До семнадцати

Даби забирается в его палату через окно. Ястреб не спит и видит, как тихо распахивается створка, впуская в палату запах ночного воздуха и свежей листвы, как тёмная фигура опускается на подоконник и спрыгивает на пол, шелестя длинным подолом плаща. Фигура озирается по сторонам и встречается с ним взглядом. Ястреб не спит. Он отказался от снотворного, чтобы прогнать из головы раздражающую муть, царившую там уже который день, и не позволяющую толком мыслить, понадеявшись, что сумеет заснуть сам, но час назад проснулся от острой боли и так и не смог заснуть вновь. Болит всё – лицо, шрам с которого пока не удалось свести, едва ли не до костей сожжённые и с трудом исцелённые руки, всё тело, даже три дня спустя покрытое причудливой росписью ожогов, синяков и ссадин. Сильнее всего болят крылья. Которых больше нет. Ястребу больно так, как не было никогда в жизни. Зато голова наконец-то ясная. Даби подходит ближе. Ястреб чувствует запах жжённого дерева в воздухе, усиливающийся с каждым шагом. Жжённого дерева и сожжённых перьев. Ястреб сглатывает подкативший к горлу судорожный комок. Матрас, скрипнув, прогибается, когда Даби садится на край кровати. Ястреб поджимает под себя вытянутые ноги, и Даби тихо хмыкает. – Боишься? Ястреб качает головой. Страха почему-то нет. Даже если бы он был уверен, что Даби пришёл к нему под покровом ночи, чтобы наконец добить, он не боялся бы. А он почему-то уверен, что Даби пришёл не за этим. – Устраиваю тебя поудобнее, – хриплым шёпотом отвечает он. Сожжённое ещё тогда горло до сих пор саднит. Даби хмыкает снова, но послушно забирается на кровать повыше. Они молчат – на удивление уютно. Будто бы и не было драки, боли и предательства. Огоньки от разноцветных лампочек на панели монитора мягко прыгают по тёмным стенам и лицу Даби – Ястреб искоса смотрит на его смутно очерченный профиль. Сейчас, когда шрамы сливаются с окружающей темнотой, оставляя лишь смазанные черты, оно кажется обычным. Пожалуй что красивым, даже. Наконец Ястреб спрашивает: – Зачем ты здесь? Даби пожимает плечами. – Добить? Ястреб пытается иронично хмыкнуть, но обожжённые связки сжимаются, и он заходится надсадным кашлем. – Если, – выдавливает он и делает глубокий вдох, – если ты не добил меня, едва войдя в палату, то уже точно не добьёшь. Даби цокает языком. – Логично. – Так зачем? Даби вздыхает и откидывается на спину, вытягиваясь поперёк кровати. Раскидывает в разные стороны руки. Ястреб бросает быстрый взгляд на бледную ладонь, замершую в паре дюймов от его собственной. – Сам не знаю, – наконец произносит Даби и поворачивает голову набок, чтобы снова посмотреть на него. – Увидел среди прочей информации, в какой ты палате, и решил, что загляну. Правда, думал, будешь спать. – Хотел полюбоваться мной спящим? – Язвишь? Значит, приходишь в себя. – Я из себя и не выходил, – негромко парирует Ястреб. – Сомневаюсь, – со странной мягкостью произносит Даби, и по спине, вперемешку с болью, ползут мурашки. – Почему же не позвал на помощь, когда меня увидел? – Я же уже сказал, – Ястреб садится ровнее и обхватывает руками колени, – ты не за моей жизнью пришёл, нет смысла просить о помощи. А вот зачем ты на самом деле... – Ты же уже сказал, – и голос Даби всё такой же странно-мягкий. – Полюбоваться. – Спящим мной? Шелестят простыни – Даби пожимает плечами. – Скорее, – Ястреб скорее представляет, как он поджимает задумчиво губы, чем видит это на самом деле, – делом рук своих. Негромкие слова бьют по коже невидимой плетью. Ястреб прерывисто выдыхает, крепче стискивая колени. Мягкая речь, как трясина, заманила в самую топь и предательски расползлась под ногами, оставив его тонуть. Даби садится на кровати. Ястреб сжимается сильнее. Горячая рука касается его судорожно сжатых ладоней. – Повернись, – тихо просит он. ...Наверное, прикажи он, Ястреб всё-таки позвал бы на помощь. Это несложно, стоит только погромче крикнуть, на этаже постоянно есть кто-то из дежурных, и им вряд ли что-то грозило – Даби, скорее всего, просто выскользнул бы из палаты через всё то же окно, не дожидаясь, пока кто-то сюда ворвётся. Прикажи он. Но Даби просит. И Ястреб, путаясь в одеяле и всё ещё тянущихся к его телу проводках, неловко разворачивается. ...Так глупо, мелькает мысль. Он, и без того безоружный и беззащитный, поворачивается к врагу спиной. В темноте. Как будто бы мало, что именно этот враг так безжалостно вырвал ему крылья. Ястреб ожидает пламени, обрушивающегося ему на спину, или кинжала – привет от Тоги, – вонзающегося ему под лопатку, но Даби, подавшись вперёд, лишь аккуратно развязывает завязки его больничной одежды. Раз. Два. Три. Даби скользит ладонями по его плечам, сбрасывая с него измятую белую ткань, и, не отрываясь от его кожи, ведёт ими назад. К спине. Ястреб может только представить, что он там видит – если вообще видит хоть что-то, но зажигать свет сейчас не рискнёт никто. Он так и не посмотрел ни разу в зеркало с той минуты, как пришёл в себя и понял, что самой важной его части больше нет. Он не хочет знать, как он выглядит без крыльев. Как выглядит без крыльев его спина. Иронично, что Даби узнает об этом раньше, чем он. Горячие пальцы выводят на коже задумчивые круги. – Больно? – спрашивает Даби. Ястреб сглатывает. – Да, – коротко отвечает он. Он не говорит, что больше всего болят те части крыльев, которые уже несколько дней как осыпались пеплом, но почему-то думает, что Даби понимает это и так. Даби осторожно касается свежих шрамов. Ястреб прогибает спину, сцепив зубы. Пальцы тут же исчезают, но лишь на мгновение – почти сразу возвращаются снова, обводя саднящую кожу вокруг. Ястреб чувствует его прикосновения – и одновременно то, что Даби чувствует, прикасаясь. Плоская, плоская спина. Так и не сошедшие следы от ожогов. Уродливые неровные отметины там, где совсем недавно гордо покачивались крылья. Он открывает рот, чтобы застонать, но из раненого горла не вырывается ни звука. Ястреб сжимает горло рукой и зажмуривает глаза. Сейчас – сейчас – ему до боли жалко, что Даби не пришёл его добить. – Птичка, – привычно зовёт его Даби, и Ястреб издаёт странный, надрывный звук. – Я больше не, – выдавливает он из себя. – Ястреб. Ястреб мотает головой – почти истерически. – Я. Больше. Не. Он чувствует, как Даби наклоняется ближе. Горячее дыхание касается израненной кожи – так близко, что она почти горит. Снова. Только сейчас это не больно. – Кейго, – выдыхает Даби ему в спину – ровно между шрамами. И Ястреб не выдерживает. Он не плакал ни разу с тех пор, как попал в больницу. Шутил и смеялся, даже наедине с самим собой удерживая на губах будто приклеенную улыбку, загоняя намёк на слёзы так далеко, как только мог, и говорил всем, что это пустяки. Я выдержу, говорил он. Я справлюсь. Меня не сломить так просто, Токоями-кун, я ведь герой. Вот увидишь, я вернусь ещё на поле боя, Старатель-сан, и одержу не одну победу. Он убедил всех. Даже себя. Почти. Сейчас, в полумраке палаты, чувствуя, как к спине мягко прикасаются горячие губы, отчаянно плакал, уткнувшись лицом в ладони, не Ястреб. И не Второй герой Японии. Плакал Кейго Таками. Всхлипывая, до крови кусая губы, неловко размазывая по лицу слёзы, чувствуя, как саднит раненая щека и надсадно ноет горло, он плакал, наверное, не просто впервые с тех пор, как попал в больницу – впервые с очень-очень долгих пор. Даби не шепчет ему извинений. Он вряд ли чувствует себя виноватым, да и никакие «прости» не вернут ему неба и крыльев. И поцелуи его шрамы не исцелят. Но почему-то с каждой слезинкой и поцелуем наконец-то становится легче.