братья

Роману снится лес. Острый запах рыхлой земли, мокрые лапы елей, хлещущие его по лицу и цепляющиеся за одежду, прелая листва и островки мха под ногами. Он бежит, оскальзываясь в грязи, продираясь через сплетающиеся ветви и чувствуя, как горят огнём измученные лёгкие. Он бежит, боясь оглянуться, гонимый животным первобытным страхом, плохо понимая, как именно выглядит его преследователь, но точно зная, что тот намного сильнее, и его не остановит никчёмная преграда в виде зарослей вереска. Хочется упасть на колени, упереться ладонями в землю, усыпанную пожухлыми сосновыми иглами, и зарыдать от страха и бессилия, но он упрямо тащится дальше, уже не бегом, уже просто быстрым шагом, раздвигая ветви израненными ладонями, будто видит впереди призрачную надежду на спасенье. Жёлтый огонёк в маленьком огне уютного лесного дома. Ещё, ещё немного. Шею обдаёт чужим липким дыханием, короткие волоски на затылке шевелятся, по рукам бегут мурашки. Страх вспыхивает с новой силой, перекрывая мечту о скором избавлении от настигающей опасности. — Я не могу больше. Хватит! Роман кричит так, что с деревьев срываются тяжёлые холодные капли, дождём осыпаясь на его искажённое страхом лицо. Он утыкается в собственные ладони, пытаясь закрыться от неминуемого ужаса. — Пожалуйста! Перестань! Хватит, пожалуйста! Горло сжимает спазмами, и последнее он еле шепчет, разрываясь от собственной беспомощности. Скользит пальцами по влажным щекам, смешивая слёзы с дождевыми каплями. Тяжело дышит. — Хватит… Его отпускает так резко — будто вышвыривает в реальность, которая являет собой знакомую спальню с опущенными шторами, смятые, влажные от пота простыни, подушку — та грозится вот-вот сползти на пол — и бледное лицо Генри, склонившегося над ним. Сейчас и без того тёмные глаза брата кажутся просто чёрными провалами. Но это совсем не пугает. — Генри… Господи. Роман откидывается на спину, чувствуя, как высыхают на лице недавние слёзы, и как больно скребётся сердце. Брату не стоило видеть его таким, но теперь уже поздно расстраиваться. Всё равно Генри не осудит. Родная кровь. Он всё понимает, он примет его любым. Ощутив прилив горячей любви к найдёнышу, Роман поворачивается на бок, ближе к Генри. — Иди сюда, — он приглашающе поднимает руку, и тот понятливо подныривает под неё, устраиваясь рядом и легко выдыхая в шею Годфри. Роман прижимает брата к себе, ощупывая пальцами острое плечо и постепенно успокаиваясь. Близость тощего, но тёплого (живого!) Генри — лучшее лекарство против липкого ужаса. Он даже улыбается, вспоминая о том, что происходило прежде, чем ему пришлось провалиться в вереницу кошмаров, терзающих его каждую ночь. Упругий член Генри под его ладонью, прикосновение припухших подрагивающих губ, еле слышные короткие вздохи… Возбуждение накатывает моментально, заставляя ещё крепче прижать к себе брата и повозить носом по его волосам. Что если? Как, должно быть, хорошо позволить себе взять свою собственную болезненную копию. Кончать, неотрывно глядя в такие же как у него огромные, только более тёмные глаза, с почти неразличимыми зрачками. Слышать чужие стоны, которые будут звучать эхом его собственных. Конечно, Роман не позволит себе, он никогда этого не сделает, хватило и того, что случилось накануне. Но Годфри бы поставил всё своё состояние на то, что заняться любовью с собственным близнецом куда лучше, чем дрочить перед зеркалом, лаская свободной рукой соски и ловя расфокусированным взглядом плывущее, ухмыляющееся отражение. Дьявол! Роман возбуждён и сильно. Он тянется к Генри, приподнимает его лицо за подбородок, целует нежно, совсем не жадно, только чтобы хоть немного унять охватившее его желание. Само собой, это крайне провальный метод. Почувствовав, как мягкие губы брата покорно раскрываются ему навстречу, Годфри моментально забывает о том, что внутренне давал обещание держать контроль. Он подминает под себя худое тело, уже беззастенчиво вжимаясь стояком в бок Генри и даже пару раз быстро толкается, красноречиво давая понять, что он намерен сделать. На этот раз Генри в его руках куда менее тряпичный, он даже двигается, чтобы тоже плотнее прижаться, разводит в стороны ноги, неуверенно, но сладко отвечает на поцелуи. Роман готов зарычать от того, как сильно ему хочется вставить. Ноющий член истекает смазкой, и в голове шумит так, что он с трудом удерживает себя от того, чтобы взять брата насухую. На секунду отвлекшись на мысль о том, как бы сделать первое проникновение наименее болезненным, Роман с удивлением обнаруживает, что Генри перехватывает инициативу. Он незаметно оказывается сверху и тянет руки Романа вверх, удерживая их над головой, от чего Годфри кажется сам себе беззащитным и открытым. — Что? Генри не отвечает, Генри целует его до хруста в челюсти, Генри стискивает пальцы, обхватывая одной ладонью сразу два запястья и, оказывается, что он намного сильнее, чем можно представить глядя на его болезненную худобу. Сильнее настолько, что Роман, притиснутый к матрасу жилистым телом брата, не в силах даже дёрнуться, а тем более сбросить его с себя. Убедившись в этом, Годфри внезапно длинно стонет, невероятно заводясь от мысли, что впервые будет брать не он, а его. Он, всегда любивший полную власть как в жизни так и в койке, вдруг едва не кончает, подумав о том, что сейчас его поимеет собственный брат. Уму непостижимо. Но Роман не собирается анализировать происходящее. Только наслаждаться. И он тянется к Генри, кусает его до крови, глухо рычит от удовольствия, и тут же ахает, ощутив, как стальные пальцы брата смыкаются на его шее. Генри давит слишком сильно, ещё немного, и Роман задохнётся, пялясь в такие же как у него глаза, так и не кончив. Сдохнет в постели под бесстрастным взглядом любимого брата. Не самый худший исход. Но Генри, видимо, так не считает, потому что ослабляет хватку, переворачивает Романа, утыкая лицом в подушку и заламывая его руки теперь уже за спину. Роман едва не хохочет. Он счастлив до истерики. Наконец, кто-то решился быть с ним грубым, не спрашивать его согласия, делать то, что вздумается не заботясь о королевском комфорте Романа Годфри. Охуенно! Он стонет, кусает губы и ёрзает под руками Генри, пока тот одним движением не спускает вниз его пижамные брюки и просовывает уверенную ладонь между бёдер. Роман зажимается, вдруг осознав, что сейчас всё правда будет, по-настоящему. Его отымеют, натянут на твёрдый большой член, и вряд ли Генри позаботиться о том, чтобы хоть как-то его подготовить. В действиях брата видится холодная спокойная решимость, которая пугает и заставляет плавиться одновременно. Роман кусает подушку, пытаясь расслабиться, когда чувствует пальцы Генри между ягодиц. Ему страшно, но брат внезапно гладит его по спине, а в голове звучит голос, будто Генри невозможным образом проник в его мысли. — Сейчас будет хорошо. Не больно. Вот так. Слова повторяют его собственные, сказанные накануне, когда он бессовестно отдрочил Генри, даже не поняв толком, был ли тот не против подобного. Стоит ли считать это насмешкой или брат правда старается успокоить его? Роман не знает. Роман может только глубоко вдохнуть и постараться не завыть, когда Генри вставляет в него сразу два пальца, втискивая колено между ног. Это совсем неприятно, даже больно, но Годфри упрямо подаётся навстречу растягивающим его движениям, поощрительно поскуливая сквозь кривящиеся губы. — Давай, сделай это, малыш, ну же… Слова теряются в рваных выдохах, Роман трётся щекой о гладкую ткань постельного белья, пытаясь заглянуть себе за плечо, чтобы не только чувствовать, чтобы видеть, как его брат-близнец с бесстрастным выражением красивого лица трахает его пальцами, силой удерживая и встряхивая волосами. — Генри… Он сам не знает, о чём хочет попросить, но внезапно боль пропадает. Внутри больше ничего не жжёт и не тянет, и Генри перестаёт тяжело наваливаться сверху. Роман распахивает влажные губы, вновь возвращаясь в реальность, в которой Генри тихонько сопит на соседней подушке, полностью одетый и укрытый одеялом. Ветви растущих у дома деревьев роняют пятнистую изломанную тень на шторы, слышится шум запоздавших машин и писк светофора, ночник уютно освещает комнату бледно-оранжевым светом, делая тени пристаившиеся в углах безопасными. Всё хорошо. Можно натянуть одеяло до подбородка, обхватить руками подушку и уснуть, не боясь очередной порции кошмаров, помня о Генри, которого можно коснуться, стоит лишь вытянуть пальцы. Всё хорошо. Спокойно. Но угасающий сон кажется настолько реалистичным, что Годфри глухо стонет, сжимая себя сквозь ткань, чувствуя болезненное животное возбуждение. Он едва решился на это во сне, сможет ли теперь, когда чётко осознаёт происходящее с ним? Можно притвориться, что грань между сновидением и настоящей жизнью вдруг оказалась слишком размыта, достаточно для того, чтобы поступиться остатками принципов и всё-таки позволить себе насладиться происходящим, до одури вколачиваясь в тощее тело брата и оставляя маленькие укусы на бледной коже. Роман поворачивается на бок, медленно придвигается к Генри, бесшумно переставляя пальцы по простыне, пока тихонько не касается тёплого плеча. Уже смелее проводит ладонью по коже, как будто пытается стряхнуть с брата тень от собственной руки. Генри кажется совсем невесомым под одеялом, Годфри вновь накрывает острым приступом жаркой жалости. Но он усыпляет вопли совести, он давно научился с собой договариваться. — Я буду нежно. Он шепчет это в уголок губ брата, уже не боясь разбудить его, напротив, сладко подрагивая от мысли, что тот распахнёт глаза и увидит, и почувствует, и снова будет покорно подставляться под его ласки. Только на этот раз, Роман не остановится, пойдёт до конца, чтобы под натиском мучительного запретного наслаждения выбить из себя всё чёрное и пугающее, что пожирало его долгие годы. Пустые и бессмысленные годы, которые он прожил без Генри. Он быстрыми движениями ладоней убирает с лица брата мешающиеся пряди волос, отбрасывает одеяло, тут же укрывая своим телом, нависая сверху, согревая и распаляя, делясь тем горячечным лихорадочным желанием, которое заставляет его действовать всё быстрее, опасно балансируя между жадностью и заботливой осторожностью. Роман целует, отрывается, чтобы посмотреть на безмятежное лицо, снова целует, почти терзает своими губами сухие губы брата. Ему хочется тряхнуть Генри за плечи, чтобы тот, наконец, очнулся от сна, чтобы не было ощущения, будто он самым извращённым образом берёт бессознательное тело. Нет, этого слишком мало. Он хочет как вчера вечером — видеть, что Генри тоже это нравится; знать, что тот разделяет его противоестественное возбуждение. Годфри не очень хорошо умеет просить, но сейчас в его срывающемся голосе отчётливо слышатся умоляющие интонации: — Генри, посмотри на меня, пожалуйста… Но тёмные ресницы всё также лежат на бледных щеках, еле заметно подрагивая, а с приоткрытых губ слетает невесомое дыхание. Роман с отчаянием тычется лицом в шею брата, прижимаясь к нему всем телом. Возбуждение сменяется досадой на самого себя и на Генри, который спит так крепко, что даже не замечает происходящего.