Мелодия души

      Почему-то Чуе казалось, что ужасные сны будут преследовать его всю оставшуюся жизнь, ярко напоминая о том, что с ним произошло. Кошмары напоминали ему день Сурка — он раз за разом возвращался в тот чёртов день, когда группа недоумков слишком сильно перешла границу дозволенного. Накахара надеялся, что эти выродки получили по заслугам. Благодаря их стараниям он каждый день ощущал на себе самое главное доказательство того, что все случившееся не было выдумкой — отсутствие зрения было вполне предостаточно, но, видимо, его сознание решило конкретно его помучить. Как бы сильно парень не пытался забыть тот день, который поставил его жизнь с ног на голову, этого сделать не получалось. Картины прошлого умножали свою реалистичность и пугающий вид в несколько десятков раз, а крики Чуи становились все громче, отчего тот удивлялся тому, как соседи ещё не вызвали полицию. Все, что с ним приключалось ночью, было похоже на замкнутый круг, из которого нельзя было найти выход. И мальчишка действительно думал о том, что рано или поздно опекун обязательно сдаст его в психологическую лечебницу, где таких ненормальных, как он, много.       В последнюю неделю сны Накахары перестали быть такими беспокойными — он не просыпался в холодном поту, а Артуру не приходилось каждый раз мчаться успокаивать племянника, постоянно говоря о том, что все будет хорошо. Честно говоря, ему казалось это странным — отсутствие благосклонных «подарков» от его сознания наводило на мысль о том, что все это затишье перед бурей. Причём огромной бурей, от которой придётся отходить морально далеко не один день. Поэтому он даже и не знал, — радоваться ли тому, что кошмары на время прекратились, или же ужаснуться и готовиться к худшему. Чуя не был пессимистом — ему всем своим чувством хотелось верить в то, что леденящий душу период его жизни наконец-то закончился. Однако оптимистом он тоже не являлся — внутри все сжималось от неприятного предчувствия того, что вот-вот для парня наступит его личный апокалипсис. Кстати, второй по счету после самого знаменитого в его жизни инцидента. Поэтому Накахара, надеясь на более-менее оптимальный исход событий, подготавливал себя к тому, что он вскоре вовсе перестанет отличать реальность от сновидений.       Как бы сильно Рембо не верил в чудодейственное свойство успокоительных таблеток, мальчишка думал, что дело было вовсе не в них. Хотя все же отрицать их причастность к тому, что его нервы стали постепенно приходить в норму, было бы глупо. Но это совсем не означало того, что парень перестал относиться к лекарствами с ярым скептицизмом. Все то, что прописывали врачи, имело только временный характер — давало иллюзию того, что все в порядке, хотя, на самом деле, это было совершенно не так. Никакие маленькие пилюли никогда не обладали волшебными признакам, позволяющими вылечить абсолютно любую болезнь, а в особенности панические атаки. Но Артур упрямо продолжал утверждать, что весь положительный эффект исходил именно от таблеток, и каждый день напоминал племяннику об их принятии. И Чуе, конечно, пришлось согласиться с употреблением лекарств — он ведь пообещал мужчине. Только вот это обещание он дал едва ли не целый месяц назад, а чёртовы горькие пилюли никак не желали кончаться, словно их пачка была бесконечна. Однако Накахара не докапывался до опекуна насчёт того, что у него есть голова на плечах — таблетки должны были кончиться примерно две недели назад, — все-таки он зарекся себе, что станет вести себя более сдержанно. И для оговорки — это касалось только Рембо.       Чуя никогда не верил ни во что сверхъестественное, но он определённо точно знал, что музыка обладала самыми что ни на есть чудесно-магическим свойствами. Он признавал, что в какой-то степени испытывал зависимость от мелодий — от одного еле слышного звучания. Ему хотелось слушать звук музыкальных нот все больше, а самому играть от заката до рассвета. Парню было плохо без музыки в первые месяцы после травмы. Не хватало пленяющих сердце мелодий; не хватало той пылкой страсти, которую он испытывал при собственной игре; не было желания делать что-либо ещё, помимо музыки. Всё мысли Накахары были заняты только ей. Музыка являлась для него смыслом всей жизни — своеобразным наркотиком, от которого он не в силах был отказаться.       Какое бы внешнее — в принципе как и внутреннее — раздражение он не испытывал от того, что Дазай выдвинул свою кандидатуру на пост его учителя, все же мальчишка был в какой-то степени рад этому. Волнение от того, что Осаму высмеет его ужасную игру, преследовало Чую каждую минуту — это бы окончательно сломало его веру в то, что он ещё способен играть так же хорошо, как и прежде. Тревога смешивалась в странный коктейль вместе с нетерпением. Два месяца, в течении которых юноша пытался безрезультатно отвлечь себя от музыки, тянулись бесконечно. В тот момент он почувствовал, что действительно хочет играть дальше, пусть даже ему придётся учиться с чистого листа. И несмотря на то, что уроки с пианистом не всегда проходили должным образом, — этот идиот никогда не упускал случая, чтобы не докопаться до Накахары, и неважно был на это повод или нет, — парень испытывал наслаждение от того, что музыка вернулась в его жизнь.       Он, конечно, не утверждал, что мелодии обладали чудодейственными свойствами, которые могли помочь избавиться от панических атак, но музыку Чуя считал главной причиной того, что его ужасные сны отступили — пусть и на неопределённое время. Звучало это глупо, он не мог с этим не согласиться, но чувствовал, что это на самом деле так и есть. Мальчишке не нужно было быть самым умным человеком в мире, чтобы осознать, что стоило ему только услышать звук фортепиано, то ему сразу же становилось легче. Волна расслабления приятным быстрым потоком проходила по его телу — он словно перемещался в другой мир, который был намного лучше настоящего. Туда, где не было никаких проблем, где он мог почувствовать себя в безопасности. Это была его личная вселенная — его маленькое убежище, где Накахара мог быть самим собой. Каким-то людям это могло показаться странностью, однако для него музыка была самым настоящим лекарством. Она всегда спасала его от выгорания. После смерти родителей благодаря Артуру парень познал музыкальное искусство, ставшее ему столь ценным и родным; после очередных драк с одноклассниками он весь в синяках приходил домой и играл мелодии; и сейчас, когда ему казалось, что его жизнь не будет прежней, музыка, словно единственный луч света, который способен был увидеть Чуя, стала для него важной опорой.       Рыжий мальчишка очень надеялся, что после Дня Культуры опекун наконец поймёт, что он уже не беспомощный маленький ребенок — что он способен сам за себя постоять и никакая сиделка ему не нужна. Как потом оказалось, он значительно заблуждался. Никаких свобод в передвижении у него не прибавилось, а Осаму продолжал каждый день надоедать ему. Конечно, Накахара не сделал ничего такого, чтобы доказать Рембо свою самостоятельность, но прогрессом уже являлось то, что спустя несколько нудных месяцев, проведённых дома, парень не стал спорить с Артуром по поводу постоянного нахождения Дазая рядом с ним, особенно на Празднике. И даже не совершал никаких побегов. По крайней мере, мужчина о его небольшой своевольности ничего не узнал, хотя юноша был уверен в том, что несносная скумбрия обязательно нажалуется на него — видимо, в музыканте что-то похожее на доброту все же было — на самом деле нет. Итог, которого так сильно ждал Чуя от похода в театр, не был воспроизведен в реальность. К огромному несчастью, это так и осталось его несбыточным желанием.       Сегодняшний день для парня начался как нельзя лучше — после продолжительных подготовок и организаций Праздника Культуры, а также массового наплыва слушателей в течении последних двух недель Артур наконец-то мог расслабиться дома в свой законный выходной. Для Накахары этот день тоже имел огромное значение. Во-первых, он мог провести время с опекуном, которого ему так не хватало, — тот слишком часто и надолго пропадал на работе, а парень в силу обстоятельств был не в состоянии посещать театр, в одиночку уж точно, а идти туда с пианистом у него не было никакого желания. Рембо был для Чуи единственным близким человеком, и мальчишка стремился быть к нему ближе, даже несмотря на то, что между ними иногда возникали разногласия. Во-вторых, если мужчина оставался дома, это значило, что в этот день Дазаю не нужно было приходить. И, как удивительно, обычно такие дни совпадали с теми, когда Накахаре не нужно было ходить на музыкальные уроки. Это был подарок судьбы, никак иначе, ведь что могло быть лучше, чем не слышать раздражающие бредни чокнутого музыканта?       Раньше, а вернее примерно месяц назад, Чуя с максимальной уверенностью сказал бы, что для него просмотр фильма сопоставим с тем, как дать глухому человеку послушать песню. Иначе говоря — полная нелепица. Но каким-то образом Артуру удалось переубедить племянника, и тот даже сам удивился тому, что согласился без привычных для него скандалов, словно ему самому было интересно, какой итог принесёт идея опекуна. И просмотр фильма прошёл намного лучше, чем парень предполагал. По крайней мере, потому что хорошо знал весь его сюжет и представлял у себя в голове картины из кино. А также благодаря тому, что Рембо весьма подробно рассказывал о внешности актёров, где они находились и куда направлялись. Накахара, конечно, был очень признателен мужчине, но из-за его разговоров они пропустили несколько важных моментов и диалогов. Хотя в принципе это были мелочи, а забавные тихие ругательства на французском — родном языке опекуна — от Артура заставляло юношу тихо хохотать. Они действительно давно так беззаботно не проводили время вместе.       Парень не раз говорил Рембо, что бы тот выключал навязчиво звонящий мобильный в выходные дни, но тот постоянно упрямился, а потом жаловался на бесполезные звонки. Хотя Чуя понимал, почему тот не мог этого сделать — все-таки он был директором и в любой момент мог понадобиться своим работникам, которые, по мнению Накахары, являлись маленькими детьми, не имеющими даже понятия, в каком месте находился выключатель. В один из выходных Артура мальчишка насчитал около двенадцати звонков из театра, и то это было не точно. Если для него такие частые телефонные разговоры были назойливыми и докучливыми, то он не мог представить, как к ним относился мужчина. Иногда ему даже казалось, что работники театра звонили своему директору исключительно ради шутки, чтобы не дать ему заскучать в свой один из трех — если повезёт четырёх — дней отдыха в месяц. Просто никак больше парень не мог объяснить то, что мобильный опекуна через каждые два часа содрогался от вибраций.       Сегодняшний день не стал исключением для упрямых звонков. Однако Артур все же решил послушать наставления племянника и поставил телефон в беззвучный режим. Это было не совсем то, о чем его просил сделать Чуя, но был уже видный прогресс. Если это, конечно, можно было так назвать. Видимо, чтобы Рембо чувствовал себя достаточно умиротворенно в свой выходной, избавиться от звука на телефоне было недостаточно. Неужели он думал, что Накахара будучи слепым не «увидит» своими ушами, что тот заглядывал в мобильный, лежащий на тумбочке в гостиной, через каждые десять минут? У него настолько обострился слух, что он не только это мог услышать. Как, например то, что Артур несильно топал ногой по мягком ковру — один из признаков его нервного состояния. Наверное, только стертая память о злосчастном телефоне и постоянных звонках могла помочь мужчине отвлечься от работы — все остальное было бессмысленно.       В самом начале фильма прозвучал тот звонок, после которого Рембо отключил звук. Он держался достаточно стойко и спокойно только первый час, но когда звонки из театра начали поступать снова, то он изо всех сил сдерживал себя, чтобы не ответить, — он ведь обещал племяннику не поднимать трубку хотя бы на время фильма. Игнорировать их оказалось труднее, чем он мог себе представить, но приближался конец кино, а это значило, что Артур вскоре перестанет обливаться холодным потом из-за пропущенных вызовов. Однако стоило звонкам замениться на сообщения, то мужчина больше не в силах был закрывать глаза на то, как работники пытались с ним связаться. Он был уверен, если бы поводом к их звонкам была какая-нибудь незначительная вещь, наподобие вопроса, где лежали те или иные документы — а ответ был всегда очевиден, что в кабинете Артура, то они бы прекратили навязываться. Но попытки связаться с директором все продолжались, а Рембо был готов взорваться от того, что понятия не имел, что от него хотели потребовать на этот раз.       Не обращая внимание на гневные возгласы воспитанника, мужчина схватил телефон и ушёл на кухню, где наконец-то смог связаться со своими работниками. Чуе только оставалось раздражённо и шумно выдохнуть. Разве постоянные назойливые звонки, которые продолжались в течении целого дня, хоть как-то способствовали полноценному отдыху? Видимо, Артур вообще не знал значение слова «выходной», впрочем как и его работники, но в их словарном запасе, похоже, ещё не хватало слова «самостоятельность». Они ведь далеко не беспомощны и способны решать возникшие проблемы самостоятельно. Тем более, что могло случиться ужасного всего лишь за один день отсутствия директора? У Накахары возникало такое чувство, будто не работники — образно говоря — плясали под дудку Рембо, а он под их, но только уже в буквальном смысле. Парень никогда не замечал такого поведения за сотрудниками театра в Хирацука. Они всегда выполняли свою работу компетентно. У Артура тогда было много выходных дней в месяце — если юноша не ошибался, примерно восемь, а это в два раза больше, чем в Йокогаме. И если работники звонили, то только по экстренно важным делам максимум три раза в день, и то не всегда.       Этот разговор длился немного дольше, чем обычно, и Чуя хотел быть уверенным в том, что опекун в кои-то веки отчитывал неблагоспособных работников за чрезмерное упрямство и безалаберность. Хотя он прекрасно понимал, что ни при каких условия мужчина не стал бы этого делать, пока дело не дошло бы до самой конечной, невозвратной точки, пока его сотрудники не сделали бы какую-либо непростительную ошибку. Вот тогда можно было сразу спускаться в титановый бункер, где точно будет безопасно, потому что если Рембо чем-то сильно рассержен, то злился он по-настоящему. Накахара приравнивал такие редкие, но меткие дни к своеобразному мини-апокалипсису. Ведь чтобы довести опекуна до белого каления, нужно было очень хорошо постараться.       Когда Артур вернулся, он застал скрестившего руки на груди парня, который продолжал угрюмо смотреть сквозь экран телевизора. Ему казалось, что над Чуей возвышалась настоящая чёрная тучка, метавшая молнии, и одна из них точно попадёт именно в него. Особенно после того, как он услышит не самую лучшую для него новость. И для самого Рембо в принципе тоже. Совершенно не так он представлял себе свой драгоценный выходной и не думал о том, что театр в Йокогаме будет так отчаянно нуждаться в его покровительстве. Мужчина знал об этом доме музыки все до исключения. Ему прекрасно было известно не только то, что театр был на слуху у каждого жителя Японии, но и то, что зданию был необходим капитальный ремонт. Об этом Артур узнал от бывшего владельца, с которым он держал связь несколько месяцев, прежде чем стать его директором. И даже несмотря на то, что в нем нужно было многое менять, он не побоялся взять на себя ответственность за его преобразования. Пропадая дома едва ли не на целые сутки и не уделяя должного внимания племяннику, когда он в этом так нуждался, мужчина следил за изменениями, происходящими в театре. И ему нравилось то, что он видел — тусклость исчезала буквально на глазах, все становилось новым и ярким. Только вот после первоклассного ремонта забот не уменьшилось — сначала бумажная работа, оставленная старым начальством, потом День Культуры и приглашения для множества музыкантов, а теперь регулярные проверки, которые не давали вздохнуть спокойно. — Ты обещал не отвечать на звонки хотя бы до конца фильма, — гневно и одновременно обиженно проговорил Накахара, не поворачивая голову в сторону опекуна. Он осознавал, что выглядел по-детски глупо, но он ничего не мог с собой поделать. Его съедала досада, ведь он всего лишь хотел провести хоть немного времени с Рембо. Тот так часто пропадал на работе, что парень уже стал постепенно забывать, когда они в последний раз собирались вдвоём и смотрели какой-нибудь фильм или, целый день сидя на кухне, обсуждали музыку и известных пианистов. От этого становилось слегка не по себе — возникало ощущение, будто в один момент Артур выйдет за порог дома и больше никогда не вернётся, а Чуя останется совсем один, и даже воспоминания о былых днях его покинут. Мальчишка не хотел оставаться в одиночестве. Но, наверное, он слишком драматизировал. — Это был слишком срочный звонок, — осторожным шёпотом ответил мужчина. В данный момент любое слово могло подействовать на парня не хуже самой малой искры. Он понимал, что один из таких редких выходных безнадёжно испорчен. Кто вовсе мог подумать о том, что чёртова проверка из Токио может наведаться абсолютно внезапно, будто снег на голову в середине июля? В такие моменты было совершенно непрофессионально оставлять своих работников на растерзание делегации, тем более при том условии, что они только с помощью Артура решали каждый, даже самый пустяковый вопрос в театре. Рембо, так же как и Накахара, не был в восторге от таких событий — токийская проверка означала то, что на работе, в свой законный день отдыха, он должен проторчать всю ночь, ведь люди из столицы наверняка подумали, что будет забавно, если они приедут вечером. Они всегда были слишком дотошными к своей работе и осматривали все невероятно тщательно. Честно говоря, это раздражало даже Артура. — Мне нужно пойти в театр. — Какого хрена? — вспыльчиво воскликнул Чуя, вскочив с дивана. Для него это был уже самый верх самодурства и капризов. С какого перепугу Рембо должен был мчаться на работу как ненормальный в выходной? Только потому, что так захотели его сотрудники или кто-то свыше? Разве нельзя было дотерпеть до будних дней? Злости парня не было предела, но ещё больше раздражало то, что мужчина реагировал на все с присущим ему спокойствием. Будь мальчишка на месте опекуна, то точно бы не стал бросать все свои дела ради чьей-то прихоти. Хотя, наверное, поэтому Артур и работал директором музыкального дома — в нем ужасно много ответственности. И он, в противоположность племяннику, понимал всю важность столичных комиссий. Все-таки работа в театре — это не только развлечения. — Ты не можешь прийти в театр только по одному щелчку пальцев! — В такие чрезвычайные моменты как раз-таки могу, — на выходе из гостиной прискорбно произнёс Рембо и стал подниматься к себе в комнату за подходящей одеждой. Он прекрасно знал, насколько сильно эмоции могли завладеть Накахарой, и что в такие моменты он считал, что правда всегда за его словами. В таком отношении его племянник был ещё совсем ребёнком, который не понимал, как устроен взрослый мир. Он привык поддаваться своей бесконечно пылающей энергии. И для него это могло закончиться намного плачевнее, чем на самом деле. Артур понимал, что отдача эмоциям и чувствам — это хорошо в каких-то областях, но всему должен был быть разумный предел. Мужчина старался быть авторитетом для Чуи в этом вопросе, своим невозмутимым поведением заглушая эмоциональные порывы юноши, воспитывая в нем рассудительный подход к различным вещам. В какой-то мере у него это получалось вполне неплохо. — Какие чрезвычайные моменты могут быть в семь вечера? — проследовав за опекуном, продолжал наступать с гневными вопросами Накахара. Это было немыслимо! Он не мог припомнить ни одного дня, когда Рембо также внезапно начинал собираться на работу в Хирацука. Если по расписанию у него в тот или иной день стояла пометка с надписью «выходной», то это понимали все сотрудники театра. Но, видимо, в этом городе день отдыха воспринимался как рабочий, но с меньшими трудовыми усилиями. Теперь Чуя в полной мере осознал, что значило жить в таких крупных городах, как Йокогама — особенно если они приближены к Токио. Здесь невозможно и дня вздохнуть спокойно — работа на первом месте, даже если ты при смерти. Но такие жизненные правила парень принимать не стремился. — У твоих работников нет рук, поэтому они не могут справиться без тебя? — Доверить им встречать токийскую проверку было бы неразумно, — поспешно застегивая пуговицы на белоснежной рубашке, ответил Артур, глазами пытаясь найти свой постоянно теряющийся портфель. По правде говоря, он в принципе боялся оставлять сотрудников театра без должного присмотра. Поэтому отчасти он даже был рад тому, что они названивали ему каждые два часа, потому что было бы гораздо хуже, если бы звонки неожиданно прекратились. Тогда Рембо уже по собственному желанию со скоростью света отправился бы в дом музыки, а по пути на его голове появилась бы пара седых от волнения волос. Такое важное мероприятие как встреча с представителями театров столицы должно было пройти гладко, а директор обязан был присутствовать в любом случае, иначе бы его отсутствие сочли за некомпетентность. Это бы означало падение авторитета театра Йокогамы, а Артур не для того тратил все свои последние силы и драгоценное время на восстановление здания и его престижа, чтобы он молниеносно опустился. — Это моя работа, Чуя. Я не могу её забросить. — А меня значит можешь? — брезгливо сморщив нос и прищурив глаза, с вызовом спросил Накахара. Даже при том условии, что проверки из столицы являлись самыми важными в делах абсолютно любого театра, а особенно в таких крупных как в Йокогаме, парень все равно считал, что это было совсем нечестно. Хотя его пыл все-таки стал немного идти на спад, несмотря на гневный вопрос. Во-первых, он все же обещал не только опекуну, но и себе, что по его инициативе не будет никаких ссор, и после последнего разногласия между ними Чуя придерживался своего обещания. По крайней мере, вовремя вспоминал о нем, когда, казалось, уже почти дошёл до ручки. А во-вторых, комиссия из Токио действительно являлась страшным явлением в театральных делах. Дважды она даже посещала театр в Хирацука. Парень до сих пор помнил, как в первый раз Рембо не мог найти себе места и передавал свое волнение сотрудникам. Второй раз приход токийцев прошёл более спокойно, без прошлой тревоги. И что было самым хорошим — люди из проверки имели совесть не приезжать в театр под вечер. — Ты же знаешь, что это не так, — с тяжёлым вздохом проговорил Артур, вытаскивая портфель из шкафа. Эти слова все же были неправдой. Мужчина прекрасно понимал, что после переезда он стал слишком мало времени уделять племяннику. Но это не значило, что Рембо делал это по собственному желанию — он, конечно, любил свою работу, но не до такой степени, чтобы забывать про личную жизнь. Он так сильно хотел, чтобы Накахара ощутил, пусть и не посредством зрения, а всем телом — каждой клеточкой кожи величественную красоту театра. Однако совсем забыл о том, что самому Чуе помощь опекуна нужна была не меньше, а даже гораздо больше. Артур хотел сделать так, чтобы было хорошо и ему, и мальчишке, но вышло все наоборот. Парень ведь после Дня Культуры не обмолвился и словом о том, как прошёл праздник именно по прибытии в театр. Он говорил только об уличных музыкантах в парках. — Мы обязательно наверстаем утраченное время позже, — слабо улыбнулся мужчина. Только вот когда это «позже» наступит, он вовсе не знал. Рембо хотел быть уверенным, что после головокружений со столичными комиссиями, однако он думал точно также после Праздника Культуры и сильно ошибался. Поэтому поспешных выводов старался не делать. — Сегодня же с тобой будет Дазай.       Артур вышел, а если сказать точнее, выбежал из комнаты в тот момент, когда раздалось протяжное, полное страданий мычание Чуи. Парень был готов рвать на себе все волосы от безысходности и такого невыносимо приятного сюрприза. Только этим утром он успел сотню раз благословить сегодняшний день за то, что он не услышит язвительных подколов и идиотских шуточек со стороны музыканта. В одно мгновение день, который начинался чуть ли не сказочно, стал таким же ужасным как и все остальные, когда с ним оставалась эта скумбрия. Либо это было сплошное наказание за какие-то плохие поступки в его прошлой жизни, либо он спугнул всю свою удачу — причём в который раз. Почему именно надоедливый, противный Осаму жил с Чуей и Артуром по соседству, а не доброжелательная и милая Озаки? Да хоть кто угодно, лишь бы не это пугало! Но если бы рядом жила именно Коё, то радости юноши не было бы предела. Как собственно и Рембо, но это уже совсем другой разговор. — Что со мной может случиться, пока я сплю? — прокричал Накахара, спускаясь по лестнице в гостиную, чтобы опекун услышал его. Пустая трата нервов. Осталось всего лишь примерно пять часов — что правда мало — до того момента, когда ему захочется спать. Неужели что-то могло случиться с ним за это время? Почему он не мог провести даже столько времени в одиночестве без нежеланной компании Дазая? Более того далее наступил бы сон, и тогда за Чую уж точно не надо было беспокоиться — он определённо знал то, что ночные кошмары не будут его мучить. Или просто хотел убедить себя в этом. Контролировать свои сновидения парень был не в состоянии, поэтому полностью в правоте своих мыслей не был уверен. — У меня уже почти неделю не было кошмаров. — Это не означает, что больше не будет вовсе, — серьёзно отметил Артур, завязывая шнурки на тёплых ботинках. Успокоительные лекарства, которые Накахара принимал каждый день, давали весьма неплохой эффект. Если чуть больше месяца назад юноша едва ли не каждую ночь просыпался в холодном поту, то сейчас количество его кошмаров сократилось примерно в два раза. Рембо даже и не думал, что какие-то таблетки могли дать такой заметный результат. Первый «эксперимент» с принятием лекарств закончился ничем — они не улучшали состояние Чуи. Тогда мужчина уже был готов отчаяться. Он даже думал о том, что поход к ненавистным для племянника психиатрам будет неизбежен, — тот бы точно его возненавидел, но Артур готов был пойти и на такое, лишь бы мальчишке стало хоть немного лучше. Но все же обошлось без этого. Дела стали идти гораздо лучше, чем раньше, и волнение по отношению к воспитаннику было уже не таким сильным. — Может, ты просто будешь звонить мне через каждый час? — с угасающей надеждой в голосе произнёс парень. Однако он понимал, что на опекуна его щенячий взгляд вряд ли подействует, — Накахара слышал, как тот уже надевал тяжёлое пальто. Но он был готов предложить все что угодно, лишь не проводить остаток дня с Дазаем. Чуя был на все две сотни процентов убеждён, что музыкант сам не окажется в восторге от такой новости, причём не самой радостной. Однако если вспомнить их договор «о перемирии и взаимопомощи», то сразу становилось понятно, что скумбрия с радостью побежит выполнять любое поручение Рембо. С наигранной радостью, разумеется. Ведь втереться в доверие можно совершенно разными способами, и Осаму, видимо, решил сразу играть по-крупному. Заботясь о юноше — хотя заботой это никак нельзя назвать — он только сильнее располагал к себе Артура. Накахаре не оставалось ничего, кроме как согласиться, что это, в какой-то степени, очень хитро, и подыгрывать пианисту в его игре, если было нужно. — Или, если хочешь, звони через каждые десять минут. — Чтобы наткнуться на твои гневные тирады? — насмешливо спросил мужчина, поправляя длинные смольные волосы. Он сам не испытывал никакой радости от происходящей ситуации, и на это был ряд причин. Первая состояла в том, что у него не было желания появляться на работе в свой выходной, так ещё и отчитываться перед токийской проверкой, которая знаменита своей придирчивостью. Второй причиной можно было назвать то, что Рембо не хотел отвлекать Дазая от собственных дел, — тот ведь и так слишком сильно его выручал, не только присматривая за племянником, но и занимаясь с ним музыкой. А теперь приходилось отрывать Осаму от его дня отдыха — Артур как никто точно знал, насколько это неприятно. Третьей же причиной являлось то, что Чуя снова оставался без него. Их планы шли псу под хвост. — Нет уж, — саркастично хмыкнул Рембо. И нет, звонки по телефону, которые предложил парень, было бы интересно испробовать, если бы они не так быстро надоедали. Это сейчас Накахара говорил, что готов к ним, а с какими криками он потом будет отвечать опекуну через несколько часов, Артур даже думать не хотел. — Увидимся утром, Чуя!       Парень не успел сказать ещё что-либо, как дверь уже закрылась, а ему только и оставалось что тяжело вздыхать, ожидая появления назойливой скумбрии. Радовало от встречи с музыкантом только одно — сегодня будет дополнительный урок музыки. Их занятия проходили практически каждый день, а вернее вечер по несколько часов, исключения были лишь в то время, когда Осаму требовалось появиться на работе, или у Артура наступал неожиданный выходной. Это была единственная отрада для Накахары в их с Осаму встречах. Нельзя, конечно, сказать, что пианист меньше язвил и не капал парню на мозги, но он действительно вёл себя немного иначе, стоило ему только сосредоточиться на уроках. Дазай казался более сдержанным в такие моменты, хотя ещё до самого первого урока Чуя был уверен в том, что тот не упустит шанса поглумиться над его ужасной игрой. Но в планах соседа как будто и не было такой идеи. Сдержанно и спокойно он объяснял юноше все его ошибки, лишь иногда его подстрекая. В такие мгновения Осаму можно было узнать с трудом. Либо он очень хорошо играл очередную роль, либо музыка правда оказывала на него большое влияние.       Однако, даже несмотря на мгновенную радость в виде занятий по музыке, мальчишка все равно не испытывал восторга от того, что Дазай должен был появиться с минуты на минуту. Парень шаркающей походкой прошёл в гостиную и упал лицом на диван, где он и Рембо ещё совсем недавно смотрели фильм. И, кстати говоря, так и не дошли до его конца. Хотя Накахара и так очень хорошо знал, что будет в конце этого кино, — он видел его миллионы раз, когда ещё не имел проблемы со зрением. Но смотреть фильм с Артуром, а вернее слушать диалоги персонажей вперемешку с попытками опекуна описать окружающую обстановку, было куда круче. Музыкант бы, наверное, не захотел понимать такого рода проведение досуга — для него это было бы смешно. Почему Чуя подумал об этом — не понятно. Видимо, хотел в очередной раз понять, что Осаму полный кретин. — Хей, коротышка! — входная дверь открылась через десять минут после ухода Рембо, и на весь дом прогремел слишком уж радостный голос пианиста. Для юноши это показалось крайне подозрительным — разве Дазай не должен был разделять его негативный настрой по отношении к этой идее? Похоже, сосед видел только плюсы в том, что бы присматривать за ним даже в ущерб своему выходному. Конечно, если Артур увидит, что тот без каких-либо колебаний согласился на его просьбу, то это даст значительное увеличение к доверию. Хотя кто в принципе знал, что у этого недоразумения в его кишащей тараканами голове. — Готов к самому лучшему дню в своей жизни? — Ты наконец-то зашьешь себе рот? — пристав на локтях с дивана, язвительно проговорил Чуя. Если бы это действительно осуществилось, то он был бы в не себя от радости, — пометил бы этот день как знаменательный и праздновал его каждый год. Однако значение «лучший день» в словаре Осаму кардинально отличалось от понимания этой фразы Накахарой. Самым прекрасным днем для Дазай определённо являлся тот, когда он вдоволь мог поиздеваться над парнем, выжав из него все жизненные соки, словно энергетический вампир. И такие знаменательные дни происходили у музыканта постоянно, стоило ему остаться с мальчишкой вдвоем — у него наверняка все дни календаря помечены красным цветом, как праздничные. — У меня есть идея получше, — заговорщически улыбнулся пианист, хитро и таинственно прищурившись. Время уже было ближе к восьми часам, а у Осаму не было никакого желания трепать себе перед сном нервы, занимаясь музыкальными уроками. Да и в принципе потому что у него на сегодняшний день запланирован был выходной, который был неожиданно прерван звонком Артура и просьбой остаться с племянником до самого утра. Музыка, конечно, никогда не была для него в тягость, но у Дазая были совершенно другие планы на вечер, которым не мог помешать никакой неотесанный гном. Тем более отменять свои намерения из-за взвалившегося на его плечи Накахары было бы не просто глупо, а смешно.       От слов музыканта у Чуи прошелся мороз по коже. Обычно с таких фраз и начинались самые ненормальные ситуации, которые могли закончиться, в лучшем случае, разве что больницей. А такому человеку, как Осаму, в разработке каких-либо идей вообще нельзя было доверять, как впрочем и в остальных вопросах тоже. Парень хоть и не видел выражение лица скумбрии, но мог чётко представить, как у того на губах расползлась чеширская ухмылка. Мальчишка был уверен, что идея пианиста определенно ничем хорошим для него не закончится. Похоже, Рембо значительно поспешил, сказав, что они с Накахарой увидятся утром, — он очень сильно сомневался, что с планами Дазая сможет дожить до рассвета. Но его мнения даже и не спросили — хотел он этого или нет, поэтому юноше оставалось только держать пальцы скрещенными и надеяться, что он вернётся домой с целыми руками.

***

      Наверное, парню следовало признать, что некоторые задумки Осаму не такие уж плохими. Его выходы на улицу после переезда были лишь единичными случаями, которые можно было легко пересчитать на пальцах одной руки. Первая самостоятельная прогулка Чуи вдоль соседних домов закончилась запретом Артура на его самоличные вылазки без должного присмотра. Второй выход в свет состоялся на День Культуры, когда Рембо смягчил свои наказы в честь праздника. Однако персонального охранника для племянника отсылать никуда не собирался. Пусть посещение театра и наслаждение классической музыкой в тот день были практически напрочь испорчены, мальчишка и не думал жаловаться — по крайней мере вслух. В третий раз на улицу Накахару вытащил уже сам пианист, без чьих-либо рекомендаций и наставлений — или почти без них. И почему-то юноша думал, что пожалеет о своём решении проверить очередной план Дазая в действии. Один раз он уже попался на его хитроумные уловки — заключил договор, срок которого, видимо, был бесконечен. Но все же обычная вечерняя прогулка была как раз тем, что ему было нужно.       Чуя был уверен, что стоит ему только выйти на улицу вместе с проворной скумбрией, то он первым же делом угодит под автомобиль. Причём именно благодаря музыканту, который не потрудится его подтолкнуть. Однако все шло куда спокойнее, чем он мог себе предполагать. Это было что-то вроде бесплатной экскурсии от соседа, который совсем не обладал навыками экскурсовода, — до этого момента парень даже не подозревал, что такая работа тоже предполагала наличие особых навыков. Знания о теме рассказа, конечно, должны присутствовать, но Накахара не это имел ввиду. Он говорил о том, что гиды умели правильно и подробно описывать окружающую обстановку, — Осаму же, видимо, такой способностью был обделен. Все было не настолько плохо — пианист с лёгкостью мог связать слова в предложения, проблема была в том, что мальчишка не мог представить большинства вещей, о которых говорил его спутник. Хотя также был весьма допустим вариант того, что у него воображение перестало работать.       Однако это обстоятельство никак не означало того, что парень был чем-то недоволен. За исключением шуток Дазая о том, что Чую можно очень легко потерять среди людей из-за его низкого роста. К этим подколам он никогда не сможет относиться адекватно, но он всеми силами пытался побороть свое желание в один момент сломать руку неотесанной скумбрии, за которую держался. Его спокойствие продолжалось не больше часа — ровно до тех пор, пока пианист не начал подставлять Накахаре подножки. Тогда ему пришлось включить все свои органы чувств на максимум, чтобы найти и догнать этого невыносимого придурка, а затем и вовсе накостылять за тупые приколы. Найти получалось легко — словно с завязанными глазами мальчишка чётко реагировал на слова, которыми сыпался Осаму. С пунктом «догнать» было уже сложнее — парню все время казалось, что стоит ему сделать шаг, то он тут же упадёт в открытый люк или со всей скоростью врежется в дерево, поэтому ему приходилось соблюдать крайнюю осторожность. Бить музыканта по его пустой голове было наслаждением — Чуя даже сил старался не жалеть. Именно этот момент был самым лучшим в их прогулке.       Хоть экскурсовод из музыканта был не совсем удачным, Накахара пытался компенсировать это собственным представлением того, как выглядела Йокогама. Он старался захватывать каждое слово соседа, чтобы не стирать грань между настоящим городом и выдуманным. В мыслях Чуи в порту было множество массивных торговых и гражданских кораблей, некоторые из которых были покрыты ржавыми пятнами. На торговые суда рыбаки грузили большие коробки, наполненные морепродуктами. Единственное, что парень точно знал о городском порте, — в его окрестностях были сильные морской и рыбный запахи. Он был уверен в том, что торговые лавочки в Китай-городе Йокогамы совершенно отличались от тех, которые были в Хирацука. Он не утверждал, что в родном городе были скудными и не привлекали внимание, совсем наоборот — многие люди, в том числе Чуя и Артур, с удовольствием любили проходить вдоль небольших торговых площадок с самой разнообразной едой, одеждой и всякими безделушками. Если такие лавочки в Хирацука мальчишка с опекуном проходили примерно за минут пятнадцать, не задерживая ни на чем свое внимание, то в Йокогаме это число увеличивалось едва ли не в три раза. Они с Дазаем останавливались почти у каждого продавца, которые с горячим трепетом рассказывали о своём товаре и ненавязчиво предлагали его купить. Таким образом, у юноши появились новые зимние перчатки и шляпа, которая по неизвестной для парня причине раздражала Осаму.       Над представлением парка в своём воображении Накахара не стал заморачиваться. Ему казалось, что все парки были похожи — те же деревья, скамейки, фонтаны и фонари, только одни занимали большую территорию, а другие меньшую. Напоследок музыкант решил немного пройтись по парку, который, как оказалось, являлся именно тем местом, куда они приходили слушать выступления уличных музыкантов на Праздник Культуры. Со временем парень, конечно, мог ошибаться, но в обычный день в десять часов вечера было не то что меньше людей — было весьма тихо, и слышались только чьи-то отдалённые голоса. Такая тишина, казалось, поглотила даже такого энергичного и шумного человека как пианист. Однако тот просто думал о том, какими ещё способами можно было довести коротышку. И все варианты, начиная от банального толчка в кусты и заканчивая кражей идиотской шляпы, ему очень нравились. Наблюдать за тем, как рыжий гном пыхтел как паровоз, было до жути увлекательно. Однако был большой минус в том, что на теле Дазая после таких шуточек оставалось множество синяков, но это стоило того.       Внезапно внимание Осаму привлекла толпа людей посреди парка, и его любопытство сразу дало о себе знать. Он, схватив Накахару за запястье, повел того посмотреть, что было такого интересного, несмотря на его препирательства и возмущения. Как только они подошли ближе, музыкант едва сдержал восторженный вздох — в центре толпы было настоящее огненное шоу, о чем он не забыл шепнуть мальчишке, чтобы тот тоже был в курсе событий. Пианист не мог ни на секунду оторвать взгляд от фаерщика, который невероятно виртуозно обращался с горящими факелами. Артист делал все настолько быстро, что Дазай даже не успевал понять, что произошло, — сначала факелами жонглировали, словно мягкими игрушками, а потом огонь вовсе выдули в небо ярким огромным потоком, как будто это был мыльный пузырь. Это было необыкновенно красиво и завораживающе — такое фаер-шоу он видел впервые и, видимо, ему неожиданно повезло оказаться среди зрителей такого зрелища.       Только вот Чуя совершенно не разделял радости Осаму. Ему даже не надо было как-то особо напрягаться, чтобы понять, что происходило, или ждать, пока ему обо всем сообщат, — он сам прекрасно все понимал. Парень каждой клеточкой всего тела, до сих пор помнящего обжигающе болезненные прикосновения горящих палок, чувствовал то самое тепло, которое мог выделять только огонь, — удушающее, заставляющее покрываться липким потом. И звук — звук тлеющих факелов очень сильно напоминал Накахаре о том ненавистном дне. Он, конечно, знал, что его жизнь уже не станет прежней, не только потому что он лишился зрения, но и из-за того, что у него появилось много новых страхов. Боязнь огня относилась к ним в первую очередь. Юноша не сомневался, что будет его сторониться, но что он будет бояться его даже когда от него не исходило угрозы, не думал. Он вообще считал, что его сознание в какой-то степени угомонилось и пришло в норму — все-таки прошло уже почти четыре месяца, и все страхи должны были сойти на «нет», однако этого не произошло.       Чуе казалось, что в любую минуту он окончательно сойдёт с ума. Он не мог видеть огненного представления, но он ощущал весь жар, исходящий от огня, и это его пугало. Он думал, что в один момент рука артиста случайно дрогнет и горящий факел полетит прямо на него. Или что фаерщик, раздувая пламя в разные стороны, ненароком обожжет парню все лицо. У него было столько вариантов, что с ним могло случиться, и ни один не кончался для него хорошо. Вроде бы с огнём всегда работали профессионалы и пострадавшими от ожогов становились только сами артисты, но Накахаре от этого легче не было. Он чувствовал опасность, хотя глубоко внутри себя знал, что все будет в порядке. Он ничего не мог с собой поделать — его боязнь была чем-то вроде защитной реакции. Юноша должен был держаться подальше от огня, но он продолжал быть зрителем фаер-шоу. Он слышал от некоторых людей, что столкновение со страхом помогало от него избавиться. Честно говоря, отвратительный способом, зато представился шанс опробовать эти слова на практике.       Однако после пяти минут представления Чуя понял, что не особо горел желанием осуществлять этот эксперимент, потому что ему уже не нравилось то, что с ним происходило. С каждым пролетающим мимо огненным шаром сердце парня начинало биться в несколько раз быстрее, что отдавалось противным эхо в голове. На улице не было жарко, но руки начинали потеть. Ему казалось, что он попал в собственный сон, где все вокруг давило на него, не позволяя сделать даже глоток воздуха. Реальность как будто стала его кошмаром — тепло от огненных факелов казалось ужасным, причиняло боль, отзываясь на теле в каждом шраме и ожоге, которые не желали проходить. Это наводило дикий, тошнотворный страх. Накахара всегда думал, что ему не стоило бояться огня наяву, но теперь он понял, что очень сильно ошибался.       Волны пламени цепляли даже невидящий взгляд юноши — он видел их яркими, мигающими вспышками. Только если Дазай не мог оторваться от представления, потому что ему действительно был интересно на это смотреть, то Чуя опасался отвести глаза от огненных шаров. Однако, когда он смог побороть себя и отвести взгляд, то сразу схватил Осаму за локоть и повёл куда подальше от этого адского места. Музыкант далеко не был согласен с тем, что настало время уходить и не раз намеревался вернуться, но твёрдый настрой парня заставил его передумать — несмотря на ворчливое бурчание под нос, он согласился наконец-то пойти домой. Хоть постоянные посиделки в четырёх стенах Накахаре уже поперёк горла стояли, но сейчас он с огромным нетерпением направлялся домой, совсем не боясь с чем или кем-нибудь столкнуться. Скорее хотелось спрятаться там, где никто не увидел бы его мелкую дрожь и запуганный взгляд; поскорее проснуться завтра утром и понять, что все нормально. — Зачем уходить в такой спешке, коротышка? — жалобно протянул пианист, вытаскивая из кармана куртки зажигалку. Не успело пройти и десяти минут, как мальчишка уже ринулся прочь от завораживающего фаер-шоу, да так, что Дазай едва ли поспевал за ним. Он хотел шутливо возмутиться насчёт того, как Чуя мог так быстро идти, имея короткие ноги, но почему-то отказался от этой идеи. И без его участия могла случиться эпичная ситуация, если парень стукнется лбом о дерево, — тогда-то он действительно посмеется от души.       Музыкант каким-то чудом поравнялся с Накахарой, который решил нагло проигнорировать его слова. Рыжее чудовище не просто не ответил на его, пусть и риторический, но вопрос, но и головы даже не повернул. Не то что бы для Осаму это было каким-то оскорблением, но его всегда забавляло слушать гневные тирады гнома в его сторону. Тот был похож на вредную чихуахуа, которая лаяла и не больно кусала. Однако сейчас Чуя был странно молчалив, и такое поведение только лишь самую малость напоминало его надменное игнорирование. Он, казалось, был глубоко задумчив, поэтому не замечал того, что творилось вокруг. Дазаю пришлось даже несколько раз одергивать мальчишку, чтобы тот не врезался в прохожих, хотя сам же себе поклялся этого не делать.       Когда пианист понял, что добиться хоть какой-нибудь реакции от Накахары на его издевки не получится, он решил сдаться, потому что без возгласов разъяренного коротышки было совершенно неинтересно. Он достал сигарету и стал щёлкать зажигалкой, которую все это время крутил в руках. Стоило Чуе только услышать первый щелчок, он тут же вернулся в реальность, однако совсем был этому не рад. Он достаточно хорошо запомнил тот злополучный день, к сожалению, до самых мельчайших подробностей. Именно звук зажигалки стал отправной точкой последующих событий — сначала звонкий щелчок, а потом запах горящего дерева. И сейчас, с таким чётким и навязчивым щелчком, проснулись все его воспоминания, которые он пытался в себе подавить. Ему казалось, что он сможет справиться с волнением после огненного представления, но теперь его надежды стремительно угасали. И ладно бы звук раздался только один раз, но чёртов Осаму продолжал настойчиво щёлкать, будто на зло. Хоть юноша понимал, что музыкант понятия не имел о его проблеме, но осознание неосведомленности Дазая никак не уменьшало желания врезать невыносимой скумбрии.       В какой-то момент Накахара не выдержал не только тупости Осаму, потому что сразу можно было понять, что в зажигалке кончился бензин, но и самого чудовищного звука. Парень резко и внезапно ударил соседа по руке, что у того вылетела зажигалка. Тот недоуменно посмотрел сначала на то место, куда она улетела, а после, обозлившись, перевёл взгляд на Чую и воскликнул: — Какого черта? — то что пианист был малость шокирован — это просто и скромно промолчать. Он, конечно, прекрасно знал о том, что раздражал Чую только одним свои присутствием, но не думал, что до такой степени все было плохо. Он уже как минуты три не доставал его своими шутками, поэтому вовсе не знал, чему могла послужить такая реакция. Либо коротышка решил припомнить Дазаю все его глупости, либо это было запоздалое проявление эмоций от его насмешек. Ситуация была странная и в какой-то мере комичная, но музыканту было не до смеха. Честно говоря, если бы на месте мальчишки был кто-либо другой, то он бы сразу лишился руки за такие неожиданности. Это была не просто зажигалка, которую легко можно купить в магазине, а особенная и ценная для Осаму вещь — память о дорогом человеке. Он хранил зажигалку, как зеницу ока, и не мог допустить, чтобы эта вещь потерялась или сломалась. Поэтому ему так сильно хотелось открутить Накахаре его пустую голову, однако вещица был найдена, и его пыл немного стих. — Если хочешь, что бы руки были целы, то никогда больше так не делай.       Парень пробурчал что-то вроде «Отвали» и продолжил идти. Пианист зло зыркнув на Чую, стал на всякий случай идти немного позади него — вдруг противному коротышке ещё какая-нибудь дурацкая идея придёт в голову, а мучиться потом ему. Оставшийся путь домой прошёл у них в глубоком и задумчивом молчании.

***

      Состояние Чуи совершенно никак нельзя было оценить как нелепую шутку. Да и вообще зачем ему было шутить о собственном самочувствии — в этом не было никакого смысла, и юмор получился бы вовсе не смешной. Хотя это можно было бы назвать единственным способом отвлечься от того, что с ним сейчас происходило. Но на данный момент ему ничего не могло помочь прийти в себя — все отвлекающие факторы имели лишь временный характер. Накахара самолично пытался убедить себя думать в абсолютно другом направлении. Он размышлял о завтрашнем уроке музыки, о то умиротворении, которое получал, когда играл. В его мыслях была Коё, которая должна была прийти на утреннее занятие. Парень представлял, как Артур бурчал что-то себе под нос, пока люди из столичной комиссии с очень важным видом проверяли каждую строчку в документах. Черт возьми, он даже думал об этом придурке Дазае и о том, что весь проведённый день был вполне неплох, если бы, конечно, не завершающая его часть. Но не помогало ничего. Лихорадочно перебегая от одной мысли к другой, юноша в конечном счёт все равно возвращался к тому, что его до боли в груди пугало.       Когда Чуя, крича, просыпался от кошмара, его всегда трясло крупной, явной дрожью, которую можно было заметить невооружённым глазом. Даже днем его беспокойство давало о себе знать — руки мелко и противно дрожали, не позволяя в первое время сыграть на фортепиано. Но самая сильная дрожь была у него только в первые два месяца после случившегося, когда он буквально каждую ночь чувствовал на себе этот ужасающий жар и всю ту нестерпимую, адскую боль, заставляющую истошно кричать и лить горькие слезы. С момента ухода из парка прошёл чуть ли не час, а Накахара никак не мог восстановить нормальное дыхание. Ему казалось, что у него внезапно повысилась температура — парню было жарко, отчего липким потом покрывалась вся спина, а окружающая обстановка будто давила на него, заставляя чувствовать себя ничтожно маленьким и беспомощным. И самое главное — его невыносимо трясло, и дело было вовсе не в том, что он стоял под ледяным душем, пытаясь хоть как-то освежить голову.       Юноша даже и подумать не мог, что обычное огненное шоу могло настолько сильно оживить события прошлого. Не зря собственное нутро предупреждало его, буквально вопя о том, что что-то может пойти не так. Но он ведь огня практически и не видел — только лишь чувствовал тепло — именно что тепло! — от того, что артист быстро крутил горящие факела. Плюс к этому, кто бы вообще догадался о том, что чёртова зажигалка тоже возьмёт на себе не маленькую роль в доведении Чуи до нервного срыва? Хотелось нервно засмеяться, но зубы слишком сильно дрожали. Что ещё теперь способно его испугать? Такими темпами он будет опасаться каждого шороха и своей же тени, а это далеко не приятная перспектива. Накахара превратился в ужасного труса — в скором времени даже пятилетние дети будут насмехаться над ним. Какую ещё пакость подарит ему высокомерно смотрящая на него судьба?       И у него был ответ на этот вопрос. Самым прекрасным подарком, который когда-либо мог бы быть, являлся Дазай. После некоторых хороших моментов Мисс Удача в тысячный раз повернулась к нему спиной — это было сущим издевательством. Почему именно в сегодняшний день его нервы конкретно пошатнулись? Кого можно было благодарить за такой невероятный поворот событий? У Чуи было много претендентов, начиная от злосчастной и наглой комиссии из Токио и заканчивая собой и своей глупостью. И благодарить можно было кого угодно, только ему от этого лучше бы точно не стало. Он боялся даже выйти из душевой — вопрос о том, что будет дальше разрывал на части. Кошмары вновь поглотят его с ног до головы, потому что Накахара против них был совершенно бессилен, — это невозможно было отрицать, но как на его ночные крики отреагирует музыкант? После всего произошедшего он сдаст его в психиатрическую лечебницу, потому что состояние юноши нельзя назвать нормальным. Там он проведёт остаток своей жизни. Можно было уже собирать чемоданы.       Переодевшись в заранее подготовленные майку и штаны, Чуя неспеша вышел из ванной и направился в свою комнату. Передвигать ноги ему удавалось с большим трудом — тело тяжелело с каждой секундой и, казалось, будто парень упадёт на пол, так и не добравшись до комнаты. Его продолжало трясти мелкой дрожью, и он хотел как можно скорее дойти до своей кровати, чтобы спрятаться под одеяло и не пересекаться с Осаму. А ещё выпить таблетки, которые лежали у него на прикроватной тумбочке. Хоть Накахара глубоко сомневался в том, что он смогут ему помочь, — его состояние было уже на пределе, и было слишком поздно что-то исправлять. Однако надежда умирала последней.       Не успел мальчишка зайти в комнату, как тут же его вывел из своих мыслей слегка возмущенная, но вместе с тем насмешливая реплика Дазая, доносящаяся со стороны окна: — Поглядите, кто наконец-то соизволил выйти из ванной! Ты хоть в курсе, что был там больше часа? — Что ты здесь забыл? — игнорируя вопрос пианиста, глухо произнёс Чуя, обнимая себя за плечи и сжимая челюсти так, чтобы не было заметно дрожи в голосе. И почему весь этот злополучный день шел абсолютно против него? О чем бы он не подумал, чего бы очень сильно не хотел, в реальности будет все в точности наоборот. Этот день он по праву мог занести в свой список самых худших в жизни. С какого перепуга Осаму вообще оказался в его комнате, а не там, где должен был ложиться спать, а именно в гостиной? Если этот идиот просто хотел пойти в ванную, то совсем не обязательно было ждать, когда она освободиться именно здесь. На самом деле, Накахара бы провел под холодными струями воды гораздо больше времени, если бы окончательно не замёрз, — хоть и незначительное, но какое-то расслабление это давало. Однако для полного счастья ещё не хватало заболеть. — Что, даже нельзя пожелать крошке Чуе доброй ночи? — издевательски протягивая буквы, ответил вопросом на вопрос Осаму, отходя от окна и сделав пару шагов в сторону парня. Окно в комнате мальчишки никогда не бывало зашторено, потому что на нем в принципе не было занавесок, и музыкант мог с легкостью увидеть все, что происходило в жизни его соседа, пока он был в комнате. Может, это было немного странно, но наблюдать за рыжим коротышкой было интереснее, чем за вредной, строгой женщиной, его прошлой соседкой. Так Дазай развлекался, когда вставал возле окна в своём кабинете, чтобы покурить. Чаще всего парень сидел на кровати и по точкам читал что-то в книге. Было забавным то, как он сбивался и, раздражённо морща нос и зачесывая волосы назад, начинал с начала. Пианисту было смешно, хотя он понимал, что это весьма трудное занятие. Он бы точно не смог долго за ним усидеть.       Накахара решил не отвечать на такие бредовые слова, потому что его ответ в принципе ничего бы не изменил. Однако ему так и хотелось сказать что-то едкое и язвительное, чтобы заставить Дазая умолкнуть — это вообще возможно? Но на ум в первые в жизни ничего не приходило, касаемо колких фраз, а если бы и пришло, то вряд ли бы Чуя смог высказать все с полной мере без заплетания языка от непрерывной дрожи. Поэтому молчание было единственным верным решение данной проблемы, оставалось только одно — поскорее выпроводить из комнаты музыканта. Ужаснее всего было то, что парень не только не мог что-либо ответить на сарказм соседа, но и собственными силами заставить его выйти из комнаты. А мальчишки не было особого желания находиться в компании Осаму именно сейчас — ему необходимы были покой, чтобы хоть как-то успокоиться, и пуховое одеяло, иначе он окончательно превратится в ледышку, пусть ему и было практически и не холодно.       Может быть, Дазай был эгоистом и слепым в некотором плане, но от него не могло укрыться странное состояние Накахары. Он выглядел настолько болезненно со стороны, что, казалось, в любую секунду был способен запросто отбросить коньки. В любой другой ситуации пианист, как обычно, обошелся бы очередной насмешкой, но, глядя на парня, который был намного бледнее, чем обычно, шутить совершенно не было никакого желания. Музыкант никогда не видел не то что бы своего рыжего соседа в таком состоянии, да и вообще человека. Ещё когда только он пришёл присмотреть за мальчишкой по просьбе его дяди, тот выглядел абсолютно нормально — он был самым что ни на есть здоровым. Однако произошло что-то, из-за чего Чуя стал едва ли не похож на ходячий труп — его губы были синими, а кости стали выпирать ещё сильнее. Как бы коротышка не старался этого скрыть, пианист прекрасно видел, что того серьёзно лихорадило. И, вроде бы, ему не должно быть никакого дела до здоровья рыжего гнома, но все же это заставило его невольно забеспокоиться, чему он сам удивлялся.       Тяжело вздохнув, Накахара хотел пройти мимо соседа, чтобы наконец-то достичь драгоценной кровати, но он не успел сделать и двух шагов. Осаму неожиданно взял его за плечи, заставив остановиться, а после коснулся лба. Такие действия сначала заставили Чую опешить, а после слегка расслабиться от приятной прохлады чужой руки. Однако то, что это было невероятно странно, он не отрицал — не только то, что Дазай вдруг проявил свою наблюдательность по отношению к нему, но и его собственная реакция. В любой другой ситуации парень бы, не раздумывая, скинул руку музыканта и начал ворчать о личном пространстве, но сейчас он никак не сопротивлялся, даже не подавал виду, что возмущён. Наверное, помутнение успело затронуть важные части мозга. — Не хорошо, — констатировал музыкант, убирая руку со лба мальчишки, но продолжая несильно сжимать того за плечи. Он, конечно, совсем ничего не знал о медицине, но точно мог сказать, что коротышка не был здоровым. Температура его тела варьировалась от ледников Арктики до вулканической лавы. Так ещё и плюсом к этом Накахару не на секунду не переставала бить мелкая дрожь. При таких наблюдениях все весёлое настроение Осаму сразу испарилось, будто его и вовсе не было. Ему никогда не приходилось заботиться о ком-либо. Заботой постоянно был окружён именно он сам, поэтому он чувствовал себя слегка растерянно. Но если Дазаю кто угодно сказал бы лет так пять назад, что ему придётся переживать за здоровье какого-то несносного парня, то он бы ни за что не воспринял эти слова всерьёз. Кто бы мог подумать, что в его жизни действительно могут произойти такие моменты? Хотя, казалось бы, после того, что произошло с ним за последние два года, удивляться нечему. — Принесу таблетки. — Нет, — резко выдохнул Чуя и, вырвавшись из рук пианиста, быстро дошёл до кровати, и скорее обессиленно упал на неё, чем сел. Те лекарства, которые мог найти Осаму в аптечке, никак бы не помогли ему. У него не было температуры, гриппа и других заболеваний, которые могли прийти соседу на ум. Он ведь совершенно ничего не знал о том, что сейчас происходило с Накахарой и что его состояние напрямую связано с качеством его игры. Юноша был уверен в том, что музыканта интересовало то, почему он, который раньше умел отлично играть, судя по большому числу наград в комнате, не мог в их первые занятия даже прикоснуться к музыкальному инструменту. По крайней мере, ему самому было бы любопытно, если бы он столкнулся с подобным. Тем более Дазай был не настолько чёрствыми придурком, что бы закрывать глаза на явные проблемы, пусть даже если они касались Чуи. Мальчишке невероятно хотелось ударить себя по щекам — он действительно думал о том, что Осаму на него не все равно? Ему очень сильно были нужные его успокоительное таблетки, пока не стало совсем плохо, а для этого нужно было заставить пианиста уйти. — Я просто хочу спать. — Уверен? — с недоверчивым прищуром уточнил музыкант, сделав пару осторожных шагов в сторону юноши. Было абсолютно точно ясно и понятно, что коротышка врал либо же что-то явно не договаривал. С таким как у Накахары выражением лица, полным болезненного беспокойства, и потускневшим взглядом люди обычно не бывают здоровыми. Но парень был настолько упрямым и скрытным, что никогда бы не рассказал Осаму о том, что с ним не так. Тем более они не были в таких приятельских отношениях, чтобы говорить о том, кого и что беспокоило. Поэтому ему и оставалось только строить догадки и предположения о том, доживёт ли Чуя до завтрашнего дня или нет, и стоило ли вообще Дазаю сильно переживать за состояние соседа, который совсем не хотел, чтобы за него переживали. Ему так беспечно хотелось махнуть на все рукой и вовсе уйти к себе домой, но просьбой Артура ни при каких обстоятельствах нельзя было пренебрегать. Да и внезапно проснувшееся чувство ответственности за вредного рыжего гнома не давало так поступить. — Если ты превратишься в труп — не говори, что я не пытался тебе помочь.       Если бы дело правда касалось только температуры, то Накахары бы мог легко справить и своими силами. Однако все было не настолько просто, как наивно думал пианист. Ему страшно было представлять бесконечные метания пианиста по комнате, если бы у него случился панический приступ. И который ещё мог случиться, но Чуя был готов молиться всем существующим в мире богам, чтобы этого не произошло. Осаму был не тем человеком, с кем нужно было оставить парня. Для роли «успокоителя» идеально подошла бы Озаки с её мягким, убаюкивающим голосом. Но чем думал Артур, когда принимал решение — причём мгновенное — о том, чтобы назначить на такую непростую роль Дазая, для него навсегда останется загадкой. Одно дело было присматривать за юношей днем, когда ни что не могло пойти не так, а другое — переносить эти обязанности на ночь, когда существовала вероятность того, что ему приснится очередной кошмар. И ладно бы Рембо ещё рассказал музыканту о всех нюансах ночной работы, но нет — он отправил Осаму в свободное плавание. По крайней мере, парень так думал. — Ты знаешь, почему Артур попросил тебя остаться? — А есть какие-то особые причины? — вскинув брови, заинтересованно спросил пианист. Хотя отчасти его вопрос звучал глупо. Во-первых, потому что он не получит на него ни то что ответа, а даже намёка на него, а во-вторых, потому что такой вопрос уже означал, что просьба Артура имела определённую цель. Только вот музыкант совершенно ничего о ней не знал и даже не догадывался о том, что мог задумать мужчина. Он совсем и не задумывался о том, что ночная работа могла иметь какой-то, так называемый, скрытый смысл. Его как-то не особо смущало то, что в его задачу на сегодняшний день входило то, что ему нужно было провести всю ночь с Чуей, не уходя домой. Вот что значило слепо делать что-либо, чтобы завоевать доверие человека, ведь тогда он думал только об этом.       Накахара понимал, что, конечно, будет лучше, если он расскажет Дазаю о том, что его могло ожидать, но что-то его останавливало. Возможно, это был какой-то непонятный страх того, что все слова будут сказаны зря, а пианист узнает то, чего знать и вовсе не должен. Или же это была боязнь обратной реакции — что будет после того, как Чуя выложит все карты, все свои страхи и слабые места перед Осаму? Он был слишком непредсказуемый человеком, чтобы говорить с ним обо всем вот так прямо, без утайки. Может быть, поэтому Рембо и не стал рассказывать соседу о проблеме племянника, потому что хотел быть уверенным, что обойдётся? Мальчишка тоже думал, что с ним все будет порядке, но его уверенность стремительно таяла с каждой секундой. — Нет, — прервал тянущее молчание парень и, зарывшись в одеяло, отвернулся к окну, не закрывая глаза. У него было не так много сил, чтобы рассказывать обо всем. Более того ему бы пришлось начать с самого начала, а именно с того чертового дня, когда он лишился зрения. Таким способом, Накахара бы сам себе вырыл могилу, все больше углубляясь в мрачные и тяжелые воспоминания. Не стоило вообще об этом спрашивать, но так он смог убедиться в том, что Дазай совсем не подготовлен к его ночным истерикам. У юноши оставалась последняя блеклая надежда на помощь от успокоительных лекарств, поэтому когда он услышал, что дверь в комнате закрылась, он выпил две таблетки. Теперь Чуе с замиранием сердца оставалось только ждать ночи.

***

      В детстве Осаму всегда было обидно, что другим детям снились сны, а ему нет. Он считал это несправедливым и тоже хотел почувствовать себя хоть на одну ночь всесильным Супергероем или богатым пиратом. Проходили годы, и он не заметил, как ему уже стало больше двадцати лет, а снов за это время было не так уж и много — их с лёгкостью можно было пересчитать по пальцам. Начиная с двенадцати, ему перестала быть интересна эта тема. Радовало в этом только одно — за все время его жизни ему ни разу не приснился кошмар, от которого можно было проснуться среди ночи в холодном поту. Он совсем не представлял, что могло настолько сильно испугать человека во сне, чтобы тот почувствовал себя в опасности. Сколько бы раз Дазай не спрашивал об этом знакомых людей, все смотрели на него как на чокнутого, будто он задавал какой-то чрезмерно идиотских вопрос. И когда это простое любопытство вдруг стало глупостью?       Музыканту говорили, что отсутствие снов означало то, что человек очень мог чутко спать, что его мог разбудить даже самый тихий шорох. Он признавал, что в какой-то степени это являлось правдой. Парень первый десяток своей жизни провел в том месте, где нужно было иметь невероятно хорошее чутье и реакцию, — это поспособствовало его закалке. И пропаже снов. Хотя почему он неожиданно стал об этом задумываться, если давно потерял к своей проблеме со снами всякий интерес? Не было снов — ничего страшного, а если они были — то было как-то до лампочки. Разве это то, о чем можно было глубоко размышлять в час ночи? Детский лепет, из-за которого он не мог сомкнуть и глаз. Но только ли из-за этого?       Стоило ли музыканту просто так уходить, ничего не выяснив? Теперь благодаря какому-то, казалось бы, невинному, пусть и странному вопросу он мучался от бессонницы и непонятного напряжения, будто что-то в любую секунду должно произойти. Именно из-за этого Артур и оставил его в качестве своеобразного ночного сторожа, охраняющего, видимо, мирный сон Чуи, ведь в принципе больше охранять было некого и нечего. Рембо настолько сильно волновался за племянника, потому что… Оправданию ведь не могла послужить причина того, что мужчина боялся, что Накахара сбежит из дома посреди ночи, — как до такой глупости Дазай вообще догадался? Или, может быть, коротышка иногда ходил во сне и мог покинуть не только пределы комнаты, но и дома? Несмотря на то, что последний вариант вполне мог зайти за правду, пианист не стал дальше его рассматривать — что-то ему подсказывало, что проблема заключалась в другом. Только вот что это за загадочная проблема ему не потрудились объяснить ни Артур, ни сам Чуя. Возможно, он слишком сильно себя накручивал и ему не следовало раздувать из мухи слона.       Стоило только Осаму выбросить из своих мыслей все лишнее и настроиться на спокойный сон, как вдруг он услышал то, чего совершенно не ожидал. Это был крик. Громкий, протяжный крик, доносящийся со второго этажа. Музыкант мгновенно вскочил с дивана и, не обращая внимание на больные удары об углы и стены, помчался в комнату Накахары. Он даже не успел подумать о том, что могло произойти, — может, какие-то грабители, решившие забраться в дом, через второй этаж, или, может, вовсе нелепая шутка от рыжего недоразумения, — ни одной версии внезапного крика в этот момент в его голове не было. Как бы это ни было странно в его мыслях был только мальчишка, просто факт того, что ему нужна была помощь Дазая, хотя тот даже и понятия не имел, что конкретно от него требовалось.       Спотыкаясь о ступеньки, Осаму спешно поднимался по лестнице, боясь того, что он придёт слишком поздно, и никакая помощь уже никому не потребуется. Он никак не мог допустить такого расклада в своей жизни ещё раз. Пианисту казалось, словно ступеньки были бесконечными, но душераздирающий крик становился все громче и громче — это значило, что он был уже совсем близко, он мог дотянуться до дверной ручки. Судорожно открыв дверь, музыкант буквально на секунду застыл на пороге комнаты. Его глаза настолько привыкли к темноте, что он мог все прекрасно видеть. Он заметил Накахару, который сжался в углу кровати, обхватив себя руками, будто пытался укрыться от целого мира и его ужасов. Чуя мотал головой из стороны в сторону, стремясь избавиться от своих страхов, но ему этого не удавалось. И продолжал кричать — его крики смешались с горьким и жалобным плачем и становились все более глухими, но не менее давящими. Они истошным, звонким эхо отражались в голове у Осаму, заставляя медленно сходить с ума.       Дазай метнулся к мальчику, совсем не позаботившись о включении света. Но даже в темноте он мог отчётливо видеть, насколько сильно был тот напуган. Его тело содрогалось уже не от мелкой, а от крупной, непрекращающейся дрожи, а по щекам одна за другой катились жгучие слезы. Для Чуи кошмар во сне вмешался с кошмаром в реальности. Он даже не мог понять, спит ли он ещё или уже кричит наяву, однако для него это совершенно не имело никакого значения. Парень настолько глубоко погрузился в свой кошмар, вспоминая тот самый день буквально до мелочей, что не сразу услышал, как Осаму ворвался к нему в комнату. Накахара думал, что все внешние звуки ему только казались, что все произошедшие события происходили словно на каком-то повторе, что та фантомная боль, которую он ощущал, на самом деле настоящая. Что на самом деле он окончательно слетел с катушек. — Чуя! — уже в четвёртый раз пытался докричаться до парня музыкант. Пианист всеми силами хотел, чтобы парень успокоился, но для начала ему нужно было хоть как-то успокоиться самому. Однако Дазай мысленно, даже не осознанно для себя отметил, что ему станет спокойнее, когда Чуя не только перестанет кричать, но и весь его панический приступ спадёт на нет. Но совсем не знал, что ему нужно для этого сделать, — сказать какие-то слова, найти успокаивающие таблетки, которые однажды попадались ему на глаза, или же сразу позвонить Артуру. В голове Осаму выстреливало тысячи мыслей, но ни за одну из них он не мог ухватиться. Он не хотел этого признавать, но в нем проснулся давний страх. Он боялся данной ситуации, из которой не знал как выбраться и как помочь. Страх неизвестности и переживание о том, что он мог сделать что-то не так, тяготили музыканта. Только один раз в своей жизни Дазай испытал подобное чувство и никогда бы не подумал, что ощутит его вновь. — Всё в порядке, слышишь? Это был всего лишь сон.       Но Накахара ничего не слышал и продолжал мотать головой, пытаясь отогнать слишком громкие отголоски кошмара. Парень не мог услышать, что говорил пианист. Для него речь Осаму была лишь набором глухих, неразборчивых звуков, которые даже при всем желании невозможно было понять. В ушах Чуи насвистывал сильный, протяжный ветер вперемешку с насмешливыми голосами тех ублюдков, которые без сожаления избивали его горящими палками, и режущим скрипом его отвратительной игры на фортепиано. Эта до тошноты противная смесь гулким набатом отражалась в висках, заставляя голову разрываться на мелкие части. Даже собственный крик не мог перекрыть это ужасное завывание, словно демонстрируя то, что от этого звука Накахара никуда не сможет убежать и никогда от него не избавится. Это была бесконечная клетка боли и отчаяния, из которой не было выхода. — Так страшно… — содрогающимся, будто совершенно не своим голосом произнёс Чуя и прижался к Дазаю, как к единственной опоре, которая могла положить конец его кошмарам. Парень в этот момент не думал ни о чем — он хотел найти в ком-то защиту, чтобы кто-либо сказал донельзя банальное «все будет в порядке», хотя он знал, что на самом деле ничего в порядке не будет. Но ему нужно было услышать — впервые в жизни ему хотелось услышать голос Осаму, чтобы он произнёс хоть что-нибудь, выстроив наконец-то высочайшую стену между сном и реальностью. Мальчишка так сильно желал поддержки пианиста в данный момент, что его вовсе не заботило то, как это могло выглядеть со стороны или что мог подумать о нем Дазай и сейчас, и завтра утром. — Так больно…       Говорить то, что музыкант опешил — это не сказать ничего. Он прекрасно понимал, что ему нужно сделать все что угодно, чтобы Накахара успокоился, но у него в голове не было даже мысли о том, чтобы просто обнять его. Хотя на обычные объятия это было мало похоже, скорее то, что Чуя тонул и, в попытках спастись, схватился за Осаму как за спасательный круг. Однако он не сомневался, что тот действительно себя чувствовал утопающим, но не в воде, а в своих страхах. Парень вцепился ногтями в плечи Дазая так сильно, что это заставило его тихо рыкнуть, но он даже не подумал отодвинуться. В его голове некстати мелькнула только одна иронично-насмешливая мысль о том, что следы от ногтей ещё некоторое время после сегодняшней ночи пробудут с ним. Мальчик надрывисто горячо дышал в шею Осаму, подрагивая от рыдания. Пианиста буквально на несколько секунд такое действие со стороны юноши поставило в тупик, но настойчивый голос в ушах твердил ему, что нужно перестать глупить, — ему уже на четырнадцать лет, чтобы не понимать, что делать дальше. Дазай осторожно коснулся дрожащих плеч парня, будто опасаясь, что тот от одного неаккуратного прикосновения исчезнет, а затем вовсе крепко прижал к себе Накахару. — Я рядом, Чуя, — бархатно прошептал Осаму, невесомо поглаживая того по спине и волосам. В голове музыканта ни на секунду не возникло мысли о том, что со стороны это выглядит странно и, возможно, неправильно. Он не думал в этот момент ни о чем — все его мысли были сосредоточены только на мальчишке, Дазай хотел помочь ему избавиться от возникшего страха любыми способами, пусть даже и такими. Он не совершал чего-то противозаконного, не делал ничего против воли самого Накахары. Он помогал ему не из-за эгоистичного желания повысить его доверие к себе, а следовательно и доверие Артура — Осаму совсем и не задумывался об этом. Это скорее была простая бескорыстная помощь, при которой он не собирался требовать ничего взамен. — Ты в безопасности.       Чуя казался Дазаю настоящей хрустальной статуэткой, которая могла разбиться на тысячи кусочков от одного неловкого прикосновения. Он хоть и постоянно потешался над ростом рыжего соседа, но никогда не думал о том, что парень в его руках мог выглядеть настолько миниатюрно. По сравнении с ним музыкант ощущал себя настоящем медведем, в лапах которого находился кролик. Особенно сейчас хрупкость юноши была очень заметна. В объятиях Осаму он старался сжаться в комок, пытаясь спрятаться, — выглядел таким маленьким и беспомощным, что было совершенно не свойственно для Чуи. Честно говоря, это немало удивило пианиста — мальчишка всегда хотел казаться крепким орешком, который в любой ситуации был способен за себя постоять, но теперь он буквально на глазах Дазая обнажал все загадочные уголки своей души, открываясь с новой, необычной для музыканта стороны. Такой потаенной и такой настоящей.       Частые и надрывистые всхлипы Накахары постепенно прекращались, и Осаму чувствовал, как тот медленно расслаблялся в его руках. Его дыхание начало выравниваться и прекратило быть жгуче горячим и рваным. Чуя перестал держаться за пианиста настолько крепко, царапая спину. Его руки скользнули вдоль плеч Дазая, отчего у того невольно прошёлся мороз по коже. Осаму продолжал поглаживать парня по мягким волосам, вдыхая запах пота, смешанный с лёгким ароматом цитруса. Ему казалось, будто они сидели так целую вечность — все происходящее шло своим чередом, и только они оба застыли вне времени. В голове музыканта на мгновение промелькнула мысль о том, что ему не хотелось прерывать эту таинственную и личную атмосферу спокойствия и тишины. Он, наверное, спятил, если размышлял о таком. — Всё будет хорошо, слышишь? — тихо проговорил Дазай, осторожно обхватив ладонями лицо Чуи. Он выглядел невиннее ребёнка — с подрагивающими, искусанными губами и напуганными, опухшими от плача глазами, смотрящими куда-то вдаль. Этот взгляд невольно захватил внимание пианиста. Ему казалось, что более живого и проникновенного взора он никогда прежде не видел, и ни за что бы не подумал о том, что взгляд слепого человека мог быть настолько искренним, нежели у людей с нормальным зрением. И хоть мальчик уже чувствовал себя немного лучше, слезы продолжали блестеть на его глазах маленькими бусинами, скатываясь по щекам. Осаму, совершенно не отдавая отчёт своим действиям, легонько прикоснулся к скуле Накахары и большим пальцем стёр очередную слезу. Взглядом он медленно скользил по каждой черте лица парня, словно пытаясь запомнить все в мельчайших деталях. Однако это странное наваждение длилось несколько секунд, после чего музыкант, стушевавшись, убрал руку. — Ложись, тебе нужно поспать.       Чуя промычал что-то непонятное и пытался сопротивляться, но у него было слишком мало сил, чтобы хоть что-то сделать. Он не просто устал — он был вымотан морально. Однако в присутствии Дазая он смог наконец-то успокоиться и перестать кричать — его кошмары ушли. Юноша мог бы сейчас пошутить о том, что в жизни бы не допустил даже мысли о том, что ему не была надоедлива или противна компания Осаму, а совсем наоборот. Он хотел, чтобы пианист никуда не уходил, остался с ним на тот случай, если ему вдруг станет хуже. Наверное, это было глупо и эгоистично, ведь тот и так истратил с ним слишком много нервов всего лишь за то время, пока его успокаивал, но Накахара не мог отогнать это внезапное желание по щелчку пальцев. Возможно, завтра он будет жалеть о том, что произошло этой ночью, но сейчас ему было абсолютно все равно.       Дазай осторожно уложил Чую на кровать и укрыл одеялом. Он будто бы слышал чей-то тихий голос на заднем плане, который говорил ему, что он не должен был уходить. И Осаму был совершенно с ним согласен. Он слишком сильно переживал за состояние Накахары, чтобы просто уйти спать. Да и вряд ли бы он смог уснуть после произошедшего. Пианист переживал о том, что, если даже он отвернется хотя бы не секунду, с парнем могло что-то произойти. Ему не хотелось, что бы с рыжим мальчиком снова повторилось что-то подобное. Может быть, завтра его забота по отношению к юноше покажется ему странной и глупой, но сейчас об этом он старался не думать. Всё, что сейчас для него имело значение — это спокойствие коротышки.       Дазай лёг рядом с Чуей на край кровати и несильно сжал его руку в своей. Его ладонь казалась музыканту настолько маленькой, что напоминала игрушечную, — это заставило Осаму невольно улыбнуться. Он убрал с глаз Накахары спавшие волосы и тихо произнёс: — Никакие кошмары тебя больше не потревожат.