Моменты, которые определяют нашу жизнь, не всегда ясно видны. Они не всегда предупреждают «КРАЙ», и в девяносто девяти процентах случаев там нет ограждающего каната, под который надо поднырнуть, нет черты, которую надо пересечь, нет подписанного кровью договора или официального письма на красивом бланке. Они не всегда растягиваются, переполненные значением. © Виктория Шваб
Леголас раздраженно фыркнул, сжимая в пальцах перо. Он бросил быстрый взгляд сначала на пергамент, затем на беспристрастное лицо незнакомого ему эльфа, а после - на наполовину пустые песочные часы, чтобы вновь обреченно уставиться на выведенное ровным почерком задание: 18. Раздел риторики, изучающий вопросы произношения речи: Он был почти уверен, что ответом было жутко занудное слово на «Д». То ли диспозиция, то ли демонстрация. Последнее было ему смутно знакомо, но Леголас был не до конца уверен, имеет ли здесь место именно тот смысл слова, о котором он сейчас думал. В конце концов, это может быть хоть мемория, или еще что похлеще. Проклятая, ненавистная ему риторика, туманные обозначения и термины, похожие один на другой, и, как апогей сего кошмара, — неразбериха в голове. С тихим вздохом Леголас выводит «диспозицию», ставит точку, едва не разрывая пергамент острым кончиком пера, и с глухим ужасом пробегает взглядом по еще сотне вопросов. Перед глазами плывет, ровные строчки сплетаются в дикую неразбериху, а голову уже привычно сдавливает приступом боли. Он массирует переносицу, рассеянно-обреченно думая короткое: «только не сейчас». Далеко не лучшее время для того, чтобы самым что ни на есть жалким образом корчиться на полу, в который раз срывая голос. Такого бы ему точно не простили и уж точно — не спустили бы с рук просто так. Лучше не рисковать сейчас, когда каждое мгновение на счету. Леголас качает головой, прикусывая губу в попытке сдержать глухой стон, готовый сорваться с губ, и вновь обращается к пергаменту. 19. Речевое обращение считается успешным и законченным, если: «Собеседники достигли согласия» — дрожащей рукой выводит он, стискивая зубы. Ради первых звезд, это же всего лишь какой-то там тест, а он уже едва ли не умирать собрался! И что за позор?... Горло душит надрывный приступ смеха и Леголас весело улыбается, чтобы тут же расхохотаться под десятком презрительно-удивленных взглядов. Валар, кажется, он сошел с ума. Вот отец-то рад будет. — Ваше Высочество, успокойтесь, пожалуйста, — сухо произносит наблюдатель, останавливаясь возле него. — Ваше поведение неуместно. — Какая жалость, — саркастично тянет Леголас, нарочито сладко усмехаясь. Одно только выражение брезгливости на до тошноты идеальном лице напротив того стоило. — И как, скажите на милость, я это переживу? Голова взрывается огненной вспышкой боли, пред глазами расходятся круги, а в ушах грохотом гремит колокол. Каждая клеточка тела отдается режущей судорогой, и Леголасу на мгновение кажется, будто это конец. Слишком сильно, слишком больно, слишком чувственно, просто слишком для него. Сквозь толстую пелену до него доносится недовольное «Ваше Высочество!», но Леголас лишь давится воздухом, хрипло кашляя и машинально сжимая шею. Внезапно мутный разум вылавливает тяжелый взгляд ярких синих глаз, странно отливающих золотом в темной глубине. Он тонет, захлебываясь в будущем гневе океанов, барахтается, бьется, в тщетной попытке вырваться из крепкой хватки; но безуспешно. А после все проходит. «Разочарован...», — громко стучит в голове, яростно сияют малахитовые глаза, и Леголас рвано вздыхает — дурман ушел, это закончилось. — Простите, — слабо улыбается он эльфу, стоящему с деланно равнодушной гримасой. — Боюсь, я немного вышел из себя. Уверяю, подобного более не повторится. Песочные часы пусты больше чем на треть, перед ним все также лежит незаполненный бланк с вопросами, а на кончике пера почти высохли чернила. И Леголас со вздохом переходит к следующему вопросу, пытаясь утихомирить сердце, бешено бьющееся в груди. В конце концов, время шло, жизнь продолжалась. А ему стоило поторопиться.***
Огромные серые глаза, слишком резко выделяющиеся на остром маленьком лице, смеются, и Леголас не может не улыбнуться в ответ задорно пляшущим искоркам в синей глубине. Венок из полевых цветов на взъерошенных, чуть короче, чем принято, волосах, сполз на лоб, и мальчик фыркает, когда nana целует его в нос, щекоча щеки колючими листочками. Nana. Его nana. Настоящая, теплая и такая родная. Живая. Леголас не думает толком, не размышляет на быстро скользнувшей мысли, что-то не так, лишь знает, что это — правильно. Nana рядом, nana счастлива, nana любит его. Снова. И это хорошо. — Люблю тебя, — хрипло шепчет он, зарываясь носом в золотистые волосы. «Будто солнышко» — кажется, кто-то сказал так о ней, давным-давно. Слишком много лет прошло, чтобы вспоминать подробности. — И я тебя, милый, — фыркает она, — nana, его nana. Ее волосы пахнут лесными травами, студеной родниковой водой и горьким пряным вином. Так пахнет дом. Их дом. Она улыбается. Светло-светло и безумно счастливо. Леголас думает, что она красива, по-настоящему красива, пусть до сих пор он так и не понял толком, что же значит «красота». Но nana, — его прекрасная, слишком родная и слишком чужая одновременно, — вновь улыбается, так, как умеет только она, и Леголас решает, что это, наверное, и есть красота, его красота. Золотистое солнышко на голове, душистые цветы в спутанных волосах, широкая, правильная улыбка да свет в глубине серых глаз. — Света не существует, дорогой, помнишь? — качает она головой, в точности угадывая мысли сына. Только у нее во всем мире это и получалось. Всегда. — И тьмы нет. Помнишь? «Света нет, но нет и тьмы», — звенит голосок в подсознании. И Леголас кивает, жадно вглядываясь в освещенное багряным солнцем лицо. — «Мир слишком сложен, бесконечно сложен, для подобных условностей. Главное — всегда держаться севера, дитя мое. Где север, там и холод, где холод, там и боль. Боль — это напоминание, что мы живы, а память и есть жизнь. Вот и все, meleth nin». — А память есть жизнь, — шепотом повторяет он в слух. — Память есть жизнь. Верь прошлому, верь истине, остерегайся золота, да держись ветра севера, хорошо? Большего не попрошу. Она вновь улыбается. Все также светло и до ужаса по-родному. Так, как умеет лишь она одна во всех мирах. И Леголас, кажется, вспомнил, что же не так. — Я буду скучать, — хрипло выдыхает он, в последний раз вдыхая ее личный аромат. — Я буду ждать, милый мой. Ты главное приходи. Она улыбается. ...И с застывшим криком на губах Леголас просыпается, судорожно сжимая в пальцах записку. Свеча давно уже погасла, оставив после себя лишь несколько капель застывшего воска на стопке пергаментов. С тихим вздохом, словно пытаясь согнать с себя остатки тягучего сна, Леголас поднимается с кресла, где и ненароком заснул несколько часов назад. Скомканная записка с шелестом опускается на лакированную столешницу, на мгновение четко выведенные слова освещает дрожащий свет факела. «Свою часть я выполнил. Результаты сам-знаешь-чего исправлены, пока что ты будешь на первом месте. С остальным помочь едва ли смогу, не подведи.Айнон»
. Это коротенькое письмо он уже успел выучить наизусть, запомнить каждую запятую, странную закорючку и палочку. Леголас качает головой и рассеянно проводит рукой по волосам. Это была слишком долгая ночь. Но кажется, будто на мгновение стало легче дышать, пусть на грудь все ещё страшным невидимым грузом давило тяжёлое осознание... Осознание того, что совсем скоро все завершится, придя к своему логическому финалу. За окном закричала птица. Близился рассвет.***
Удар, поворот, опять блок, раненая в недавнем бою рука отдается тянущей болью; спустя миг — уход вниз, к земле. Прижаться чуть сильнее, приподняться на локтях, увернуться от удара, — с куда большим трудом, чем планировалось изначально, — сделать подсечку. Или хотя бы попытаться. Тело отдается очередным приступом тупой боли, что не удивительно — это его девятый бой за сегодня. Можно было радоваться только лишь тому, что до сих пор все шло как по маслу, не беспокоили ни старые, но все еще не до конца зажившие раны, ни приступы странной болезни, постепенно учащающиеся и доводящие Леголаса до полного изнеможения. Лучше не становилось, лекарства переставали помогать и не так уж далек был день, когда их влияние и вовсе сойдет на нет, что бы ни говорили целители. Леголас тяжело дышит, пытаясь принять исходную стойку и выставить более-менее приемлемый блок, прежде чем его противник придет в себя и вновь не начнет нападение. Бессмысленный долгий обмен ударами, тщетные попытки пробить идеально выстроенный щит. Сейчас они лишь присматриваются, обмениваясь классическими, не слишком выходящими за рамки обычного, ударами, пытаясь отыскать слабое место противника. Все приемы отработаны до механизма, вбиты в тело и в подкорку сознания так, что никто уже давно не раздумывает о правильности положения руки или направлении удара — незачем. Бои давно уже перестали быть ученическими, правила изменились, они сами стали другими. По правде говоря, Леголасу уже слишком давно не приходилось сражаться вот так — с собственным собратом, таким же эльфом, как и он сам; когда его жизнь не была на волоске, когда противника не требовалось убить за как можно более краткий срок, чтобы мгновением после сойтись в поединке со следующим. И пусть происходящее сейчас едва ли можно было назвать игрой - так, разминкой, не больше, - но и полноценной схваткой, словно на поле битвы, это не было уж точно. Это было странно для него. Непривычно, в новинку, и до удивления приятно. Если, конечно, забыть, что от исхода этих боев зависела не только его судьба, но и будущее Эрин Гален. За ними наблюдали прямо сейчас, — Леголас кожей чувствовал сотни, тысячи пристальных расчетливых взглядов на себе, — эльфы смотрели. Молчаливо, без единого звука, они следили за каждым движением двух противников, кружащих друг напротив друга, за каждым выпадом, за каждым нападением и неизменно следующей ему защите. Леголас кривит уголки губ в улыбке, покрепче сжимает в пальцах рукоятки клинков. Что ж, ему не впервой. Сейчас — лучше забыть о всем этом, отринуть, вышвырнуть за пределы своего сознания, сосредоточившись лишь на цели — противнике — перед собой. Так будет проще. Главное сейчас — скорость и чистый разум. Только так можно победить соперника, владеющего в точности такими же навыками, что и ты сам, которого превосходишь только в немногом. На стороне Леголаса столетия, если не тысячелетия практики, постоянного повторения изо дня в день, оттачивая до идеала. На его стороне бесконечно длинные кровопролитные бои, где не было места ни чести, ни жалости, ни уж тем более — здравому рассудку. Хладнокровие, жестокость, равнодушие — лишь так можно выжить. И Леголас выживал. До сих пор удавалось. Сейчас же недооценивать противника было нельзя. Он был в сотню раз опаснее его предыдущих соперников, и в тысячу раз искуснее. Тиран Сарнолион умел сражаться. По-настоящему, без красивых, но совершенно безполезных размахиваний мечом, — только редкие, четкие взмахи. Никаких лишних движений, никаких лишних чувств. Тиран — был воином. Он умел убивать, у него был стержень, у него была сила, и Леголас не мог не уважать его только лишь за это. Будь иначе — они бы оба не стояли бы сейчас здесь, сойдясь в финале второго этапа состязаний, победив всех своих противников. И все здесь знают это. Тиран чуть склоняет голову — в знак немого уважения, и Леголас в точности повторяет это движение, понимая, что противник действительного того достоин. Что ж, по всей видимости, игры закончились. У него было небольшое преимущество сейчас: Тиран был значительно выше, а оттого и медленнее, а значит победить его Леголас мог, воспользовавшись собственным невысоким ростом и юркостью. Пора начинать. Скользнуть в сторону, развернуться, чуть подпрыгнуть и мягко опуститься на носки, направляя всю силу удара в тускло сверкнувший клинок в своих руках. Лезвия на мгновение скрещиваются, отдаваясь тихим звоном, и Леголас прикусывает губу — это риск. Сейчас слишком большую роль играет сила физическая, и единственное, что он может противопоставить — скорость. Прижаться к земле, кувырок, плавный шаг назад, перенести вес всего тела на правую ногу, а после направить в руку с зажатым кинжалом. На мучительно долгое мгновение Леголасу кажется, что все может получиться, он может и победить, вот так просто, за считаные минуты. Прыжок вверх, чуть скрестить руки и обрушить клинки на темноволосую макушку и… Нет. Промах. Тиран отвечает с не меньшей яростью, холодное лезвие рассекает кожу, едва не задевая сетку вен, и Леголас шипит, на миг покачиваясь на пятках, и невольно отшатывается, чтобы после вновь напасть. Он силен, действительно силен. Леголас ощущает, как опьяняющее чувство восторга на грани с острым азартом захватывает его с головой, заставляя сердце в груди биться еще сильнее. Ему нужно было это. Жизненно необходимо было вновь испытать жгучую смесь из пылающего воодушевления, ликования и опасности, дышащей в затылок. Ему нужен был противник, равный. Тот, кому и проиграть было бы не стыдно. Ему нужно было вновь почувствовать себя живым. Удар, поворот, припасть к земле, перекатиться и подняться на локтях, пытаясь ударить противника — врага — в грудь, выбивая воздух и обеспечивая себе пару мгновений форы. Это все больше становится похоже на странную дикую игру, попытку доказать собственное превосходство. Как по-детски. Но Леголас знает — ему действительно нужно это. И знает, что обязан победить сейчас. Потому что он должен быть лучше. Тиран уклоняется, отвечая точным ударом в солнечное сплетение, заставляя Леголаса хрипло выдохнуть. Клинок со свистом рассекает воздух — поет в руке, и Леголас улыбается. В темных глазах противника вспыхивает страх, пусть тот и успевает вовремя парировать удар, закрывая голову. Но щит пробит, брешь найдена и теперь уже никому не составит труда сказать, чем закончится это поединок. Удар, еще один, за ним еще и еще... Леголас не знает в этот миг, сможет ли остановиться. Слишком уж пьянит сверкающий ужас в маслянистых от страха глазах соперника, слишком уж свежо в памяти дурманящее ощущение своей неоспоримой власти за мгновения до конца. Удар наискось, сияющее лезвие замирает в считаных дюймах от светлой кожи. Леголас хрипло, надрывно дышит, пытаясь успокоиться, унять нестройный рой голосов в мыслях. Пробил сигнальный гонг. Он победил.