* * *
Тэхён сидел в заглушенном автомобиле добрых минут двадцать и сверлил нечитаемым взглядом закрытые ворота. У забора, как обычно, стоял лишь «Мерседес», и только потому, что родители Юкхэя всего один раз приехали на матч сына, они всё ещё не приравнивались к мифическим существам. Возможно, хоккеиста, которому и двадцати двух не исполнилось, следовало бы пожалеть: Тэхён не понаслышке знал, каково это — безучастие со стороны родителя. Но вряд ли его поступки можно оправдать безразличием и попустительством семьи. Хлопнув дверью машины, он вышел на свежий воздух и встал у ворот. В прошлый раз он приходил извиниться перед другом, сейчас же всё было с точностью до наоборот. После недолгого ожидания ворота приветливо отворились — конечно, Юкхэй ему открыл. Всегда открывал. Стараясь не показывать свои истинные намерения, Тэхён спокойно подошёл к двери, и та распахнулась перед ним, даже звонить не пришлось. — Ты чего здесь?.. — озадаченно спросил Вон, столкнувшись с потемневшим взглядом. Ещё утром, на арене, он выглядел жизнерадостным и холёным, сейчас же напоминал человека, от которого прячут сумочки и детей. Усталый, со слегка опухшими глазами, лёгкой щетиной, которая не сразу бросилась в глаза, и растрёпанными вихрами на голове. Прошло всего-то полдня, что же успело случиться? Неужели Чону ответил на звонки и твёрдо сказал, что между ними всё кончено? Тэхён надеялся, что так и было. Юкхэй не заслуживает его. Всё, чего он заслуживает, — это крепко сжатый кулак в морду. Именно так Тэхён и поступил — ударил резко, наотмашь, не дав опомниться. Вон схватился за нос и опасно отшатнулся. Наверное, на этом можно было остановиться, но злость, накопленная со вчерашнего вечера, наконец преодолела преграду и вырвалась наружу. Он толкнул Юкхэя в грудь, обтянутую домашней майкой, да так сильно, что хоккеист запутался в собственных ногах. И тогда он ударил ещё раз, но уже в скулу. — Ты, блядь, что творишь! — Не вопрос, а возмущение. Юкхэй быстро поднялся и, утерев кровь, хлынувшую из носа, двинулся на Тэхёна. В лицо бить отчего-то не стал — чёткий удар пришёлся по солнечному сплетению и разом выбил из лёгких весь воздух. Тэхён согнулся и заскрипел зубами: вот оно, ядовитое и горячее, начинает выплёскиваться в кровь. — Да тебя убить мало! И, переведя дух, вновь налетел на хоккеиста. Они упали на пол и начали остервенело мутузить друг друга: Тэхён, не боясь, ударял прямо по лицу, чтобы все видели, какой участи заслужила эта сволочь, а Юкхэй, в свою очередь, бил по телу — ужасно больно, но без явных следов. Ярость пусть и вырвалась наружу, но не отключила мозг, перед глазами не было кроваво-красной пелены, как тогда, в раздевалке, и это значило, что на сей раз их шансы равны. Они катались кубарем от двери до кофейного стола, громко бранясь. Когда из брови Юкхэя потекла очередная горячая струя, а Тэхёну показалось, что он вот-вот задохнётся, они расцепились, да так и остались лежать на холодном деревянном полу. — За что? — хрипло, но удивительно спокойно всё-таки поинтересовался Вон. — За Чону, — более вспыльчиво прилетело в ответ. — Не знал бы тебя до этого — отправил бы в больницу. Юкхэй лишь рассмеялся, а затем болезненно зашипел. — Ты уж не преувеличивай. Тэхён пропустил фразу мимо ушей, а вот не зацепиться за тихий смех не смог. — Ржёшь? Смешно тебе? — чувствуя, как вновь закипает, выплюнул он. — Когда изменял или когда бил его, тоже лыбился? Вон тут же замолк. Повисла звонкая, слишком красноречивая тишина. — Что заткнулся? Тебе стыдно? — не унимался Тэхён. — Только вот за что: за то, что морально убивал Чону, или за то, что спал с ним? — Я не пидор, — сипло отозвался Юкхэй спустя минуту. — Просто… Не было никакого интереса слушать нелепые оправдания. «Просто» что? Просто поцеловал своего друга? Просто предложил ему встречаться? Просто ревновал его к другим парням? Просто сволочь и последняя скотина? Да, должно быть, последний вариант подходил Юкхэю больше всего. — Ты пидор, самый что ни на есть настоящий, — перебил Тэхён. — И не в смысле твоей ориентации. Перед кем ты выпендривался? Передо мной? А если бы я оказался геем, то что, так же бы издевался? — Ты точно не такой. — Голос Юкхэя звучал донельзя печально, словно он вот-вот позорно расплачется. «Как пидор», — мысленно добавил Тэхён с чужой интонацией. — Ты нормальный и всегда им был, а меня… переклинило, блядь. Я не голубой, просто его люблю… И снова он о любви. Тэхён не верит, и всё тут. Вдруг вся спесь пропала, а на её место пришло непонятное, такое неуместное спокойствие и умиротворение. Поднявшись на локте, он заглянул в разбитое — и горем, и его кулаком — лицо Юкхэя. — А если я такой? Ответь мне: что бы было? Ну! — Ты не… — растерянно пролепетал Вон, хлопая заметно мокрыми ресницами. Крокодильи слёзы. — Такой. — Ты… — по-видимому не до конца понимая Тэхёна, вновь зашёлся Юкхэй. — Я — такой, — в который раз отчеканил тот. — Ну же, бей меня, отвратительного. И Вон ударил — хорошенько приложил затылком о пол. Так, что перед глазами заплясали искры, а голову прострелило болью. Молодец Юкхэй, играет свою роль до конца. На губах Тэхёна появилась довольная ухмылка: он впервые признался в своей ориентации. Сам раскрылся перед человеком, который и догадаться не мог. В кружащейся голове зазвучал голос Чону: «Ты на самом деле очень смелый, Тэ». Хоккеист не мог похвастаться тем же, и в этом Тэхён чувствовал своё превосходство над ним. Вот что такое любовь — это совсем не слова. — Да я на тебя, сука, равнялся! — чуть ли не рыдал Юкхэй. — Ты же… Блядь, как так вышло? С кем? Тэхён упрямо молчал: свой секрет он рассказал, но чужой — не посмеет. И когда глаза хоккеиста округлились, он не выдержал и прыснул: своим глупым выражением лица тот был похож на несмышлёную мартышку. Полный идиот. — С ним?! — схватив за грудки, зарычал Юкхэй. С кем это «с ним», понятно не было. Бровь приподнялась в немом вопросе, а Вон, казалось, сейчас убьёт или его, или себя самого. — С Чону? — взревел он. — Он мой, понятно? Мне плевать, трахайся с кем хочешь, хоть с Чонгуком, но его не трожь! Я тебе его, блядь, не отдам! При упоминании Чонгука Тэхён невольно вздрогнул, но разъярённый Юкхэй этого даже не заметил. Тэхён тихо засмеялся, хмурясь от боли во всём теле: силы хоккеист, конечно, не пожалел. И только Вон, продолжающий гневно раздувать ноздри, занёс руку для очередного удара, телефон, покоящийся в кармане, зазвонил. Скинув с себя тяжёлое тело, Тэхён отполз подальше и приподнялся, доставая мобильный. На экране высветился отец — тот, к удивлению, звонил со своего личного номера. Едва он сбросил вызов и раскрыл рот, чтобы ответить Юкхэю, смотрящему на него исподлобья, как навязчивая трель звонка вновь ударила по ушам. Тэхён нахмурился: это очень странно. На дворе ночь, а отец так давно не набирал ему со второго телефона. В очередной раз не взяв трубку, он всё-таки припечатал: — Чону — мой лучший друг, и точка. Я искренне надеюсь, что он никогда в жизни не простит тебя, а если даже и простит, то я не пойму его выбор. Ты — настоящее ссыкло, которое прячется под маской гомофоба, а втайне тащится по мужчине. Забыл свои слова? Да? Я тебе напомню: мужчины могут или дружить, или враждовать. Извини, что не дословно, я твой словесный понос обычно пропускаю мимо ушей. Живи себе дальше с таким девизом, а к нему, подонок, не подходи. И ко мне тоже — мне стыдно даже здороваться с тобой. Лучше бы ты был просто «пидором». Тэхён поднялся на ноги и отряхнулся от невидимой пыли. Внутри всё клокотало и одновременно с этим пугливо поджималось: своими звонками отец поселил в нём настоящую тревогу. Когда он был уже в дверях, Юкхэй, так и оставшийся на полу, тихо произнёс: — Может, я и делал вид, что презираю его, но на самом деле Чону — самое дорогое, что у меня есть, — и, зарывшись лицом в ладони, добавил: — Просто хочу, чтобы ты знал. — Ты понял это слишком поздно. Оглушительный хлопок двери отрезал его от бывшего — вновь подчёркнуто — друга. Тэхён почему-то даже не грустил: это не он терял друзей, а они сами отсеивались. Покинув территорию особняка и подойдя к своей машине, он взглянул на экран телефона. Отец больше не звонил. Но они — вроде как, немного, всего лишь на крупицу — наладили общение, поэтому не перезванивать было равнозначно тому, чтобы вновь возвести между ними стену. Прижав телефон к покрасневшему — Юкхэй и туда попал — уху, он аккуратно опустился на водительское сиденье. — Тэхён! — раздался нервный голос отца. — Тэхён… я… Внутри всё похолодело. Интонация у него была точно такая, как в день маминой смерти. — Я… мы в больнице, у Минсу преждевременные роды, — с придыханием тараторил он. Тэхён завёл двигатель и вопросительно вскинул бровь, словно отец мог его увидеть. — И ч… — Она не приходит в сознание, — отчаянно, с истерическими нотками сообщил тот и, когда на фоне послышались неразборчивые голоса, отключился. Тэхён замер, всё ещё держа телефон у уха. Быстрые гудки оглушали, сердце забилось в разы быстрее. Он не любил Минсу, пусть и не было на то причин, да и с отцом отношения были натянутые, но после Пекина что-то изменилось, и между ними, и в самом Тэхёне. Он не понимал, что чувствует, но точно не ликование и радость. Почему папа позвонил ему? Чего хотел? Действуя по наитию, Тэхён вновь набрал Кима-старшего, но тот не взял. Не теряя времени, он в панике позвонил на домашний телефон: номер хранился в контактах на экстренный случай, и до этой секунды в нём не было необходимости. — В какой больнице отец? — тут же раздался вопрос, стоило помощнице поднять трубку. — Мистер Ким? — ахнула знакомая женщина. — В какой они больнице? — нервно повторил он. Помощница мачехи тут же спохватилась и назвала адрес. Тэхён отключился, не поблагодарив. Он резко вырулил на дорогу и понёсся в противоположный конец города, мысленно приговаривая: нет, нет, нет… Отец не был образцом хорошего родителя, но смерти двух любимых женщин он точно не заслуживал. И, возможно, пора наладить отношения. Наладить свою жизнь. Отпустить детские обиды. Нужно жить дальше, особенно теперь, когда появился по-настоящему любимый человек. По растерянному, но не встревоженному голосу помощницы стало ясно: отец её не предупредил. Женщина была их правой рукой, казалось, роднее, чем сам Тэхён, но папа всё равно позвонил ему, не стесняясь своей слабости. Хотя о каком стеснении могла идти речь в такой ситуации? До Минсу дела не было, пусть та ни в чём не виновата, — просто возникло непонятное, чуждое волнение за отца, который хоть и сопровождал его всю жизнь, но в ней не присутствовал. Несмотря на это, они были рядом, когда умерла мама, будут и сейчас, когда… Нет, это неправильно. Тэхён вновь нарушал. Вслед ему сигналили, а встречный автомобиль чуть не столкнулся с бампером «Хёндэ», когда он, обгоняя плетущегося впереди водителя, выехал на встречную полосу. Чёрт, он или лишится прав, или умрёт. В голову тут же закрался вопрос: по кому отец будет лить слёзы больше? По нему или по Минсу? А может, стоит переформулировать? По кому отец будет лить слёзы больше: по тому, что осталось от Ханы, или по Минсу? Тэхён, прибавляя скорости, поджал губы и подумал, что такие мысли сейчас неуместны. Наверное, их нужно спрятать поглубже и включить холодную голову. Да, так правильно и по-взрослому, а Тэхён и есть взрослый, пусть и поступает всё ещё по-детски. Больница встретила лёгким сквозняком, гуляющим по белоснежным коридорам, и до одури противным запахом медикаментов и хлорки. Кто-то вообще любит этот запах? Вероятно, даже сами врачи его ненавидят, просто у них нет выбора. У Тэхёна тоже его не было: он приехал не потому, что так решил, а просто так нужно. С этим «так нужно» в голове он спросил у усталой женщины за стойкой регистрации, где находится родильное отделение; с этим «так нужно» он впопыхах натягивал рвущиеся бахилы и с ним же мчался по скользкому кафельному полу, норовя встретиться с ним носом. Когда перед глазами возникла сгорбленная фигура отца, внутренний голос уверенно припечатал в последний раз: «Да, так нужно. По-другому нельзя». Папа сидел на железной скамье возле двери родильной палаты и нервно тряс ногой. Рядом с ним валялся небрежно скомканный халат, а поверх него — шапочка для волос. Лицо было спрятано в ладонях; тишина нарушалась звонким лязгом и неясным шумом, едва различимым за плотно закрытой дверью. Отец не поменял положения, когда Тэхён, отодвинув белую ткань в сторону, подсел вплотную и, откинувшись на спинку, тихо спросил: — Где ребёнок? — В отделе интенсивной терапии, — прошелестел мужчина и невнятно добавил: — …тридцать одна неделя… Тэхён понял, о чём отец, и мысленно ответил: «Тридцать одна — не двадцать». Но, конечно, вслух не сказал. Бросив взгляд на дверь палаты, в которой, очевидно, находилась Минсу, он вновь задал вопрос: — А она?.. — Откачивают, — разогнувшись и наконец посмотрев в глаза сыну, почти беззвучно ответил Сухо. — Ей сделали кесарево, и она потеряла слишком много крови. Меня выгнали оттуда! Просто вышвырнули, как щенка! Глаза у отца были покрасневшие из-за лопнувших капилляров, и под ними залегли тёмные круги. Грудь его тяжело вздымалась, а лицо исказила болезненная гримаса. Вдруг вспомнилось, как они ехали на похороны мамы, а затем ощутились эфемерные объятия отца, такие редкие и непривычные. В настоящем же тот сидел не шелохнувшись и стеклянно смотрел в упор, но, казалось, ничего не видел. И тогда Тэхён, давно уже не семилетний, поступил так же, как папа, — рывком притянул его к себе и сгрёб в объятиях. И если проявления нежных чувств со стороны Сухо можно было сосчитать по пальцам одной руки, то число моментов, когда их показывал сам Тэхён, равнялось нулю. Отец замер, но в следующую секунду обнял его в ответ, да так крепко, что тело, по которому совсем недавно приходились яростные удары, болезненно заныло. Но эта боль по сравнению с душевными переживаниями за отца — ничто. Тэхён вдруг нашёл ему оправдание, придал глубины. Его ли это выбор — быть таким? У Тэхёна не было ни бабушек, ни дедушек, и если родители мамы погибли, когда он только-только появился на свет, то отец вырос сиротой и сколотил свою жизнь самостоятельно. Ведь Сухо никто не показал, что такое любить своих детей. Тем не менее он никогда не поднимал на Тэхёна руку, да и голос повышал всего ничего. Но делало ли это его лучше мамы, грешившей этим? К сожалению, нет. Они просидели, обнявшись, ещё некоторое время. Тэхён чувствовал влагу на своём плече и лишь утешающе хлопал раскрытой ладонью по широкой спине. Простил ли он отца окончательно? Наверное, ещё давно. Понял ли его хоть немного? Да, но только сейчас. Была некая трогательность в том, что мужчина позвонил сыну, с которым так и не наладил отношения до конца, в момент душевного раздрая. Вскоре дверь палаты открылась, и оттуда вышел акушер. Отец тут же отстранился и весь напрягся, готовясь внимать словам мужчины. Тэхён сам не заметил, как сжал его плечо. — Ваша жена пришла в сознание, но её состояние по-прежнему нестабильно, — флегматично заключил врач. — Она потеряла умеренное количество крови, в настоящее время это не критично. Позже ей может понадобиться переливание. Послышался облегчённый выдох — оказалось, его издал Тэхён. Отец, всё ещё напряжённый, сорвался с места, качнув неустойчивую скамью. — Мне можно к ней? — Нет, на данном этапе входить в палату нежелательно, — со строгостью отрезал мужчина. — Мы внимательно наблюдаем за состоянием вашей жены и не советуем посещать её, пока это не будет безопасно как для неё, так и для вас. Я понимаю, что это сложная ситуация, поэтому настоятельно рекомендую вам уделить время себе: отдохните и восполните энергию, а мы сделаем всё возможное, чтобы стабилизировать её состояние, и продолжим информировать вас по поводу всего происходящего. — А мой сын?.. — Сухо, растеряв все силы, опустился обратно. И впервые Тэхёна не кольнула ревность. Не захотелось закричать, мол, посмотри назад, вот он, твой сын, первый и единственный. Вместо этого он навострил уши и свёл брови у переносицы. — В данный момент ему проводится искусственная вентиляция лёгких, поскольку дети, рождённые на таком раннем сроке, имеют проблемы с дыхательной системой. — Голос акушера звучал донельзя устало. — Однако его жизни ничто не угрожает. Вентиляция снабжает дополнительным кислородом, что очень важно для его развития и выздоровления. Ваш сын находится в надёжных руках и получает необходимую поддержку. Врач, не сказав больше ни слова, удалился и захлопнул за собой дверь. Отец снова уткнулся лицом в ладони, а Тэхён вдруг подумал: он не только маленькая копия Ханы, он и вылитый папа, только совсем ещё молодой. — Имя придумали? — Ёнхо. — Наконец в голосе отца послышалась теплота и улыбка. — Минсу выбирала. Говорит, оно означает «драгоценный». Всё-таки ревность подобралась к горлу и несильно сжала. Направив тусклый взгляд на белую стену напротив, Тэхён зачем-то поинтересовался: — А моё что означает? — Наверняка отец этого не знает. — Великий и одарённый, — ответил неожиданно тот, да так, что казалось, будто он ждал этого вопроса всю жизнь. — Хана придумала. Уже заранее знала, каким ты родишься талантливым. — Давай отвезу тебя домой, — прикрыв веки и стараясь проглотить подступивший ком, предложил Тэхён. — Не думаю, что тебе стоит садиться за руль. — Я останусь здесь, — твёрдо решил отец. — А ты езжай… И прости, что побеспокоил. — Тогда давай хотя бы кофе выпьешь, я видел автомат тут. — Предыдущая реплика была полностью проигнорирована. — Пошли. Тэхён едва ли не силком поднял отца на ноги и поволок в сторону одинокого автомата. Себе не брал в силу особой нелюбви к такому виду кофе, папе же купил тот, что покрепче, — ему следовало бы взбодриться, если он собирался оставаться в больнице. Всучив в подрагивающие руки тёплый стаканчик, Тэхён привалился к стене. Было уже поздно. И, по-хорошему, ему бы домой — отоспаться, чтобы на следующий день заехать за Чонгуком и озадачить его новостью, что тоже едет в Пусан. — Я снова повредил бедро, — решив сменить тему на другую, не менее неприятную, бесцветно оповестил он. Отец молчал, делая маленькие обжигающие глотки. Тэхён, ничуть не оскорбляясь тишиной, дал ему время подумать над ответом, а сам взглянул вниз, на то место, где за плотной джинсовой тканью скрывался синяк. Повезло же, однако, что Юкхэй удивительным образом не задел его травму, иначе сейчас бы он оказался в больнице совсем по другому поводу. Бедро ныло, но мучительное чувство стало фоновым, уже привычным — складывалось ощущение, что даже после лечения боль, пусть и фантомная, останется с ним. Станет его верной спутницей. — Я знаю, о чём ты думаешь, — прочистив горло, начал отец. — Но каким бы человеком я ни был, твоё здоровье для меня важнее твоей карьеры. Знаю, ты не веришь… — Главное, что для меня это не так, — флегматично, без какой-либо эмоциональной окраски перебил Тэхён. — Мне правда всё равно. Мне нужна золотая медаль. — С тобой говорить — против ветра в туалет ходить, — хмыкнул мужчина и отправил стаканчик в мусорное ведро. — Ты же как конь с шорами: видишь цель — не видишь препятствий. — Думаю, это хорошо для фигуриста. — Усталость, накопившаяся за последние дни, разом навалилась на ослабленное после драки тело. — Не звони Юнги, ладно? Если ситуация станет критической, я сам ему сдамся. И ещё… Отец вопросительно приподнял брови, отчего на лбу появились морщины, а Тэхён упёрся взглядом в пол, пытаясь подобрать слова. — Помнишь мамин последний прокат? — Возникло липкое и гадкое ощущение, что разговор о погибшей матери в то время, как врачи спасают Минсу, неуместен. Но оно тут же было задвинуто в самый дальний угол сознания. — Я собираюсь переделать произвольную под себя и повторить. Телом овладел лёгкий мандраж, сердце зашлось в приступе тахикардии — настолько это было важно и необходимо. — Хана тогда забыла о своём двадцатичетырёхлетии — тренировалась каждый день по восемь часов. — Эта история часто звучала в их доме, даже после смерти мамы. — Я ей говорил, мол, снимись, не рискуй, а она мне: «Да я лучше умру на льду, чем отдам своё место кому-то». По коже пробежал электрический импульс: эта фраза была до боли знакома. — Я думаю, она была бы рада, — сказал наконец Сухо, а Тэхён покачал головой: вряд ли мама похвалила бы его за мысли о последнем сезоне. — Но ты понимаешь, что я не смогу приехать? Это совсем скоро и на другом континенте… — Да, я понимаю, — только и послышалось в ответ. Они провели в молчании, что уже не казалось натянутым или неловким, ещё несколько минут, а затем отец тихо и скомканно произнёс: — Спасибо. И не нужно было последующих слов, чтобы понять, о чём говорит мужчина. Спасибо за то, что спрятал колючки. Спасибо за то, что простил. Спасибо за то, что приехал, когда был так необходим. Спасибо за то, что ты у меня есть. И Тэхён, чувствуя, как подступают слёзы и внутри всё дрожит, шумно выдохнул. — Пап, я… — сорвалось с уст раньше, чем мысль сформулировалась до конца. Пап, я рассказал тебе не всё: я люблю моего Чонгука. Но заветное признание так и застряло в горле. — Я поеду домой, у меня завтра дела… — прозвучало вместо него. — Да, конечно, конечно, — спохватился отец и, растерев лицо ладонью, порывисто сократил расстояние между ними. Они вновь обнялись, но на этот раз коротко и некрепко. Тэхён, отстранившись первым, двинулся на выход, едва не переходя на бег. И сбегал не от родителя, а от себя самого. Выбросив бахилы, он вышел на улицу и, подняв взгляд на небо, заволоченное серыми облаками, жадно втянул свежий воздух. Наконец больничный запах перестал забивать лёгкие. Тэхён так и замер, рассматривая иссиня-чёрную крышу мира и думая о том, что делать дальше. Вроде бы всё прозрачно и донельзя очевидно: сейчас он сядет в машину, быстро прогреет её и унесётся в пустую квартиру; затем поужинает очередной доставкой и забудется в усталом глубоком сне, а наутро начнёт собираться в Пусан, надеясь на то, что место возле Чонгука будет не выкуплено и он спокойно сможет его занять. А потом круговорот сансары продолжится. Тренировка, дом, а где-то между — если повезёт — салага. Тэхёну всего двадцать четыре, так почему он чувствует себя скрюченным стариком, чей лоб избороздили тягости прожитой жизни? Неужели, полностью отдавшись большому спорту, ты проживаешь год как за три? Наверное, такое только с ним, ведь тот же Чону, что младше всего на несколько месяцев, лишь расцветает. Да, друг пережил тяжёлые отношения, но при этом его результаты каждый раз улучшаются, а в глазах остаётся юношеский блеск. В Чонгуке рвения ровно столько, сколько и мощи — ему всего двадцать, а его карьера только началась. Даже отец, которому вот-вот стукнет пятьдесят лет, начал с чистого листа: в его доме появится новый родной человек, сотрясающий стены детским беспричинным визгом, а вся прелесть отцовства, наверное, ощутится как в первый раз. Тэхён среди них — заблудшая душа, что не знает, куда податься. Единственный, кто держит его на плаву, — это Чонгук. Если бы не чуждое, ещё не изученное чувство любви, то он давно бы уже свихнулся. Чёртовы коньки, чёртов лёд — Тэхён их ненавидел, но одновременно не представлял свою жизнь без них. Каждый шаг отдавался в теле глухой болью: интересно, сколько на нём расцвело новых синяков после случившейся потасовки? Стоило приземлиться на прохладное сиденье, как пальцы на автомате потянулись к карману джинсов. Уже час ночи — Чонгук, наверное, спит. Зайдя в диалог и умильно улыбнувшись последним сообщениям, где они вдвоём предавались воспоминаниям о прошедшей ночи, Тэхён всё-таки заблокировал экран и запустил двигатель. В душе тлел огонёк надежды, что навязчивые мысли и переживания развеются после хорошего отдыха.* * *
Лучше не стало. Проснувшись в полутьме квартиры и вперив взгляд в негорящий экран плазмы, Тэхён тяжело вздохнул и подтянулся выше. Упёрся голой поясницей в мягкую подушку, а лопатками — в прохладную спинку кровати. Растёр ладонями лицо, ощущая, как появившаяся щетина покалывает кожу. Поезд Чонгука — и его, соответственно, тоже — отправляется в час пятнадцать, а это значит, что быть у дома Намджуна необходимо в двенадцать, а значит, выходить из квартиры нужно в… — Чёрт, — шикнул Тэхён сам на себя, стоило поднести снятый с зарядки телефон к лицу и увидеть время, показывающее одиннадцать часов и десять минут. А выходить из квартиры нужно в одиннадцать двадцать. Тяжесть прошедшего дня навалилась на плечи таким неподъёмным грузом, что он проспал аж десять часов. Почти половина суток — для фигуриста это непозволительно. Быстро прочитав сообщение Сонми, что с утра пораньше напоминала о завтрашней встрече с хореографом, Тэхён подорвался с кровати и едва не свалился на пол, словно подстреленная лань. Мышцы, расслабившиеся во время беспробудного сна, напряглись и заболели — казалось, сразу все и одновременно. Он критически осмотрел своё нагое тело: ярче всего, конечно, был синяк на бедре — центр насыщенно-фиолетовый, а края начинали понемногу желтеть; следы, оставленные Юкхэем, только лишь расцветали, но они были почти по всему телу; колени тоже были разбиты от яростного катания по полу, а на ступнях краснели свежие мозоли. С таким телом он был похож на голодранца, скитающегося на улице в сомнительной компании. Голова тоже болела, но непонятно, то ли от пережитых накануне волнений, то ли от того сильного удара затылком о паркет. «Я — такой», — зазвучал в голове собственный спокойный голос. На секунду стало страшно: а что, если Юкхэй расскажет своей команде? Хоккеисты те ещё любители потрепать языком, особенно с фигуристками, с которыми не могут общаться ни о чём, кроме сплетен, — некоторым попросту не хватало мозгов на более разумные темы. За этой мыслью закралась ещё одна: а что, если Вон проговорится Соён? А та отнюдь не глупа, хоть порой и легкомысленна, — быстро сложит два плюс два. Нет, конечно, он никому не проболтается, ведь тогда его собственный секрет вмиг вылезет наружу — уж Тэхён-то постарается. А сам он не то что боится признаться публично — просто это совсем некстати. Ни в разгар сезона, ни в целом. Фанаты и завистники будут обсуждать, копаться в грязном белье: кто, кого, когда и в какой позе; судьи же могут занизить оценку — и такое уже случалось в жестоком мире фигурного катания. Было у Тэхёна когда-то такое: неприятный дядька в составе корейских арбитров явно недолюбливал восходящую звезду и поставил отрицательный балл за идеально выполненный элемент. Благо на итоговый результат это почти не повлияло, а на место этого судьи вскоре пришёл другой. Тэхён медленно проковылял к зашторенному окну, стараясь не обращать внимания на ноющую боль, и осторожно выглянул: натолкнуться на мойщиков окон в обнажённом виде как-то не хотелось. Но их не наблюдалось, зато виднелись крупные хлопья снега, выпавшего в начале ноября впервые за последние четыре года. Тэхён заворожённо замер, словно ребёнок, впервые увидевший сие чудо природы. Ещё немного, и он бы столкнулся кончиком носа со стеклом, но времени и так было в обрез, поэтому не оставалось ничего иного, как оторваться от созерцания сеульской аномалии и пойти собираться. Сбривать лёгкую, почти незаметную в отражении зеркала щетину не стал — не дай Бог ещё поранится в спешке. Тэхён быстро умылся, почистил зубы и запрыгнул в душевую кабину, с тоской поглядывая на керамическую ванну: хотелось бы не спеша понежиться в тёплой воде. Желательно с Чонгуком. Но именно к нему он и спешил, поэтому, выпрыгнув из кабины с запотевшими стёклами, Тэхён вернулся в комнату и ещё раз взглянул на время. Двадцать одна минута. Видимо, придётся ехать с сырой головой и напрочь закрытыми окнами. Он откинул полотенце на незаправленную кровать и быстро надел первую попавшуюся одежду. В коридоре утеплился курткой и шарфом, вытащенным с верхней полки, и спешно покинул квартиру. Смотрясь в слегка заляпанное зеркало лифта, Тэхён зачесал волосы назад и неоднозначно хмыкнул, вспомнив ласкающий слух комплимент Чонгука. Уже на подземной парковке он быстро отписался Чонгуку, что выезжает, и запрыгнул в «Хёндэ». Салон заполнила тягучая мелодия, которую он собственноручно добавил в «дорожный плейлист», а мысли снова вернулись к другу. Интересно, знает ли Чону, где вчера побывал Тэхён? Пожаловался ли ему Юкхэй или они до сих пор не разговаривали? Он надеялся, что Чону проявит благосклонность и не обидится вновь из-за разбитого лица хоккеиста. По крайней мере, Тэхён ни о чём не жалел — даже о добровольном каминг-ауте перед, наверное, самым гомофобным человеком в его жизни. Точнее, перед человеком, который из кожи вон лез, чтобы таковым казаться. Хотелось вернуться в особняк Юкхэя и подраться от души ещё разок, но Тэхён не мог оставить Чонгука в такой момент. Правда, он сам ещё не знал, в какой именно. Спустя сорок минут спокойной езды по всем правилам — днём на дорогах было слишком много полицейских — он наконец припарковался прямо у знакомого дома. Отписавшись Чонгуку, что ждёт его у ворот, Тэхён вышел из тёплого салона и облокотился на капот. Снежинки были крупные и пушистые — приземляясь на мокрый асфальт, они тут же бесследно таяли. Но, несмотря на непогоду, холодным воздух не ощущался, а уж в Пусане, наверное, и снега-то нет. Он редко бывал в чужом городе, но знал, что летом там холоднее, чем в столице, а вот к зиме как раз наоборот — теплее. Тэхён вытянул ладонь вперёд и поймал снежинки ладонью — они вмиг превратились в прозрачные капли. Почему-то именно сейчас в голове зазвучал тонкий голосок одноклассницы. Тогда, кажется лет в четырнадцать, он лежал на её острых коленях во время перемены и наслаждался тем, как пальцы перебирают его волосы и поглаживают кожу головы. Сам он думал о предстоящей контрольной по математике и грядущем гран-при, а девчушка щебетала что-то про первый снег, кружащийся за окном. Тэхён почти не слушал, но почему-то сейчас, десять лет спустя, вспомнил её слова: «А ты слышал примету, что, когда выпадает первый снег, мы должны встретить человека, с которым проведём весь следующий год? Мы с тобой, конечно, семь лет знакомы, но всё же, может, вдруг будем вместе? Вот же романтика». О таком он, естественно, не слышал: кто бы ему рассказал? Да и с одноклассницей Тэхён разбежался спустя неделю коротких прогулок от школы до дома. Но почему-то сейчас, когда у калитки показался уставший, но робко улыбающийся Чонгук, ему захотелось, чтобы такая несусветица взаправду имела какой-то смысл. Как и хотелось, чтобы та упавшая звезда исполнила его заветное желание. Этой осенью он скинул ненужную броню, обнажил свою натуру — робкую и мечтательную. Похоже, где-то глубоко за напускной бравадой прятался маленький мальчик, которого ещё не настигла горечь утраты и который продолжал верить в лучшее. — Ну и погода, — вместо приветствия сказал Чонгук. Он, зарываясь носом в шарф, подошёл ближе и заботливо застегнул молнию на чужой куртке. Тэхёну тут же захотелось его поцеловать — это было просто необходимо, как вода, пища и кислород. Без мягких розовых губ салаги, казалось, невозможно было прожить. Но стоило потянуться ближе, почти получить желаемое, как ладони упёрлись в грудь и с нажимом отодвинули — Чонгук, измученно выдохнув, демонстративно обернулся через плечо. В окне второго этажа виднелся Намджун с не менее уставшим видом и сложенными на груди руками — должно быть, специально поднялся в комнату Чонгука, чтобы открыть себе хороший обзор. — Подумаешь, — только и сказал Тэхён, прежде чем схватить Чонгука за холодные щёки и увлечь в трепетный поцелуй. Да, он всё ещё побаивался бывшего тренера, но бунтарская сторона рвалась наружу, желала показать, что никто ему не указ. Тем более, когда Намджун был в доме, а не на улице, создавалась иллюзия, что они недосягаемы. Чонгук ему так и не ответил — отстранился и сел на пассажирское. — Нельзя опаздывать, — аргументировал он, хотя Тэхён был уверен, что причина кроется совсем в другом. Машина рванула вперёд и, подпрыгнув на кочках, выехала на широкую асфальтированную полосу. Вокзал находился чуть дальше центра города — приехать должны впритык. Тэхён уже на автомате протянул разблокированный телефон Чонгуку, и в следующую минуту тишину машины заполнила песня, которую салага включал уже несколько раз. Она напоминала о Юкхэе, и из-за этого пальцы невольно сжали кожаный руль, а желваки дёрнулись. Хотелось, чтобы эта мелодия ассоциировалась не с хоккеистом, а с Чонгуком, тихо напевающим её под нос. — В каком вагоне едешь? — как бы между прочим поинтересовался Тэхён, мысленно вспоминая, в каком едет сам. — Во втором с конца, — глухо послышалось справа, а затем чужая ладонь легла на обтянутое джинсовой тканью бедро. Промах. Тэхён наугад взял первый вагон — отнюдь не близко. Он прикинул: если сейчас поднажать и сократить дорогу через дворы, то поменять билет ещё получится. — А место какое? — А что? — заподозрил неладное Чонгук. — Просто спросил. — Тэхён пожал плечами и, уверенно держа руль одной рукой, погладил второй чужую ладонь, сжимающую его мышцы. Чонгук так и не ответил — что ж, хоть будут не в разных концах поезда. Пусть они и вернутся в этот же день, машину оставлять на платной стоянке у вокзала было совсем нерезонно и затратно. «Хёндэ» припарковался чуть поодаль, еле втиснувшись между чьими-то «Киа» и «Инфинити». Шли в тишине вплоть до зоны ожидания, но это молчание было таким спокойным и комфортным, что Тэхён еле сдерживался, чтобы не сгрести Чонгука в объятия на виду у всех. Но нельзя — их наверняка и так уже узнали. Как минимум одна девушка и две женщины смотрели на них в упор округлившимися глазами. Тэхён бросил взгляд на Чонгука, мол, ты это видел? Но тот шёл, опустив глаза в пол. «Да кто его бабушка такая?» — завертелось в голове. Он оставил салагу сидеть и смотреть на табло с отправлениями, а сам ушёл в сторону кассы, сославшись на сильную жажду. Убедившись, что в нужном вагоне есть места, и поменяв билет, Тэхён спрятал его во внутренний карман куртки и купил в автомате воду втридорога, чтобы подкрепить свою ложь. — Когда я прилетал сюда, то в аэропорту все смотрели только на Намджуна, — подал голос Чонгук спустя пару минут. — И вот я на вокзале, уезжаю в родной город, в который не планировал возвращаться как минимум до конца сезона, и теперь замечаю взгляды и на себе. — Я их понимаю, — тихо, чтобы никто не услышал, ухмыльнулся Тэхён. — От тебя невозможно отвести глаз. И только салага приоткрыл пухлые губы для ответа, как женский монотонный голос объявил платформу, к которой приехал их — но Чонгук об этом ещё не знал — поезд. Стоя на перроне и косясь на прощающиеся и целующиеся парочки, они переглянулись. — Ты не забирай меня, ладно? — покачиваясь с пятки на носок, приглушённо попросил Чонгук. — Я доеду на такси. Тэхён лишь кивнул и после того, как они неловко распрощались одним лишь взглядом, зашёл следом в вагон. — Не думаю, что так можно, — прозвучало растерянно. — Тебе лучше идти, пока поезд не тронулся. — Я еду с тобой, — пришло наконец время признаться. — Я купил билет. Взгляд Чонгука потяжелел в эту же секунду. — Нет. — Да, — в тон ему ответил Тэхён и вытащил сложенный билет из кармана. Чонгук предсказуемо потянулся к бумажке, зажатой между пальцами. Отклонившись, Тэхён вкрадчиво сказал, понизив голос: — Я хочу поехать с тобой. — Он пропустил обогнувшего его мужчину. — Потому что тоже в этом… виноват. — Нет, — повторил Чонгук по-пусански. И только Тэхён хотел ответить ему очередным «да», как тучная женщина, вошедшая в вагон, недовольно их растолкала и с грубостью припечатала: — Молодые люди, вы мешаете остальным! Ни туда ни сюда! Чонгук, обернувшись к ней, поджал губы и, кинув прожигающий красноречивый взгляд, молча ушёл занимать своё место. Его сиденье оказалось не так далеко от Тэхёна, более того, когда поезд тронулся, а контролёр проверил билеты, выяснилось, что место напротив Чонгука так и не выкупили. Выждав ещё двадцать минут, Тэхён аккуратно перелез через молчаливого соседа и занял место. На улице продолжали кружиться снежинки, и пожилая женщина рядом с салагой по-свойски ткнула его, рассматривающего мыски собственной обуви, в плечо и предложила взглянуть на «красоту, творящуюся за окном». Но вместо этого Чонгук направил взгляд на Тэхёна и, слегка оттаяв, приподнял уголок губ в вымученной улыбке. Было приятно: Тэхён почувствовал, что он куда интереснее и красивее первого снега. По крайней мере для того, кто ему небезразличен.