***
Когда Санен впервые видит Чхве Чанхи ему приходит в голову: «Грустная стерва». И чем ближе Санен узнает об этом миленьком официанте, тем сильнее убеждается в своей правоте. Чанхи ругается с администратором, фыркает в ответ на: "Мы заказали яблочный, а не грушевый сок". Когда он говорит по телефону, то повышает голос и звучит так, будто у него отняли конфетку. Санен смеется от выражения обиженной мордашки. Но и любуется тоже. В часы закрытия Чанхи с усердием водит синим полотенцем по столам. Лампы подкрашивают его скулы и шею, медом ложится желтый свет на губы и тонет между. Чанхи напевает песенки, которые, кажется, еще дед Санена включал. Кафе, где работает Чанхи, и куда Санен ходит от случая к случаю, самое типичное. Широкие красные диваны. Бежевая плитка на полу. Скользит, после того как полная женщина, прожившая большую часть своей жизни, водит по ним шваброй. Бар скудный, но хватает, чтобы напиться. Еда Санену нравится, хотя, по собственному мнению он не привередливый. Разве что одна булочная в Детройте ему нравится больше остальных. Но до Детройта пару миль и каждый день не покатаешься. Официанта с яркими волосами, милым личиком и приятным обслуживанием Санен запоминает быстро. Их городок маленький, новые лица бросаются в глаза. Имя он читает на бейджике, а еще видит приличного размера синяк под рукавом формы. Все это больше не удается выкинуть из головы. Этому мальчику — Чанхи, он оставляет щедрые чаевые. Благо, работа в отцовской мастерской позволяет тратить деньги. Жаловаться на жизнь для слабых, а свою Санен и вовсе считает удачной. У него отличные перспективы в профессиональной сфере — не зря работал руками с самого детства. Отец поощрял. Санену светит хорошее наследство, какая-то дурнушка, которая будет готовить его любимую выпечку. Друзья у него уже есть. Вряд ли сорвутся в Мексику по пьяни, но в выходные на рыбалку сходить можно. От жизни Санен не требует больше, чем она может ему дать. У Чхве Чанхи иначе. Он включает песенки о мечтах в свою смену. Поет, когда думает, что никто не слышит. И работает. Работает каждый день, будто от этого зависит его жизнь. Только синяки под униформой не проходят. — Ваш заказ, пожалуйста. На столе появляется запечённое рагу и вишневый пирог. Санен сегодня устал: отцу привезли партию машин на ремонт. Вид у них такой, как если бы прокрутило во все стороны ураганом, пропустило через центрифугу. Корпус побит изрядно, двери нужно заменить. В нескольких местах виднелись шарообразные отверстия. На выразительный взгляд Санена, отец прикрикнул: — Двери меняй, чего стоишь? Не наше дело, какого черта делали с машиной. За работу! Пирог неплохо поднимает настроение после возни с тяжёлыми деталями. А вот вид из окна не очень. Тощая фигура Чанхи против незнакомого бугая смотрится ещё более миниатюрной, чем когда он таскает тяжелые подносы и носится от стола к столу. Морда у незнакомца крысиная: вытянутая с тонкими заостренными ушами. Крысоподобный хватает за ворот и трясет Чанхи, а после жирные пальцы смыкаются вокруг тощего запястья. Неудивительно что у пацана синяки не сходят. Санен и сам чешет макушку, раздумывая лезть ли в драку. Но когда Чанхи очередной раз пытается уйти, и вернуться к своей работе, так Крыс, как его называет Санен, тащит прочь несмотря на сопротивление. Оставаться в стороне больше нельзя. — Эй, — окликает Санен, выбираясь на улицу и оставляя недоеденный ужин, — Чанхи, ты как? Менеджер уже зовет тебя. Вероятно, он переступает какие-то личные границы, зовёт вот по имени, и лезет не в свое дело. Испуганные круглые глаза смотрят умоляюще, а жестами Чанхи показывает: «Вали отсюда». Крыса скалится. Шакал, питается падалью, а тут покусился на вкусненькое. — Чего тебе? Ты кто блядь такой? Чанхи, ты его знаешь? Мастерскую отца в их городке знают почти все и Санен впервые этим пользуется, чтобы припугнуть идиота. Он называет свое имя и спрашивает чужое. Под конец добавляет: — Чанхи, иди сюда. Встань рядом со мной. Впрочем, Санен не ждёт пока тот сообразит, а сам заслоняет, и нарочно расслабленно кладет руки в карманы. Он смотрит на громилу, отслеживая каждое движение. — Раз знакомство окончено, мы пойдем. У Чанхи заплетаются ноги, словно он только учится ходить и Санен подставляет плечо. Оказавшись в кафе, Чанхи щебечет нелепую благодарность и шустро скрывается в подсобном помещении. А через минут пятнадцать перед Саненом появляется вторая порция вишнёвого пирога. — Я подумал, что ты его заказываешь чаще всего. Прямо как тот детектив. Точнее агент. Ну, агент Купер. А-а-а, черт, ты что не смотрел Твин Пикс? У Чанхи смешно выходит смущаться и быть недовольным одновременно. Санену нравится он такой больше, чем тот Чанхи, внутри которого поселилась грусть. В Чанхи слишком много всего. Во время первой прогулки, когда они катаются на великах, а после едят бутерброды на берегу озера, Чанхи болтает о всяком: — А мы в город переехали год назад. Детройт ужасное место, хотя многим и нравится. Мы там немного пожили пока сюда не решили перебраться. Мама любит, когда местность тихая. А знаешь, я тогда даже поверить не мог, что ты тот самый Санен, чей отец держит сеть мастерских и заправок. Если бы ты сказал, тебя бы бесплатно кормили! — А потом бы я им бесплатно машины ремонтировал, — беззлобно хохочет Санен, — невыгодно выходит. С Чанхи они видятся много. И в кафе на сменах общаются, и на великах гоняют в выходные. В кино на поздние сеансы, потому что днем некогда. И созваниваются, чтобы обсудить вредных клиентов, что в мастерской, что в кафе одинаковые проблемы. А еще набирают вкусностей, забивают багажник ими, и едут через мост. Там возвышенность и только ветер шумит, разгоняя обыденное. В разговорах скачут с темы на тему: то о Голливуде, то о детских конструкторах, то в города играют. — Лимерик, — Чанхи поднимает указательный палец. Он едва не продул, но выкрутился в последний момент. — Нет такого, — Санен достает телефон, чтобы проверить. Ошибается. А Чанхи и рад: ехидничает и тычет тонким пальцем в телефон. — Не верил мне, не верил! А вот и получи. Есть такой! Это графство в Ирландии. Там родилась вокалистка Зе кранберис. Только не говори, что не знаешь? Зомбииии-зомбиии! Санен, ну ты дед! "Од ту май фэмили" играла в «Вернуться в 1997». Ты и этого не знаешь? Когда Чанхи язвительно доказывает какой из Санена старикан, когда он грубит вредным клиентам, когда переругивается с менеджером или психует, что Санен заезжает за ним в выходной день очень рано, а он весь едва умытый (волосы еще влажные после утреннего душа) — он похож на мелкую стервочку. И это приятно по-своему. Во сто раз лучше, чем когда Чанхи грустит. Поднять настроение капризного ребенка легко — включи ему радио или все тех Зе кранберис. Чанхи поет: Now I tell you openly You have my heart so don't hurt me You're what I couldn't find Totally amazing mind So understanding and so kind You're everything to me — О чем ты мечтаешь? В этот день Санен берет старенький Форд и они отправляются в Детройт. Он впервые решает угостить Чанхи своими пирожными, показать любимый бульвар. Дождь заряжает с самого утра, но не мешает добраться до города. Прогулка выходит славной, непогода примирительно отступает на пару часов. Дождь заряжает с новой силой под вечер. Обратно ехать по ливню Санен опасается, шины не те, а дорога скользит. Удачно мигает вывеска мотеля — красным среди серой пелены. Сидя в номере на полу, они потягивают пиво и чрезмерно много говорят. — О музыке. Хочу петь, хочу выступать. Мне это нужно больше всего. Санен ненавидит, когда Чанхи грустит. Чужая жизнь — покрывало. Но он, бестолковый, ребенок лет пяти — лезет. Когда он узнает о том, что скрывается в темноте — не пугается. Все-таки хватает выдержки. Санен делает глоток пива и тянет Чанхи под бок. Хотя бы здесь и сейчас Чанхи должен чувствовать себя в безопасности. — Я работаю, чтобы накопить себе на учебу. Но с моими доходами копить еще вечность. У нас в городе нет никаких шансов. Да и родители никогда не разрешат мне петь. Честность становится болючей для них двоих. — Значит, твои синяки, Чанхи, это не из-за того парня? — Нет. Нет, Санен. Все немного не так. Тот парень просто прицепился ко мне в кафе. Как смешно, наше знакомство абсолютная случайность. А то, о чем спрашиваешь — отец. Иногда мать. Так бывает в некоторых семьях. Вот я из такой. Ночь тягучая и ровная. Время отбивает лунным светом, стелится по деревянному скрипучему полу. В пригороде тошнотворная тишина. И за окном голосят птицы. Собралась стая ночных жителей, может быть ночные ястребы, голос уж больно скрипучий и крик короткий. — У тебя похожий бывает. За свою шутку Санен получает пинок под ребра. Чанхи еще полчаса ворчит и перечислят недостатки: — И смех у тебя дурацкий, такой же противный, как у этих птиц. И как сядешь, так все место занимаешь. А еще на рыбалке из-за тебя моя рыба сорвалась… — Ты же первый раз удочку в руках держал. Я помочь хотел. — А нечего было! Или ты, если Чак Норрис или Брюс Уиллис уйдут в отставку, займешь их место? На этом моменте Санен уже вовсю хохочет, обливается остатками пива. У Чанхи алые щеки и губы — пить не умеет. Он расслаблен и давится смешинками. Прижимается лбом к плечу. Его тонкие руки ложатся поперек груди. И Санену стоит признать, что похож он не на каркающую ворону, а на яркую колибри. Вертится, машет крыльями, даже если стоит на месте. Отступает назад, на что ни способна больше ни одна птица в мире. Крошечный, но упорный. Голос Чанхи тихий и слегка дрожащий: — Спасибо. Если бы не ты, у меня совсем не было друзей здесь. И я никому раньше не рассказывал столько всего. Так что… — Все хорошо, Чанхи. Ты можешь на меня положится. А, знаешь, я подумал! У меня ведь есть одно помещение в мастерской. Давай ты будешь туда приходить и петь? Глаза Чанхи блестят ярче звезд. Санен уходит в душ — искупаться, и застирать рубашку. Он возвращается и находит спящего поверх покрывала Чанхи. Стянув с кровати свое, Санен накрывает тощую фигуру. Не бывает случайностей. Каждая встреча, каждое событие — непрерывная линия, запутанная и извилистая, но она продолжается. Все это называется жизнью.***
Санен гордится, когда отец решает, что он достаточно самостоятельный и знающий, чтобы оставить на него автомастерскую. Он совсем не переживает, да и сам Санен абсолютно спокоен — вряд ли есть задача, с которой он ещё не сталкивался. А если и есть, у него хватает смелости взяться за нее. Крепкого приземистого парня, он узнает не сразу. Тому приходится назвать свое имя и описать машину, над которой Санен мучительно кропел около полугода назад. Назвавшись Джексоном, он опасливо озирается по сторонам. Особенно косит в потолок, где прикреплена камера. И в итоге предлагает: — Я могу угостить тебя кофе или чем-то покрепче, Санен? — Кафе через дорогу. Можем пройтись туда. Санен вещает табличку с перерывом и плетется следом за Джексоном. Там они болтают свободно. Но сумму, которую Джексон предлагает за свои услуги, он набирает на телефоне и тут же стирает сообщение. — Достаточно щедро, — Санен трёт подбородок, прикидывая масштаб ремонта. — Если машины разбиты так, как ты говоришь, то детали или стекло нужно менять целиком… — Это без учёта деталей. Я предлагаю только за работу. Остальное плачу отдельно. Там еще будет по мелочи, знаешь, царапины, номера совсем отлетели. Ты посмотришь, посчитаешь, — Джексон ужасно много трещит. Санен даже немного устаёт, но с клиентом ведёт себя, как учил отец — слушает до конца. — Соглашайся, сможешь расширить бизнес. Уедешь в Детройт. Звучит заманчиво. И тут у Санена щелкает — это же шанс! Шанс для Чанхи выбраться из глуши. — А что, — Санен манит поближе, перенимая заговорщицкую манеру Джексона, — что если услуга в обмен на услугу? — Чего ты хочешь? Санен рисует круг на стаканчике с кофе. — Что-то похожее на то, что оставило следы в твоих тачках. И помочь моему другу. Он любит музыку. Я бы пристроил его к хорошему продюсеру или вроде того. Можно организовать? Джексон протягивает ладонь. Если бы они оказались в других обстоятельствах, можно было подружится. Но здесь делаются большие дела и надо быть настороже. Уже прощаясь, Джексон шутливо бьёт в плечо. — Если хочешь, я научу тебя обращаться с той штукой, которая тебе нужна. Так и представляю, ух. В твоих руках будет выглядеть сексуально. Как в боевиках. Какие ты любишь, с Брюсом Уиллисом? Или как все сейчас эти "Звездные войны" предпочитаешь? Романтика управления с оружием Санену чужда. Он соглашается на пару уроков, в конце концов, лучше получить совет от человека, чем от поиска в интернете. Опасаясь, Санен предупреждает: — Я не хочу убивать людей. Хочу, чтобы ты понимал меня правильно. — Кто говорит об этом? Нет, Санен, убивать можно иначе. Слова. Сожаления. Прошлое. Разочарование. Вот это убивает. А то, что ты хочешь, делает тебя свободным. Ночью, упёршись взглядом в потолок с отблесками фонарей, Санен прокручивает диалог с Джексоном. Как бы там ни было, а ради Чанхи он не станет отступать. Даже если собственные сожаления рано или поздно начнут убивать его самого. Маленький город никогда не казался Санёну душным или унылым. У него здесь есть все, а теперь ещё и Чанхи. Они видятся так часто, как позволяет работа и занятия Чанхи музыкой. Санен оборудует ему обещанное помещение, обклеивает звукоизоляцией. Иногда сидит, потягивая пиво и копаясь в интернете, пока Чанхи учится вокалу и поет. I know I've felt like this before, But now I'm feeling it even more, Because it came from you. And then I open up and See the person falling here is me, A different way to be. Эта песня звучит часто. Щеки Чанхи алеют, как от алкоголя. Пить он не умеет, а Санен, вероятно, — любить. Ведь он так и не нашел себе подружку. Не искал даже, не думал о ней. И понятно почему: все труднее сопротивляться тому, что толкает его к Чанхи. Хочет ли он всего лишь защищать? С каждой новой репетицией Чанхи поет все лучше. Он бредит большим городом и сценой. Записывает короткое видео и выкладывает в инстаграм и на Ютуб. За это Санен дарит Чанхи микрофон и неплохую камеру. Но он молчит, когда Чанхи в очередной раз затягивает: 'Cause you're a dream to me, Dream to me. Жаркое лето становится осенью. И в какой-то момент встречи становятся реже. Не то работы больше, не то какие-то домашние дела. Санен скучает, но все понимает. А потом Чанхи не приходит совсем. Он не отвечает на звонки. Думая о худшем, Санен бежит к нему на работу. Где и узнает, что Чанхи не вышел на смену. Становится страшнее. Пока Санен заводит свой Форд, чтобы скорее преодолеть несколько кварталов их городка, он думает о самом жутком, что могло произойти с Чанхи. Уже по пути к дому Чанхи, телефон оживает: — Увези меня, пожалуйста. Если ты можешь… — Я уже еду к тебе! Чанхи, я сейчас встречу тебя! И забирает. С небольшим рюкзачком вещей, скинутым из окна. Чанхи выбирается из домашнего заточения. Прыгает в раскрытые руки. Дома, где они оказываются через полчаса, Санен рассматривает разбитую напухшую губу. Чанхи снимает футболку, открывая спину. Между позвонками, между лопатками кожа синеет. Багровые крупные следы. Мрачные кратеры на Луне. — Они узнали, что я пою у тебя. Увидели в интернете песни. Отец очень разозлился. Мне запретили общаться с тобой. Мне все запретили. Конечно, Санен оставляет Чанхи у себя. Обещает найти какую-то работу в мастерской. Они что-то придумают утром, а пока нужно намазать синяки и ссадины и дать Чанхи отдохнуть. Они ложатся на одну кровать, потому что Чанхи просит. Он вздрагивает, пытается заснуть, но долго крутится из стороны в сторону. — Тише, — Санен тянет ближе. — Иди ко мне. Вес Чанхи на плече почти неразличимый. Господи, он хоть ел последние дни? Санен трогает небольшое кукольное личико. Заправляет за ухо пряди. Опускается кончиками пальцев, приближается к лицу. Чувствует щекотное дыхание на своих губах за секунду до того, как коснется сухих и дрожащих. Чанхи целует горячо, и поддается напору, раскрывая рот, позволяя обвести свои губы, накрыть язык. Он весь трепещет и щебечет, как птичка. Не отстраняется, пока Санен сам не решает, что достаточно. Подушка темно-синяя в ночном свете, и голова Чанхи на ней, весь он в его кровати — слишком сладкое зрелище. Слишком, чтобы воспользоваться им сейчас. Но и слишком, чтобы только смотреть. — Я могу сделать для тебя что-то. Ты ведь хочешь? Вопрос хуже пощечины. Чанхи не отказывается, но похоже на то, что Санен вообразил себе слишком много о чувствах между ними. — А ты не хочешь? Зажмурившись, Чанхи отворачивается в темноту. — Когда мы жили в Детройте… У меня был кое-кто. Вряд ли он любил меня. Хотя я и не просил любви. Но я могу сделать для тебя то, в чем ты нуждаешься сейчас. Будет приятно, обещаю, — неуверенность, с которой Чанхи начал, уходит. Он задирает нос и важно вытягивается на постели. Поздно. Санен качает головой. Он находит сползшее одеяло и накидывает на них. — Все хорошо, Чанхи. Думаю, нам лучше отдохнуть. Я просто хотел, чтобы ты успокоился. Всю ночь Чанхи жмется к Санену. Держится за него, как за спасательный круг. Как можно было петь столько строк о любви и не желать ее? Как можно было врать, отказываясь от того, что как никогда легко получить? Что в Чанхи настоящее? Жить с этими мыслями выходит непросто, но Санен уверен, что со временем они разберутся. Важнее, чтобы Чанхи был в безопасности. А это становится проблемой. Отец, на которого Санен надеялся, терпит месяц. С каждым днем его недобрые взгляды в сторону нового жителя их дома все строже. О том, чтобы отправить Чанхи к родителями нет и речи, для Санена это очевидно. Напряжение растет, как гора листьев, что сыпется с деревьев все больше. Осенние дожди заряжают по полной. Даже ночные ястребы умолкают. А отец, поздно вернувшийся, зовет сына. Он тычет тростью в грудь и заявляет: — Хватит. Достаточно уже твой пацан живет здесь. Пусть валит куда-то в другое место. — Отец, ему некуда уйти. Чем тебе мешает Чанхи? Вы видитесь только за ужином. В том, что Санену обеспечено хорошее будущее верит весь городок. У него приличное наследство, да и бизнес идет, не без помощи Джексона, но отец не возражает, а Санен знает — у них уговор, услуга за услугу. Друзья у него уже есть. Вряд ли сорвутся в Мексику по пьяни, но в выходные на рыбалку сходить можно. От жизни Санен не требует больше, чем она может ему дать. Еще бы ту самую дурнушку, которая будет готовить его любимую выпечку. В ней-то и проблема. — Я не позволю, чтобы о моем сыне говорили, что он гей! Чертовы пидорасы! И этот ряженный один из них! За что его из дома выгнали? Не за это ли?! Не знаешь? А ты спроси. Об этом разговоре хотелось бы умолчать, скрыть от посторонних ушей, но отец кричит. И тут уже бесполезно выдумывать оправдания их ссоры. Чанхи все слышит. Понимал, наверно, и раньше, что его не принимают. В этот вечер Чанхи выгоняют по-настоящему. Он собирает вещи, как того от него и требуют. — Отец, ты хотя бы понимаешь, что творишь? Куда ему идти? Пока Санен мечется между отцом и крошечным покорно принявшим вызов Чанхи, тот уже несется к выходу. Убегает не столько от Санена и его укрытия. Не из комнаты, что на месяц стала общей. Уходит прочь от стыда. Чанхи заверяет, что вернется домой, там его примут и все обойдется. Родители уже остыли и сами звали его домой. — Так будет лучше для всех. Ты достаточно для меня сделал, Санен. Передай отцу, что я прощу прощения. Всего этого «лучше» хватает на неделю. Со слов Чанхи отец и мать принимают сына с радостью, даже разрешают вернуться на работу. Со своим отцом Санен ругается еще раз. Он чувствует, что-то зреет. Страшное. Необъяснимое. Смена Чанхи заканчивается в одиннадцать, но после от него нет никаких сообщений. Одевшись, Санен собирается ехать. И плевать на все. Достаточно, жизнь Чанхи важнее. На улице изморозь и ухает потерявшийся ночной ястреб. Забавно, на днях, когда он выполнял один заказ для Джексона, тот привычно болтал о всякой ерунде. В гараже, кроме них двоих, находился еще один — Эрик. Джексон изредка проезжал с ним и называл своим воспитанником. Что имелось в виду, Санен не уточнял. Эрик его скорее раздражал, чем нравился. Он был такой же болтливый, как и Джексон. Выдерживать их двоих совершенно не было желания. Тем более, что Эрик так и норовил посмотреть, чем таким занимается Санен и не нужна ли ему помощь или хоть что-то еще. Все, что нужно, так это поменьше всякого мельтешения. Разговор про птиц вышел случайно. Эрик заметил, что пока шел к гаражу слышал какие-то звуки. А Джексон деловито заявил, что в штате Мичиган зарегистрировано огромное количество птиц. Настроение Санена после отъезда Чанхи и после ссоры с отцом было поганое. Он ляпнул, не думая: — И имя этих птиц жалость, сожаления, разочарования. О Джексоне он вспоминает, ощущая тяжесть во внутреннем кармане. Прежде чем сесть в машину, доносится хриплое осуждение отца: — Притащишь мелкого пидора в дом, забудь о наследстве. Обо всей своей комфортной жизни забудь. В моем доме не будет водится петух. На удивление, Санен спокойно принимает слова отца. — Значит, так и будет. Мне очень жаль, отец. Форд заводится и дернувшись, трогается с места. Всю дорогу телефон набирает номер Чанхи на повторе. Бесполезно. Это убеждает Санена в том, что он не зря приехал. В доме горит свет в нескольких окнах. И через них Санен видит все: огромную палку в руках мужчины — отца Чанхи. Истерично кричащую пьяную мать. Он видит страх. Несправедливость. Вся боль Чанхи собирается в его красивых глазах. Он закрывает голову руками, забившись в угол. Санен не знает сильно ли ему досталось, поэтому спешит. Выбивает стекло, найденной в саду лопатой. Он лезет в дом. На звук выходит пьяная мать. Ее речь бессмысленная и грубая. — А твой хахаль явился. Смотри, что натворил! Что, сынок, снова сбежишь с ним? Позволишь и дальше трахать себя, тварь продажная. Подставляешь ему свою задницу. Больше в тебе ничего нет. Бездарь! — Замолчи! — Санен не помнит, чтобы когда-то так злился. Он отодвигает женщину, пытается пройти к свернувшемуся на полу Чанхи. По его спине и бокам сыпятся удары — гриф клюет добычу, выдирая свежее мясо. Голоса сливаются в крик и мольбу. Диалога не получается. Отец Чанхи кидается на незваного гостя, хватая уже не палку, а лопату. Они падают на пол, катятся. В узком коридоре Санену кое-как удается скинуть с себя безобразное тело. Ухо обдает зловонным дыханием, а кончик лопаты больно впивается в предплечье. Удар выходит скользящим, повезло, но кровь пропитывает одежду. — Убью тебя, сука. И этого урода. Зачем воспитывали, одни проблемы от него. Пока отец Чанхи кроет его матом, сам Чанхи успокаивает мать, умоляя остановиться. Теперь она взялась за избиение сына. В руках ее сверкает металлический предмет. А рядом с ним мелькает ржавое лезвие, раз и другой. Санен больше не думает. Он уверенно лезет во внутренний карман и нажимает на курок, как учил Джексон. Трех выстрелов хватает. Санен, равнодушно переступив через тело, хватает за плечо женщину, оттаскивая прочь. Очень вовремя. Ее руки ослабевают и нож ударяется о пол. Санен бросает ее в коридор и заставляет отступить на несколько шагов прежде чем выпускает еще две пули. К Чанхи он возвращается в поистине гробовой тишине. Тот так и сидит на полу, прижав лицо к коленям. Квартира выглядит ужасно. Но еще страшнее, почему Санен здесь оказался и во что превратил этот дом сам. Он быстро соображает, чем грозит произошедшее, а значит, действовать надо быстро. Подняв Чанхи на руки, он прижимает его к себе. — Чанхи, слушай меня. Закрой глаза, малыш. Зажмурься крепко, как делал в детстве, чтобы спрятаться от монстров под кроватью. Я отнесу тебя в комнату. Не смотри по сторонам. Бери деньги и документы. Потом мы поедем в безопасное место. Санен быстро проносит Чанхи по коридору, держит его голову, прижимая к груди, словно крошечного щенка подобрал. Да так оно в общем и есть. Прижался и скулит. Они быстро собирают необходимые пожитки и садятся в Форд. На дом Чанхи не оглядывается, а в Санена цепляется крепко. Позвонив Джексону, Санен коротко описывает ситуацию. Да, не лучшая дружба, но к кому еще обращаться как не к человеку, наверняка знающему как выходить из подобного дерьма. По указанному Джексоном адресу они приезжают далеко за полночь. Санен почти несет на себе Чанхи. Он начинает осознавать произошедшее, и его пугает все: деревянный дом в глуши, странные люди у ворот, сам Джексон. Прошлое. Будущее. Чанхи кое-как выпивает кружку горячего чая и засыпает, свернувшись на коленях Санена. Осторожно уложив его в кровать, Санен спускается в кухню. — Ты как? Могу и тебе дать снотворное. Поспишь, а утром поговорим? Ерунда какая-то. С Джексоном нельзя дружить, но он чуткий. И это подкупает. На столе появляется стакан виски и его Санен глотает залпом. Все равно не опьянеет, даже если опрокинет бутылку. — Я в норме, — он усмехается и выпивает еще одну. В руках тяжесть. И все вокруг видится красно-коричневым. Напоминает экран сгорающего телевизора с выжженными цветами. В детстве такой стоял в гостиной. Отцу пришлось покупать новый. — Я не жалею, если ты об этом. Но Чанхи нельзя здесь оставаться. — Тебе тоже нельзя. О себе Санен не успел подумать. Голова была забита тем, чтобы вытащить Чанхи. Но Джексон не терял времени зря. Сидя на небольшой кухне, он делится планом. — Мои ребята там все почистили. Оружие с тобой? Отдай. Если хочешь, дам тебе другое, а от этого нужно избавиться. Завтра утром поедешь в Детройт, выедешь из города и потом свернешь в сторону Огайо. Найдешь там ферму, от нее развилка, а дальше твой новый дом. Эрик поедет с тобой, он знает местность. Скажем так, тут тебе делать нечего, Санен. Искать тебя не станут. Но окажи и мне небольшую услугу за мои старания? Присмотри за Эриком. Нянчится с пацаном он не нанимался. Впрочем, Джексон делает для него гораздо больше. Собственная жизнь уже не так важна. Но жить хочется. Санен кладет на стол почти пустой пистолет. Он пахнет временем, которое остановилось. Сожаления или раскаяние так и не настигают его. Джексон был прав: эта штука принесла Чанхи свободу. Усталость берет свое и Санен скорее хочет наверх — к Чанхи. — Что будет с ним? Чанхи не место в нашей дыре. — Ты хотел, чтобы он стал музыкантом? Я нашел ему отличное место и человека, который присмотрит за его карьерой на первых порах. Мне жаль, Санен, но вместе вам нельзя. Он получит свои мечты, как ты и хотел. В ту ночь, Санен ужасно спит. Сначала его выключает на пару часов. Он подскакивает с рассветом и перебирается на кровать к Чанхи. Обнимает его, и лежит, наслаждаясь чувством близости. Чанхи просыпается. Открывает глаза и сразу все понимает. Он лезет обнять, отдать всего себя. Целует в губы отчаянно и солено. — Тише малыш, тише. Все будет хорошо. О предстоящем отъезде тяжело говорить, но приходится. Отпускать Чанхи еще тяжелее. Вскоре заходит Джексон и говорит, что за ними заедут через час. Что пора собираться. Он выдает чистую одежду, обещает уладить с документами. Санен держит в руках телефоны. Свой и Чанхи. Выключенные еще накануне. Там у него много-много фотографий, которые хочется унести с собой. Чудом находится всего два снимка в обложке прав. Сделанное в фотокабинке дурацкое ленти. Санен разрезает его: две отдает Чанхи, две оставляет себе. Отвечает Чанхи новыми поцелуями. Его глаза опухшие и кончик носа красный. Одежда пестрая, а кожа бледная. Птенец, хрупкий и безмерно красивый. Он клюет носом саненову шею. — Мы даже не переспали, а ведем себя так, будто прожили целую жизнь. Видно так и есть. Но смаковать горечь не хочется. — У тебя же есть какой-то парень в Детройте. Ты все еще в него влюблен? — Я бы хотел, чтобы ты был моим парнем из Детройта. Отсюда… Неважно, Санен. Я хочу быть с тобой. Когда просыпаешься утром, открываешь глаза и думаешь о предстоящих делах, рутина бесконечна: чистить зубы, выбирать одежду, выполнять работу, покупать невкусный хлеб и смеяться над шутками из интернета. Если бы Чак Норрис или Брюс Уиллис умели останавливать время, Санен хотел бы занять их место. — Джексон сказал, что ты будешь петь. Ты будешь записывать самые лучшие песни. Однажды я приду на твой концерт. Я найду тебя, малыш. Мы обязательно встретимся еще. Чанхи увозят первым. От него остается вкус поцелуев, которые ни с кем не повторить. Остается его голос. Звук жизни, как говорят в одном стихотворении. И еще череда калейдоскопных воспоминаний. В памяти Санена Чанхи остается крошечным колибри, птицей солнца. В машине Санен по большей части спит. Эрик сидит на переднем сидении и как всегда беззаботно трещит о всем, что видит. Только спустя пару месяцев жизни с ним Санен понимает: Эрик ни слова не скажет о том, что на самом деле происходит в его голове. А там внутри отдельный мир, в котором Санена ждут. Когда он узнает об этом, Эрику хорошо достается. Они дерутся, но не насмерть. Оба выпускают злобу на жизнь, которой они не хотели. А Эрик еще и подливает масла в огонь, вытирая разбитую губу: — Знаешь, кто пустил слух о том, что ты гей? И как он дошел до твоего отца? Это было несложно. Признайся, Санен, тебе понравилось быть таким. И сейчас нравится, что не надо изображать добряка, а можно хорошенько отколошматить меня. В тебе все видели обычного простака с обеспеченным будущим, а не того, кто идет наперекор. Сражается за свое. Но ты крепче, сложнее. Даже вид крови и смерти не испугал тебя. Хемингуэй назвал бы тебя мужественным. — Заткнись. Кого волнует, что ты несешь и что там говорил Хемингуэй. Я — это я. Не герой, не убийца. Не спасатель. — Ты чурбан, Санен. Простаком был и остаешься. А чувство своей нужности будешь испытывать на других, тешить себя властью. Но однажды ты поймешь, что бежишь от сожалений. И дай бог, чтобы с тобой в этот момент оказался кто-то, готовый подставить плечо. Эрика хочется ударить. Да так, чтобы он замолчал навсегда. Санен сжимает его челюсть ладонью и шипит в искаженное гримасой лицо: — Эрик, запомни, тебя никто не спрашивает. Твое мнение никому не нужно. И я его в первую очередь знать не хочу. Можно было подраться еще. Или вернуть мальчишку Джексону. Что-то не верится, что это единственная услуга, которую он может оказать. В общем-то, Санен и так делает много работы для них. Найдется и другая. Стоит Санену опустить руки, как Эрик первый толкает на диван, заставляя сесть. Он лезет на колени и грубо, нетерпеливо впивается губами. — Я думаю, тебе нужно это. В этом Эрик не ошибается. И Санен с легкостью принимает эти новые отношения между ними. Эрик так самозабвенно трахается, что на несколько мгновений Санен забывает образ Чанхи. Но он возвращается каждый раз, стоит птице издать свой крик. Календарь на кухне редеет. На его месте появляется новый — проходит год. Санен смотрит на фотографию дикой природы. Он и сам словно ночной охотник, ястреб, притаившийся в ожидании дня, когда сможет вырваться из заточения города-ловушки. А где-то высоко в небе неустанно машет крыльями крошечная птичка колибри. Бесконечность смыкается в петлю.