***
Едва ли не через минут десять после ухода Артура на работу пришёл пианист, чтобы осуществлять свою работу смотрителя — а ещё повара, уборщика, «юмориста» и личного надоеды. Никак по-другому, кроме как «смотритель» Накахара не мог назвать это занятие — совсем как с собственной охраной, о которой он не мечтал никогда. Даже спустя какое-то время, что Осаму постоянно находился в их с Рембо доме и составлял компанию парню, потому что тот не может справиться со многими домашними делами самостоятельно или того хуже — снова выйдет на улицу, где его точно собьёт автомобиль, Чуя совершенно не мог привыкнуть к присутствию такого бестолкового идиота, как его сосед. Уж поесть и хоть каким-то, даже самым корявым способом он может готовить. Поэтому вопросы о том, какого черта эта недоразвитая скумбрия до сих пор посещала их дом, оставались открытыми. Видимо, Артуру просто в радость издеваться над племянником — уроки музыки с Дазаем, весь день с Дазаем, походы куда-либо тоже с Дазаем. Практически все двадцать четыре часа каждую неделю проводить вместе с музыкантом — от такого и свихнуться совсем недолго. Сам Осаму тоже не был в особом восторге от таких незабываемых дней с постоянно недовольным и ворчливым рыжим чудовищем. Он каждый раз удивлялся тому, как Рембо на протяжении стольких лет удавалось терпеть раздражающие заскоки своего племянника. Будь Чуя племянником пианиста, то у того лопнули бы все последние нервные клетки уже через несколько часов от присутствия парня. Поэтому в глазах музыканта Артур без шуток выглядел самым настоящим героем, которому нужно было уже давно поставить памятник. Только потому что Дазай следовал своему гениальному плану, он старался изо всех сил сдерживать себя, чтобы не запереть Накахару на каком-нибудь чердаке, а ключ выкинуть туда, где никто и никогда его не найдёт. Он был уверен, что ни один человек даже не заметил бы пропажу этого злобного гнома, а если кто-то заметил, то обязательно поблагодарил за такой хитрый маневр с похищением. Музыкант прекрасно знал, какой сегодня день — известный и долгожданный не только для творческих людей, но и для обычных горожан Праздник Культуры. Честно говоря, лет до одиннадцати он совершенно не знал о существовании такого необычного дня. Вернее сказать, когда в детстве Осаму бесцельно бродил по городу, не желая возвращаться в то место, которое совсем не было домом, он видел многих людей в национальных одеждах, дома и магазины были украшены яркими огнями, а торговые лавочки были переполнены различными безделушками. Проходя по паркам, мальчик видел талантливых художников, которые делали маленькие выставки своих работ и примерно за тридцать минут рисовали портреты всех желающих — цветные, черно-белые, в стиле японской анимации, шаржа и других форматах, и ни один не был похож на другой. Дазай чуть ли не с идеальной точностью помнил, какими креативными и зажигательными были танцоры и их песни. Они совсем не обращали внимание на то, что уже был конец осени, разогревая себя быстрыми, но в то же время плавными и цепляющими взгляд движениями. Пианист был весьма активным ребёнком, поэтому старался повторять всю работу за танцорами, хоть и неумело, но похвалу за попытки он тогда заслуживал. Он понимал, что это праздник, какой-то особенный, но только лет в одиннадцать осознал всю его суть и прелесть. И, начиная играть на фортепиано, даже не подозревал, что будет рад Дню Культуры не только потому, что в этот день люди создавали завораживающую атмосферу, но и сам он будет участвовать в создании этой самой атмосферы. Мальчик слышал музыку на Дне Культуры, восторженно шагая по улицам. Чаще всего она была современная, ритмичная и громкая; слышны были и звуки классической гитары, под которую либо пели песни о любви, либо под её аккомпанемент негромко звучали удары небольшого барабана. Из классической музыки Осаму слышал разве что тихую мелодию скрипки, но таких музыкантов надо было ещё поискать. Тогда он даже не думал о том, что бы зайти в театр — в своё оправдание он отвечал то, что понятия не имел о бесплатном входе в этот праздник. Как бы то ни было он испытывал огромное удовольствие от такого необычного дня и с упоением слушал от своего учителя музыки о всех традициях и тонкостях Дня Культуры. Когда Дазаю уже было четырнадцать, то состоялся его первый концерт, который проходил именно в этот праздник. Он помнил все, как будто это происходило только вчера — он сидел за фортепиано на небольшой сцене театра, а вокруг него собралась толпа народу. Люди внимали каждой ноте, которую он играл, а Осаму всегда играл с душой, как будто это последний раз. Не было никакого волнения и страха перед слушателями — он чувствовал только переполнявший его восторг от того, что он стал частью Дня Культуры. С каждый годом музыкальные способности, а вместе с этим и известность пианиста крепчали. Директора различных театров Йокогамы соревновались между собой за внимание юного гения, приглашая его играть на праздниках. Дазаю льстило такое внимание, но зазнаваться он даже и не думал. Во-первых, потому что в его окружении были те, кто готов был дать крепкую затрещину за малейший высокомерный взгляд, а во-вторых, он и сам понимал, что упиваться своей славой слишком глупо и бессмысленно — сегодня можно быть известным и любимым всеми, а завтра о тебе уже никто и не вспомнит, а если и вспомнит, то с пренебрежением. Тщеславие Осаму обошло стороной. Он часто выступал на концертах, но редко выходил с семьёй куда-то в люди, лишь иногда рассказывал о своей личной жизни и светился на телевидении и в Интернете, однако если люди его узнавали на улице, то музыкант был не против с ними поболтать. Напечатанный в жёлтой газетенке слух о его зависимости наглядно показал, что известность действительно мимолетна. Стоило только директорам театров прочитать об этом, тут же перестали поступать многочисленные предложения на участия в концертах. Для людей Дазай стал просто пустым местом, которого помнили, как перспективного виртуоза, похоронившего свою карьеру употреблением наркотиков. На самом деле, Осаму никогда не приписывал собственные мысли о потере известности себе же. Он совершенно не думал, что когда-либо с ним такое может произойти. Он не уподоблялся тем, что его знал практически каждый человек не только в Японии, но зарубежом; вёл себя сдержанно и дружелюбно по отношению к людями. Казалось бы, что и когда могло пойти не так? Почему люди так легко и простодушно поверили тому, что написано в газетах и на сайтах Интернета? От этой наивности и доверия хотелось только рассмеяться — совсем без злости, с какой-то ноткой грусти — проходили года, столетия, а людей до сих пор так легко обмануть. Дазай был уверен, что его скорое возвращение будет наиболее грандиозным, чем уход. И второго упадка в глазах слушателей он больше не допустит. Последние два года Осаму встречал Праздник Культуры в роли обычного посетителя. Смотря на то, как творческие люди без волнения и страха делились своими работами, музыкант не мог не испытывать восхищения — совсем как в детстве. Но вместе с этим где-то на фоне мелькало противное чувство зависти и огорчения — в отличие от этих творцов он не мог подарить людям ощущение праздника игрой на фортепиано. Однажды, пытаясь уговорить директора одного из театров сыграть что-нибудь на День Культуры, Дазай получил непрямой отказ. Он же не дурак, чтобы поверить в то, что за целый месяц до праздника все нужные музыканты уже были приглашены, а для дополнительных пианистов свободных залов не было. Таким униженным и оскорбленным он не чувствовал себя никогда прежде, поэтому предпринимать таких попыток больше не стал — с того момента он стал слушателем со стороны. Осаму был полностью уверен в том, что Чуя знал о Празднике Культуры. Если о его существовании не догадывался обычный человек, то это ещё простительно, но если такой грешок стоял за творческой личностью — это уже сравнимо с преступлением. Поэтому, скрывая все знания о сегодняшнем дне, он как ни в чем не бывало проделывал свои обычные дела в доме Накахары — одновременно с придирками к мелкому рыжему созданию готовил еду, ведь холодильник снова был опустошен, словно каждый вечер после его ухода на кухню заявлялись сотни голодных людей. — Какую отраву на этот раз готовишь? — насмешливо спросил мальчишка, небрежно опираясь плечом о косяк кухонной двери. На самом деле, он не считал стряпню музыканта какой-то ужасной на вкус, да и на запах было вполне неплохо, но ведь говорить об этом вслух было совсем не обязательно, а тешить и без того огромное самолюбие Дазая не было никакого желания. Тем более всегда было проще обратить все высказывания в издевательскую шутку. Хотя в каждом высмеивании найдётся доля правды — Чуя ещё ждал, что в какой-то «особенный день» в его еде будет подмешан крысиный яд или, как минимум, слабительные таблетки. — Кто-то сегодня, видимо, встал не с той ноги? — усмехнувшись вопросу соседа, ответил пианист, продолжая помешивать жареный рис. До чего же нелепыми, глупыми, но забавно смешными иногда выходили у парня замечания. Едва ли не единственная отрада в их совместных, бесконечно тянущихся днях — едкие комментарии и предъявы к чему-либо без важной причины. У семьи Осаму, для которой он готовил пусть и не так часто, никогда не возникало таких мыслей, даже в шутку. Выходило наоборот, что такие мысли появлялись в голове у него самого — что-то не то добавил, слишком много соли, перца и так бесчисленное множество сомнений. За два года, что он жил один, его навыки возросли, поэтому отравить он мог разве что только намеренно. Но чтобы избавиться от вероломного карлика в лице Накахары Чуи, требовался более интересный способ, нежели простое отравление. — Такой нахальный с самого утра. — И это я слышу от нахального идиота, которому только в радость издеваться над людьми, — скрестив руки на груди, не остался в долгу юноша, предчувствуя скорую победу в этих переговорах. Свои словесные перепалки они воспринимали как что-то вроде игры — кто не смог парировать насмешке другого, тот считался проигравшим. И как бы стыдно и обидно не было для парня это признание, но чёртов Дазай просто обходил его чуть ли не всухую. За всю свою жизнь Накахара ещё не встречал такого человека, который мог бы возразить на его колкие слова что-то внятное. Теперь же нашёл такого же, как и он, острого на язык, который беспощадно вдавливал его в землю своими незамедлительными и взрывающими фразами. От этого не только хотелось треснуть музыканту по его пустой голове, но и не проигрывать ему, ища в нем самые слабые стороны. Мальчишка не собирался уступать победу какой-то скумбрии. — Я издеваюсь не над людьми, а над тобой, малыш Чуя, — насмешливо протягивая буквы, ответил музыкант, раскладывая еду по тарелкам и мельком взглянув на парня через плечо. И кто из них двоих сейчас выглядит более нахально и бесцеремонно? Тот, кто спокойно готовил завтрак до прихода рыжего недоразумения, или тот, кто являлся тем самым рыжим недоразумением, вальяжно облокотившимся о дверной косяк? Вопрос действительно на миллион, и Осаму знал, какой ответ определённо правильный, но что-то доказывать невыносимому соседу он не собирался. Его ждали дела поважнее, а именно приём пищи. Проходя мимо Накахары с двумя тарелками, Осаму немного затормозил возле соседа и добавил: — Но ты прав, — мне это только в радость. Дазай вошёл в столовую с победоносной, широкой улыбкой, увидев как неприязненно сморщил нос Чуя. И, конечно же, в очередной раз выигрыш оказался за ним, потому что пианист умел уходить вовремя. В тот момент, когда юноша уже был готов сказать очередную колкость, его рядом не было. Поэтому парню хотелось взвыть волком от злости на этого бестолкового придурка — кто уходит на половине битвы, когда разговор еще даже не закончен? Когда-нибудь этот идиот не посмеет уйти, и Накахара во всех смыслах размажет его по стенке — эта победа закроет все предыдущие поражения. Стиснув зубы, мальчишка прошёл вслед за музыкантом в столовую и без лишних слов принялся за еду, бросая иногда на того сердитые взгляды. Но, по мнению Осаму, прожигающий взгляд, направленный ему через плечо, в смеси с набитыми рисом щеками выглядел слишком комично. Чуя был похож на злобного и голодного хомяка, хотя сравнение с вечно тявкающей чихуахуа Дазаю было больше по душе. Первые минут десять или пятнадцать их завтрака прошли в молчании, но никому из них напряжённым оно не казалось. Они оба просто не хотели разговаривать друг с другом, хотя у пианиста так и желали вырваться наружу очередные колкие фразы по поводу забавного вида Накахары и ещё одного поражения в переговорах в его копилку. Если бы существовал специальный пульт, регулирующий громкость слов парня, то он обязательно бы им воспользовался — отключил бы звук навсегда, а устройство выбросил куда подальше. Тогда бы он издевался над своим соседом хоть всю оставшуюся жизнь, смотря на то, как его брови сдвигаются к переносице, а нос смешно морщится — тот бы никогда и никак не смог ему ответить. Только если бы в один момент не набросился на него с кулаками. Осаму ждал начала разговора о Дне Культуры, а заводить беседу о нем сам не собирался. Особо важных причин на это не было — просто хотел убедиться, что Чуя ещё в состоянии пользоваться календарём и часами, и что этот праздник для него так же важен, как и для Дазая. Не то чтобы музыкант испытывал такое же чувство необыкновенного восторга, как и в детстве, — нет, вовсе нет. Хотелось всего лишь ощутить всю особенность этого дня, снова насладиться той атмосферой искусного мастерства, которую демонстрировали талантливые люди. И в принципе не посетить театр, выставку или же просто не сходить в парк было бы ужаснейшим отречением от традиций Праздника Культуры. — Знаешь, какой сегодня день? — без интереса крутя в руках палочки, отстраненно, будто этот вопрос не имел великой важности, спросил Накахара. Однако важность он все-таки имел. Хотя ответ пианиста для него не значил бы ровным счётом ничего. Что бы он не ответил, их разговор все равно сведётся к одному и тому же — походу в театр. Чуя даже не удивился, если бы Осаму сказал, что знал о Дне Культуры — как никак эта скумбрия все же являлась музыкантом. Тем более парень на сто процентов был уверен в том, что Осаму не раз выступал перед публикой в этот праздник. Конечно, в пик своей популярности он был просто нарасхват у множества театров по всей Японии. Чуе аж стало тошно от такой мысли — знали бы люди с каким придурком они хотят работать, мигом бы передумали. — Вторник? — после недолгого молчания сделал попытку ответить Дазай, как можно изумленее хлопая глазами. Было бы до жути неинтересно, если бы он сразу же сказал правильный ответ. А так даже выглядело все слегка забавно, пусть и в тоже время глупо. Пианист, который ничего понятия не имел о культурном празднике, где люди творчества, начиная от поэтов и заканчивая зодчими, показывали другим свои таланты? Разве такое вообще могло быть? Слишком странно, чтобы принимать за действительность такие наивные слова. Чуя даже бровью не повёл от такой явной лжи — каждому, кто хоть немного знал настоящего Осаму, а не идеальный образ гениального музыканта, как небо ясно то, что он всего лишь в который раз строил из себя невинного дурачка. Хоть Накахара и понимал, что его вопрос правда звучал несколько глупо для соседа. Такой способ начала разговора о Дне Культуры подходил только для Артура. С этим недоразумением такие затеи превращались в прах, потому что он абсолютно во всем переигрывал настолько, что мальчишке становилось плохо от его «превосходной» актёрской игры. — Сегодня вечером мы идём в театр, — без какого-либо намёка на вопрос произнёс Чуя, отпив немного зелёного чая. Играть в очередные бредовые игры Дазая у него не было никакого желания — было и так понятно, что Осаму в курсе, о чем тот говорит. Хуже бы обстояло дело, если бы он отказался, в вариации чего парень сильно сомневался и совсем не предполагал такого исхода событий. Унижаться перед вредным и противным соседом он не собирался, но обязательно придумал бы способ, как попасть в театр самостоятельно. Отсутствие какой-нибудь опоры и направителя не было бы помехой, но без проблем в том случае обойтись бы не могло, а если бы о его одиночном походе узнал Артур, то тут можно было бы сразу писать завещание. Но Накахара был убеждён в том, что насколько бы сильно пианист не мог его терпеть, театр в День Культуры ни за что бы не пропустил. — Это что, своеобразное приглашение на свидание? — подперев подбородок ладонью и немного понизив голос, насмешливо проговорил Дазай, следя за каждым изменением в лице мальчишки. До такого уровня их шутки и препирательства ещё не доходили — было как-то не до этого. Все их язвительные и издевательские замечания строились на том, какой один слишком самовлюбленный и раздражающий, а другой чересчур вспыльчивый и ворчливый. Осаму казалось вполне уместным использовать эту фразу именно сейчас, а уж тем более увидеть реакцию Чуи, ведь он был уверен, что тот обязательно подавится собственным чаем. И какими только нецензурными словами Накахаре не хотелось разбросаться в этот момент, а ещё лучше выплеснуть весь чай музыканту прямо в его надменное лицо. Но вместо этого напиток чуть не пошёл у парня носом от столь странной и глупой шутки. Какого черта эта скумбрия вообще себе позволяет? Он, конечно, знал, что Дазай лишён всяких правил вежливости и приличия, но не до такой же степени, чтобы опускаться до такого рода издевательств. Видимо, здравый смысл его соседа совсем не равен нулю, а давным-давно ушёл глубоко в минус. Чуя не переставал удивляться тому, как таких чокнутых и невыносимых людей, как пианист, вовсе Земля носит. Тем не менее какое бы ярое возмущение от его слов юноша не испытывал, он решил не поддаваться на провокации — никак иначе это нельзя было назвать. Всё его шутки, направленные в его сторону, были для того, чтобы позабавиться тем, как Накахара будет остро на них реагировать, — хренов энергетический вампир. Поэтому явных внешних изменений в нем не произошло. За исключением того, что его желваки сильно напряглись. — Мечтай, — поставив кружку на стол, криво усмехнулся Чуя. Как с этим человеком можно было разговаривать на серьёзные темы? Он вёл себя хуже маленького мальчишки — пытался постоянно перевести скучные и нудные беседы в уморительную до слез шутку; никого — а именно Накахару — не слушал; считал свое мнение абсолютным и самым главным. Похоже, что Дазай Осаму крепко застрял в детском возрасте, чему соответствовало и поведение, и умственное развитие. И это ему Артур доверял настолько сильно, что даже назначил этого недоумка главным смотрителем для своего племянника? Это сравнимо с тем, чтобы отдать ребёнка на попечительство… Нет даже примера, с которым можно было бы сравнить безалаберность пианиста! Сколько бы лет не прошло, сколько бы Чуя и Осаму друг друга не видели, парень всегда будет припоминать Рембо, что идея о постоянном присутствии музыканта, была самой провальной из тех, что в принципе мог придумать опекун. — Выход в свет, как подарок в День Культуры — интересно, — скучающе протягивая буквы и немного прищурив взгляд, Дазай откинулся на спинку стула. Если честно, то он был слегка огорчён тем, что за его колкими словами не последовала очередная вспышка эмоций. Он был уверен, что Чуя устроит ему настоящий цирк, а веселье будет настолько грандиозное, что можно было бы смело падать со своего места. С этим мелким недоразумением гораздо лучше прошла бы эта шутка — этот паренек очень резко реагировал на любые неправильные высказывания в его адрес. За этим занимательно наблюдать не только потому, что его лицо приобретало смешные очертания, но и потому, что Накахара был совсем не в состоянии хоть как-то ответить Осаму на физическом уровне. Музыкант мог легко увернуться от всех его замахов, при этом громко зевая. Будь у коротышки зрение, все равно бы не скупился на выражения, но осторожность все-таки бы проявлял — не хотелось получить по лицу. Чуя резко встал из-за стола и без лишних слов направился в свою комнату. Дело было совершенно не в том, что придурок Дазай снова капал ему на нервы — его тарелка была пуста, а значит время завтрака закончилось. Оставаться со скумбрией в одной комнате совсем не хотелось, тем более что он уже добился того, чего хотел. Сегодня вечером парень наконец-то, спустя столько потраченных в пустую дней, проведённых в доме, сможет провести День Культуры так, будто за последние месяцы в его жизни не произошло никаких изменений. Накахара был настолько рад этому событию, что даже сопровождающий его Осаму не мог затмить тех эмоций, которые сейчас бушевали у него внутри. Этот день определённо можно назвать самым лучшим в жизни юноши, хоть он ещё в полной мере и не начался.***
Несмотря на то, что отсутствие зрения не могло дать Чуе полного погружения и чувства Праздника Культуры, он ощущал эту завораживающую и чарующую атмосферу всей своей кожей, из-за чего та неоднократно покрывалась приятными мурашками. Ещё не село солнце, а разноцветные фонари и гирлянды на некоторых домах и магазинах уже были включены и мерцали перед глазами пусть и блеклыми серыми пятнами, но и такой расклад тоже казался неплохим — гораздо лучше, чем не видеть совсем ничего. На улицах не было ни одного тихого места — везде играла различная музыка, люди выразительно громко читали стихи, шумели и резвились дети и раздавались шипящие звуки бенгальских огоньков. День Культуры из года в год практически не менялся по стилю празднования, но от этого даже было лучше — новое не всегда значило хорошее, а отвыкать от старого вовсе не хотелось. Накахаре так не терпелось окунуться в этот манящий омут веселья и беззаботности, что он едва ли не насильно заставил Дазая пройти пешком хотя бы половину пути — дорога от его дома до театра, который находился в центре города, была довольно-таки не близкой. И как бы сильно не отстаивал свое решение Осаму насчёт вызова такси, в итоге он все-таки не выдержал под натиском гневных тирад мелкого рыжего негодяя, который к тому же был готов убить музыканта одним лишь взглядом. Но к общему решению они, не обращая внимание на все препирательства, прийти однако смогли. Но ради сохранения своего авторитета пианист оправдывал свое смирение тем, что тоже хотел бы посетить несколько парков, где, в большинстве своём, с виду обычные люди показывали себя и свои таланты. В отличие от театров, где уже известные и состоявшиеся музыканты и актёры играли перед публикой, на улицах себя демонстрировали те, кто ещё только добивался признания. Такое стремление Дазая невероятно восхищало и заставляло уважать человеческое упорство и огромное желание быть увиденными и услышанными. Насколько бы старательно Накахара не пытался скрыть свой наивно-детский настрой по отношению к празднику, у него это получалось плохо. Даже сквозь тёмные очки, которые надел парень, Осаму с лёгкостью мог сказать, как сильно сияли его глаза, когда они останавливались рядом с абсолютно любым отделом искусства, будь он то скульптурный или же танцевальный. Он никогда бы и не подумал, что сможет увидеть Чую — такого вечно хмурого и всем недовольного парня — таким счастливым и взбудораженным. Невольно музыканту вспомнилась фотография на столе у коротышки, где была запечатлена жизнерадостная семья — семья Накахара, и солнечный мальчик по имени Чуя. Именно сейчас юноша был похож на самого себя в детстве — безмятежного и улыбчивого. День Культуры действительно необыкновенный праздник, а для мальчишки он, видимо, значил очень многое. Для Дазая было так странно видеть такие метаморфозы в его поведении. Ещё только полчаса назад он был решительно готов двинуть Осаму по голове за то, что с ним спорил, а теперь он, как ни в чем не бывало, наслаждался красным днем календаря, практически не замечая сопровождающего его соседа. Честно говоря, музыкант и сам не был против побыть ребёнком, восторгаясь чуть ли не каждой вещицей на торговых лавках или красотой макета какого-нибудь замка. И если попытки Накахары держать поток своих эмоций при себе, оказывались неудачными, то пианист справлялся с такой задачей гораздо лучше. Хождение по паркам в Праздник Культуры всегда давали ему повод для ностальгии — он словно по волшебству возвращался к событиям того времени, когда ему было около десяти лет, когда он впервые познал дух такого в последствии важного для него дня. В первый раз все чудилось настолько увлекающим и интересным, что хотелось, что бы этот день продолжался вечно. Великая жажда снова почувствовать силу Праздника Культуры с каждым годом никак не угасала, а, казалось бы, вовсе возрастала. Несмотря на то, что Дазай взрослел, и некоторые вещи, которые в детстве были удивительными, становились скучными, своего интереса к этому дню он никогда не терял, даже два года назад, когда его жизнь внезапно повернулась к нему спиной. Вид людей, стремящихся донести до окружающих свои мысли, чувства и эмоции через творчество, не давал окончательно забыться в своём творческом кризисе и забросить то, чем он на самом деле жил — музыкой. Музыкант был уверен, если бы не его упоминания — а вернее, как бы сказал Чуя, нытье — о том, что им ещё нужно посетить театр, то Накахара никогда бы не покинул пределы парка. Осаму был, конечно, не против того, что бы сделать по парку круг или два, но не четыре. А мальчишка просто не мог устоять на одном месте слишком долго — нужно было все послушать, потрогать и почувствовать. Дазай был уже сыт по горло, но вовсе не тем, что на четырёх кругах парень останавливаться не собирался, а тем, что в конце дня он точно останется без руки. Иногда очень уж сильно Чуя тянул его за собой — локоть практически перестал разгибаться. Поэтому под ворчливые бормотания рыжего чудовища себе под нос, они наконец-то сели в такси, а пианист смог вздохнуть спокойно — двадцать минут можно было отдохнуть от мёртвой хватки соседа. И без того грандиозный вид театра приобрёл завораживающую наружность, от которой захватывало дух. Около входа висели прозрачные воздушные шары с яркими, переливающимися внутри блёстками; слепящий свет прожекторов освещал большие, красочные афиши предстоящих концертов разными цветами; а двери главного входа были широко открыты, зазывая проходящих рядом людей. Осаму заметил, что в театр шли многие — это могли быть и семьи из четырёх или пяти человек, пожилые люди, подростки — все те, кто хотел в живую услышать игру музыкальных инструментов. Мимо такого масштабного, уже не просто по размерам, здания, пройти было крайне трудно — тем более, что среди жителей Йокогамы этот театр пользовался большой популярностью. Внутри здание никак не уступало своему внешнему облику. Все пестрело и искрилось, как новогодняя елка. Этот театр выглядел более современный, чем те, в которых Дазай бывал раньше — тут не было огромных хрустальных люстр, стены не были украшены множеством картин, которые с музыкой вообще связаны не были, мебель не была похожа на королевскую и не отливалась позолотой, но ему такой дизайн даже нравился. В театре Артура не было никакой вычурности и лишнего, никому не нужного пафоса — это была минимальная простота, где не было ничего, что яро бросалось бы в глаза. За исключением большой толпы людей, которые не могли решить в какой зал зайти в первую очередь, а их здесь было достаточно не мало. Осаму знал это лично, в прошлом он несколько раз бывал в этом театре и мог с лёгкость сказать, что с появлением Рембо на должности нового директора дом музыки заметно преобразился. Первое, что заметил музыкант — это шикарный ремонт. Мутный серый цвет стен окрасился в белоснежно-белый, поставлены новые окна вместо старых, которые были в каких-то, пусть и незаметных местах, но потрескавшимися и от одного чиха едва ли не разваливались. И такие заметные изменения Дазай мог перечислять ещё долго, только вот Чуя снова тянул его непонятно куда, беспардонно расталкивая людей по пути. — Ты можешь остановиться хотя бы на минуту? — резко остановился прямо по среди толпы Осаму и раздражённо сдернул руку Накахары со своего локтя. Он не переставал удивляться — как можно быть настолько неугомонным и возбужденным? Музыкант в детстве тоже не мог находиться на одном месте слишком долго, но не до такой же степени! Или он действительно был точно таким же? Если это так, то не было ничего удивительного в том, что многие взрослые не могли терпеть в нем такую гиперактивность. Но главным сейчас было совсем не этот вопрос. — Наверное, нужно найти Артура, — почесав затылок, задумчиво проговорил пианист. На мобильный телефон мужчина не отвечал, а ходить по бесконечным коридорам театра желания никакого не было. Только вот, а нужно ли было вовсе его искать? Скорее всего, он полностью погряз в работе — наблюдение за посетителями, ожидание прихода всех музыкантов, постоянная беготня из одного зала в другой отнимала очень много драгоценного времени, а успеть хотелось все. Видимо, мешать ему все же не стоило. — Хотя, думаю, он сам нас найдёт, если будет нужно. Держись рядом со мной, только не оторви мне руку, коротышка. Ответом Дазаю осталась тишина, что заставило его насторожиться. Он говорил достаточно громко, чтобы Чуя услышал его сквозь гул толпы, но не последовало ни ответной реплики, ни толчка, ни прикосновения — ничего. Он окликнул Накахару ещё раз и осмотрелся по сторонам — нигде парня не было, он пропал где-то среди десятков людей. И как он вообще додумался до такой гениальной идеи как разделиться? Теперь Осаму было совершенно не ясно, где искать это рыжее создание. Хотя, если учитывать его низкий рост, была вероятность того, что он, случайно сбитый с ног, лежал где-то на полу, и люди совсем его не замечали и топтали. Этот вариант развития событий музыканту невероятно нравился — в этом случае его вина была только от части. И вовсе было бы крайне забавно в который раз поиздеваться над Накахарой по поводу его карликового роста. — Твою мать… — измученно взвыл пианист, уже готовясь рвать на себе волосы, из-за чего некоторые люди странно на него покосились. Однако на шокированные взгляды ему было абсолютно все равно — у него были проблемы посерьёзнее. Насколько бы комичной ситуацию с мальчишкой Дазай себе не представлял, у него могли быть большие проблемы, если он не найдёт парня раньше Артура. Мужчина сейчас мог быть где угодно, поэтому вероятность встретить его, была на приличном уровне, что совсем не играло на руку. Ведь даже если Рембо все-таки не будет наседать на Осаму словами, его доверие к нему все же подорвется. А согласно собственному плану доверие должно быть безупречным — музыкант ещё грезил о том, что в конце всех своих мучений — то есть времяпровождение с Чуей — он будет щедро вознагражден. Поэтому в его же интересах было найти коротышку как можно скорее и в конце концов переломать ему все ноги — как бы случайно.продолжение следует…