Мелодия души

      Этот день выдался необычайно снежным. Можно даже было сказать, что такое количество снега не выпадало за предыдущие декабрьские дни. А сегодня, в канун Нового года, природа, видимо, решила подарить жителям Йокогамы настоящее чувство праздника. Однако в этом не было ничего удивительного — к таким капризам и прихотям природы быстро привыкаешь. Чего только стоило то, что снег в, казалось бы, зимнем месяце несколько раз таял от тёплых солнечных лучей, а после вновь застилал поверхность земли, словно так на самом деле и было задумано. Поэтому странно было ругать незатейливую природу за ее, грубо говоря, работу. В какой-то степени, за этим даже было любопытно наблюдать — особенно за тем, как на внезапные изменения погоды реагировали синоптики по телевизору. Их реакции стояли того, чтобы ненадолго уделить внимание скучным новостям в стране и мире. Иногда Дазай насмешливо задумывался над тем, что организация денежных ставок на погодные изменения была бы весьма прибыльным бизнесом и не менее интересным, чем тот же конный спорт или ставки в казино. Правда в таком случае ему бы пришлось скрываться уже не от сестры, а от полицейских, тюремного заключения и недовольных клиентов. Но все же отрицать занимательность этой идеи было глупо.       Сегодня был тот день, когда Осаму освободили от его обязанностей быть нянькой (а также охранником, поваром и шутом) для Чуи. Артур благополучно решил не нагружать музыканта работой в канун праздника, потому что сам взял для себя выходной, оставив театр на попечение своих помощников. На самом деле, парню действительно требовался отдых — ежедневно потакать ворчаниям рыжего коротышки было своеобразным испытанием на прочность. И если они оба — и Дазай, и Накахара — ещё живы, значит, эти испытания были успешно пройдены. По крайней мере, пока. И, что не могло не радовать, у пианиста наконец-то появилось хоть немного свободного времени, чтобы уделить его поистине важной для него вещи, которая ещё находилась в стадии разработки. А если говорить точно, то в глубокой стадии разработки. С этой вещью, а точнее с делом, возникали свои сложности, которые были видны ещё в самом начале, когда Осаму решил начать подобное. Возникали даже мысли бросить эту бредовую затею, которая, на самом деле, взялась совершенно из воздуха, — под влиянием совершенно необычного и внезапного момента его жизни. Но бросить все — значит, снова топтаться на месте, а парень не собирался этого допускать. Тем более, ему самому было интересно, что же в итоге у него получится из его спонтанной идеи.       Сегодня в его доме тишину нарушал только лёгкий и осторожный звук музыкальных клавиш. После стольких дней, проведённых с Чуей с самого утра и до самого вечера, такая умиротворенность была невероятно сказочной. Казалось, будто это было лишь сном, и сейчас Дазай вернётся в реальность к постоянно огрызающемуся мелкому негоднику. С которым все же было не настолько и плохо проводить время, как можно было бы заключить из рассуждений пианиста. Конечно, нельзя было отменить того факта, что Накахара был донельзя своенравным парнем, который не упускал своего момента показать зубки. Однако именно это и было самым весёлым в их общении. Осаму не отговаривался от того, что ему нравилось дразнить и выводить на эмоции коротышку. Мальчишка реагировал на его провокации довольно ярко и впечатляюще, что не могло не восхищать музыканта. Многие люди закрывали глаза на его подколы и издевки, потому что считали, что лучше не иметь дело с таким чудным человеком, как Дазай. Такие люди были для него скучны — в них не было того огонька, который пылал в Чуе. Тот не терпел, а сразу высказывал то, что было у него в голове; пытался парировать шуткам парня, пусть и не совсем удачно. Накахара был настолько живым и настоящим, что рядом с ним пианист чувствовал себя совсем иначе, — гораздо лучше, чем обычно. Да, в этой мирной тишине ему не хватало едких реплик рыжего дьяволенка.       С силой надавив на клавиши фортепиано, Осаму грузно выдохнул. Если честно, то не такие мысли у него должны были получиться в конечном счёте. Наверное, что-то в его голове неожиданно дало сбой, раз он размышлял в таком направлении. Он не видел коротышку практически целый день и вдруг заскучал? Больше было похоже на бред сумасшедшего. Или же непрерывное сидение за музыкальным инструментом приносило неприятные последствия для здоровья (хотя это тоже можно было считать бредом). В любом случае необходимо было сделать перерыв — банально попить воды. И только Дазай поднялся со своего места, как внезапно услышал какой-то стук, будто что-то кинули в окно. Он метнул настороженный взгляд в сторону звука, чтобы убедиться, что ему не показалось. Ещё не хватало того, что бы у парня действительно поехала крыша. Однако спустя пару секунду стук вновь повторился, и, подойдя чуть ближе, музыкант наконец понял, что же было его источником. В соседнем доме, напротив его кабинета в полной темноте стоял Чуя с карандашами на готове. И Осаму не понимал, чему удивлялся больше, — тому, что коротышка не удосужился даже свет в комнате включить или же что он кидал канцелярские принадлежности пианисту в окно? Но первый вариант можно было вычеркнуть сразу, вспоминая о том, что парню вовсе не нужен свет для передвижения в пространстве. А вот карандаши и причина их кидания была все ещё весьма актуальна.       Усмехнувшись странным действиям своего соседа, Дазай открыл окно, чтобы поговорить с этим ходячим недоразумением. Однако музыкант сделал это несколько не вовремя — один из карандашей прилетел ему прямо в лоб и с глухим звуком упал на подоконник. Ойкнув скорее от неожиданности, чем от боли, парень потёр ушибленное место и удивлённо взглянул на Накахару. Тот чуть приподнял уголки губ вверх и немного подрагивал плечами, что походило больше на сдерживание смеха, а не на зябкость. Фыркнув от такой наглости, пианист наигранно обиженно обратился к коротышке: — Ты решил разбить не только моё окно, но и мою голову? — Тащи свой зад сюда, скумбрия! — задорно ответил Чуя, чуть поддавшись вперёд. Вообще в начале дня парень думал, что за этот и следующие несколько праздничных дней, он не встретится с Дазаем, потому что тому не нужно будет брать на себя роль сиделки. В это время вместе с ним будет Артур, который решил наконец-то позволить себе отдохнуть не просто один день, но и целую неделю. Когда Накахара впервые услышал об этом, то не мог поверить своим ушам, которым в последние месяцы буквально доверял свою жизнь. Рембо трудно было заставить взять отпуск даже под угрозой смертной казни — племянник часто просил его об этом, когда тот приходил с очередной смены весь выжатый, словно лимон. Однако, видимо, наступление праздника подтолкнуло опекуна на такой отчаянный для него шаг. Первую половину дня он вовсе не выпускал телефон из рук и звонил в театр через каждый час, чтобы убедиться, что все в порядке, ведь в преддверии праздника намечался важный новогодний концерт. Во второй же половине дня Чуе надоела нервозность Артура — он забрал телефон мужчины и спрятал его куда подальше. Оставалось, конечно, только вспомнить, где находилось это «куда подальше». Однако прошлые планы не видеть Осаму всю неделю пришлось отложить в ящик, потому что намечалось кое-что занимательное. — Есть неотложное дело. — Знаешь, крошка Чуя, — деловито протянул пианист, опираясь на подоконник. Сказать то, что его не заинтересовали слова рыжего соседа, значило бы стопроцентно соврать. То, что он в принципе бросал в окно Дазая что-либо, чтобы привлечь его внимание, уже было сверхинтересным. В той же степени как и сверхудивительным. Говоря на чистоту, это даже малость польстило — стоило только бросить случайную мысль о присутствии Накахары рядом, как он сам дал о себе знать. Только вот о канцелярии, летящей точно в лоб, музыкант совершенно не думал. Наверное, кто-то посчитал это «приятным» бонусом. Однако это стоило того, чтобы перекинуться с коротышкой парой насмешливых фраз. — Чтобы кого-то пригласить на свидание, не обязательно кидать в него карандаши. — Скажешь ещё что-то подобное, тебе прилетит нечто потяжелее карандаша, — недовольно сморщив нос и пригрозив кулаком, произнёс Накахара. Именно из-за таких моментов появлялись большие сомнения насчёт качества его замыслов. По большому счету, он и не был обязан что-либо говорить Осаму — планы парня первоначально не допускали присутствия в них этого вредителя. Однако настойчивое влияние извне (не будем показывать пальцем на некоторых родственников) и что-то вроде проявления доброжелательности показали свои результаты. Но какая тут могла быть доброжелательность к человеку, если ему хотелось хорошенько врезать, чтобы не докапывался с глупыми издевками лишний раз? Только и оставалось огрызаться в ответ и надеяться, что Чуя все-таки не пожалеет о своём решении обратиться к Дазаю. Хотя что толкового можно было взять с этого придурка? — Если ты собираешься прыгнуть ко мне в объятия, я непременно тебя поймаю, — раскрыв руки в приветственном жесте, музыкант широко улыбнулся, предвещая последующие весёлые реакции. Конечно, он мог быть серьёзным и без всяких лишних слов прийти в дом напротив, чтобы узнать о «неотложном деле», но разве так было бы интересно? С самого утра в его доме было так тихо и даже слишком умиротворенно, что иногда клонило в сон. Сейчас же у Осаму выдалась возможность наконец-то взбодриться — так он с новыми силами сможет дальше заниматься своими важными замыслами. Только, конечно же, после того, как совсем немного поиздевается над Накахарой и посетит соседский дом. Но среди эти двух действий главным несомненно являлось первое — нельзя было просто так пройти мимо коротышки и не бросить ему вслед какую-нибудь язвительную фразу. А что уж было говорить о подобных шутках, из-за которых парень вспыхивал гораздо сильнее, чем обычно? Это зрелище невероятно забавляло, заставляя все чаще и чаще шутить на такие темы.       Шумно вытянув в себя воздух, Чуя изо всех сил сдерживал себя, чтобы не покрыть этого невыносимого идиота напротив трехэтажными ругательствами. Ему действительно нужно было говорить Дазаю о том самом «неотложном деле»? Гораздо проще было бы вылетить с окна комнаты вниз головой, а после отделаться только небольшими царапинами. Однако, если бы не Накахара обратился к пианисту, то это непременно сделал бы Артур. Ведь они с этой скумбрией внезапно оказались большими приятелями, едва ли не лучшими друзьями до самой смерти. И у парня возникал лишь один вопрос — как, черт возьми, это произошло? Когда он успел так не вовремя отвернуться и упустить то, что Рембо теперь приглашал музыканта на, грубо говоря, семейные посиделки? И да, именно это и являлось делом, которое не требовало отлагательств. Как-никак один из важных праздников этого года был буквально прямо на носу. И все же, несмотря на предновогодние хлопоты, вопросы Накахары до сих пор оставались открытыми. Но частью ответов можно было определённо считать то, что и Артуру, и Осаму было только в радость потрепать последние нервы парня. За это отдельного «спасибо» нужно было удостоить его любимого и всепонимающего дядю. Что, конечно же, было сплошным сарказмом.       Однако как бы Чуя не старался сдерживать все свое раздражение, удержать его в нужных границах никак не получилось. Недовольно стиснув зубы и сжав ладони в кулаках, он быстро нашёл лежащий на подоконнике карандаш и резко кинул его в сторону пианиста. И, если честно, снова хотелось попасть по его пустой голове. А ещё честнее, попасть чем-то тяжёлым. Накахара как знал, что в этот раз ему точно понадобится будильник, который он так и не использовал в прошлый случай. Сейчас же его искать было бы немного затруднительно — тем более в такой экстренной ситуации. Но на будущее он будет являться на подобные переговоры именно с этим «оружием» — только с помощью тяжёлой артиллерии можно было бы заставить Дазая заткнуться хотя бы на несколько минут. А может, и на час — тут уже зависело от силы удара. Но вот каким бы не было сильным желание у парня попасть по этой дурацкой скумбрии, его карандаш, к большому сожалению для Чуи, звонко ударил по окну. Ему же только и оставалось, что тихо чертыхнуться и спуститься вниз для встречи ожидаемого гостя.       На самом деле, далеко не такую картину музыкант ожидал увидеть при посещении дома напротив. И нет, конечно же, дело было вовсе не в украшенном к празднику помещении, которое находилось в таком бурно-ярком состоянии уже почти две недели, — это было вполне объяснимо. Более того, при том условии, что Осаму тоже участвовал в наведении марафета для соседского дома, — о чем его настоятельно попросил Рембо. А парень совсем и не возражал — наоборот подобные занятия всегда казались ему интересными. Ещё когда Одасаку был жив, пианист вместе с Озаки превращали дом в нечто похожее на взрыв, только с мигающими разноцветными лампочками, красочными шариками, мишурой и блёстками. Стоило так же упомянуть и то, что брат и сестра сами в конечном итоге оказывались с ног до головы в этих самых блестках, чем очень развлекали опекуна. И в двадцать, а потом и в последующие двадцать четыре года Дазай продолжал оставаться ребёнком, который ожидал Нового года больше, чем собственного дня рождения. Наверное, та самая тёплая и домашняя атмосфера, которая всегда присутствовала в доме Сакуноске, сильно повлияла на музыканта и его отношение к данному празднику. И он, на два года абстрогировавшийся от всех внешних забот, был рад вновь вернуться к такому беззаботному делу, как украшивание дома. Пусть и не собственного. Хотя Осаму так часто бывал в доме Чуи и Артура, что границы между своим и чужим постепенно размывались.       Если продолжить мысли о той самой неожиданной картине происходящего, то пианист совершенно не думал о том, что в доме Накахары встретит не только рыжего мальчишку и его опекуна, но и Озаки Коё. Стоило только Дазаю пересечь порог, то он тут же встретился взглядами с сестрой, с которой после их последнего разговора трехнедельной давности не виделся. И, если честно, пока не собирался видеться. И тут главную роль играло не столько его нежелание видеться с девушкой, сколько образовавшаяся между ними неловкость. В их последнюю встречу, казалось бы, высокая стена недосказанных слов и эмоций, недопонимания и отчужденности начала медленно рушиться — кирпичик за кирпичиком. Но это вовсе не означало, что в мгновение ока все будет так, как было прежде. Они оба это понимали, поэтому не торопили друг друга, особенно Коё, которая невыносимо сильно хотела, что они с Осаму общались так же непринуждённо, как и лет пять назад. Им обоим нужно было все хорошенько принять и поразмыслить. И даже пианист не стал забрасывать эти мысли в далёкий ящик, как делал раньше. Всё же он принимал к сведению и слова Чуи, и слова Озаки, а также и свои собственные потаенные размышления — нужно было заканчивать с этим ребячеством. И Дазай хотел быть уверен, что он на верном пути.       Переводя недоуменный взгляд на каждого из присутствующих, парень недоверчиво поджал губы. Ему правда нужно было настораживаться? Потому что в данной ситуации никак по-другому не получалось себя вести. Однако то, что на Коё не полился поток его криков и возмущений, как могло бы быть при ином развитии событий, уже огромный плюс. И все же, чтобы узнать хотя бы немного о том, что за мероприятие здесь происходит, музыканту нужно было обратиться к самому здравомыслящему человеку в помещении. А именно к Артуру: — Это что, какое-то собрание? — Скорее небольшая подготовка перед сегодняшним вечером, — голосом, полным бодрых ноток, отозвался мужчина, застегивая пуговицы на теплом пальто. Рембо действительно пошло на пользу то, что он все-таки взял недельный выходной. Это отметили, кстати, и Озаки, и Осаму, но только в своих мыслях, чтобы соблюсти учтивость. Хотя что уж там другие, если сам Артур заметил в себе некоторые положительные изменения. Всё же хороший сон практически до обеда, а не подъем в шесть утра; полноценная еда, а не быстрые перекусы; и отсутствие лишних раздражителей и источников стрессов преображали человека едва ли до неузнаваемости. И если отличный результат виден уже на первом дне мини-отпуска, то мужчине было интересно узнать, что же будет на следующие дни. Может, он вовсе помолодеет на лет пятнадцать? — И что же будет вечером? — поинтересовался пианист, заметив, что все были одеты в верхнюю одежду и смотрели в ожидании то на него, то на Рембо, пока он все доходчиво объяснит, а Осаму все поймёт. Этого же ждал и сам парень, потому что у него пока совсем не было представлений о том, что же такого важного будет вечером и как это связанно с неотложным делом, о котором говорил Чуя. Вдруг его вовсе собрались забраться куда-нибудь в лес и там же похоронить? Дазай был уверен, что это было бы вполне в стиле коротышки, если бы он мог видеть. Хотя на роль гениального мафиози эта злобная чихуахуа никак не тянула — в прямом и переносном смыслах. — С головой-то все хорошо? — пряча руки в карманах длинной болоньевой куртки, воскликнул Накахара, не дав опекуну сказать даже слова. Это получилось случайно — он совсем не хотел перебивать Артура, но скрыть свое раздражение к этой скумбрии и его тупизму было крайне трудно. Конечно, он не мог знать всех планов на ближайшие несколько часов, но, имея хорошо работающие мозги, можно было бы догадаться. Хотя странно было использовать слово «мозг» и имя Дазая в одном предложении, потому что это абсолютные антонимы. А на самом деле, Чуя даже и не понимал, почему настолько бурно реагировал на присутствие музыканта. Можно, конечно, было бы списать все эти эмоции на их недавний разговор через окна. Но это с трудом можно было бы назвать разговором — скорее очередным перемалыванием друг другу нервов. Причём односторонним! Однако все же дело было не в этом — напоминание Озаки о том, какой Осаму скотина (хотя девушка сказала это куда более мягче), помогли парню расслабиться. До того момента пока эта самая скотина не пересекла порог его дома. Видимо, это уже что-то вроде аллергии на тупость, исходящую от пианиста. Иначе свои эмоции Накахара описать никак не мог. — Ты хоть помнишь, какой сегодня день?       Может быть, гневная тирада парня продлилась бы ещё несколько долгих для пианиста минут, но Рембо, стоявший рядом с племянником, прервал возможные злословия. И, видимо, он хотел сделать это все тайно, чтобы не привлекать лишнего внимания на своеобразный воспитательной процесс, но Дазаю удалось заметить, как мужчина не сильно толкнул Чую в бок, от чего тот слегка поморщился. Внешне музыкант оставался непоколебимым, — хотя сдерживать победную ухмылку было крайне трудно, — но внутренне ему никто не мог помешать ликовать. Сцены того, как Артур одергивал вспыльчивый нрав коротышки, настолько редки для глаза Осаму, что удача наблюдать за ними невероятно сладка. Из этого после можно было извлечь ещё множество интереснейших шуток. — Чуя хотел предложить вам, Дазай, составить нам компанию за предновогодней прогулкой, — вежливо улыбнувшись, проговорил Рембо, придерживая несносного племянника за локоть. На самом деле, мужчина очень удивился, когда Накахара сам предложил пригласить в этот вечер Озаки и Осаму. Особое удивление было вызвано упоминанием второго. И да, как бы племянник не отрицал того, что идея о приглашении пианиста принадлежала не ему, Артур знал самую правдивую правду на этот счёт. Сначала он сам задумывался об этом — все-таки Дазай и Коё плотно вошли в их с Чуей жизни, проигнорировать их существование в сегодняшний день было бы слишком грубо. Но племянник как будто прочёл мысли опекуна и сам предложил эту затею. Имя девушки было названо сразу — Накахара никогда не был против компании Озаки. Тем более — они очень быстро нашли общий язык, что не могло не то что удивлять, а не могло не радовать. Имя музыканта же было названо как-то неуверенно и осторожно, как показалось мужчине. Словно Чуя не верил, что предложил подобную кандидатуру. А после того, как Рембо согласился с такой идеей, то племянник вовсе последние несколько часов ходил сам не свой. И оставалось только догадываться, чем же было вызвано столь странное проявление эмоций. — Если вы не против, конечно.       Надув щеки, подобно хомяку, парень спрятал половину лица за шарфом и пробурчал что-то невнятное, но явно недовольное, однако руку опекуна со своей не сбросил. Конечно, ему хотелось не просто пробурчать, а начать громко ругаться, потому что Артур совсем в не подходящее время начал проводит воспитательную терапию. Спасибо хотя бы на том, что не стал отчитывать за плохое поведение, как маленького нашкодившего ребёнка. Если бы ни Рембо, ни Озаки не было рядом, то Накахара высказал бы все, что думал об этой скумбрии. А что он, собственно, думал? В том-то и дело, что мыслей никаких не было, а неизвестно откуда взявшиеся эмоции есть, среди который была не только злость. Скорее все эти эмоции и пораждали злость, потому что Чуя понятия не имел, что с ним происходило. А сейчас ему только и оставалось, что послушаться предупреждения дяди и успокоиться. — Весьма неожиданное предложение, — усмехнувшись уголком рта, ответил Осаму. Вообще он даже и не задумывался о том, что в этот предновогодний день в принципе выйдет из-за фортепиано. Музыкант не заметил, как за окном, за которым ещё только пару минут назад светило бедное солнце, внезапно сгустился вечерний сумрак. Что уж тут говорить о том, чтобы выйти на улицу, а тем более быть приглашённых кем-то и куда-то. А если удивляться до самого конца, то стоило сказать, что он был приглашён именно Накахарой. Это было настолько огромным шоком, что Дазай бы ни капельки не удивился, если бы потерял дар речи. Однако куда же без него — как бы он смог в таком случае отпускать различные колкости? В общем, если коротко, то это приглашение, а особенно внимание к себе, сильно зацепили. — Почему же? — удивлённо хлопнул длинными ресницами Рембо. Хотя, если порассуждать со стороны Коё и пиаснита, то их изумление можно было понять. Вроде бы они только выполняли свою работу: девушка приспосабливала Чую к слепой жизни, а Осаму брал на себя ответственность не только за музыкальные уроки, но и за повседневное наблюдение за парнем. Артуру иногда даже казалось, будто они проводили с его племянником намного больше времени, чем он сам. Хотя, в какой-то степени, это можно назвать правдой. Однако именно потому, что они часто находятся рядом с Накахарой, Дазай и Озаки должны были присутствовать на этой прогулке. Тем более, что у парня за четыре месяца жизни в новом городе сложились хорошие взаимоотношения с ними обоими. Даже с музыкантом. Впрочем, как и у самого Рембо. Даже можно было сказать, что они стали некой неотъемлемой частью жизни мужчины и его племянника. — Мы не могли обойти вас с Коё стороной в такой праздник. — Ваше предложение правда было внезапным, — поддержала слова брата молчавшая до этого момента девушка, мягко положив руку Артуру на плечо. У неё не было на новогодний праздник никаких особенных планов — в то время, когда мужчина позвонил ей и попросил приехать, она уже наводила последние штрихи в украшении дома. И если раньше это занятие занимало едва ли не целый день, то сейчас Озаки потратила от силы два часа. Ещё года три назад, когда Ода был жив, они с братом чаще всего бесились, нежели занимались украшением. Однако в их баловстве дом, как будто по волшебству, сам преображался. Что же до сегодняшней ситуации, то девушка скорее больше предавалась воспоминаниям, чем занималась отделкой дома. Особенно ярки они были после последнего разговора Коё и Дазая. Да, казалось, они все также далеки друг от друга, но вместе с этим один шагнул навстречу другой и наоборот — будто вечно холодный лёд наконец-то дрогнул. — Но очень приятным. — И все же это хорошо, что вы оба здесь, — проговорил Артур, с теплотой смотря на девушку. Конечно, неизменные семейные традиции, а именно предновогодние прогулки, это всегда хорошо, но гораздо лучше становилось от того, что иной раз они все же подвергались изменениям. Со стороны вроде бы совсем минимальным, — добавлением ещё двух человек к компании, — но на деле невероятно важным. И находясь сейчас вместе с ними в одном помещении, Рембо это прекрасно понимал, хотя они ещё даже не начали. Это было предчувствие, которые, как он был уверен, не будет обманчивым. — Предлагаю отправиться в наше путешествие прямо сейчас.       Сказав последнюю фразу, мужчина не громко хлопнул в ладоши и, вновь подхватив Чую под руку, стремительно вышел из дома. Осаму смутно казалось, что подобное действие было провернуто не просто так, а конкретнее то, что в коридоре теперь остались стоять только он и Озаки. Это никак не могло быть совпадением, тем более если учитывать миротворческий характер Артура. Что уж говорить о том, что мужчина их даже не представил друг другу. Однако здесь уже назревал немного другой нюанс — в таком случае Рембо должен был знать, что Дазай и Коё не кровные брат и сестра, которые на данный момент пребывали в несколько напряжённых отношениях. И тут появлялся интересный вопрос о том, как мужчина мог об этом узнать, а вернее, от кого. Просто догадаться об этом, исходя из собственных выводов, на самом деле совершенно не просто. Даже, если бы кто-то из них делал какие-либо намёки на родственные узы, — музыкант не знал ничего насчёт девушки, но сам этим не занимался. Вариант того, что Рембо об этом мог рассказать Накахара, пианист сразу отмел. И тут у него не было никаких веских аргументов в пользу этой позиции — он так чувствовал. Оставалась только версия того, что обо всем рассказала Озаки. Однако в этом не были ничего такого плохого или оскорбительного — только лишь констатация того, что Осаму и Коё знакомы и даже чуть больше, чем знакомы.       Они стояли друг на против друга в неловком молчании, которое, по ощущениям, длилось целую вечность. Ни один из них даже взгляда на другого поднять не мог, не что бы сказать хоть какое-нибудь слово. Тишину между ними прерывал лишь звук заведенного мотора автомобиля и не громкие переговоры Артура и Чуи на улице. И чем дольше каждый из них стоял в таком положении, тем большим дураком (или же дурой) они себя считали. Но действительно — о чем они могли сейчас заговорить? О чем-то нейтральном, например, о предстоящем вечере или планах на ближайшие выходные? Слишком нереалистично, чтобы быть правдой, — и Дазай, и Озаки понимали это лучше, чем кто-либо другой. События прошедших двух лет пусть и приняты ими, но стереть их из памяти не так уж и легко, чтобы строить непринуждённые разговоры. Сейчас не тот случай. — Рада видеть тебя, Дазай, — тихо произнесла девушка, подняв на брата глаза цвета бледной вишни и робко улыбнувшись. Её слова были чистой правдой, а не банальной вежливостью. Это ужасное ощущение расстояния между ними навивало тоску. Прошедшее трехнедельное расставание почему-то тяготило куда сильнее, чем некогда двухгодовое. Наверное, после некоторых объяснений из последнего разговора Коё наивно надеялась, что далее все пойдёт немного легче. Это казалось несбытычной детской мечтой. Она хотела чаще видеться с Осаму, хотя бы пересекаться с ним в доме Накахары; хотела, чтобы все их острые углы окончательно сгладились и они могли вновь разговаривать о прошлом, вспоминая только хорошее; хотела, чтобы сейчас они не молчали так угрюмо. Увы, желания в редких случаях совпадали с реальностью. — Взаимно, — сухо сказал музыкант, раскачиваясь ногами с пятки на носок, чтобы каким-либо способом отвлечься от напряжения. Естественно, он тоже был на нервах — в подобной ситуации даже самый невозмутимый человек в мире был бы в том состоянии, в котором Дазай находился сейчас. Что в таком случае можно было бы сказать о нем? Его ответ как нельзя лучше все описывал — кратко и безэмоционально, ни на что больше он не был способен. Хотя что он вообще мог сказать? Может быть, парень и испытывал что-то вроде радости от встречи с сестрой, но эта самая радость затмевалась густой тучей под названием «тревога». Тревога от того, что он понятия не имел, как себя вести. Узнал бы об этом Чуя, то точно бы его засмеял.       И без того тусклая улыбка на светлом лице девушки окончательно потухла от такого холодного ответа. Но в следующее мгновение блекс в глазах Озаки засиял с новой силой, что заставило Осаму немного насторожиться. Кто вообще мог знать, что могла выкинуть эта девчонка? И музыкант хотел бы сказать, что он знал ответ на вопрос, но это было бы неправдой. Во всем, что связанно с его сестрой, он ничуть не был уверен. — Я недавно пересматривала старые записи Одасаку и нашла кое-что интересное, — покопавшись в недрах маленькой кожаной сумки, Коё достала толстую, слегка потрепанную тетрадь с чуть побледневшими листами и протянула её пианисту. По удивлённому взгляду Дазая девушка уже поняла, что он знал эту вещь, а вернее, помнил. Когда-то для них обоих это была не просто обыкновенная тетрадь, а целое сокровище, ценностью в котором были вовсе не золотые украшения, а сказки, которые перед сном зачитывал воспитанникам Сакуноске. И каждый новый рассказ ничуть не уступал предыдущему, а становился все более и более интересным, заставляя маленьких Осаму и Озаки погружаться в невероятно волшебную атмосферу новых миров. Девушка редко заходила в кабинет опекуна, и, если честно, не надеялась найти там эту тетрадь, потому что была уверена, что та уже давно утеряна. И находка такого поистине важного воспоминания её детства не могла не радовать. — Здесь рассказы и сказки, написанные специально для нас. — Ты что, отдаёшь их мне? — нерешительно уточнил музыкант, с осторожностью принимая протянутую тетрадь. У него не было никаких сомнений в том, что это те самые рукописи детских рассказов, принадлежавших Оде. Дазай так часто видел эту тетрадь и знал её едва ли не вдоль и поперек, что не мог её спутать ни с чем другим. В голове сразу возникли воспоминания того, как Одасаку вечером заходил в комнату к детям, которые при всем своём желании не могли сомкнуть глаз, и с подчёркнутой эмоциональностью зачитывал написанные сценки. Слушать мужчину было настолько живо и увлекательно, что яркое воображение Осаму вырисовывало все то, что читал опекун. Но самым главным было то, что ни юный музыкант, ни Озаки не желали, чтобы эти сказки заканчивались и каждый раз требовали ещё и ещё. Только вот при переходе в подростковый возраст эти рассказы перестали быть для них интересными. Сейчас же парень отдал бы все, лишь бы хоть раз вновь послушать истории именно от Сакуноске. — Правильнее было бы сказать «дарю», — по-доброму усмехнулась Коё, неловко заправляя прядь волос за ухо. Конечно, она бы очень хотела оставить эту тетрадь себе, как память о беззаботном детстве в новой семье. Но она уже и так имела нечто гораздо большее, чем маленькая тетрадь. Она продолжала жить в доме, в котором выросла. Там каждый угол и каждый шаг в ту или иную сторону напоминал о каком-либо событии. Что уж говорить о кабинете Одасаку, который сам по себе был сплошным напоминанием о том, как маленькие Озаки и Дазай прибегали к мужчине, если им казалось, что в их комнатах кто-то есть. Хорошо, казалось всегда только девочке, а она потом бежала к бесстрашному брату, и вместе они направлялись к опекуну. И ещё сколько всего предстояло Коё разобрать в кабинете Оды — она была уверена, там будет ещё много интересных и памятных вещей. Но не все же ей должно доставаться. — Да, они теперь твои. — Ты могла оставить их себе, — наконец подняв глаза на сестру, проговорил музыкант, пролистнув несколько исписанных страниц. Раньше он бы тщательно выискивал в этом добром жесте какой-нибудь подвох, но сейчас этого совсем и не хотелось делать. Осаму просто хотел принять этот… Подарок? Коё действительно сделала ему подарок, даже несмотря на все плохое, что он делал и говорил ранее? И девушка подарила ему не просто какую-то безделушку или что-то в этом роде, а нечто, чего пианист не ожидал увидеть уже никогда. Одну из самых ценных вещей их прошлого. Причём ценную для них обоих. И это так сильно трогало за душу, что Дазай совершенно не знал, что ещё нужно было произнести или сделать. — Могла, — простодушно пожав плечами, проговорила Озаки. Честно, ей было совсем неважно, будет ли у парня ответный подарок для неё или нет. Отдавая пианисту тетрадь, она не задумывалась о том, что бы получить что-то взамен, — ей только хотелось порадовать брата. И девушка видела, что ей это удалось. — Но хотела, чтобы у тебя оставались тёплые воспоминания об Одасаку и нашем детстве.       Прежде чем уйти, Коё светло и широко улыбнулась Осаму и, проходя мимо него в входной двери, легонько коснулась его руки в поддерживающем жесте. И как только дверь за ней тихо закрылась, музыкант почувствовал, будто внутри разлилось какое-то странное ощущение давно забытого тепла. Это было странно, но сказать о том, что было не приятно, означало бы соглать самому себе. Да, Дазаю было очень приятно.

***

      Даже не смотря на то, что сегодня с самого утра не прекращал падать снег, погоду это ничуть не портило. Для зимнего вечера было относительно тепло, а Артур, который вёл машину, ни единого слова не сказал о плохой видимости. Или же просто решил промолчать. Однако пианисту казался более уместным именно первый вариант, где снегопад совсем и не мешал водителям. Минус такой погоды, наверное, был только в одном — теперь везде лежали большие сугробы, которые были Осаму по колено. А если рассматривать это все со стороны Чуи, то он вовсе тонул по горло в снегах. Но, конечно, это было слишком утрированно. К счастью, в том месте, куда их привёз Рембо, они были не первопроходцами, и тропинки для прогулок были более-менее очищены. Хотя было бы вполне забавно наблюдать за тем мужчина в дорогом пальто, девушка на каблуках, пусть и не высоких, и голубая шапка, одетая на рыжую макушку (а кроме неё от Накахары ничего бы не было видно), плыли бы в снеговом океане. Вот серьёзно, в таком случае эти сугробы нельзя было бы назвать по-другому, а помогла бы из них выбраться только лодка.       Но все же стоило сердечно поблагодарить тех первых людей, которые натоптали пару специальных дорожек, оставив кучи снега только по бокам. Теперь можно было спокойно ходить, не беспокоясь о том, что можно едва ли не по-настоящему утонуть. Компания путешественников, как музыкант обобщенно называл всех собравшихся для прогулки, так и поступала. Правда, у парня были смутные сомнения насчёт того, что кто-либо из них задумывался о том, о чем задумывался он. Если же у Артура и Озаки всплывали такие мысли в головах, то всего лишь на пару секунд, а потом заслонялись чем-то другим. И глядя на то, как эти двое мило ворковали друг с другом, совсем не обращая внимания на племянника и брата, Дазай понимал, что означало это «что-то другое». Хотя, говоря начистоту, он и не был против, а ещё откровеннее, — это было не его дело. Все же Коё уже давно не ребёнок и сама в состоянии справиться со своей личной жизнью. А Рембо в принципе хороший мужчина, поэтому внутренне, исходя из родственных чувств, Осаму одобрял выбор девушки.       Что же касалось Чуи, то тут пианист был более чем на сто процентов уверен, что тот совершенно не думал об опасности затонуть в сугробах. Хотя он, казалось, ни о чем вовсе не думал, так как шёл отдельно от остальных. Причем впереди, как будто куда-то спешил. А если этот слепой дурачок столкнётся лбом с деревом, то тут, ясно-понятно, будет виноват Дазай, потому что не уследил. И в этом случае вряд ли прокатит отмазка, что у него сегодня выходной. Однако если Рембо не слишком сильно или вообще не будет злиться на парня, то коротышка в который раз начнёт свои излюбленные тирады. И в конце концов пианист все-таки утонет в снегу. Не самое лучшее развитие событий — у него в планах ещё было встретить Новый год. Поэтому, чтобы избежать подобного беспрецедентного случая, Осаму как можно тише подбежал к Накахаре и, в попытке напугать, схватил его за плечи, задорно проговаривая: — У тебя, видимо, отсутствует инстинкт самосохранения, коротышка. — А у тебя мозг, но я же молчу, — едко усмехнулся парень, ничуть не испугавшись и даже не вздрогнув. Как вообще можно было испугаться того, что к тебе подкрадывался кто-то со звуком проезжающего мимо поезда? Тем более, если сразу понятно, что только один идиот мог быть на такое способен. Поэтому Чуя уже не удивлялся «внезапным фокусам» музыканта лишний раз. Хотя все же было забавно от того факта, что этот самый фокус на данный момент не дал желаемого для Дазая результата. А если уж говорить об инстинкте самосохранения, то уход Накахары немного дальше получился совершенно случайно. Сначала они шли все четвером. Больше всего говорил Артур — все остальные же отвечали на его вопросы или что-то уточняли. Потом началась какая-то тема, которую поддержала Коё и смысл которой пропустил Чуя. Он слушал Рембо и Озаки уже только в полуха, а затем вовсе не заметил, как отдалился от их группы, — то ли они замедлили шаг, то ли он ускорился, погрузившись в какие абстрактные мысли. — Я ведь хотел тебе помочь, — театрально обиженный тоном произнёс пианист, на всякий случай взяв парня под локоть, и продолжил идти вперёд. Вот тебе и вся благодарность за такие великочестные поступки. Хотя чего, собственно, можно было ожидать от ворчливого рыжего демоненка? Если в принципе напрячь память и вспомнить тот случай, когда Осаму спас Накахару от попадания под колеса автомобиля, то в воспоминаниях всплывало то, что музыкант так и не дождался благодарности от этого невоспитанного мальчишки. Но думать об этом и вспоминать их первую встречу — весьма забавно. Кто бы вообще на тот момент мог подумать о том, что все будет так, как есть сейчас? Уж точно не Дазай, потому что он был уверен, что их с Чуей не будет объединять ничего, кроме того, что они соседи. На самом деле, об этом даже думать быть немного грустно. — Ты ведь мог споткнуться или упасть в канализацию. — Теперь мне что, предлагаешь кланяться тебе в ноги, как великому спасителю? — саркастично проворчал Накахара, но отталкивать от себя пианиста, который буквально к нему прилип, не стал. Конечно, все-таки не не нужно было списывать со счетов то, что парень в любой момент мог как-то неправильно поставить ногу, обеспечив себе грандиозное падение. Поэтому помощь раздражающей скумбрии была действительно как нельзя кстати. Но Чуя ни за что в своей жизни не станет этого признавать. Не хватало ещё того, чтобы выставлять Осаму в чем-то правым, — он так и зазнается быстро, что будет только в ущерб Накахаре. Причём моральный, чего бы он точно не хотел. Более того, ему и без этого казалось, что у него появилась пара седых волос на голове, — все благодаря такому невыносимому человеку, как Дазай. — С этим можешь подождать, — хитрым, заговорщическим голосом проговорил музыкант. Однако на такое представление было бы занимательно посмотреть. Хотя Чуя предпочёл бы скорее самолично удариться головой об дерево, к тому же несколько раз, нежели выполнять подобное. И в этом случае Осаму вновь оказался бы затопленным в снегу. Но если так подумать, то падение в сугробы до сих пор являлось для него очень весёлым занятием. Особенно если вспоминать юношеские годы, где они с Коё мимо высоких сугробов пройти не могли и кидали в них друг друга. А иногда и Одасаку, если ему не посчастливилось пройти рядом. В большинстве случаев брат с сестрой заболевали, а опекун не строго их отчитывал. Но это ни капли не помогало, потому что сразу после выздоровления дети вновь копались в снегу чуть ли не с головой. Ведь это правда было весело. — Пока хватит твоего признания в том, что без меня ты беспомощен. — Может, тебе лучше по голове треснуть? — Накахара уже был готов замахнуться свободной рукой, но неожиданно поскользнулся. Поэтому вместо того, чтобы ударить Дазая, он крепко вцепился ему в руку, удерживая равновесие. Пианист же тоже не растерялся и успел подхватить парня до того момента, как он бы шлепнулся на холодную землю. И хотя Чуя был, что уж тут скрывать, благодарен за такое спасение, вместе с этим он хотел взвыть волком от данной несправедливости. Потому что он был спасён (однако это слишком громкое слово) именно пианистом. В очередной раз. И почему этот дурак всегда появлялся в такое неподходящее, но одновременно подходящее время? Как будто знал все наперёд. А над самим Накахарой словно кто-то издевался, за его счет время от времени выставляя Осаму рыцарем в блестящих доспехах. Это было проклятие, никак иначе. Но большим проклятием было то, что парень с удивительной точностью знал, что на лице этой скумбрии сияла лисья ухмылка, однако сделать хоть что-то, чтобы её убрать, совершенно не мог. И понятия не имел, почему именно.       Теперь рука, которая ранее мирно покоилась на локте Чуи, как-то донельзя стремительно переместилась на талию, и даже сам Дазай не успел понять, как это случилось. Рыжий мальчишка, как котенок, пытающийся выбраться из пугающей его воды, мёртвой хваткой схватил музыканта за руку, почувствовав, что падает. И может быть, Осаму показалось, но он услышал лёгкий хруст собственной кости в плече. Вот что значит, когда внешняя хрупкость противостоит внутренней силе, — с какой стороны на коротышку не посмотришь, в нем везде одни противоречия. Даже сейчас придерживая Накахару за талию, пианист не ощущал практически никакого веса. Что же касалось его бедной руки, то с ней определённо можно уже было прощаться. Однако несмотря на мелкие недостатки этой ситуации, это было весьма забавно. Чего только стоило удивленно-взволнованное лицо Чуи, находящееся на достаточно близком расстоянии от лица Дазая. Такую реакцию парня музыкант не мог рассматривать никак либо ещё, кроме как смущение. И эти мысли не просто поднимали настроение, а почему-то заставляли дыхание сбить свой ритм, словно при какой-то болезни.       Нет, первые несколько секунд на его лице не было лисьей ухмылки, как думал коротышка. Выражение лица Осаму было скорее несколько растерянным и, в какой-то степени, изучающим. По неизвестной, неведанной для него причине он не мог отвести взгляд от парня, внимательно рассматривая уже знакомые черты, будто старался найти что-то, чего не замечал раньше. И чем больше пианист всматривался в голубые взволнованные глаза Накахары, в его по-детски покрасневшее от холода лицо, тем чаще в его голове появлялась навязчивая мысль о том, что сейчас мальчишка выглядел невероятно мило и что у Дазая совершенно не было желания отпускать его из своих «объятий».       Однако, взяв себя в руки и дав себе мысленную пощёчину, музыкант принял обычный для него безмятежный вид. Ухмылка, пусть и слегка кривая, появилась на его губах. Твёрдо поставив Чую на ноги и вновь взяв того под локоть, Осаму насмешливо отметил: — Видишь, я снова спас тебя.       Стоило только пианисту произнести данную фразу, то парень, как по щелчку пальцев, вернулся в реальность, где перед ним опять была все та же раздражающая скумбрия. Из-за такой резкой перемены Накахара не успел даже смутиться произошедшей ситуации. Однако там и не от чего было смущаться — уж точно не от того, что лицо Дазая с его зловонным дыханием находилось на расстоянии от парня буквально в паре сантиметрах. Абсолютный бред — по-другому и не скажешь. Именно поэтому Чуя, убрав куда подальше свою растерянность, язвительно ответил: — Это не значит, что я рассыплюсь к тебе благодарностими. А тем более никогда не скажу сам-знаешь-о-чем. — Если ты действительно так считаешь, — таинственно расстягивая буквы, музыкант на секунду замолчал, однако уже в следующее мгновение резко отскочил от рыжего мальчишки, держа в руке его шапку. То ли произошедшее так повлияло на него, то ли несогласие коротышки, что его помощь кое-кому на самом деле необходима, но Осаму почувствовал в себе неизвестно откуда взявшееся огромное количество энергии. И эту энергию нужно было выплеснуть наружу. Совсем как в юном возрасте, когда вся эта активность била через край, а результатом её «выплескивания» нередко были синяки, садины и даже вывихи и сотрясения. И если честно, пианист давно не чувствовал себя настолько легко, будто он вновь стал десятилетним мальчонкой, залезающим на самую верхушку яблони. И Дазаю так же, как и в прошлом, было все равно на незначительные синяки. — То докажи, что не беспомощен без меня, малыш Чуя. — Что за детский сад, скумбрия? — без доли возмущения, скорее как-то устало произнёс парень. И этот человек ещё будет утверждать, что ему двадцать четыре? Слишком смешно. Накахара бы не дал ему и пяти лет, потому что Осаму — это… Осаму. Со своими вечными тараканами в голове, которые стали уже чем-то вроде обыденности. В жизни Чуи только этот неадекватный парень мог не просто сойти по лестнице на первый этаж, а скатиться на перилах; только этот парень мог устраивать настоящие песенные шоу во время готовки; только этот парень мог разбудить его в двенадцать часов ночи только потому, что ему скучно. И в жизни Чуи только этот парень мог забрать у него шапку, чтобы добиться своего. Такие внезапные заскоки были даже не просто обыденностью, а чем-то несколько большим. Только вот чем конкретно, парень не мог объяснить. — Я не собираюсь вестись на твои игры. — Просто признай, что испугался мне проиграть, — с вызовом сказал Дазай, маленькими шагами отступая назад и дразняще покручивая в руках голубую шапку. Это была явна провокация с его стороны — музыкант понимал, что Чуя знал об этом, и был глубоко убежден в том, что коротышка обязательно на нее поведется. Другого варианта развития событий и быть не могло. Тем более если он действительно хотел вернуть свой драгоценный головной убор, то ему придется следовать правилам Осаму — хотел Накахара этого или нет. Однако и он сам так просто сдаваться не собирался.       Чуе казалось, что он еще ни разу в жизни настолько сильно не закатывал глаза. Хотя чего он вообще удивлялся — перед ним же с его шапкой стоял не Артур, а пианист, у которого детский разум явно преобладал над взрослым, причем в огромном соотношении. Но если бы перед парнем действительно стоял опекун, то Накахара бы сразу же упал в обморок от переполнившего его шока. Но сейчас речь шла далеко не об этом — на данный момент ему необходимо было треснуть этой невыносимой скумбрии по его пустой голове, утопить этого идиота в снегу, а уже потом победно забрать свою шапку. И если в мыслях эта идея выглядела легко и весьма впечатляюще, то на деле все оказалось гораздо труднее. Раздраженно фыркнув, парень сделал пару осторожных шагов в сторону музыканта. Стоило, конечно, перед этим понять, где тот находился и каким будет его следующий шаг, но в силу видимых (и не видимых) причин Чуя не мог этого сделать. Да, было понятно, что он ступал куда-то не туда в те моменты, когда его нога в одно мгновение проваливалась в сугроб, — почему-то у него было такое убеждение, будто Дазай не станет вести его в гигантские кучи снега специально. По крайней мере, он на это очень надеялся — Накахара не особо горел желанием вновь поскользнуться, налететь на какое-нибудь дерево или врезаться в прохожих на потеху этому болвану.       Но следовало сказать, что Осаму и без грандиозных и фееричных падений рыжего негодника забавляла данная ситуация. Было интересно со стороны наблюдать за отчаянными попытками парня отыскать его только по голосу. На самом деле получалась весьма занятная детская игра — в нее он играл с Озаки, когда они оба были детьми и, если по секрету, то он всегда жульничал. Пианисту казалось и до сих пор кажется нереальным то, что кто-то кого-то мог найти, не используя при этом зрение. Это был один из таких факторов, который невольно заставлял Дазая восхищаться коротышкой. Сам музыкант был уверен, что с его неусидчивым нравом он вряд ли бы смог не сойти с ума от отсутствия адекватной картины окружающего мира перед глазами. И благодаря таким мыслям, банальное восхищение способностью Чуи в некоторые моменты плавно переходило в нечто подобное уважению. Однако даже такое чувство не могло заставить Осаму просто, без всяких шалостей отдать парню шапку — зачем поступать так, если можно поступить веселее.       Несмотря на то, что в данную «игру с завязанными глазами» Накахара «играет» на протяжении уже практически полугода, ему она не стала нравиться больше хотя бы на одну сотую процента. Он ее и раньше терпеть не мог, что уж говорить о теперешней ситуации, — и сейчас парень говорил не только о самой потере зрения. Кто же знал, что в его окружении будет такой придурок, как Дазай, который захочет проверить то, насколько хорошо Чуя сможет самостоятельно ориентироваться в пространстве. Спасибо хотя бы на том, что пианист давал какие-никакие подсказки в виде звуков, иначе Накахара давным-давно потерялся бы к чертям. Но что же — он и с этими подсказками сумел затеряться! Из Осаму вышел бы ужасным пес-поводырь — однако он и без этого был кошмарным помощником в ориентировании. И куда вообще смотрит Артур в тот момент, когда его племянник уже просто накручивал круги по своей оси, лишь бы никуда и ни в кого не попасть? Наверное, это выглядело невероятно странно со стороны для ничего не понимающих людей, но Чуе было как-то до лампочки. Если продолжать в том же духе, то, возможно, музыканту это наскучит, и он решит наконец отдать ему шапку. Или парень просто упадет от того, что у него закружится голова. В принципе оба варианта такие уж и неплохие — только бы не попадаться на уловки Дазая.       Конечно, наблюдать за тем, как Накахара начерчивал вокруг себя уже седьмой круг, было интересно, но лишь до того момента пока не стало ясно, что все это делалось совсем не случайно. Такое положение дел совершенно не устраивало пианиста, который был уверен в том, что коротышка через силу, а может, в какой-то степени и гордость примет правила его игры и в конце концов получит долгожданный приз, то есть свою шапку. Но, видимо, в какой-то момент рыжий демоненок решил ввести собственные правила. Эта хитрость со стороны Чуи могла вызвать у Осаму возмущение, но вызвала только заинтересованность и еще больший азарт. Однако этого было крайне мало, чтобы полностью перехитрить пианиста — он бы даже сказал чудовищно мало. У него тоже остались некоторые нераскрытые фокусы в рукаве, которыми он как раз собирался воспользоваться. Стараясь не издавать лишних звуков, что было несколько сложно, ведь смех так норовил вырваться наружу, Дазай осторожными шагами подошел Накахаре со спины. Дальше все произошло донельзя стремительно — схватив парня за плечи, музыкант отклонил коротышку чуть назад и тут же подставил подножку, из-за чего тот не смог сохранить равновесие и упал. И, казалось, на таком мягком (что удивило правда мягком) падении можно было и закончить, но пианист так не посчитал, поэтому удобно улегся прямо на поверженного Чую и с детской радостью произнес: — Я победил, коротышка! — Конечно, радуйся, что победил слепого, — слегка сипло проговорил парень, пытаясь стабилизировать дыхание, что получалось несколько трудно из-за огромной туши, которая, видимо, в прямом смысле раздавит его, превратив в блин. Это определенно можно было бы назвать самой глупой и самой ужасной смертью — лишиться воздуха по вине Осаму, который, по ощущениям, весил как несколько взрослых слонов. Разве что-то могло быть хуже этого? Если только невероятно довольное выражение лица этого обалдуя, который наверняка выглядел как кот, объевшийся сметаной. Но, к счастью для Накахары, парень не мог этого увидеть. Хотя воображение так настойчиво и вырисовывало подобную картину в голове, словно даже само сознание хотело подразнить его. И за что ему такое наказание в виде Дазая? — Ты ведь сам сказал, что не беспомощный, так что придерживайся своих слов, — самодовольно растягивая буквы, пролепетал музыкант, не стирая с лица удовлетворенной улыбки. И почему он не поступил так с самого начала, стоило их небольшой компании только двинуться в путь по этому парку? Он был уверен, что Рембо и Кое оценили бы его действия, — это же просто своеобразный способ повеселиться, вот и все. Осаму был уверен, что даже самого Чую забавляла данная ситуация, а возмущался и брыкался он только ради приличия. Разве могло быть какое-то другое объяснение? Парень совсем и не хотел рассматривать какие-либо другие варианты — то положение, в котором они находились сейчас, его вполне устраивало. Определенно нужно вытворять такое трюки намного чаще — кто же знал, что это будет настолько весело. — А лучше всего признай, что, на самом деле, это не так. — Я лучше брошусь под машину, чем сделаю это, — раздраженно проговорил Накахара, дергая и ногами, и руками в попытках хоть каким-то способом скинуть с себя эту наглую, надоедливую тушу. Конечно можно было предположить, что нечто подобное должно было произойти, ведь Чуя шёл в сопровождении именно чокнутого Дазая, а не кого-то другого. Правильным словом — нормального. Другой человек, будь он адекватным, не стал бы завалиться на него, лишая возможности двигаться и свободно дышать, при этом радуясь своим действиям, словно ребёнок. Если бы парня действительно переехал автомобиль, то это было бы в миллион крат лучше, чем его данное положение. По крайней мере, в той ситуации он бы умер мгновенно и не был бы придавлен в снег невыносимо тяжёлым придурком. — Черт, ты сейчас мне ребра отдавишь! — Я не куплюсь на такие уловки, — задорно проговаривал музыкант, совершенно не чувствуя никаких угрызений или неловкости от того, что он увалился на Накахару едва ли не посреди парка и иной раз ощущал на себе странные, порой недовольные взгляды прохожих. Ему даже не нужно было оборачиваться, чтобы убедиться в этом, — он буквально кожей чувствовал эти прожигающие глаза, которые наблюдали за ним и коротышкой с нескрываемым недовольством. Однако Осаму было абсолютно все равно. Хотя совсем не так — ему было глубоко наплевать на то, что о нем могли подумать какие-то незнакомые для него люди. Он даже вовсе не забивал себе голову подобными глупостями — какая кому вообще могла быть разница, чем он занимался на данный момент? Да, ему двадцать четыре года, но сейчас он чувствовал себя пятнадцатилетним мальчишкой, в котором играла бушующая энергия, совсем как в детстве. Сейчас пианист испытывал то незабываемое, опьяняющее ощущение, которое он испытывал только играя музыку, — он был свободным от всех своих проблем. Был по-настоящему живым. — Ты будешь лежать здесь столько, сколько я захочу.       Видеть пыхтящего и стонущего от натуги Чую, всеми силами пытающегося освободиться, было донельзя забавно. Но ещё забавнее было было понимать, что, сколько бы сил тот не прилагал, у него все равно не получится сдвинуть Осаму даже на миллиметр. Даже в такой ситуации упорства и рвения рыжему демоненку было не занимать. Впрочем как и самому музыканту, который в любом случае будет в выигрышном положении. Поэтому ему оставалось только лишь наблюдать за бессмысленными стараниями парня и слышать в свой адрес различные проклятия и обзывательства, иногда иронично подбадривая его, говоря, что ещё немного больше усилий и у него все обязательно получится. Хотя от таких слов поддержки коротышка почему-то не особо был в восторге, распыляясь еще больше.       Однако его сопротивления длились недолго — через пару минут активных противостояний Накахара наконец-то вымотался и прекратил брыкаться. Дазай даже сначала удивился и на секунду подумал, что правда лишил парня всего воздуха, хоть и не слишком сильно давил ему на грудь, — тот лишь слишком сильно переигрывал говоря, что ему совершенно нечем дышать. Воздуха ему как раз было предостаточно — пианист чувствовал, как грудная клетка Чуи то поднималась, то опускалась. Так что на счёт живучести мальчишки ему можно было оставаться спокойным. И на вид он выглядел вполне себе здоровым. Положив голову на бок, Накахара выдыхал клубы пара через рот, иногда смешно шмыгая носом. В его голове бушевала только одна мысль — как только он встанет, убьёт этого чертового музыканта к хренам собачьим! Но, как оказалось, чтобы встать, нужно было решить целый ворох проблем, которые носили имя Дазай Осаму. А это было ни разу не просто. Хотя несмотря на все свои ворчания и недовольства Чуя не испытывал что-то вроде злости или пренебрежение — это скорее можно было назвать лёгкой усталостью. Усталостью от выходок этого несносного идиота. И если только чуть-чуть смешанной с толикой раздражительности. С большой толикой. Особенно от понимания того, что пианист сейчас со стопроцентной вероятностью смотрит на него с улыбкой чеширского кота.       В парне была очень сильная уверенность в своей мысли, что он отвергал какие-либо ещё существующие. Это же Осаму — разве могло быть иначе. Но все же по-другому действительно могло быть — вернее, происходило на самом деле. В какой-то момент музыкант осознал, что он был не в силах оторвать взгляда от Накахары. В который раз за последние полтора месяца их знакомства. Это случалось совсем неожиданно даже для самого Дазая — он просто ловил себя на мысли, что уже несколько минут блуждал глазами по мальчишке и у него не было никакого желания прекращать. В его взгляде не было какого-либо животного влечения или скрытого желания — это было что-то сродни любопытству. Любопытству, которое день ото дня не уменьшалось, а наоборот росло, что было крайне удивительно для пианиста. Ведь, казалось бы, он и так проводил с коротышкой каждый день, знал о нем все… После их недавнего откровенного разговора ему теперь казалось, что знал он и правда все. Но странное желание знать ещё больше даже через призму просто взгляда настойчиво било парню в голову. Ещё никогда в своей жизни Осаму не чувствовал подобного интереса к кому-либо, даже к Одасаку. Это пугало, но вместе с тем и завораживало. Поэтому слово «блуждал» в этом контексте звучало слишком пошло — «медленно скользил» гораздо гармонично.       Честно говоря, Чуя ожидал очередных саркастичных словечек от музыканта по поводу его усилий выбраться, которые в итоге ни к чему не привели, но этого не случилось. Это была минута абсолютного молчания, которая прерывалась лишь тяжёлым дыханием парня. Было донельзя странно от того, что скумбрия мог уже давно погрязть в своём словесном недержании, как обычно бывало, но этого не произошло. Отчего-то тот неожиданно молчал, из-за чего Накахара невольно подумал о том, что, когда Осаму говорил, пусть даже очень много и непрерывно, ему намного спокойнее. В такой тишине между ними он чувствовал себя очень уязвимым, будто он был совершенно обнажённым. Наверное, при падении он все же сумел удариться головой, если у него возникали такие мысли. Парень повернул голову в сторону пианиста и резко выдохнул пар тому в лицо, таким образом призывая наконец разморозиться, но сам тоже почему-то ничего не говорил. Эта тишина казалась ему донельзя откровенной и тонкой, что он не хотел её нарушать. Дазаю не было холодно, но по какой-то причине по его телу внезапно прошли мурашки, — от этого ему стало даже наоборот жарко. А в следующее мгновение он осознал, что они с Чуей находятся в слишком опасной близости друг с другом, — настолько, что он видел свое отражение в удивлённых голубых глазах. Но страх, который Осаму чувствовал до некоторого момента постепенно испарялся, заставляя медленно наклоняться все ниже и ниже.       Однако то, что было дальше, произошло настолько стремительно, что парень совершенно ничего не успел сообразить. Ему в лицо вдруг прилетела кучка снега, а уже в следующий миг он был повален в сугроб Накахарой. Коротышка уселся на него сверху и пригвоздил его руки по обе стороны к земле, не давая шанса ими пошевелить. И пока музыкант продолжал пребывать в немом шоке, мальчишка с задорным вызовом проговорил: — И кто теперь победитель, скумбрия?       Сказать, что Дазай сейчас находился в состоянии полнейшего удивления, — это не сказать ничего. Он настолько глубоко погрузился в себя, в свои размышления и был крайне сильно сосредоточен на Чуе, что даже не предполагал, что парень будет способен так хитро и дерзко выпутаться из неудобного для себя положения. Пианист совсем не смог хотя бы уловить тот ход событий, который мог бы возникнуть. В его голове были абсолютно другие мысли, от понимания которых хотелось самому себе дать крепкую затрещину. Ведь не мог Осаму в здравом уме хотеть того, чего он хотел, а именно… Впрочем в теперешней ситуации это было уже не столь важно (а точнее, никогда столь важным и не являлось). Сейчас же его детская игра обернулась для него самого не самым лучшим сценарием. Как вообще могло получиться так, что Накахара, у которого были абсолютно нулевые шансы на победу, неожиданно оказался в выигрыше? Неужели музыкант был настолько отвлечен, что не заметил никаких махинации со стороны коротышки, хотя даже глаза от него не отрывал?       Теперь же ему придётся довольствоваться едкими тирадами рыжего гнома и быть приколоченным к холодной земле, как оказалось, уже и не совсем лёгкой тушкой. Однако что бы Дазай не говорил о том, что Чуя напоминал по силе скорее слабенькую десятилетнюю девчушку (но и не только по силе), чем семнадцатилетнего паренька, успешно отбивавшегося от драк на протяжении всего школьного периода, пианист понимал, что это на самом деле только шутки. Ему самому не раз удавалось удостовериться в силе Накахары — тот умел ставить удар достаточно точно и мощно, хоть и не обладал супер обширными навыками. После его с виду слабых ударов повреждённое место ещё пару дней отзывалось тихой болью. Тоже самое происходило и сейчас — мальчишка, напоминающий ученика начальной школы, прижимал руки Осаму к земле настолько сильно, что тому действительно было трудно ими пошевелить. И это даже после того, как он отошёл от нахлынувшего удивления. Поэтому было несколько неправильно говорить, что Чуя соответствовал своему хрупкому телосложению и не мог постоять за себя. Ещё как мог. Однако музыкант лучше съест весь снег в парке, чем скажет нечто подобное вслух, то есть признает собственную неправоту.       Чтобы хоть как-то умерить победный настрой коротышки, Дазай ещё несколько раз попробовал скинуть его с себя, но было тщетно. Ему только и оставалось, что воскликать от несправедливости: — Это запрещённый приём! Такого не было в правилах! — Мы не обговаривали правила, — в удовольствии от своей триумфа растягивал слова парень, совсем не в силах убрать с лица лисьей улыбки. Он был доволен собой — даже горд, ведь ему удалось перехитрить пианиста. Первые несколько секунд такая информация никак не могла уложиться в его голове. Он обманул необманываемого Осаму! Этот день Накахара действительно запомнит надолго. Честно говоря, он не ожидал, что его план вовсе сможет сработать, причём настолько идеально. Видимо, в какой-то, особо подходящий для него момент, Дазай впал куда-то в прострацию, открыв Чуе дорогу к действиям. Как он вообще смог скинуть с себя тяжёлого, как несколько грузовиков с камнями, музыканта, понятия не имел. Но какой бы сложной или замудренной, — а парень правда придумал нечто более грандиозное, — не была его идея, главным являлся, конечно, результат. И он остался от него в дичайшем восторге. — Просто кое-кто не хочет признавать, что был побеждён слепым. — Будем считать, что я тебе поддался, — усмехнувшись уголком рта, прохрипел Осаму. Он хоть и был побеждён, но признавать, а тем более озвучивать данный факт парень не собирался ни под каким-либо предлогом. Даже если его тут соберутся пытать, он будет держать язык за зубами. Хотя все же он понимал, что в его положении подобная дерзость не принесёт ничего хорошего. Но было бы кощунством упустить шанс и не показать коротышке зубы. Было интересно, что в таком случае он будет делать дальше. Смерть пианиста будет быстрой или долгой и мучительной? — Нет, не будем, — чувствуя себя хозяином положения, Накахара, зачерпнув немного снега, высыпал его на лицо Дазая, отчего тот крепко зажмурился и задергал головой в попытках отряхнуться. Это был рискованный трюк, ведь пока одна рука музыканта была свободна, он мог с лёгкостью повалить парня на землю, вновь перехватывая инициативу этой странной, но забавной игры на себя. Но Чуя действовал быстро, отчего рука Осаму снова оказалась в нужном ему положении — без движения. И риск оправдал ожидания — когда бы ещё Накахара смог с таким наслаждением поиздеваться над этой скумбрией за все свои потраченные нервы? Это был самый удачный момент не только за само действие, но ещё и за то, что он за это ничего не получит в ответ. По крайней мере, сейчас. Но если этот кретин попробует хотя бы пальцем его тронуть, то тут же останется без целой руки. — Твою ж… — сквозь зубы шёпотом ругнулся Дазай, чувствуя как снег попадал с лица прямо за шиворот. Видимо, рыжий негодник решил не облегчать его лежания на снегу, раз начал что-то подобное. Это уже было не так весело, как пару минут назад, когда «на вершине Олимпа» был он. Накахара Чуя, как оказалось, ещё тот дьявол во плоти. Вот сам Осаму никогда бы такого не сделал. Или же как посмотреть на ситуацию. Сейчас же ему хотелось закопать это наглое недоразумение в снегу — это был бы отличный урок того, что так нечестно вести дела или же игры не есть хорошо. Все в воспитательных целях — не зря же пианист являлся его учителем. Пусть и немного в другой области. — Знай, когда я встану, тебе не жить. — Так сначала встань, а потом раскидывайся угрозами, — саркастично и слегка небрежно бросил парень. На данный момент Накахара был готов отдать все, что угодно, лишь бы хоть на пару мгновений вернуть себе зрение. Уж слишком сильно ему хотелось увидеть выражение лица Дазая — хотя бы на секунду посмотреть на того сверху вниз, причём и в прямом, и в переносном смыслах. Но этой самой секунды ему бы хватило до конца жизни — тогда бы Чуя при каждом удобном случае напоминал этому дураку о том, как его победил. До конца своей жизни и при каждом удобном случае. Стоило такой мысли появиться у него в голове, то именно эти две фразы особо привлекли его внимание. Ведь они были лишены всякого смысла. Наверное, уже в скором времени пройдут их завершающие занятия по музыке — Осаму как-то раз упоминал, что они практически выучили ту мелодию, которую он выбрал для парня. Значит, что совсем скоро они разойдутся по разным дорогам, как и планировали изначально. И вроде Накахара должен радоваться таким известиям, потому что ждал этого с их самого первого урока, но ожидаемой радости почему-то совершенно не испытывал. Даже несмотря на то, что музыкант ещё тот редкостный придурок. — Объявляю временное перемирие, чтобы догнать Артура и Озаки, — наигранно серьёзным тоном сказал Дазай, в очередной раз ликуя от того, что коротышка не мог что-либо видеть. Без плохого умысла, конечно. На самом деле, старших проводников он уже давно потерял из вида, но это ничуть не помешало ему немного обмануть Чую. Совсем чуть-чуть — опять же ради благих (благих только лишь для пианиста) намерений. В свое оправдание он мог ответить то, что ему уже осточертело быть придавленным к земле вредным мальчишкой. Более того, он ведь не собирался делать с Накахарой что-то ужасное — только слегка проучить, чтобы не задирал нос лишний раз. — А после ты у меня попляшешь.       С большим трудом веря в такую очевидную чушь, парень насмешливо хмыкнул и быстро поднялся на ноги. Если поблизости действительно были Рембо и Коё, то Чуя хотел бы быть уверен, что они обязательно отчитают скумбрию, если он решит что-либо выкинуть. Или что у Осаму вовсе хватит совести не хвырять его обратно в снег на глазах у старших, особенно у Артура, который должен иметь к тому повышенное доверие. Хотя если вспомнить их совместный ужин ещё на первых порах, на котором Дазай едва ли не откровенно дразнил парня, то ни о какой благоразумности не могло быть и речи. И хотя очень хотелось верить в то, что за последние несколько месяцев музыкант вырос морально и нравственно, но опять же верилось в это невероятно трудно. И это можно было даже назвать чем-то вроде интуиции, к которой Накахара, к своему несчастью, не прислушался.       Стоило только парню подать пианисту руку помощи, как тот её мгновенно перехватил и с силой дёрнул на себя. Потеряв равновесие, тот упал ничком рядом с Осаму прямо тому на руку, которая была, видимо, подставлена специально, чтобы смягчить падение. Черти подери этого невыносимого болвана, как Чуя вообще позволил себе купиться на подобный трюк! Вот и помогай таким кретинам после данной подставы. А если этот ненормальный думал о том, что выставленная в поддержку рука, каким-то чудесным образом спасёт его от участи быть задушенным, то он крайне ошибался. И где же были в этот момент Озаки и опекун, когда они были так нужны? Возможно, будь они здесь, то Накахаре не пришлось бы невольно пробовать снег на вкус.       Но пока коротышка тихо поскуливал, бурча себе под различные проклятия в адрес музыканта, тот в конце концов не смог себя сдержать и звонко засмеялся. Он почувствовал, что ему давно не было настолько весело, из-за чего было трудно сдержать рвущийся наружу смех. Даже придавленная парнем рука, которая была готова отказать в любой момент, не была для него помехой в его озорстве. И ему было смешно не столько от того, что Чуя так неуклюже упал, сколько от ощущения давно забытого детства внутри. И хоть Дазай часто слышал от людей, что своим поведением он похож на ребёнка, это было не совсем так. Да, в его манерах ощущалась некая ребячливость, но это скорее можно было назвать ироничным и ветреным подходом к некотором вещам. Подход, который был присущ многим детям, — хотя в их случае это называли неопытностью. Все равно парень кардинально отличался от любого ребёнка в плане характера. Но именно в этот момент он совсем не был против им побыть хотя бы ненадолго.       Утирая весёлые слезы, Осаму наблюдал за разгневанным Накахарой, который стряхивал с лица снег, и сквозь неумолкающий смех проговорил подрагивающим голосом: — Ты такой наивный, Чуя! Видимо, при первом падении все мозги себе отшиб.       Возможно, в эту самую секунду могло начаться некое подобие войны, потому что рыжий мальчишка был настроен весьма решительно врезать Дазаю куда только можно. Однако к этому времени к ним уже успели неспешным шагом подойти Коё и Артур, держа друг друга под руку. Картина, представшая перед ними, казалась им довольно забавной — музыкант, весь раскрасневший от смеха, и такой же раскрасневший Накахара, метающий на парня рядом злые взгляды. Если честно, то они хотели присоединиться к смеху Осаму, но в отличии от него смогли себя сдержать. А Артур так и вовсе решил окончательно предотвратить последующее убийство пианиста, помогая племяннику встать, а после медленно уводя того за собой.       Дазай же, когда наконец смог успокоиться, собирался самостоятельно подняться на ноги и догнать Рембо и Чую, чтобы отдать последнему шапку, которая все это время лежала у него в кармане. Но как только он принял сидячее положение, то сразу увидел перед собой Озаки. Она мягко и как-то грустно улыбалась и протягивала ему руку: — Время идёт, а ты не взрослеешь.       Эти пара секунд, что парень смотрел на её маленькую ладонь, растянулись словно в вечность. Он переводил свой взгляд то на сестру, то снова на её руку. Подобная сцена вызвала у него чувство дежавю — однажды между ним и Одасаку произошло что-то похожее, в их самую первую встречу. Тогда Осаму, точно так же, как и сейчас, смотрел на человека перед ним с большим детским удивлением, совершенно не понимая, почему кто-то захотел ему помочь. И сейчас — даже несмотря на то, что Коё его сестра, он не понимал этого, ведь он причинил ей немало боли. Наверное, любой другой человек не был бы столь великодушен к пианисту после такого, но девушка продолжала быть мила с братом. Потому что хотела вернуть все, как было раньше. И её рука помощи в этот момент действительно многое значила.       В день первой встречи с Сакуноске Дазай не протянул ему свою руку в ответ — он был глупым и несмышленным мальчишкой, который не доверял людям. Но сейчас он протянул свою руку к руке Коё и осторожно обхватил её ладонь, будто боялся, что она могла раствориться. Улыбка девушки стала гораздо шире и увереннее — для неё это стало важным шагом на пути к их примирению, к которому она так стремилась. И она хотела быть уверена, что для музыканта это тоже имело отнюдь не второсортное значение. И пусть сейчас он лишь сухо её поблагодарил, Озаки этого было уже вполне достаточно.

Продолжение следует…