побрёл домой. А когда он, забывшись, вошёл через дверь, бабушка, что сидела в гостиной и смотрела по телевизору третий этап гран-при в Сеуле, даже не удивилась.       — Ну что, теперь у тебя будет время на действительно важные вещи? — не отрываясь от церемонии награждения, насмешливо протянула она.       У Чонгука предательски щипало глаза, но он не имел права показать свою слабость. Вот только непролитые слёзы — самые ядовитые.       — Откуда они узнали? — стоя в арке между коридором и гостиной, бесцветно спросил он. — Вы рассказали?       — Я рассказала, — с нескрываемым удовольствием подтвердила бабушка. — Посмотри-ка, кто опять на первом месте.       Чонгук скосил взгляд на экран телевизора и увидел довольного Ким Тэхёна. Злость закипала внутри. Он ненавидел всех: бабушку, родителей Хёнука, его самого за то, что пришёл, забыв об осторожности, а потом не расшторил окна и наговорил какую-то ересь; ненавидел несчастного джек-рассела, который вместо того, чтобы вгрызться в ногу хозяйки, глупо глядел на него; ненавидел даже Тэхёна, ведь почему сейчас шла речь о нём, когда у Чонгука рушился весь мир, который он выстроил за свои семнадцать с лишним лет и в котором научился выживать?       — Почему? — Силы иссякли.       — Потому что хоть он и бездарность, но остальные ещё хуже. Да и его Намджун тренирует, а он как тренер очень уж хорош. Помню его ещё мальчишкой.       — Почему ты рассказала им?! — наплевав на то, что бабушка велела не «тыкать» ей, сорвался на крик Чонгук. — Зачем ты так поступаешь со мной? Что я тебе сделал?       Бабушка, недовольно цокнув, выключила телевизор и обернулась к внуку.       — Ещё ничего, но если продолжил бы водиться невесть с кем, то обязательно опозорил бы меня. Тебе семнадцать лет, а ты не можешь элементарный риттбергер прыгнуть. Как ты собираешься сбросить его, — она махнула рукой на выключенный телевизор, — с пьедестала?       — Никак! Это не моя мечта, а твоя! Ты сама-то когда четверные прыгала? Да никогда!       — Да, — завелась бабушка. — Зато я многократная чемпионка Кореи, олимпийская чемпионка и чемпионка мира, а ты кто? Ты ничтожество, как и твой отец.       Чонгук сжал кулаки до побеления костяшек: после смерти родителей бабушка взъелась на папу, считая его виноватым в аварии и ненавидя за то, что не уберёг её дочь.       — Ты лишила меня денег, школы и нормальной жизни, я заперт в четырёх стенах и каждый день пляшу под твою дудку, прыгаю и тренируюсь на износ!       — И всё равно никакого толку, — хмыкнула она и вкрадчиво добавила: — И, судя по всему, заперт ты не был.       — Да если бы не он, я бы уже сошёл с тобой с ума! Я люблю его!       Какая ирония: он сказал об этом тирану, отравляющему его жизнь уже двенадцать лет, но не смог признаться Хёнуку, который так и не дождался ответа.       — Спортсмены не должны любить.       — О, не оправдывай своё одиночество! — не выдержал Чонгук.       В эту же секунду ему в лицо прилетел пульт. Он отшатнулся и, отгоняя цветные пятна перед глазами, приложил ладонь к лицу, чувствуя тепло. Кровь побежала по пальцам. Чонгук сам не понял, откуда она: из носа или из губы?       — Либо иди жить на улицу, либо проваливай в свою комнату и собирайся на каток, — поставила ультиматум бабушка и кнопкой вновь включила телевизор, всем своим видом показывая, что разговор окончен.       Чонгук вытер ладонь о светлые обои и скрылся в комнате, хлопнув несчастной дверью, на которой не было чёртового замка. Он сел на кровать и посмотрел на часы: выходить через пятнадцать минут. В голове была лишь одна рациональная мысль: нужно бежать. Но бежать самостоятельно не получится — придётся действовать хитрее и изворотливее.       Через десять минут он уже стоял в коридоре, отмытый от крови, со спортивной сумкой наперевес и кривоватой улыбкой, и ждал, когда бабушка его нагонит.       Спустя несколько месяцев, когда в дом Хёнука въехали новые жильцы, а прыжки стали почти всегда выходить чистыми, стало известно, что Ким Намджун и Тэхён прекратили сотрудничество и его новым тренером стала бывшая чемпионка Кореи, о которой уже все забыли. Чонгук, развалившись на диване, смотрел на чемпиона, обращая внимание больше не на прыжки, а на складное красивое тело и привлекательное лицо.       Ким Тэхён начал чаще приходить в его сны, словно хотел вытеснить из головы Хёнука и его голос, твердящий: «Я люблю тебя». Чонгук не понял, когда мысль «я хочу с ним дружить» переросла в «я хочу его».       — Твой триксель сейчас техничнее, чем у него, — обычно говорила бабушка, возникая за спиной внука и так же пристально разглядывая фигуриста на экране. — Но риттбергер — его конёк. Нужно сегодня его потренировать.       — Конечно, бабушка, — только и отвечал Чонгук.       А сам думал: надо валить, надо валить, надо валить.       Его план работал. Избиений больше не было, разве что за волосы иногда таскали, но это было не так страшно. С четверных больше не падал, экзамен по английскому сдал успешно, бабушке больше не дерзил и обращался только на «вы». Ни дать ни взять идеальный внук — в глубине души, однако, мечтавший скорее выбраться из этого ада. Поначалу Чонгук продолжал звонить Хёнуку, но номер так и оставался недоступным: заблокировал или сменил. Раньше они всегда были рядом, и не было необходимости обмениваться другими контактами, поэтому сейчас они полностью потеряли связь. Иногда Чонгук открывал окно и отодвигался к стене, будто Хёнук вновь придёт к нему ночью, уместится под боком и сладко поцелует в губы. Но приходил не он, а Тэхён — во снах. И всегда был одинаковый сценарий: они пересекались в раздевалке, шли вместе в душ, и там Чонгук наблюдал за красивым крепким телом, по которому стекает пена. Просыпался он взмокший и с эрекцией — наверное, пора перестать смотреть прокаты фигуриста перед сном.       На пороге девятнадцатилетия бабушка начала готовить ему программу для выступления, и он понял: всё случится совсем скоро. В начале сезона они отправились на квалификационный экзамен — Чонгук во второй раз увидел воочию пусанских фигуристов. Первый был тогда, когда он ездил в дворец спорта. Тощие, хмурые, неуверенные — Чонгук чувствовал своё превосходство и по телосложению, и по настрою. Все они были какие-то не такие. Не такие, как Ким Тэхён, надменно улыбающийся на интервью и пресс-конференциях.       Выступил он потрясающе — разрешение дали не раздумывая. Теперь Чонгук имел лицензию, что позволяла ему выступать под эгидой корейской федерации фигурного катания. Он знал, что лицензия действительна не больше двух лет, а значит, следующий сезон — его. Он наконец сбежит из ненавистного Пусана и начнёт новую жизнь в Сеуле, оставив всё ненужное в этом стареньком доме.       О том, что его тренером станет Ким Намджун, он узнал только тогда, когда тот появился у них на пороге. Лощёный, в пальто и с дежурной улыбкой. Бабушка встретила его очень чинно, почти чопорно. Они скрылись на кухне, а Чонгук, приоткрыв дверь своей спальни, привалился к косяку и без зазрения совести подслушивал. Намджун не меньше десяти раз повторил, как сильно её уважает, как равнялся на неё и мечтал быть на неё похожим; невольно возникла мысль: может, жена от него ушла, потому что в неё тоже порой прилетал пульт? Но лишние мысли улетучились, когда мужчина, твердивший, что собирался покончить с тренерством, всё-таки сдался под натиском бабушки и предложил поехать на каток и взглянуть на то, что умеет Чонгук.       — Хорошо, очень хорошо, — сказал он тогда и, чуть подумав, добавил: — Но как-то… без души. Будто ему всё это претит.       Чонгук хмыкнул: было бы странно влюбиться в этот спорт по-настоящему, когда он отнял у него так много.       — Ну и? — Бабушка сложила руки на груди. — Он лучше твоего бывшего ученика?       Намджун пожевал губу и ответил, глядя в никуда:       — Техничнее, но не талантливее. Чонгук научился кататься на коньках, а Тэхён в них родился, — и, прежде чем на него обрушится недовольная тирада, заключил: — Я буду его тренировать. Заберу в Сеул перед началом следующего сезона.       И тогда Чонгук ощутил мандраж: ещё чуть-чуть, и он встретится со своим главным соперником, к которому так и не смог испытать настоящей ненависти. Колени дрожали, ноги слабели, мысли закручивались в торнадо.       Скоро он сбежит отсюда.       — Раздави его, как мошку, — наказала бабушка напоследок, когда Чонгук, собрав вещи, ждал Намджуна. — Стань лучшим, и тогда я смогу с гордостью заявить: мой внук — чемпион.       Чонгук скучающе обвёл её взглядом, затем покосился на стену возле спальни, где остался кровавый след от его руки, и подумал: «А я никогда не смогу с гордостью заявить, что моя бабушка — Хван Сура». Но сказать вслух не решился: всё-таки она продолжит обеспечивать его и платить Намджуну за тренерство.       — Хорошо, бабушка, — только и сказал он, разворачиваясь к подъехавшему такси.       В двадцать лет Чонгук был готов начать новую жизнь, но отголоски старой останутся с ним навсегда.

* * *

      Как Тэхён и предполагал, в Пусане не было и намёка на снег. Он развязал шарф, расстегнул куртку и взглянул на Чонгука: хотелось, чтобы тот сделал замечание или снова застегнул ему молнию, проявляя заботу. Но салага молчал и, спрятав ладони в карманы, шёл в направлении, известном лишь ему одному. От вокзала до района, в котором, судя по всему, провёл детство Чонгук, они добирались на такси. Их высадили у каких-то многоэтажек, но они завернули на другую улицу и вышли к частному сектору. Тэхён не хотел спрашивать, почему вместо того, чтобы поставить точку прямо у дома, им приходилось идти пешком: наверное, так было нужно. Становилось ясно, что Чонгук тянет время.       — Ни души, — оглядывая ряд стареньких домов, резюмировал Тэхён, лишь бы заполнить тревожную тишину.       Как же сильно хотелось прижать Чонгука к себе: тот шёл рядом, а он всё равно по нему скучал. Чонгук вновь напоминал глыбу льда, холодную и неприступную, а Тэхёну, будто мазохисту, хотелось её коснуться, укутать объятиями. Но он отчего-то медлил. Салага выглядел так, словно может оттолкнуть, а быть отвергнутым — невыносимо больно. Он понял это ещё на банкете, у лестницы.       — Зачем ты со мной поехал? — невнятно спросил Чонгук, даже не обернувшись.       — Не знаю, почувствовал, что тебе нужна моя поддержка, — соврал Тэхён. — Повторю, это же касается и меня тоже…       — Нет, не касается, — грубо выпалил салага, но тут же опомнился: — Прости.       Тэхён всё-таки не выдержал — остановил его за запястье и потянул на себя, сгребая в объятия. Чонгуку пришлось согнуться, чтобы уткнуться лицом в разрез его куртки — туда, где неистово билось влюблённое сердце. Конечно, поддержка — не первопричина. Просто хотелось найти ответы на собственные вопросы. Почему Намджун отправил его к бабушке? Где его родители? Неужели им придётся просить разрешения, чтобы быть вместе? А если они его не получат, то что тогда? Тэхён решил задать один из них, выбрав, как казалось ему, самый безопасный:       — Твои родители живут с бабушкой?       — Мои родители погибли, когда мне было пять лет, — бесцветно ответил Чонгук.       Тэхён мягко отстранил его от своей груди — лицо Чонгука оставалось неизменным. Ни один мускул не дрогнул, глаза не остекленели и не наполнились влагой. Он выглядел уставшим, расклеившимся, неуверенным, но точно не скорбящим. Тэхёна настигло чувство, будто он читал книгу, а дойдя до половины, понял, что она была перевёрнута вверх ногами.       — Тебе не грустно? — прямо поинтересовался он.       — Уже нет. — Чонгук пожал плечами. — Я, если честно, уже не помню, как звучат их голоса. Наверное, это неправильно.       — Пятнадцать лет прошло. — Тэхён погладил его по мягкой щеке.       Ему легче: даже если родной голос когда-то забудется, есть мамины интервью после прокатов. Но и без того спустя семнадцать лет он всё ещё слышал голос матери как наяву.       Чонгук опустил взгляд, приоткрыл рот, словно хотел сказать что-то ещё, но промолчал. Мимолётно поцеловав ладонь Тэхёна, что всё ещё покоилась на его щеке, он вновь развернулся и зашагал вперёд. Место, куда прижались сухие губы, воспылало.       — Какая цель у твоего визита? — не желая оставаться в гнетущей тишине, вновь затараторил Тэхён. — Ты приехал за благословением? И с каким статусом мы появимся? Мы коллеги, друзья или…       — Я не знаю, чемпион, — устало оборвал его Чонгук. — Я не знаю…       Тэхён поджал губы: он надеялся, что Пусан поможет разобраться, но вопросов становилось только больше. Вскоре они подошли к домику из тёмного дерева. Чонгука слегка потряхивало, это было видно невооружённым глазом. Тэхён, смотря на его сгорбленную фигуру, тоже начал волноваться.       «Кто его бабушка?»       «Жестокая женщина».       Очередной виток мыслей поселился в голове. Насколько жестокая? Больше, чем его мама? Чонгука тоже наказывали холодным отношением после неудачных тренировок? Или его наказывали… по-другому? Как жил и воспитывался салага, пока Тэхён купался в свете софитов и сгребал титулы один за другим?       Когда Чонгук тихо постучал в дверь и весь подобрался, Тэхён, что стоял чуть поодаль, напрягся и устремил взор на медленно открывающуюся дверь. Увидев женщину, что была на полторы головы ниже внука, он задержал дыхание. Она оказалась худой, сухой старушкой с такими же, как у Чонгука, чёрными глазами, пронзительным взглядом. Черты немного обрюзглого лица казались смутно знакомыми.       — Я же сказала, без золотой медали не возвращайся. — Первое, что сказала она внуку со знакомым акцентом.       Чонгук, что старался держать плечи расправленными, снова ссутулился и сделался каким-то маленьким на её фоне. Тэхён тут же ответил на один из своих вопросов: его мама по сравнению с этой женщиной божий одуванчик. А затем бабушка Чонгука, не дождавшись ответа, медленно повернула голову в его сторону, словно орлица, выискивающая жертву. По коже побежали мурашки. Тэхён не боялся пожилых дам, но от взгляда, который выражал слепое презрение, становилось не по себе.       — Почему он тут? — пытаясь скрыть очевидную неприязнь, спросила она. — Объяснись.       — Давайте зайдём, — предложил ей Чонгук и, обернувшись через плечо, тихо попросил: — Пожалуйста, подожди меня здесь.       Тэхён запоздало кивнул. Чонгук что, с бабушкой на вы? Когда они скрылись за дверью, он огляделся: простенький ухоженный дом, жухлая затоптанная трава и… всё. Это место выглядело бедно, и Тэхён почувствовал странный укол вины за то, что всё детство прожил в роскошном особняке, в котором один этаж даже не использовался. Вдохнув ноябрьский воздух, он передёрнул плечами и опустился на прохладную ступеньку — та противно скрипнула. Вот и нашёл ответы, называется… Тэхён достал телефон и зашёл в диалог с Чону.       «Я в Пусане», — написал он и тут же стёр: наверное, Чонгук не хотел бы этим делиться. Пальцы снова застучали по экрану: «Мне кажется, я его люблю».       Чону не читал сообщение минут пять, и всё это время Тэхён бездумно листал ленту, цепляясь за фанатские посты, не несущие в себе никакого смысла. Его тешило, что большинство писало о том, как гордятся им. Тэхён даже приосанился, расплывшись в улыбке, а затем резко себя одёрнул: он не мог радоваться, пока за его спиной, за дверью, Чонгука наверняка отчитывали за пятое место. Тут же вспомнились брошенные вместо приветствия слова про медаль. Чонгук пообещал бабушке золото? Но Тэхён не мог уступить: он пообещал первое место не только себе, но и маме, что, как ему думалось, смотрела на него свысока и неодобрительно качала головой.       «Почему «кажется»?» — ответил наконец друг и затмил тёмные мысли о соперничестве.       «Потому что любовь — слишком громкое слово для меня, забыл?» — Тэхён не злился на эти слова, наоборот, отчасти был с ними согласен.       «Я тоже бываю неправ. — На губах расцвела улыбка от мысли, с каким выражением лица Чону это писал. — Возможно, ты его действительно полюбил, но я бы не спешил и вернулся бы к этому вопросу после чемпионата мира. Думаю, он расставит всё по местам».       Между бровями пролегла морщинка.       «Хочешь сказать, если он вдруг меня обойдёт, то я его разлюблю?»       «Хочу сказать, что если он вдруг тебя обгонит и ты его не разлюбишь, то это действительно показатель».       Тэхён хотел было закрыть диалог, погрузиться в мысли и начать глубокий самоанализ, но его ранимая натура, беспокоящаяся из-за всего, что касается Чонгука, взяла верх, и он сам не заметил, как напряжённо ждал ответа на сообщение:       «А может, он меня не любит?» — и выглядело это так жалко, что захотелось тут же его стереть.       Но Чону прочитал молниеносно и уже печатал ответ.       «Чужая душа — потёмки, Тэ».       Очередная мудрость вызвала желание закатить глаза, но Тэхён лишь печально вздохнул: Чону всё-таки прав. Ответ на этот вопрос знал лишь сам Чонгук, а они могли только догадываться. И хотелось верить, что эти чувства, многое изменившие в нём, не напрасны. Тэхён переписывался с другом ещё добрых пятнадцать минут, но уже на отвлечённые темы: ни Чонгука, ни Соён, ни Юкхэя они не вспоминали. Когда Чону написал, что собирается к костюмеру, а тело продрогло от сидения на холодной ступеньке, он поднялся и отряхнул джинсы.       Чонгук просил дожидаться у двери, но Тэхён приехал сюда не для того, чтобы торчать на улице и додумывать, о чём тот мог общаться с бабушкой. Он в Пусане, чтобы стать ближе к нему, узнать, как и с кем Чонгук жил двадцать лет. Поначалу были мысли, что его родители — богатые люди, которые смогли подкупить Намджуна, но теперь, когда он знал истину, всё становилось куда сложнее. Судя по участку, бабушка салаги в деньгах не купалась; тем не менее Тэхён не мог отделаться от ощущения, что где-то её видел.       Помня фразу про личное пространство, он повоевал со своей совестью ещё минут десять, а затем аккуратно поднялся на крыльцо и нерешительно толкнул незапертую дверь. Благо та не скрипнула и не выдала его с поличным: дом выглядел таким стареньким, что этого следовало ожидать.       Словно шпион, он прокрался по стенке и, заслышав тихий шипящий шёпот, прижался к ней. Прикрыв глаза, начал вслушиваться.       — …тебе говорила… — слышались обрывки фраз.       — Что вы хотите услышать? — говорил чуть громче Чонгук.       Тэхён хмыкнул: в этом весь салага. Он нахмурился и попытался уловить смысл слов женщины, но та говорила слишком тихо, словно знала, что их подслушивают.       — …мало того, посмел… в мой дом.       Глаза приоткрылись, недовольный взгляд вперился в стену напротив и тут же зацепился за след, похожий на кровь. Внутри поселилось странное ощущение. Многое могло произойти: например, подскочило давление, — но разве от таких разводов не пытаются избавиться? Почему это кровавое пятно остаётся на обоях, словно достояние? Тэхён оторвался от стены и шмыгнул за ближайшую дверь. Прикрывать её не стал — на случай, если что-то вдруг произойдёт. Что именно, он не знал.       Сразу же стало ясно, что он попал в комнату Чонгука. В углу были сложены старенькая скакалка, резиновый мячик, несколько гантель и эспандер. На столе с ободранным углом хаотично лежали тетрадки и книги, покрывшиеся толстым слоем пыли. Там же стоял и компьютер, настолько устаревший, что Тэхён не сдержал смешка: вряд ли он вообще включается. Он подошёл ближе, нарисовал на пыльной поверхности причудливый завиток и открыл наугад одну из тетрадей. Это оказался конспект по английскому, начатый, судя по дате, целых три года назад. Тэхён от скуки пролистал ещё несколько и заметил кривоватое сердечко на полях. Нахмурился. Не в стиле салаги. Но если задуматься, знал ли он Чонгука настоящего? Может, это как раз и есть его стиль? Тэхён пролистнул сразу на середину и увидел надпись:       «Чонгук-и-и».       А ниже:       «Я тебя люблю».       В груди опустело: почерк совсем не был похож на тот, которым были заполнены листы в клетку. Это писал не он. Тэхён с усилием сглотнул и схватился за следующую тетрадь, датированную годом позже. Ничего, кроме записей по учёбе.       Очевидно, это писал тот самый бывший. Мышцы напряглись, лёгкие начало жечь — ревность стремительно накрывала с головой. Почему он так реагирует? Это было так давно, и, если верить Чонгуку, связь между ними давно оборвалась. Ответ лежал на поверхности: было до одури обидно, что Чонгук испытывал настоящие чувства к кому-то ещё, ведь Тэхён, как и Юкхэй, не любил делиться.       — Простите, но… — послышался слегка дрожащий голос.       Тэхён окинул заброшенную комнату тусклым взглядом и вышел. Встав у арки, заглянул в гостиную и увидел Чонгука, сидящего на диване, и склонившуюся над ним бабушку.       — В таком случае я не заплачу Намджуну ни копейки. — Теперь её стало слышно чуть лучше. — И сюда не впущу. Скитайся, где хочешь, позорище.       Пришлось вновь спрятаться за стеной.       — Но в чём проблема? Это никак не отразится на… — оправдывался Чонгук.       — Не отразится? — Старческое брюзжание тут же перебило его. — Видела я, как оно не отразится. У нас уже был такой разговор, и моё мнение не изменилось. Сейчас ты отправляешь его обратно, и тогда я подумаю, стоит ли продолжать весь этот цирк.       Повисла протяжная тишина, и Тэхён всерьёз забеспокоился. Он хотел было проверить обстановку, но тихий неуверенный голос Чонгука остановил его:       — А если нет?       — Что? — насмешливо переспросила женщина.       — Что, если не отправлю?       — Я уже сказала. Вряд ли Намджун захочет работать бесплатно — он, может, и идейный, но не будет тратить своё время на такую бездарность. Ты того не стоишь. Только меня срамишь…       Жестокие слова ударили Тэхёна под дых, и он подался вперёд одновременно с криком не выдержавшего Чонгука:       — Как я могу посрамить того, кого никто уже не помнит?!       Чонгук заметил его за мгновение до того, как по его щеке пришёлся хлёсткий удар ладонью. Он машинально схватился за покрасневшую кожу, но взгляда от него не оторвал. Тэхён видел, как чёрные остекленевшие глаза вдруг посветлели от слёз. Внутри всё ухнуло. На него смотрел маленький мальчик с растрёпанными вихрами, пухлыми щеками и большими карими глазами. На него смотрел он сам — ребёнок, не понимающий, за что его бьют. Жжение распространилось по всему телу, и Тэхён вдруг понял, как ему важно отстоять Чонгука перед женщиной, поднявшей на него руку.       — Что ты делаешь? — играя желваками и не стесняясь фамильярности, спросил он, приближаясь.       Бабушка салаги подняла на него глаза и обвела хмурым взглядом с ног до головы. Тэхён заметил, как Чонгук, воспользовавшись заминкой, попытался утереть крупные капли рукавом куртки, но те, будто назло, продолжали скатываться по щекам. Он плакал перед ним впервые.       — Имей уважение, я тебе чужой человек. — Она приосанилась, словно хотела выглядеть солиднее.       Но весь её авторитет улетучился в тот миг, когда она замахнулась на Чонгука.       — А какая разница: чужой не чужой, если к тебе собственный внук на вы обращается? — с иронией усмехнулся Тэхён и встал прямо перед ней, кладя ладонь на опущенное плечо салаги.       — Тэхён… — попытался заговорить Чонгук.       — Не лезь не в своё дело, — ощетинилась женщина.       — Если разговор был про меня, то это и моё дело тоже.       — Ты такой же наглец, как и твоя мамаша, — бросила она и скривила губы. Тэхён замешкался; не успел он что-либо понять и придумать ответ, как женщина обратила взор на Чонгука и с пренебрежением огласила приговор: — С этой секунды я не потрачу на тебя ни воны, неблагодарная скотина.       — Заткнись, — прошипел всё-таки Тэхён и, сжав плечи Чонгука, потянул его вверх.       Ему казалось, что впервые в жизни он делает всё правильно. Он противостоит не просто суровой бабушке Чонгука, а своей маме — точнее, её жестокой стороне. Когда был ребёнком, он не мог ничего, кроме как реветь, пока его таскают за волосы или, наоборот, игнорируют, но сейчас привычная злоба, которая последнее время конвертировалась в слёзы, вернулась на место. И только из-за своих моральных принципов он не ударил пожилую женщину в ответ.       — Пошли, — сменив тон на ласковый, шепнул Тэхён Чонгуку. — Я сейчас же вызову такси.       — Можешь потом не ползать в ногах и не умолять меня! — послышалось вдогонку.       Пришлось приложить силу, чтобы выволочь сопротивляющегося салагу на улицу. Как воспитывался Чонгук, робеющий перед собственной бабушкой? Наверное, ему повезло меньше, чем Тэхёну. А ведь и он, уже двадцатичетырёхлетний, трагически освободившийся от оков семнадцать лет назад, повёл бы себя точно так же, если бы перед ним сейчас появилась мама.       Пока они ждали такси, Тэхён неумолимо прижимал брыкающегося Чонгука к себе и гладил по спине. Они отошли к другому дому, чтобы лишний раз не попадаться на глаза бабушке и любопытным прохожим. Чонгук горячо шептал сначала «не надо было с ней так разговаривать», а затем «прости меня, прости, я не знаю, почему плачу».       — И ты меня прости, — утешал его Тэхён. — До чего же неприятная особа.       — Я не плакал со смерти родителей, — трогательно признался он в ответ. — Не понимаю, почему так реагирую и почему они не останавливаются…       Голос Чонгука звучал уже спокойнее, но в противовес ему воротник Тэхёна напрочь вымок от слёз. Когда подъехало такси, он попытался взять себя в руки, но ничего не получилось — битва с накопившимися эмоциями была заведомо проиграна. Наплевав на водителя, Тэхён пододвинулся ближе, положил голову на содрогающееся плечо и переплёл их пальцы.       Они не провели здесь и часа, до поезда оставалось ещё много времени. Но уж лучше они переплатят и поменяют билеты, чем останутся в этом городе ещё хоть ненадолго.

* * *

      Чонгук наконец-то успокоился и задремал. Тэхён постоянно отвлекался от дороги и поглядывал на его измученное лицо, опухшие глаза, пересохшие губы. Если он, засмотревшись, приведёт их к смертельной аварии, это хотя бы избавит Чонгука от страданий… Тэхён потёр глаза, пытаясь взбодриться: поездка выжала из него все соки, в голову лезли глупые мысли.       Он долго думал, куда везти истощённого истерикой Чонгука: к себе или к Намджуну. Тот проплакал всю дорогу в такси и, зарывшись лицом в шарф, продолжил уже в поезде — иногда казалось, что он успокоился, но его тело продолжало непроизвольно вздрагивать, выдавая с поличным. Сейчас же, когда Чонгук, привалившись к окну, неспокойно задремал, расслабился и Тэхён, что словно перенял чужое состояние. На подъезде к центру города он решительно заехал на поворот и унёсся дальше, к спальным районам и частным секторам.       — Просыпайся. — Он растрепал чёрные длинные вихры. — Мы приехали.       Чонгук поморщился, приоткрыл сначала один глаз, затем другой. Тэхён, замерев, наблюдал за ним и ощущал физическую боль от того, как сильно щемит трепещущее сердце. Почему парень, который не так давно хватал его за горло в душевых, сейчас вызывал такие бурные чувства? Того, кто отобрал внимание желанной девушки и стал главным конкурентом, хотелось оберегать, заботиться о нём. Что это? Глупая проделка судьбы или её подарок?       Не сказав ни слова, Чонгук выбрался из автомобиля и поплёлся к калитке. Тэхён поспешил следом. После негромкого звонка дверь приоткрылась, и из дома вышел Намджун в тёплом халате.       — Она мне уже позвонила, — только и сказал он.       Чонгук открыл рот, явно желая что-то ответить, но вместо слов вырвался непонятный вздох отчаяния. Тэхён расправил плечи и снова решил вмешаться. Всё-таки не просто так он привёз его не к себе, а к тренеру.       — Дай ему отдохнуть, — обратился он к мужчине. — А мне надо с тобой поговорить.       Намджун выглядел серьёзным, но не сердитым. Тэхён верил, что тот, кто остался совсем одиноким, не выгонит несчастного парня на улицу. Чонгук в этом уверен не был, поэтому, когда они поднимались на второй этаж, произнёс:       — Нужно собрать вещи…       — Успеешь ещё, — хмыкнул Тэхён и подтолкнул его к комнате. — Тебе бы поспать.       Чонгук медленно стянул шарф, не глядя кинул его на стол, а куртку повесил на вешалку. Затем выложил на тумбочку телефон и обессиленно опустился на кровать. Тэхён встал перед ним и помог стянуть свитер. Не выдержав, приблизился к нахмуренному лицу, прижался губами к опухшим прикрытым векам, оставил россыпь мелких поцелуев на щеках, провёл носом по острой скуле и наконец отстранился. При виде голой груди в голове прочно укрепилась мысль: есть вещи, которые обнажают больше, чем снятая одежда. Слёзы — одна из таких. Тэхён оголил свою душу ещё в Пекине.       — Ложись. — Он легонько надавил на плечи Чонгуку, опуская на мягкую подушку.       Тэхён освободил его от джинсов и носков и, выправив одеяло, укутал. Чонгук отодвинулся на другую половину, повернулся на бок и, подложив ладони под голову, посмотрел на него блестящими глазами. Тэхён прямо в уличной одежде пристроился рядом и невесомо погладил по щеке тыльной стороной ладони. Сердце сотрясало рёбра.       — Всё будет хорошо, — слетело с уст.       Позавчера Тэхён не был в этом уверен, но почему-то сейчас знал, что сделает всё возможное для этого.       Чонгук накрыл его ладонь своей и, сжав пальцы, благодарно поцеловал костяшки.       — Знаешь, я плакал совсем не из-за удара. Это привычное дело, да и бабушка уже немолода — с каждым разом всё менее больно, — хмыкнул он, а Тэхён замер. — Наверное, я так отреагировал, потому что впервые защищал то, что мне настолько дорого.       Глаза противно защипало, в груди засвербело. Почему они потратили так много времени на непонятные склоки, соперничество, других людей? Тэхён рискнул всем, влюбившись в Чонгука. И если бы он вернулся в прошлое, оказался бы на перепутье, то всё равно пошёл бы той дорогой, что вела на третий этаж в доме Юкхэя. Не медлил бы ни секунды. Ему не хватит слов, чтобы выразить все чувства, плескающиеся внутри.       Но, наверное, тех трёх, что вертятся на языке, будет достаточно.       — Чонгук, я…       …тебя люблю.       Звонок телефона, будто назло, перебил его душевный порыв. Тэхён, задержавший было дыхание, тяжело выдохнул и обернулся к загоревшемуся экрану «Самсунга», что покоился на тумбочке. Неизвестный номер, но очень знакомые последние цифры.       — Это Соён, — решил оповестить он.       — Сбрось.       — Часто она тебе звонит? — отклоняя вызов, поинтересовался Тэхён.       Ревности не было — только лишь злость. Он, чёрт возьми, почти признался. В знаки судьбы он не верил, но, может быть, всё к лучшему? Вдруг слишком рано и не к месту?       — Часто. Особенно после случившегося.       Тэхён понимал, что под «случившимся» был завуалирован случай в гостинице, после которого Чонгук расстался с Соён и признался в чувствах Тэхёну. Как же несправедливо, что бывшая подруга стала разменной монетой в их отношениях.       — Хочет всё вернуть?       — Или извиниться, не знаю… — тихо отозвался Чонгук. — Я ещё ни разу не взял.       Сил едва хватило на улыбку. Тэхён потянулся к нему, но тут собственный телефон завибрировал. Выудив его из кармана, он замер: Соён. Как раз ему та «после случившегося» ещё не звонила.       Быстро развернув экран к Чонгуку — тот сморщился от яркого света — и приложив указательный палец к губам, Тэхён принял вызов и запоздало подумал, что мог бы и не брать…       — Слушай, я… — неуверенно затараторила Соён. — Он рядом с тобой, да?       Во рту пересохло, в груди образовалась пустота. Кто? Кто мог рассказать? Чону? Точно нет. Юкхэй? Кто-то из хоккеистов, подслушавший разговор? Может, Миён, заставшая их в коридоре? А вдруг их сфотографировали в поезде? А может, Соён наконец догадалась сама?       — Кто «он»? — Голос вопреки всему прозвучал уверенно.       — Чонгук.       Тот, в свою очередь, прожигал его взглядом и хмурился.       — Что ты несёшь? — перешёл в привычное наступление Тэхён. — Почему он вообще должен быть рядом со мной?       — Не знаю… — тут же сдалась Соён. — Я совсем уже запут…       — Это твоё худшее решение — звонить психу, — хмыкнул Тэхён и сбросил.       Чонгук придвинулся ближе и задумчиво спросил:       — Как думаешь, она всё поняла или просто отчаялась?       — Возможно, и то и другое. Но нам нельзя подтверждать её догадки.       Чонгук кивнул, соглашаясь, и прильнул ближе. Тэхён быстро спрятал телефон обратно и накрыл его щёки ладонями. Они встретились в поцелуе — самом нежном и мягком, какой у них только был. Настолько трепетном, что вдруг захотелось плакать. Тэхён был безмерно благодарен, что смог наконец-то полюбить. По-настоящему. Впервые.       — Спасибо, — спустя минуту прошептал Чонгук, сонно прикрывающий глаза.       И, так же как с отцом, не нужно было гадать, за что именно его благодарят.       — Отдыхай, — поцелуй в лоб, — а я спущусь и поговорю с Намджуном.       Когда Тэхён покинул комнату, сердце продолжало грохотать в груди. От чувств, от страха, от тревоги. Бывший тренер когда-то казался ему огнедышащим драконом, которого предстояло победить, но сейчас, стоило увидеть его сгорбленную спину и подрагивающие руки, которыми он плескал алкоголь в кружку, стало понятно: он обычный несчастный человек, женившийся когда-то на стерве, пытающийся заработать деньги и вместе с тем сделать всё правильно. Но вряд ли тот знал, что будет правильным в такой ситуации. Тэхён и подавно не знал, поэтому действовал так, как велело сердце, и очень надеялся, что у Намджуна оно тоже есть.       Смотря на то, как мужчина делает маленькие глотки, он вздохнул и достал из навесной тумбы ещё один стакан. Звонко поставил его на стол и, скинув куртку с шарфом в кресло, сел рядом на диван.       — У тебя завтра тренировка, — покосившись на него, отрезал Намджун.       — Ты больше не мой тренер, — пожал плечами Тэхён.       Наплевать на машину, припаркованную у ворот: он остро ощущал, что без алкоголя диалог сложится не так, как нужно.       — Тоже верно.       И янтарный напиток ударился о дно стакана. Они пригубили его одновременно, не чокаясь. Напряжённая тишина длилась не больше минуты, а затем Тэхён её нарушил:       — Почему ты взял его именно в этом сезоне?       — А что с этим сезоном не так? — флегматично спросил мужчина, уперевшись взглядом в негорящий телевизор.       — Чемпионат мира.       — Он каждый год.       Разозлённый, Тэхён вздохнул и сделал ещё один обжигающий глоток.       — В прошлом году я получил травму, не до конца восстановился, и мне становится хуже. — Признание слетело с уст, а за ним та самая терзающая мысль: — Я не знаю, может, этот чемпионат станет для меня последним. Сам же говорил: «Лёд скользкий — никогда не знаешь, что может случиться». Вот и я не знаю, будет ли у меня ещё шанс…       Намджун молчал, обдумывая ответ. Они оба знали, что о травме национального чемпиона осведомлены все.       — Меня очень сильно попросили. — Голос звучал хрипло. — К тому же надоело три года сидеть без нормальной работы. Я поспешил с заявлением, что ухожу из тренерства.       — Тебя попросила его бабушка? Много, хочешь сказать, предложила?       Намджун постучал пальцами по керамической кружке, вид его сделался задумчивым. И только сейчас, глядя на его хмурое лицо и мелкие морщины, Тэхён заметил, что мужчина действительно выглядит на свой возраст. Бывший чемпион мира, который прожил почти полвека, выглядел так устало, что становилось страшно от осознания того, что люди не могут подчинить себе время. Так и Тэхён, которому скоро двадцать пять, оглянуться не успеет, как будет восседать в темноте квартиры и с тоской разглядывать свои кубки и медали.       — Очевидно, намного меньше, чем твой отец, — отозвался Намджун, заставляя вынырнуть из моря беспокойных мыслей. — Но я так ею восхищался, что просто не смог отказать.       — Кто она?       Намджун пожевал губу, словно мысленно решал, стоит говорить или нет.       — Хван Сура.       Пришло озарение. Тэхён сделал ещё глоток, слизнул горечь с губ и откинулся на спинку дивана. Наверное, каждый взрослый фигурист знал олимпийскую чемпионку, но вот совсем юные равнялись уже на других: возможно, на самого Тэхёна или даже на Чону. Сам же он слышал это имя ещё в детстве — удивительно, как только запомнил: мама тогда показывала ему всех чемпионов Кореи. Она ни на ком не задерживалась — давала короткий комментарий и шла дальше. Про Хван Суру она сказала лишь: «Заносчивая тётка, ничего особенного». Имя этой женщины так и отпечаталось в сознании с пометкой «ничего особенного» — и сейчас, когда прошло почти двадцать лет, он не смог вспомнить её лицо, которое за эти годы избороздили глубокие морщины.       — Откуда она знает мою маму? — вспомнив ядовито брошенную фразу, поинтересовался он.       — Ну а кто её не знает? — с теплотой улыбнулся Намджун, а Тэхён отчего-то напрягся. — Когда мы были подростками, миссис Хван часто приезжала на каток, общалась с тренерами и оценивала ребят, которые так восхищались ею. Меня она хвалила.       — А ты перед ней лебезил, — догадался Тэхён и, не встретив отрицания, продолжил: — А мама? Её она хвалила?       Намджун тяжело вздохнул.       — Нет, не хвалила. И Хана тоже не рассыпалась в комплиментах, а когда все пошли просить автограф, нарочито громко сказала, что каракули от какой-то старушки ей не нужны.       Они усмехнулись почти одновременно: она всегда была такой. Тэхён отставил кружку, не решаясь налить ещё, и сел полубоком. Повернулся к Намджуну и уложил голову на мягкую кожаную спинку. Про маму хотелось слушать вечно.       — И, думаешь, это её задело на всю жизнь? — хмыкнул он.       — Ну, не прямо так, но взаимная неприязнь у них была: миссис Хван приезжала ещё несколько лет, но Хана воротила нос, а потом говорила мне, что «вход на арену маразматичным тёткам должен быть запрещён». Она так отзывалась из-за своего характера, а миссис Хван, наверное, задело то, что её начинают забывать. Сам понимаешь, какая это трагедия для фигуриста. Хану помнят до сих пор, отчасти благодаря тебе, а её…       — То есть она хочет напомнить о себе посредством Чонгука? — предположил Тэхён.       — Не знаю… Всё-таки она боялась, что он опозорит её, и не отправляла на юниорские соревнования. — Намджун, в отличие от него, не постеснялся и плеснул себе ещё немного коньяка. — Мне кажется, у неё нет мотивов. Никаких. Просто она такая сама по себе…       — Но ты всё равно продолжаешь ей потакать? Она ударила Чонгука при мне, а он сидел, сжавшись, как будто это нормально. Он, двадцатилетний здоровый парень, выглядел ребёнком на фоне иссохшейся старухи. — Последнее Тэхён произнёс шёпотом, боясь, что Чонгук мог их подслушивать.       Намджун опрокинул в себя алкоголь и поморщился.       — Миссис Хван мне платила и доверяла, а я, в свою очередь, должен был следить за её внуком. — Он выдержал паузу и с печалью добавил: — Но не уследил.       Тэхён, пребывая в ажитации, вскочил с дивана и беспокойно заходил кругами, растирая лицо ладонями.       — Я хотел как лучше, — следя за суматошно мельтешащей фигурой, заявил мужчина. — Для вас обоих.       — Ограничить общение, приплести третьего человека, создавая шумиху в СМИ, — это и есть «как лучше»? — истерично развёл руками Тэхён. — А потом ты отправил его к неадекватной бабке признаваться в отношениях с сыном женщины, которую она недолюбливала. И даже после покаяния она всё равно отказалась от него. Кому теперь лучше?       Намджун обхватил кружку подрагивающими — то ли от нервов, то ли от алкоголя — руками.       — Она бы узнала в любом случае. Такое, — он неопределённо указал в сторону лестницы, — тяжело долго скрывать.       — Да может быть, эта старая карга не дожила бы до этого момента, — запуская пятерню в спутанные волосы, запальчиво отозвался Тэхён.       Послышался низкий искренний смех.       — Говоришь как Хана, — покачал головой Намджун.       Тэхён зацепился за то, как трогательно нежно звучит мамино имя из его уст, а затем вспомнил фотографию в комнате Чонгука и фразу, небрежно брошенную мужчиной больше пяти лет назад: «Да мы и не общались толком, пересекались на тренировках разве что».       — Намджун, — серьёзно обратился Тэхён и, обойдя диван, облокотился на спинку. — Ты мне говорил, что не очень хорошо знал мою мать, но тем не менее отзываешься о ней так ласково и её фотография стоит у тебя дома наравне с фотографиями сына.       Мужчина схватился за бутылку, наполнил кружку, но пить не стал. Тэхён нахмурился: если Намджун напьётся, то никакого разговора у них не получится. А поговорить было жизненно необходимо. Почему-то именно сейчас, в веренице всех событий.       — Соврал.       И звучало это так странно, так отчаянно, что Тэхён не сдержал протяжного стона от накатившего изнеможения. Все вокруг врут, что-то утаивают, недоговаривают. Почему ему приходится собирать этот рассыпавшийся пазл в одиночку? Почему сейчас, когда он так влюблён, все проблемы наваливаются разом: бедро, Соён, Юкхэй, отец, теперь ещё и это…       — Ты что, спал с ней? — сглотнув неприятный вязкий ком, поднявшийся к горлу, хрипло спросил Тэхён первое, что пришло в голову.       Намджун звонко отставил кружку и с негодованием обернулся к нему.       — Тэхён, зачем ты всё так опошляешь? Я очень уважал её и ценил.       — То есть не спал? — Бровь приподнялась в недоверии.       — Я любил её. Задолго до того, как за ней начал ухаживать твой отец, и до того, как я женился на… другой женщине. Просто иногда так случается: любящие люди не могут быть вместе из-за разных обстоятельств. Нам было бы тяжело вместе, а Сухо хороший человек. Тот, кто так же сильно её любил и кого полюбила Хана.       — Папа в курсе? — Голос сорвался.       — Нет, для него мы были просто коллеги. — Намджун заглянул в слезящиеся глаза Тэхёна. — Ему не обязательно было знать: когда он только-только появился на горизонте, между нами уже действительно ничего не было. Да и Хана в первую очередь была моим другом, а только уже потом — первой любовью. Мы были подростками, и это, как правило, остаётся где-то там, в юношестве.       Тэхён вернулся на диван и, подтянув колени к груди, спрятал в них лицо.       — Забавно. Раньше я мечтал, чтобы моим отцом был именно ты, а не он, а сейчас не хочу верить в то, что ты встречался с моей матерью, — признался он.       Был ли смысл в этом разговоре, если мамы давно нет, у Сухо новая семья, а Намджун понемногу спивается? Наверное, нет. Но это было так важно для Тэхёна, что он не мог закрыть эту тему. Намджун, видимо тронутый этими словами, аккуратно придвинулся, положил ладонь на его спину и легонько погладил. От него пахло коньяком и привычным парфюмом.       — Скажу честно: я стал за собой замечать, что отношусь к тебе не как к ученику. У тебя были натянутые отношения с Сухо, а мой сын жил в Штатах и, наверное, сам не хотел идти на контакт. Мы друг другу были как недостающие детали, и это слегка пугало. Ещё меня пугало, что ты копия Ханы. Я серьёзно, ты её воплощение в мужском теле. Именно это склонило чашу весов, и я взялся за тренерство, хотя такой род деятельности для меня был в новинку. Но это же и заставило меня отказаться от тебя тогда. Внутри тебя не только её талант, но и её тёмная сторона — агрессия, своеволие и непокорность. И когда ты меня ударил, я понял, что пора разорвать этот порочный круг.       Тэхён вспомнил тот роковой вечер, когда они приехали с соревнований. Он был недоволен своими оценками: винил арбитров, винил себя, винил Намджуна. Тот раскладывал свои вещи, не обращая внимания на ученика, носящегося за ним по пятам. Тэхён говорил об усложнении программы, о том, что ему нужно больше четверных, а Намджун твердил лишь: «Ты не прыгнешь столько». И это звучало так обидно, что Тэхён сорвался на крик и толкнул его в грудь. Но тренера это не испугало, он, наоборот, продолжил провоцировать: «Ты нестабилен, ты не сможешь». И Тэхён, которого подкосила неуверенность в нём, обратил свои слёзы в ярость. Крепко сжатый кулак пришёлся прямо в челюсть. В голове вертелось: бей, чтобы не заплакать. Ещё долго после этого он думал, что это сущий пустяк: ну ударил и ударил, не разрывать же тесную связь после такого. А сейчас понял: Намджуна ударил не просто ученик — его ударил мальчик, который был ему как сын. Его ударил отголосок первой любви.       — Извиняться ведь уже поздно? — хмыкнул Тэхён, стараясь утереть влажные глаза грубой тканью джинсов.       — А я и не держу зла. — Он переместил ладонь на макушку и растрепал непослушные волосы. — Всё получилось как получилось…       Тэхён, шмыгнув носом, решил взять себя в руки и вернуться к теме, что казалась сейчас наиболее острой.       — Теперь, когда эта мегера не будет платить тебе, откажешься от него?       — Это тяжело. — Намджун всё-таки потянулся к отставленной кружке. — Мне его искренне жаль, но мы не получили никаких призовых после чемпионата Азии, и если костюм и хореографию можно не менять, то нам всё равно не будет хватать даже на жизнь. Он усердный парень, очень техничный, и в нём есть потенциал, я его вижу, но чтобы его раскрыть, нужны средства.       — А если средств нет, то потенциал можно и закопать, да? — недовольно отозвался Тэхён.       Он никогда не думал, что будет с неподдельным интересом рассуждать о способностях своего соперника. Ему бы радоваться, что тот не сможет ему противостоять, но не получалось.       — Знаешь, я не соглашался ни на один контракт тоже с подачи миссис Хван, — приоткрыл завесу тайны Намджун. — Теперь жалею.       Тэхён собрался: сел ровно, приосанился и заглянул в усталые глаза мужчины. Нужно быть взрослым, а не скатываться в инфантилизм. Выбросив лишние мысли из головы, он серьёзно заговорил:       — Давай сделаем так: я заплачу и за новые костюмы, и за всё остальное, а ты будешь принимать рекламные предложения и начнёшь, пожалуй, с рекламы парфюмерного дома. Чонгук уже взрослый, ему не нужна эта бабка, чтобы продолжить свой путь, который только начался. Он принесёт тебе много призовых и контрактов: его уже любит публика, и без денег вы не останетесь. Я знаю, ты сам хочешь его тренировать.       — По правде сказать, я хотел тренировать только тебя, — откинулся на спинку Намджун.       Сердце кольнуло, по горлу прошёл очередной спазм, но Тэхён не придал этому никакого значения. Прошлое — в прошлом.       — У меня есть Сонми. — Губы тронула улыбка. — И на чемпионат мира я поеду с ней. Так что думаешь?       Он был уверен, что Намджун согласится: никто не захочет стоять лицом к лицу со своим одиночеством.       — Договорились.       — И я не хочу, чтобы об этом знал Чонгук. Скажи ему, что за какой-нибудь контракт заплатили авансом. В общем, придумай что-нибудь, — уже шёпотом попросил Тэхён.       Он обернулся к лестнице и, никого не увидев, с тоской продолжил:       — И ещё: что мы будем делать со всем… этим?       Намджун моментально понял, о чём речь: этот вопрос стоял ребром, и его было невозможно игнорировать. Так же, как невозможно игнорировать чувства, обрекающие на глупые поступки. Например, чистосердечное признание бабушке-тирану или спонсирование соперника, который может обойти его и забрать золотую медаль.       — Ты же понимаешь, что мне всё равно? — Намджун потёр красное от спиртного лицо. — Точнее, я не против. Я хочу, чтобы и ты, и он были счастливы и не ненавидели меня. Но это никак не должно сказываться на тренировках. А это сказывается, я же всё прекрасно вижу. Ты не думай, что я не замечаю, как ты ведёшь себя на льду уже два месяца подряд.       Тэхён ощутил вернувшееся жжение в груди: всё время, пока он пытался доказать что-то бывшему тренеру, тот молча наблюдал, считывал его состояние по неудачным прыжкам и делал какие-то свои выводы. Наверняка верные: как-никак Намджун знал его больше десяти лет.       — То есть препятствовать не будешь?       — А я не препятствовал, пока это не стало совсем уж опасно. Неужели не замечал? — Мужчина склонил голову к плечу.       Тэхён вспомнил, что до появления всех фотографий Чонгук спокойно посетил вечеринку у Юкхэя и съездил с ними в Сувон, да и в стенах арены порой прохлаждался без тренера за спиной. А уж когда они зажимались в туалете, Намджуна тем более не было видно. Неужели он спускал им это с рук? Неужели догадался ещё тогда? Раньше, чем сам Тэхён?       — Послушай, — вновь заговорил мужчина. — Ты же знаешь, что личная жизнь спортсменов почти всегда выставляется на всеобщее обозрение. И если отношения с девушкой, как было с Соён, общество воспримет нормально, то роман между двумя мужчинами вызовет скандал. В Канаде, куда вы поедете, вас, может, и поддержат, но, например, в каком-нибудь Катаре всё будет с точностью до наоборот. У вас публичная жизнь, и вы прекрасно понимаете, какой это риск. Да, любовь — это мощная сила, которую не должна сдерживать ненависть, но иногда нужно думать о том, как будет безопаснее. Вам повезло: рядом есть люди, которые относятся к этому спокойно, но не все такие. Далеко не все.       — И что ты предлагаешь? Расстаться?.. — Прозвучало потерянно и совсем уж отчаянно. Они ведь даже не начали встречаться.       Намджун упёрся взглядом в свою кружку и начал водить средним пальцем по ободку: туда и обратно. Тэхён, заворожённый этим зрелищем, молчал, ожидая приговора.       — Для публики Соён и Чонгук всё ещё пара, и мне кажется, что не нужно афишировать их разрыв. Если она решит высказаться сама или найдёт себе другого парня — это уже другой вопрос, и решать его нужно потом. Пока ходит легенда о его отношениях с девушкой, ваши с ним будут выглядеть как дружеские. Просто… не отсвечивайте лишний раз, сосредоточьтесь на грядущем чемпионате. И ещё…       Намджун замолк, и Тэхён, нервничая, поторопил:       — Ну?       — Сходи к психотерапевту.       Он весь подобрался, словно кошка, готовящаяся к нападению.       — Зачем? Со мной всё в порядке, я почти не агрессирую, — со спесью ответил он, отгоняя мысли о драке с Юкхэем.       — Человек, с которым всё в порядке, не стал бы избивать друга до потери сознания. — Намджун вскинул ладонь, не давая выразить возмущение. — И двух месяцев не прошло, Тэхён, за такой короткий срок болезнь не уходит.       — Это не болезнь.       — Болезнь. Я не хочу лезть в ваши отношения, но сходи к врачу хотя бы ради него. Ты представляешь, что будет с человеком, который подвергался насилию всё детство, если ты однажды ударишь его, как меня?       Тэхён нахмурился: тогда бы они подрались, как это было в душевых. Чонгук мощнее его — точно дал бы отпор. А затем эти мысли, странные и глупые, перекрыли другие, более взвешенные: в отношениях, где два человека любят друг друга, не должно быть драк.       — Если мы собираемся заботиться о нём, — он поднялся с дивана и кивнул в сторону лестницы, — тогда и тебе следует сходить к врачу.       — К какому? — не понял Намджун.       — К наркологу. — Тэхён подхватил куртку и начал натягивать её на себя. — Закодируйся, потому что я вижу, во что ты опять скатываешься.       Мужчина недовольно насупился, и он его прекрасно понимал: тяжело признать проблему, которую в упор не видишь, даже если прямо сейчас держишь кружку с коньяком в руках. Они обменялись красноречивым молчанием, и Тэхён, обувшись, поспешил на выход. Намджун поднялся следом, чтобы открыть калитку, и сказал с назиданием, словно всё ещё был его наставником:       — Твои тренировки по паре часов, а иногда и меньше, — это несерьёзно. Олимпийцы сутками на катке торчат. Это совет от бывшего чемпиона мира тебе как, возможно, будущему.       Тэхён вымученно улыбнулся: эти слова он хотел услышать три года назад. Кивнув на прощание, он сел в холодный автомобиль и заспешил домой, веря, что ему повезёт и под вечер дорожная полиция ему не встретится.       В голове вертелось множество мыслей, которые необходимо было хорошенько обдумать, и одна из них — терапия. И, размышляя о том, что нужно найти хорошего специалиста, он окончательно осознал, что всё так, как надо.