ОПГ Бесы

Ставрогин шёл в Скворечники. Много до этого дня он думал о Даше, о том, кто она для него, останется ли Шатова с Верховенским, или вернётся. Николай Всеволодович всё больше и больше осознавал природу своей любви. Такая идёт к другу сердечному, самому светлому, с кем всегда легко общаться, жизни радоваться. Не можешь ты без него. Но как таковой романтичной оказии нет. И так было проще отпустить Дашу. Если ты не чувствуешь к ней всеогромнейшей и всеобъятнейшей любви, то не надо бедную мучать. А Шатова только все миры охватывающей и заслуживала. Верховенский довольно скоро вернулся и застал невесту свою за приготовлением чая. — Милая моя, как ты тут? — Тебя не было около часа, что могло случиться? — спросила Даша с лёгкой улыбкой. Пётр Степанович подошёл к ней и впервые за две недели таки обнял девушку. Шатова улыбнулась куда шире и довольнее, рукой своей найдя руку Верховенского и слегка погладив. Чай был разлит по кружкам. Она повернулась к нему теперь лицом. — Или ты так скучаешь без меня, что и час для тебя становится мукой? Пётр засмеялся. — Гляжу, кто-то тренирует остроты язычка. — Возможно. Верховенский улыбнулся широко и довольно. Теперь, когда дело пошло, а Даша всё так же не уходила от него, он всё больше пытался привить себе мысль о том, что она и правда его любит. Такого вот нескладного, даже злобного. Но любит и всем сердцем. Он осторожно наклонился и слегка поцеловал девушку. Шатова подалась вперёд к нему и с огромным удовольствием отвечала на поцелуй. Когда они оба слегка отстранились она сказала: — Начинаешь осознавать, верно? — Думаю, что да. Хотя всё не могу до конца поверить в это. — Однажды поверишь. Обещаю. Он улыбнулся, снова поцеловал свою невесту. — Ты самое настоящее счастье. Знаешь об этом? — А ты сам знаешь? — Не надо, не поверю. Она засмеялась. — Правда, ты самый лучший человек в моей жизни, и я не знаю, чем вообще заслужила то, что ты обратил на меня внимание. Я никогда не ощущала себя нужной и любимой, так, чтобы это было лишь для меня одной. А с тобой да. С тобой каждый день хорош. Даже если он откровенно ужасен. Пётр Степанович не мог не улыбаться. — Ты меня избалуешь, привыкну не считать себя чудовищем. — Вот и привыкай. Пойдём, чай выпьем. Они сели пить чай, обсудили дело, состояние Степана Трофимовича, перспективы прокламаций. Ну и когда забирать из сундука деньги. Бал будет ещё через две недели, они успевали подготовиться. Через ещё два часа они поужинали и легли спать. Дел на завтра предполагалось много. А в то же время Иван и Алексей вернулись к себе, тоже чай поставили. Стали тоже обсуждать дело. — Что думаешь, выгорело? — Конечно, — сказал Шатов, — нас не узнали, на прокламации деньги есть. Надо раздать бедным. Алексей кивнул и перевёл тему на новые вышедшие книги. Так что двое стали обсуждать интересные веяния в инженерии. Так и они постепенно стали готовить ужин, поели, почитали ещё, поцеловались и спать легли. На следующий день все участники собрались у сундука и взяли по определённой сумме денег. Пожелали друг другу удачи, пошли по своим пунктам, куда донесли награбленное. Лица довольных и удивлённых бедных людей придавали ощущения значимости, верного курса. Когда все собрались снова, то решили, что поступили верно. И началась изнурительная подготовка к балу. Разработка плана, пошив костюма и платья… Все активно что-то предлагали, отвергали, принимали, вздыхали и выдыхали. Шатов и Верховенский снова начали спорить. Поначалу, продуманный план всех устраивал. Николай Всеволодович и Эркель, как главный танцмейстер на балу, будут встречать гостей. Впервые такая вот должность досталась Эркелю. Он был удивлён, но приглашение принял радостно. А Ставрогину даже в радость было развеяться, получить в ученики красивого, бойкого, умного и преданного парня. Даже чем-то напоминавшего Дашу. По традиции, подобный бал каждый год в Скворечниках устраивали, оттого, разумеется, было важно всё предусмотреть и тени не бросить. Дальше же по плану на бал Даша и Пётр Степанович как приглашённые приходят, танцуют танца три, а далее уже под предлогом неважного самочувствия или чего ещё, уходят. И вот тут-то начиналась главная дискуссия между Иваном и Петром. Кто из них поведёт оставшихся членов банды? Даша, уставшая слушать пререкания, просто-напросто встала, резко вклинилась между ними и сказала: — Ну хватит, дети малые. Иван поведёт. Он глава, опыт есть, провёл прошлую операцию хорошо. А мы, — она обернулась к Петру, — должны уйти так, чтобы подозрений по нашу душу не пришло, и вот, Николая Всеволодовича так же ограбить. Мол, берём у всех, даже у него. Она, наконец, отошла от этих двоих, снова села со вздохом. Ставрогин же сказал, что согласен с ней. Поддержал его и Кириллов. Пётр Степанович вздохнул, но кивнул. Выбора не было. Прошли эти две недели быстро, почти незаметно. И вот Пётр Степанович в самом лучшем своём костюме вёл под руку свою невесту в самом лучшем возможном платье. Она шила платье из голубой ткани, редкого шёлка, который ей чудом удалось отыскать. Ставрогин помог. Как и с жемчугом, чтобы платье было расшито не хуже, чем у дворянок. На вопрос о том, что ж такой щедрый подарок, Николай Всеволодович улыбнулся и ответил: — Мой сердечный друг, Дашенька, разве ты за всё не заслужила этого? Она головой качала, потребовала назвать цену. Сошлись на том, что станцуют вальс. Символически, конечно, но… Что ж, так и должно быть. И вот начался бал. Весь высший свет города присутствовал. Шатова себя неуютно чувствовала, так что Верховенский то и дело приобнимал её незаметно, согласно этикету, то слова добрые на ушко шептал, тихо-тихо. 《Ты справишься, ты самая чудесная тут, всех поразишь》. Началось всё полонезом, где, в общем-то, ничего и не требовалось. Даша грациозно вышагивала, плавно поворачивалась, а про Петра Степановича, у которого танцы были второй жизнью, и говорить не надо. Выглядели они чудесно. Некоторые парочки иногда поглядывали не без белой зависти, а уж про оставшихся стоять почтенных леди и джельтменов, а также вдов, и говорить нельзя было. Вот закончился этот первый танец. Все ненадолго к столам подошли, взяли по бокалу и закуске. Даша осторожно съела небольшую корзиночку, другую Верховенскому в рот положила, чтобы распробовал. Выпила немного шампанского. Начинался второй танец. Это был вальс. Пётр Степанович думал было Дашу пригласить, но тут подошёл Николай Всеволодович, протянул ей руку. — Не откажете, миледи? — Что ж, с радостью, — Шатова улыбнулась благосклонно. Она, к тому же, обещала этот танец. И вот они со Ставрогиным вышли на круг, стали кружиться под музыку. Верховенский пытался хоть как-то совладать со своими чувствами. Эта пара… О, они были великолепны. Смотрелись идеально, рука в руке… Как бы ему хотелось просто привязать к себе Дашу, в сердце её, под кожу, спрятать, никому не отдавать… Обнимать её вечно, и чтобы никто не мог… Но она вольная птица. И даже если сейчас не ушла… Уйдёт. Значит, решено, он отпустит Дашу сегодня после всех событий. Верховенский ощутил, как грустно, тоскливо на сердце стало… Но танец закончился, Ставрогин и Шатова друг другу поклонились, разошлись. Она подошла к своему жениху, улыбнулась ему ласково, всю любовь показывая. — Далее мазурка, а после снова вальс… Так что… — Я приглашаю Вас, Дарья Павловна, на два танца. — Благодарю, почту это за честь, — она кивнула, но после снова улыбнулась без тени этой фальши светских приёмов, искренне. Она танцы любила. И вот они зашлись в мазурке. Быстрые, весёлые движения, огонь в глазах… Так задорно, красиво… Верховенский не хотел Дашу отпускать. Но надо. В том числе, и из своей жизни. Они стали танцевать вальс. И теперь он куда больше ощущал Шатову. Эти лёгкие касания рук, этот взгляд, волосы, чуть растрёпанные предыдущим танцем… Она была прекрасна. И слишком для него чиста. Пётр Степанович боялся. Что привяжет к себе, не отпустит, не даст ангелу крыльев, отрежет… Они как по нотам сыграли следующую сценку, где Даше якобы дурно становится от танцев. Как по нотам быстро спрятались далее в аллее, прошли до нужного места, переоделись там, далее уже обратно вернулись к банде. Всё прошло отлично, ограбление состоялось, идеально, спокойно. Люди запаниковали, но предпочли отдать свои кошельки и драгоценности. И вот уже дома Пётр Степанович спросил: — Даш, ты… Собираешься в Скворечники вернуться? — Мне казалось, мы давно это уже обсудили. — И всё же. Я считаю, что тебе не стоит быть со мной. Рядом… Я бы предпочёл, чтобы ты вернулась… — Гонишь меня, снова, куда дальше, лишь бы что? — сказала Даша, она начинала злиться, — Лишь бы обезопасить себя от чувств? Мнимую защиту мне создать от монстра? От тебя? А ты меня спросил, я считаю ли тебя монстром? Я сама почему здесь? — Даш… — Что? ЧТО? Я уже 21 год как Шатова Дарья Павловна. Я уже 21 год отвечаю в той или иной степени за свои решения. Я уже 21 год сама решаю, какова моя судьба. И не ты мне можешь указывать, могу я тебя любить или не могу. Прекрати себя бояться, прекрати бояться своих чувств, просто пойми: я рядом и всегда буду рядом, не потому что выдумала себе что-то, не потому что у меня есть мифический долг спасти тебя от чего-то, а потому что люблю тебя, всем сердцем и душой, и вижу перед собой самого лучшего человека со всеми его странностями и идеями, пусть и частично с геноцидом, пусть и слегка помешанного, иногда грубого, но до жути чуткого, нежного и доброго, у которого есть не только ум, красота, но и сердце настоящее. Ясно тебе? Я люблю тебя. И на этом всё. — Ты не понимаешь… — Чего я не понимаю? ЧЕГО? — тут Даша уже встала со стула, на котором до того сидела, вплотную подошла к Петру и в глаза его взглянула, — Я остаюсь. И это всё. Как она гневно смотрела, но в то же время и с какой любовью к нему. Верховенский закусил губу. И больше выдержать не мог. Даша всегда и всюду — с ним. Его. Неизвестно как и за что подаренная ему. Любимая. Самая что ни на есть прекрасная. Упрямая как сто ослов, верная, любящая, и такая волшебная, особенно в гневе своём праведном. Её уже не выгонишь. Она в сердце. Что бы ты ни пытался сделать. Он поцеловал её так страстно, как только мог. А она так же отвечала ему на поцелуй. Он прикоснулся к пуговице на её рубашке и молчаливо, взглядом, спросил: можно ли? Шатова с улыбкой кивнула. И сама стала расстёгивать рубашку Петра. Шея, ключицы, дальше плечи, руки — ни одно из мест не оставалось нецелованным. Пётр в какой-то момент вернулся обратно, чтобы целовать кожу между шеей и ключиц. Вкус кожи людей так или иначе — вкус кожи. Дашина не была похожа на бархат. Но была мягкой. И всё же ощущалась малина. Как дом. Семья. Уют. Вечность. Твоё. Даша же тоже не отставала, и иногда мочку уха чуть прикусывала. Петру хотелось самому кусаться, шипеть и извиваться, так это было в новинку, но нравилось, чертовски нравилось. Этот ангел, казалось бы, а всё же прекрасно знал, куда давить. От Верховенского ощущался запах кофе, горького шоколада, так отчаянно необходимого, чтобы проснуться. И каждый поцелуй, каждое движение, для Даши были как освобождение. От оков, очков ю, окрашенных розовым, от злости мира, ведь здесь был только он. Как кофе заполняет всё: и пространство, и сердце, и душу, так и Пётр для неё был всем. Хотелось, чтобы он был этим всем и дальше. И Даша самозабвенно отвечала на все ласки и сама дарила их. Они дальше целовались, гладили друг друга, шептали что-то красивое о партнёре своём, так и до кровати подошли, вещи сбросили. Они остались в нижнем белье. И только тут Верховенский осознал самую что ни на есть постыдную даже для него истину. Но Даше врать не мог. — Я… Я ещё никогда не… — попытался сказать он, но запнулся. Ведь мужчине всегда тяжело в этом признаться. Шатова ласково улыбнулась. — Все когда-то начинают. Тут она вдруг приподнялась над ним, снова поцеловала, а после, оторвавшись, приложила пальчик к его губам. — Тогда так. Будь послушным мальчиком. Сегодня я всё сделаю сама. А чуть позже и ты поймёшь и станешь делать как надо. И, увидев кивок, Шатова вниз дорожкой поцелуев спустилась. *** Блаженство было маленьким словом. Верховенский не знал, как описать то, что мирно спящая на его плече Даша творит с ним. С душой его, с сердцем. Он бы сказал, что не впервые жизни ощущает любовь, но впервые, кажется, сам ей является. Каждой клеточкой тела. Шатова слегка поворочалась, видимо, что-то снилось. Он ласково её поцеловал в лоб. Девушка, к счастью, не проснулась, но лежать стала мирно. Видимо, они и правда друг для друга. Видимо, так суждено. Он слабо улыбнулся. Пётр тоже устал. Пусть так. Впервые он и правда не ощущает одиночество. У него есть свой человек. И Верховенский его не отпустит.