1.
Николай и Елена ехали вместе в повозке, сопровождаемые конными жандармами. Как они не спешили, но к косачевскому лесу пришлось подъезжать уже затемно. На руку им сыграло хорошее знание младшим Дорошенко этих мест, в подростковом возрасте немало дней проведшим здесь в играх с покойным ныне Алексеем Косачем. Благодаря этому, Николаю, в отличие от Захара, не пришлось долго плутать по лесу в поисках заброшенной сторожки. Но, как оказалось, это место теперь можно было безошибочно узнать совершенно по другой причине. Ещё издали внимание всадников привлек яркий свет с той стороны леса, куда они направлялись. — Не иначе, как пожар? — спросил унтер-офицер, бывший среди своих старшим, когда поравнялся с повозкой Николая. — Похоже на то… Увы, донесшийся вскоре с той стороны едкий запах дыма развеял их сомнения. — Но ведь там же… — Николай не договорил — в глаза ему бросилось, как мгновенно наполнились неподдельным ужасом глаза сидевшей рядом с ним Елены. Спустя несколько минут все уже отчётливо видели, что маленькая лесная сторожка, куда они так спешили попасть, пылает ярким пламенем. Никто не успел опомниться, как взбудораженная Елена выскочила из повозки буквально на ходу, стремглав бросившись к горевшему строению. — Николенька… сынок!.. — отчётливо расслышал Дорошенко-младший последние слова женщины, перед тем, как она скрылась за покосившейся дверью сторожки, которую уже жадно облизывали языки пламени. — Елена, подожди, не сходи с ума! — Николай спрыгнул с повозки и помчался было следом за ней, но увы, не успел удержать отчаянную женщину от рокового шага. — Николай Александрович, но ведь нам не известно доподлинно, что дети сейчас находятся именно там! — окрик жандарма заставил его обернуться. — Надо искать тех, кто может нам все прояснить! — Сейчас же оцепите территорию, те, кто удерживал детей, не могли далеко уйти! — эти его слова унтер-офицер адресовал уже своим подчинённым. — Елена! — крик Дорошенко был слышен далеко вокруг, но ответа на него от той, кому он адресовался, увы, не последовало. О том, чтобы тушить разбушевавшейся пожар, уже нечего было и думать, но и медлить тоже было никак нельзя. Не тратя больше времени на размышления, Николай стянул с себя сюртук, щедро смочил его водой из фляги и, прикрыв им нижнюю часть лица, бросился в огонь следом за бывшей женой… Едва ворвавшегося внутрь сторожки, его тут же со всех сторон обдало невыносимым жаром. Сухие бревенчатые стены вовсю занялись огнём, но разглядеть что-то среди этого царства плящущих языков пламени и клубов темного выедающего глаза дыма не представлялось возможным. Поэтому сориентироваться получилось не сразу, и, лишь потеряв несколько драгоценных минут, Николай смог оглядеться вокруг… В единственной небольшой комнатке никаких детей видно не было, но вот потерявшая сознание и лежавшая ничком на полу Елена обнаружилась всего в нескольких шагах от входа. Сам уже ничего толком не соображавший, полузадохнувшийся от дыма, спасатель подхватил ее на руки и даже смог сделать шаг по направлению к выходу… Возможно, у него бы всё и получилось, но именно в эту минуту, не выдержали огненного напора перекрытия — прямо на Николая и Елену обрушились тяжёлые горящие балки… Последнее, что смог увидеть мужчина — как огненные сполохи, словно играясь, постепенно все выше и выше охватывают пышные шелковые юбки Елены… «Какие странные шутки выкидывает с нами порой судьба. Я поступил с этой женщиной, мягко говоря, нечестно, не захотел связать с ней свою жизнь из-за любви к другой, а теперь, попытавшись спасти Елену, вместо этого умираю с ней рядом. Похоже, пришло моё время платить по счетам»… — мелькнула последняя ясная мысль у Николая перед тем, как сознание окончательно покинуло его. Рук, крепко прижимавших к себе бывшую жену, он так и не разжал.***
Старший унтер-офицер Нежинского жандармского корпуса с нарастающей тревогой смотрел на дверь сторожки, за которой минут десять назад скрылись Николай с Еленой. Он хорошо понимал, что с каждой прошедшей минутой шансы увидеть их живыми и здоровыми неумолимо тают. Ехать за пожарным расчётом назад в Нежин не имело ни малейшего смысла — к их приезду на месте сторожки как раз останутся одни головешки, но отдать зависящим от тебя людям приказ, выполняя который, они будут рисковать своей жизнью?.. В тот самый момент, когда он уж хотел было самолично предпринять отчаянную попытку вытащить из горящего сооружения обоих Дорошенко, его окликнул один из подчинённых. — Ваше благородие, мы поймали этих негодяев! На лошадях пытались уйти, — рядовой усатый жандарм прикладом подталкивал к своему начальнику двоих мужиков в простой домотканой крестьянской одежде, в которых Викки и маленький Николя, будь они здесь, без сомнения, узнали бы своих охранников. — Кто такие, откуда, что здесь делаете? — голос у унтер-офицера, несмотря на его молодой возраст, был на редкость суровым, да и окружающая обстановка явно не располагала к шуткам. — Коноваловы мы, местные, Шеферовские… — насупившись, нехотя отвечал тот из них, который был выше ростом и старше своего товарища. — Шеферовка отсюда не ближний свет, сорок верст, почитай. За каким лихом вас ночью занесло в это глухое место? — Так леса хотели на дрова добыть, — замялся его невольный собеседник. — Или у пани Шеффер лесные угодья закончились? С чего бы чуть ли не посреди ночи в поместье к соседнему пану ехать? А может, добыть — по Вашему украсть? На каторгу захотелось? И где ж ваши топоры, или вы руками собирались деревья валить? Оба мужика упрямо молчали, и унтер махнул рукой в белой перчатке своим подчинённым. — Ладно, потом с этими поговорим, вяжите пока их, да в Нежин с собой заберём… Сейчас важнее пановей оттуда вызволить, иначе там навсегда останутся, за детьми в огонь полезши… Эта хибара вот-вот рухнет. — Так там нет никаких детей, — вырвалось у того мужика, что был помоложе. Поняв, что он сказал лишнего, он запнулся и уставился в пол. — И где же, в таком случае, панские дети? — не мог не зацепиться за его слова унтер-офицер. Мужики переглянулись между собой, и старший махнул рукой — что уж, мол, теперь, говори, раз начал… — Может, нам признание наше чистосердечное зачтётся… Ещё обедом сбегли паничи, и мальчуган, и мелкая пигалица Шеффер с ним. Как сквозь землю провалились оба, где мы только их не искали!!! А тут болото топкое кругом, никак его не обминешь, как бы в трясине не сгинули… Вот мы и решили с братом сами отсюда удирать, пока не стало поздно. — Как видите, поздно. Внезапно молодого офицера осенила дерзкая по своей натуре идея, продиктованная стрессом от всего случившегося, смешанным с нескрываемой злостью на задержанных, которые могли так поступить с детьми, и подогреваемым ощущением собственного всевластия. Он резко скомандовал, обращаясь к задержанным: — Ну вот что, твари, сейчас вы идёте в эту самую сторожку и пытаетесь спасти из огня родителей этих детей. Молитесь, чтобы у вас все получилось — тогда, может быть, и искупите тем самым свою вину перед теми и другими. А выйдете оттуда — как на духу, расскажете мне — по чьей указке похищали и удерживали малолетних паничей. Ну, поторапливайтесь, что встали, два раза я повторять не буду!!! — в подтверждение серьезности своих слов он вытащил из-за пояса наган. Петро и Егор Коноваловы переглянулись и обречённо вздохнули — выбора у них, похоже, не оставалось… Но даже подойти ближе к разбушевавшемуся пламени было уже страшно. «Что ж, жизни наши и раньше немного стоили, а сейчас и гроша ломаного никто за них не даст. Но двум смертям не бывать, а одной — не миновать, братка», — еле слышно проговорил Петро Егору, а может быть, и наоборот, перед тем, как оба брата, подгоняемые жандармами, волей-неволей полезли прямиком в огонь. Унтер-офицер, смотрел на свои часы, периодически переводя взгляд на пожарище. Мысль о том, что он только что, фактически, самосудом отправил на верную смерть пусть и преступников из самого низкого сословия, но все же живых людей, теперь никак не отпускала его. Минуты тянулись неимоверно медленно, офицер уже начал терять им счёт, когда двери злополучной сторожки, в который уже раз за этот вечер, распахнулись, и из них, на ходу сбивая с одежды пламя, буквально вывалились оба брата, страшно закопченные, но вполне живые и, к его немалому удивлению, совсем минимально пострадавшие от огня. «Вот уж действительно — Бог шельму метит», - усмехулся про себя жандарм. Но хорошее настроение его сразу улетучилось, едва он увидел, что за собой братья Коноваловы волокут два обгоревших тела, в которых разве что по остаткам богатой некогда одежды можно было узнать обоих Дорошенко. Даже не подходя к ним поближе, было более чем понятно, что вытащенным из огня людям уже ничем не поможешь… Унтер-офицер снял с головы фуражку и размашисто перекрестился, его подчинённые последовали его примеру. Даже когда тела переносили в ту самую повозку, в которой всего полчаса назад Николай и Елена Дорошенко, живые и здоровые, приехали в это гиблое для них место, разнять руки погибших так и не удалось — и после смерти мужчина, тело которого пострадало от огня немного меньше, продолжал закрывать собой женщину, словно пытаясь ее защитить…***
Арестованных крестьян волей-неволей пришлось устраивать со связанными руками все в той же повозке. Когда вся процессия тронулась в обратный путь, по раздавшемуся сзади оглушительному треску стало ясно, что огонь окончательно одолел ветхое сооружение — выгоревшая крыша сторожки одним махом рухнула вниз, погребая под собой все следы сегодняшних страшных событий. — Куда едем, Ваше благородие? — несмело спросил у офицера тот самый усатый жандарм, что до этого задерживал крестьян. — В Нежин, само собой. Хотя нет, как раз ты по пути сделаешь крюк — заедешь в Шеферовку и известишь хозяйку имения о погибших и задержанных. «И детей панских я так и не нашёл, и гибель не последних в уезде людей допустил, и самосуд чуть не учинил — хорошо съездил, нечего сказать», — невесело размышлял унтер-офицер, предчувствуя, какую взбучку он получит уже завтра от начальника Нежинского жандармского округа в связи с произошедшим…2
Маленькую Викторию теперь никакая сила, казалось, не смогла бы оторвать от матери. Лидия поднялась ещё затемно и собиралась идти к себе в кабинет — за несколько дней накопилось достаточно рутинной работы с деловыми бумагами — в последнее время всем явно было не до них, и только сегодня, что называется, у хозяйки «дошли руки». Улыбнувшись, она поправила сползшее со спящей на ее кровати дочки одеяло — девочка ни в какую не согласилась ночевать в своей комнате, оставшись на ночь у матери. Последняя теперь со страхом думала, какую картину вернувшаяся из лесу малышка могла бы застать в этой самой комнате, если бы ей, Лидии, удалось осуществить задуманное всего один день назад. Теперь у женщины было совсем другое настроение — несмотря на то, что физическая боль все ещё мучила ее, в целом она чувствовала себя гораздо лучше, и больше всего сейчас ей хотелось дождаться Николая, обрадовав его новостью о возвращении обоих детей, ну и, наконец, разобраться с делами по имению, которые в последние дни, похоже, никого, кроме Захара, не интересовали, а ведь были ещё и дела мануфактуры Шеффер… Но у Виктории, похоже, было совсем другое мнение насчёт утренних планов матери. Стоило Лидии приоткрыть дверь и попытаться тихонько выскользнуть из спальни, как маленькая непоседа открыла глаза. Вместо того, чтобы спокойно отоспаться, набравшись сил после пережитого стресса, малышка настойчиво последовала за Лидией по пятам и, в конце концов, тихонько пристроилась рядом с ней на маленьком диванчике в кабинете, уложив кудрявую голову на материнские колени. Пани Шеффер, обычно не терпевшая чего-либо присутствия при работе с бумагами, сегодня не могла ни в чём отказать своей любимице, и некоторое время пыталась совмещать чтение деловых бумаг и общение с Викки, впрочем, не добившись в этом особого успеха. Но их милое уединение долго не продлилось — едва рассвело, как в двери кабинета Шеффер несмело постучали. На пороге стоял младший Николя Дорошенко — в белой пижаме с чисто вымытыми волосами цвета спелой пшеницы, он, казалось, не имел ничего общего со вчерашним босоногим грязным оборванцем, а скорее походил на спустившегося с небес маленького ангела. Сердце женщины вновь сжалось в недобром предчувствии. Викки радостно бросилась к своему другу, и Лидия приглашающе улыбнулась: — Доброе утро, Николя. Проходи к нам, если не спится. Мальчишка упрямо мотнул головой, приблизился на несколько шагов, но остался стоять, несмотря на тянущую его за руку на диван Викторию. — Я только хотел спросить — когда Вы отвезёте меня домой? Лидия поднялась с дивана, и подошла к мальчику совсем близко: — Я очень хорошо понимаю твое желание поскорее увидеть родителей, Николя. Но дело в том, что твой отец, Николай Александрович Дорошенко, ещё вчера поехал искать вас с Викки. Вообще-то я ждала его возвращения ночью, но, как видишь, он до сих пор задерживается. Так что, если хочешь, дождёмся здесь твоего отца, ну, а если нет… Тогда я велю сразу после завтрака заложить экипаж в Нежин, и тебя отвезут к матери и деду. Ещё сейчас у нас гостит твоя тётя Натали, ты ее увидишь чуть позже. Договорились? — мальчик неуверенно кивнул, позволяя наконец-то усадить себя на диван. — Ура, Николя останется с нами завтракать! — егозу Викки, кажется, сегодня радовало абсолютно всё. — Да, и мы с тобой обязательно скоро приедем к нему в Нежин, — улыбнулась Лидия. — Николя, ты действительно совсем ничего не хочешь рассказать о том, как ты вчера спасал Викки? Она мне уже все уши об этом прожужжала. — Да, что я? — скромно опустил голову мальчик. — Вот если бы дядя Захар вовремя не пришёл нам на помощь — мы просто утонули бы в болоте… Договорить ему помешал ещё один стук в дверь, на этот раз гораздо более громкий и уверенный, чем перед этим у Николя. — Легок на помине ваш дядя Захар, — улыбнулась пани Шеффер, завидев в дверях знакомую широкоплечую фигуру. — Доброго утра всем! Пани Лидия, Вас в гостиной дожидается жандармский чин, говорит — у него важные новости. Я лично решил доложить. Лидия разом подскочила со своего места, чувствуя, как в ней мощной волной подымается непонятная душевная боль, многократно усиливавшая боль физическую… Она с сомнением посмотрела на детей — откуда-то внутри нарастала уверенность в том, что им не стоит слышать эти самые новости. Впрочем, разве малолетних проказников можно было хоть как-то сейчас удержать? Обгоняя взрослых, Николя и Викки уже мчались вниз по лестнице, крепко взявшись за руки, и Лидии ничего не оставалось делать, кроме как последовать за ними.***
Сидевшей в гостиной усатый жандарм в форме рядового поднялся с кресла, приветствуя хозяйку имения. — К сожалению, я к Вам не с радостными вестями, пани Лидия Ивановна, — наслышанный о грозном нраве Шеффер, он не знал, с чего начать, опасаясь какой угодно её реакции. — Насчёт поиска детей мне, право, пока нечем Вас обрадовать… — А нас уже не надо искать, — неожиданно вклинилась в разговор кудрявая темноволосая девчушка лет пяти с такими же яркими голубыми глазами, как у пани Шеффер, остановившаяся у первой ступеньки лестницы и державшаяся за руки со светловолосым мальчишкой чуть старше ее самой. — Пани Виктория, ну где Ваше воспитание, — недовольным басом зарокотал стоявший рядом с детьми широкоплечий мужчина. — Идёмте-ка оба со мной во двор, дайте пани нормально поговорить, — безапелляционно заявил он, обхватывая мощными руками одновременно обоих детей. Девочка подчинилась сразу же, мальчик попытался было вырваться, но, увидев полную бесплодность своих попыток против богатырской хватки мужчины, все же позволил себя увести, сохранив лицо. — Да, простите, что не успела Вам сказать — мой управляющий Захар отыскал детей в лесу и этой ночью привез их домой, — пояснила Лидия, как только дверь за детьми закрылась. От нее не ускользнуло, что жандарм вздохнул после ее слов с облегчением. — Лидди, милая, это правда? — У вышедшей из своей спальни Натали при этих словах как рукой сняло сонливость. — Слава тебе, Господи, а то я уж было думала, что детские голоса мне мерещатся! Я хочу сейчас же увидеть своих племянников, — заспешила было она к входной двери, но Лидия жестом остановила ее. — Подожди, пожалуйста, Натали, кажется, господин жандарм хочет нам рассказать что-то ещё… — К сожалению, мои вести точно не обрадуют Вас, пани, — виновато произнес усатый визитёр. — Это касается пана Николая Александровича Дорошенко. — Что-то случилось с моим братом? — теперь тревога послышалась уже в голосе Натали. — Он погиб этой ночью. Погиб как герой, пытаясь вытащить из огня свою жену… — жандарм запнулся, видя, как округляются от ужаса глаза у обеих стоявших рядом с ним женщин. — Но как же так? Николя… — лицо Натали мгновенно посерело, она пошатнулась и схватилась за спинку дивана, на котором сидел жандарм, чтобы не упасть. — Вы что-то путаете, этого не может быть! И насчёт жены — его жена находится здесь, рядом с нами, это Лидия Ивановна Шеффер. — К сожалению, не путаю — пан Николай Александрович и пани Елена Дорошенко этой ночью погибли при пожаре, сегодня их тела будут доставлены в Нежинское полицейское управление. Мы вместе выезжали на поиски похищенных детей, но похитители подожгли домик в лесу, где до этого держали детей, а сами попытались сбежать. Пани Елена бросилась туда, надеясь спасти детей, а Николай Александрович спасал пани Елену… Одно радует — похитители задержаны, это Ваши крестьяне Коноваловы из Шеферовки. В ходе своего рассказа жандарм, которому по долгу службы нередко приходилось говорить разным людям не слишком приятные вещи, внимательно наблюдал за обеими женщинами и удивлялся, насколько по-разному каждая из них отреагировала на печальное для себя известие. Первая, хрупкая светловолосая пани Натали Дорошенко просто задыхалась от охвативших ее эмоций, ей явно требовалось выговориться, выплеснув все наружу. Поэтому она сквозь слёзы постоянно что-то спрашивала, уточняла, все ещё до конца не веря в произошедшее. Вторая же, яркая брюнетка пани Лидия Шеффер, после его слов застыла в оцепенении, льдинками голубых глаз напоминая снежную королеву из детских сказок. На ее лице не дрогнул ни один мускул, но почему-то это ледяное спокойствие на публике казалось более страшным, чем несдержанность на грани истерики у пани Натали. «И не приведи Господь кому-то оказаться поблизости в тот момент, когда эту ледяную стену прорвёт истинными эмоциями», — невольно подумалось жандарму. Он заторопился в участок — работы в самом деле предстояло ещё немало, начальство явно не похвалит его за задержку. — Я попрошу Вас обеих — когда будете в Нежине, зайдёте в участок для дачи показаний, расследование по делу продолжается, — эти его слова уже на крыльце были адресованы вышедшей провожать его Натали. Молодая женщина не успела вернуться в дом, как к ней наперегонки бросились завидевшие ее Николя и Викки. Натали из всех сил старалась спрятать от детей бегущие из глаз слёзы, но получилось это у неё из рук вон плохо… — Что сказал Вам дядя жандарм? — пытливый взгляд маленького Николя невозможно было обмануть. Сейчас он как никогда напоминал ее брата. — Вы не говорите мне, потому что что-то случилось с нашим папА, да? — продолжал настаивать мальчик. — Что-то плохое, ведь так? Стоявшая рядом Виктория смотрела на свою взрослую родственницу вопросительно и немного растерянно… Не выдержав больше этой пытки взглядами, Натали зарыдала в полный голос, крепко прижимая к себе обоих племянников. — Пойдёмте в дом, мои хорошие, там вы все узнаете, — наконец смогла она произнести сквозь слёзы. Объяснение с детьми, пожалуй, было самым непростым — даже разговор с жандармом не оставил у Натали такого угнетающего впечатления. Но обманывать малышей якобы имевшим место внезапным отъездом погибших «далеко и надолго» в этой ситуации вряд ли было возможным. С тяжёлым сердцем Натали сбивающимся голосом рассказала племянникам то, что сама недавно услышала от жандарма. Сильнее всего женщина опасалась за маленького племянника, в один момент лишившегося обоих родителей. Но не менее пугающим выглядело и глухое молчание её подруги — с момента ухода жандарма та не произнесла ещё ни одного слова и, кажется, вообще ни разу не пошевелилась, застыв на краю дивана в той же позе, в какой Натали ее оставила. Даже рыдания детей, кажется, ничуть не трогали ее. Заплаканная Виктория попыталась было обнять мать, но та никак на это не отреагировала, по прежнему оставаясь неподвижной. — Ну почему папА? — еле слышно повторяла девочка. — Он ведь был самый-самый лучший, за что?.. — Он был по-настоящему благородным человеком, видимо, такие на небесах тоже нужны, — как могла, за двоих пыталась успокоить детей Натали. — И он наверняка хотел бы, чтобы вы оба выросли такими же. Женщина повернулась лицом к подруге, положила ей руку на плечо: — Нам поскорее нужно собираться в Нежин. Лидди, ты меня слышишь? Мы должны достойно проводить наших близких, это лучшее, что мы можем сейчас для них сделать. — Да? — Шеффер вздрогнула, словно очнувшись. — Да-да, конечно, в Нежин… Она с видимым усилием поднялась на ноги и направилась прочь из гостиной. Но любому, кто в этот момент увидел ее смотрящий в одну точку взгляд, было понятно, что мысленно она все ещё находится очень далеко отсюда, в одной ей известном мире.***
Мир воспоминаний. Он заполнял сейчас собой все мысли Лидии, не оставив места для действительности. Николай Дорошенко… Он был в ее жизни, кажется, всегда, и даже их недопонимание в первые годы общения не имело такого значения, как его поступки, всегда говорившие о чувствах больше, чем сказанные в запале, порой такие обидные, слова. Вот они совсем ещё дети, немногим старше, чем нынешние Викки и Николя, и он нарочно задирает ее, удивляясь, почему у него не получается вызвать слезы на ее лице. Вот рождественский бал, и они оба, взявшись за руки, удирают оттуда, катаясь затем на санях по празничному Нежину. Вот она узнаёт о письме, написанном Николя из Парижа своему другу Алексею Косачу… Ее злость и в течение нескольких лет их общение сходит на нет. Его помощь ей, когда она более всего в ней нуждалась. Их совместные годы после рождения Викки. Пожалуй, теперь ей как никогда было ясно, что никакое страстное чувство порой не может столько значить в жизни, как взаимная привязанность, уважение, то самое чувство защищённости рядом и уверенность в том, что так будет всегда, до самой старости. Увы, в ее жизни, похоже, ничего не бывает «навсегда», одним своим присутствием она несёт своим родным боль, страдания, и даже смерть. Хотя как раз в смерти Николай остался вместе с другой, и это ли не знак свыше? Почему она, Лидия, так ясно предчувствовала смерть близкого для себя человека, и этот сон, в котором Николя и их малыш остаются на небесах, оказался предвестником именно такого развития событий? Лидию не покидало ощущение, что она заранее знала о том, что будет именно так. Знала и ничего не предприняла, чтобы это предотвратить. Почему она не поехала тогда с ним? Она бы смогла его удержать от рокового поступка и, может быть, даже спасти. — Лидди? — как будто прозрев, она увидела прямо перед собой заплаканное лицо своей подруги Натали. — Милая, я не хотела тебе говорить, но… Когда Николя уезжал отсюда на поиски детей, он просил передать тебе, если не вернётся, что он всегда любил только тебя, что бы не происходило… И Лидию от этих слов и той искренности, с которой их произносила подруга, словно прорвало. Она без слов обняла Натали, чувствуя, как из глаз буквально хлынули слёзы, от которых пусть постепенно, но все же становилось немного легче на душе. Пожалуй, именно в эти минуты обе женщины вновь ощутили себя многолетними подругами, отбросив весь негатив поступков, омрачавший их отношения в последние годы и лишавший их искренности друг к другу. Теперь это все слетело, как шелуха, оставив только оголённые чувства, при всей их болезненности — самые чистые и настоящие. И, когда есть такие чувства — слова становятся уже не нужны.***
Всего час спустя Лидия и Натали с детьми выехали в Нежин.3
В Нежине их встречал на крыльце дома сам Александр Васильевич Дорошенко, казавшийся постаревшим с их последней встречи чуть ли не на десяток лет. Куда только подевалась его гордая осанка потомственного дворянина! Он весь ссутулился и казался теперь меньше ростом, с лица его напрочь исчез здоровый румянец, глаза потухли… Чуть поодаль за ним стоял его старший внук Володя, судя по покрасневшим глазам, тоже проливший немало слёз по погибшим родителям. По виду этих двоих было понятно, что плохие новости уже добрались до их дома. Пожилой мужчина без слов обнял и прижал к себе так и не перестававшую плакать дочь и только потом заметил стоявшего рядом с ней маленького Николя. — Слава тебе Господи, внук, Николенька! — невольно вырвалось у него. — Но ведь… Жандармы, побывавшие здесь утром, говорили, что детей ещё не нашли, — все ещё не веря от радости своим глазам, произнёс он. — Когда все случилось с Николя и Еленой, дети уже были в имении Шеффер, в безопасности. Их нашел и привез туда глубокой ночью управляющий Лидии Захар. Жаль только, что они так и не узнали об этом…- голос Натали то и дело прерывался горькими рыданиями. — А почему этот Захар не нашел в лесу отца и ничего не сказал ему? — неожиданно подал голос молчавший до этого Володя. — Они разминулись в лесу. Такая ужасная и нелепая гибель… — попыталась пояснить за своего управляющего стоявшая за спиной подруги Лидия, державшая за руку почему-то оробевшую Викторию. Ответом ей было лишь гнетущее молчание — её реплику будто никто не услышал. Взгляд хозяина дома был направлен сквозь них — он смотрел на них, как на пустое место, упорно не желая видеть, что Натали и внук приехали не одни. По тому, как реагировали на их с дочкой присутствие члены семьи Дорошенко, за исключением Натали, Лидия в один момент почувствовала себя лишней среди этих людей. Ни ее, ни Викки здесь явно не ждали и словно не замечали. Неприятие, исходившее от старшего Дорошенко и в особенности — от Володи, не умевшего и сильно не стремившегося скрывать свои эмоции, трудно было не почувствовать. Как ни прискорбно было это осознавать, но в тяжелой для всех жизненной ситуации выяснилось, что Дорошенко не были ни ее близкими, ни, тем более — семьёй, несмотря на прожитые вместе с Николаем пять лет. Брак между ними так и не был заключён — до истечения запрета церковных властей оставалась буквально пара месяцев, но дело явно было не в этом. Надо было признать то, что сама Лидия никогда не стремилась к сближению с родственниками Николая, но и к их откровенной их враждебности оказалась не готова. — Тела привезут завтра с утра, надо срочно направить гонца в Киев — вызвать Богдана. Если поторопится — он успеет на похороны, — Александр Васильевич вновь заговорил, обращаясь к дочери, пропустив слова Лидии мимо ушей. Стоило все же отдать должное его самообладанию — мужчина сохранял завидную способность рассуждать здраво даже в критичной ситуации и продолжал разрешать хоть и неприятные, но все же неизбежные проблемы. Теперь он одной рукой обнимал Натали, другую положил на плечо младшему внуку. Лидию раздражало чувствовать себя невидимкой, и она решила ещё раз попытаться напомнить о себе: — Викки надо отдохнуть с дороги, они вместе с Николя очень многое пережили. Но, если мы здесь будем в тягость, мне не составит труда найти номер в местной гостинице. — Лидия Ивановна, неужели Вы хотите, чтобы о семье Дорошенко сплетничал весь Нежин? — Александр Васильевич наконец «заметил» пани Шеффер, его седые брови недовольно сдвинулись. — Конечно, Вам с ребенком выделят комнату в доме, а что до разговора — времени для него у нас будет ещё предостаточно… Впрочем, уже по одному его сухому и официальному тону было понятно, что разговор им предстоит далеко не из приятных.***
«Елену и Николая похоронят завтра, в закрытых гробах». Такое решение озвучил Александр Васильевич Дорошенко, вернувшийся с официального опознания тел погибших из Нежинского полицейского управления. — Ожоги у обоих слишком сильные, не стоит ещё больше травмировать детей, — пояснил он в ответ на вопросительный взгляд Натали. С Лидией хозяин имения так больше и не разговаривал. Все их общение происходило через Натали. Даже Виктория, бывшая в эти дни неразлучной с маленьким Николя, опасалась теперь подходить лишний раз к Дорошенко-старшему, хотя до этого запросто общалась с ним, присутствие же Лидии им и вовсе напрочь игнорировалось. — Прошу тебя, Лидди, пойми и прости моего отца — он только что потерял сразу двоих самых близких для него людей… — Натали традиционно пыталась сгладить негативную ситуацию, как могла. Лидия только рассеянно кивнула — все происходящее и без этого конфликта было для нее слишком болезненным, усугублять своё состояние ещё и злостью на отдельных членов семьи Дорошенко не было ни сил, ни смысла. «Может быть, решение Александра Васильевича — не самое худшее»… — невольно подумалось ей, когда день спустя она шла среди похоронной процессии в немаленькой толпе людей, пришедших проститься с Николаем и Еленой. Она не хотела вспоминать Николая таким, как сейчас — мертвым, страшно обгоревшим, лежащим в дорогом гробу. Перед глазами у нее стоял совсем другой Николя — молодой, благородный, со смеющимися тёмными глазами, неизменной улыбкой и особым чувством юмора. Именно таким она будет его помнить. И пусть таким его запомнит Виктория, для которой он был самым настоящим отцом. Как же это страшно — когда вместо двойной свадьбы, планировавшейся по истечении пятилетнего запрета, проводятся двойные похороны… Вот уж, воистину — злой рок просто смеётся надо их планами, перекидывая людские судьбы, играя ими и порой ломая, как дети поступают со своими куклами… Когда-то Лидии уже доводилось идти в трауре за гробом любимого человека, как ей тогда казалось, единственного, предназначенного ей судьбой — Алексея Косача. Сейчас, вспоминая себя почти шесть лет спустя, она на многое смотрела совсем по другому. Но и в том, и в этом случае она оказалась чужой среди своих, общее горе не объединило ее ни в прошлом с Косачами, ни в настоящем с Дорошенко. Она была рядом, но не вместе ни с теми, ни с другими, стоя особняком и в храме на отпевании, и потом на кладбище. Только тогда она хоронила свою мечту — человека, с которым ее, собственно, в реальности мало что связывало, кроме детского гадания и наивных юных мечтаний. Теперь же она расставалась с частью своей жизни, прощаясь даже не с теми пятью годами, которые они прожили вместе с Николаем, нет, речь шла о гораздо более длительном времени, да что там говорить — о большей части ее жизни, с самого момента их знакомства с человеком, ворвавшимся в ее судьбу с явным намерением стать ее неотъемлемой частью и, в итоге, добившимся своего. Тем больнее было его терять. Не верилось, что её преданного друга больше нет рядом с ней, она никогда не услышит снова его чуть насмешливый хрипловатый голос, не сможет заглянуть в его тёмные глаза. Наверное, она недостаточно ценила такой щедрый подарок судьбы, каковым был для нее этот беззаветно любивший ее с самого детства мужчина, ему порой так не доставало ее внимания, ласки… И в конечном итоге это привело к закономерной потере. Наверное, поэтому перед лицом смерти он оказался вместе с совершенно другой, доброй и милой женщиной, искренне любившей его при жизни, которая сможет там, за гранью, дать ему то самое настоящее чувство, которое он так и не смог получить от Лидии. У самой могилы она ещё раз обвела затуманенным взглядом толпу. Александр Васильевич и Натали, совершенно убитые горем и, казалось, никого вокруг не замечавшие. Возле своей жены угрюмой тенью стоял Богдан, успевший приехать на похороны в самый последний момент из Киева. Дети. Старший Володя старался держаться поближе к взрослым, маленький Николя, нимало не стесняясь своих слёз, сквозь рыдания что-то говорил такой же заплаканной Виктории. Вот, собственно, и весь близкий круг. Чуть поодаль могилу окружили многочисленные представители Нежинской знати, знавшие и уважавшие семью Дорошенко много лет. Уж кому-кому, а Лидии было слишком хорошо известно, что степень искренности их сочувствия семейному горю была очень разной… По ее мнению, она предпочла бы вообще не видеть сейчас этой пёстрой толпы, оставшись в этом печальном месте только своим, ближайшим кругом. Но здесь распоряжается не она, поэтому пусть будет, как есть, все это не должно ее волновать… Вдруг она натолкнулась взглядом на более чем знакомые лица. София и Марианна Косач! В заплаканном взгляде серых глаз младшей Косач, обращённом к своей сопернице, было столько неприкрытой ненависти, что, если бы от этого можно было умереть — наверняка Лидии бы уже не было в живых. Наивная глупышка, чем-то сильно напомнившая Шеффер ее саму тогда, на похоронах Алексея. По своему опыту последняя хорошо понимала, что эта девушка жила в придуманном ею самой мире иллюзий, в котором Николай Дорошенко любил только ее одну, и сейчас этот мир оказался для нее растоптанным, будто разбившийся в один миг хрустальный замок. Как и сама Лидия когда-то, сейчас она хоронила свою мечту. Только наивная Марианна ни за что не хотела осознавать, что этот мир изначально существовал только в ее воображении, а сердце Николая всегда принадлежало другой — ей, Лидии. Как о многом сейчас стоило бы сказать Марианне! Вместо этого Лидия неожиданно… сардонически улыбнулась сопернице. Это было настолько не к месту, что вряд ли ее правильно поняли невольные свидетели происходящего. Лишь Александр Васильевич незаметно перекрестился… Когда то, в свое время, подобное выражение эмоций пани Шеффер стало предзнаменованием великого множества последующих неприятностей для другой ее соперницы — крепостной Екатерины Вербицкой… Впрочем, при всем внешнем сходстве ситуации и улыбка, и чувства Лидии сейчас были совершенно иными, место злобы занимала скорее мудрость и в какой-то степени — жалость к своей сопернице, но объединяло их одно — ясно читавшееся во взгляде Лидии превосходство. И Марианна, не выдержав ее взгляда и улыбки, первой отводит глаза. Ее губы беззвучно шепчут что-то, не предназначенное для чужих ушей, но Лидия каким-то шестым чувством угадывает эти слова, и они ещё долго будут отдаваться у нее в ушах, горькие в своей правдивости. «Ты его никогда не любила»… По традиции, Лидия бросает горсть земли на свежую могилу. «Что ж, прощай, Николя. Прости меня за все неприятности, вольно и невольно тебе доставленные. Надеюсь, мы ещё встретимся с тобой в другом, лучшем мире»… Не обращая больше внимания ни на свою юную соперницу, ни на неприязненные взгляды, периодически бросаемые в ее сторону отцом и старшим сыном Николая, Лидия, все такая же прямая и несломленная, с гордо поднятой головой, уходила от могилы, сжимая в руке маленькую теплую ладошку семенившей рядом Викки. Она теперь не одна, она со всем справится… Но всей ее гордости хватило всего на несколько саженей — тщательно загоняемая все эти дни в самый дальний угол сознания физическая боль неожиданно дала о себе знать с невероятной силой, кажется, разрезая ее тело надвое. Испуганные взгляды маленькой дочки и подбежавший к ней подруги Натали были последним, что увидела перед собой Лидия перед тем, как ее сознание провалилось в кромешную темноту.4
Белые стены, белый потолок, белые простыни… Это первое, что бросается в глаза едва пришедшей в себя Лидии, от этой белизны со всех сторон взгляду просто не за что зацепиться. Женщине кажется, что она в одиночестве бредёт по бесконечной снежной пустыне, вся измученная и продрогшая, и вот-вот утонет в рыхлых белых сугробах… Снег забивается в глаза, в уши, в нос — а она может только беспомощно барахтаться в нем, не имея никакой возможности выбраться. Силы ее уже на исходе, ещё немного — и она не выдержит, позволив стихии окутать себя с головой… — Больная опять бредит, уже вторые сутки, — слышит она далёкий голос. — У нее сильный жар, но сейчас лекарство должно подействовать, — отвечает ему второй. Постепенно голоса растворяются в белой пелене тумана.***
В следующий раз Лидия, придя в себя, видит все те же белые стены, но теперь над ней склоняется встревоженное лицо Натали. — Лидди, дорогая, ну наконец-то! — услышала она взволнованный голос подруги. — Что со мной было? — Лидия не узнает собственный голос, он настолько слабый, что кажется ей чужим. — Мы приехали сюда прямо с кладбища, когда тебе стало плохо на похоронах, и ты упала возле самой могилы… Уже три дня, как ты в Нежинской больнице. — Не утомляйте больную, она только -только в сознание пришла после трёх суток в бреду., — послышался строгий голос. Теперь Лидия узнала в говорившем того самого старого доктора, который не так давно приезжал к ней в имение Дорошенко и в Шеферовку. — Вот видите, Лидия Ивановна, к чему приводит игнорирование просьбы добровольно лечь в больницу пролечиться? — по доброму пожурил он пациентку. — Все равно ведь Вам пришлось сюда попасть, только уже с сильнейшим внутренним воспалением. И вовремя — ещё несколько часов могли стать роковыми, и Вы навсегда могли потерять способность стать матерью… Лидия припомнила своё состояние в последние пару дней, особенно по приезду в Нежин — действительно, её постоянно мучила слабость и ноющие боли, периодически обострявшиеся настолько, что просто хотелось кричать, и тут же проходившие. Но общая нервозность обстановки в доме Дорошенко не позволяла сосредоточиться на своих проблемах со здоровьем, и Лидия до последнего отмахивались от них, как только могла, откладывая решение на потом, когда-нибудь, после того, как пройдет вся эта черная полоса в ее, и не только ее жизни. Кажется, дооткладывалась… — Можно, я просто тихонько с ней посижу? — жалобным голосом попросила Натали. — Обещаю ее не тревожить — просто хочу убедиться, что ей на самом деле стало лучше. — Да, доктор, я тоже Вас об этом прошу, поддержала просьбу подруги Лидия. — Хорошо, но только не надолго. Больной требуется полный покой. Сейчас она уже идёт на поправку, так что скоро наговоритесь. И так Вы от нее почти не отходили все эти дни, — улыбнулся доктор, покидая палату. — Раскажи мне ещё хотя бы, где моя Виктория? С кем она сейчас? — тут же встрепенулась Лидия. — Не волнуйся, с ней все хорошо, она дома, с Николенькой. Он уж точно никому не даст свою подружку в обиду, а вместе им легче пережить горе, — грустно улыбнулась Натали. — Я было предложила ей, что напишу Захару, чтобы он приехал за ней и отвёз ее в Шеферовку, но она отказалась, сказала, что хочет каждый день ездить к тебе. Сюда ведь к тебе ее не пускают, а она Все время рвётся, Вот и сегодня я тихонько из дома удрала, представляешь? — Спасибо тебе, милая, — Лидия искренне растрогалась такой заботой от подруги и от дочки. — Только вы с Викки у меня и остались. Твой отец и раньше не слишком меня жаловал, а теперь и вовсе ненавидит. — Думаю, что ты не права, Лидди. Он просто сейчас сильно переживает, дай ему время немного придти в себя после произошедшего и, поверь, все будет хорошо, — Наталья опустила глаза, но и без этого было понятно, что она говорит не совсем искренне, просто, чтобы успокоить подругу. — Хорошо уже никогда не будет… Без Николая, — слезы сами по себе побежали по лицу Лидии. — Ну, успокойся, пожалуйста, — всплеснула руками Натали. — Я же обещала доктору тебя не волновать, не дай бог, опять вернётся жар… — Не переживай — теперь мне нужно как можно быстрее вернуться домой, к Викки, так что со мной всё будет хорошо…***
Кризис в ее самочувствии действительно миновал и, благодаря постоянной заботе докторов и не в последнюю очередь — искренней поддержке подруги, с этого дня для Лидии постепенно началось возвращение в нормальное состояние. Натали навещала ее каждый день, проводя в больнице иногда по несколько часов.***
Однажды подруга ворвалась в палату настолько взбудораженной, что это не могло не броситься в глаза. — Что случилось, милая? — с порога спросила у нее Лидия. Теперь она уже могла подниматься с постели и даже совершать небольшие прогулки в маленьком больничном садике, чаще в компании все той же Натали. — Представляешь, Лидди, пана Савицкого сегодня арестовали. Те твои крестьяне, Коноваловы, когда их полицейские дознаватели как положено опросили, прямо указали на него, как на заказавшего похищение Викки и Николеньки. От него они все указания получали, он хотел, чтобы Николя по своей службе ему на какие-то уступки пошел. И вроде как… — взгляд Натали стал совсем уж загадочным, и, понизив голос, она зашептала совсем уж тихо. — Отец рассказал мне под большим секретом, что этот пан Савицкий тоже не по своему усмотрению действовал, у него был сговор с… представь себе — с бывшим киевским вице-губернатором паном Смирновым! Он не так давно вернулся в Россию и сейчас живёт в Киеве. Только вот не так легко будет что-то про него доказать. — Подожди-ка, пан Смирнов… Это же его людьми были те самые Еремеевы, лжемануфактурщики и так называемые купцы, которые когда-то ранили Николая. Но тогда следствие никак не смогло связать его с этим делом, насколько я помню, его даже не допрашивали, — воспоминания о событиях пятилетний давности вихрем пронеслись в голове Лидии. — Выходит, этот пан Смирнов был заинтересован в получении собственного патента на производство алкоголя, а затем — и вовсе захотел заполучить в полную собственность мануфактуру Шеффер. Неплохая замена подпольному производству контрафактной продукции Еремеевыми… Над этим всем Лидии предстояло всерьез подумать, но лучше всего было это делать в одиночестве — Натали не слишком вникала и никогда особо не старалась разобраться в служебных делах своего брата. В любом случае, зло, причиненные ее близким, она точно не оставит безнаказанным… — Ах да, ещё чуть не забыла — от нас уволилась Марианна. Просто в один день попросила расчет и ушла… Не понимаю, что ее вынудило так поступить? — пожала плечами Натали. — Наверное, она очень переживает из-за смерти Николая, — вздохнула Лидия, — как, впрочем, и все мы. Скорее всего, ей сложно оставаться там, где все напоминает о нём… — Похоже, она и вправду была в него сильно влюблена, — согласилась с подругой Натали. — Может быть, так у неё быстрее получится о нем позабыть. — Зато мы с тобой никогда его не забудем, — всякий раз, когда речь у них заходила о Николае, обе женщины не могли сдержать слёз…5.
Спустя почти две недели Лидия уезжала из больницы. Она собиралась ненадолго заехать в дом Дорошенко — забрать с собой Викки и, не откладывая, возвращаться с ней домой, в Шеферовку. Натали приехала за ней с самого утра, и вскоре все ещё бледная, но уже вполне поправившаяся пани Шеффер ехала вместе с подругой по спокойным нежинским улочкам, на которых уже чувствовалось первое дыхание осени. Подходил к концу август, но день выдался неожиданно холодным. Под мелким промозглым дождем Лидия зябко куталась в привезённую для нее Натальей шаль — в больницу она попала в самую жару, когда о теплой одежде меньше всего нужно было думать. — Давай сейчас отправим посыльного с письмом к Захару, через несколько часов он будет здесь, и мы с Викки сразу уедем. Знала бы ты, как я по ней соскучилась… — Она — не меньше твоего, — улыбнулась Натали. — Все утро ходила за мной по пятам, как узнала, что я тебя сегодня привезу, чуть уговорила ее остаться дома… Если бы не Николенька — думаю, ничего бы у меня не вышло. Прямо жаль будет разлучать этих двоих. — А Александр Васильевич сегодня не в отъезде? Думаю, нам с ним нужно будет серьезно поговорить. — Не знаю, получится у тебя застать отца дома, в последние дни он старается убежать от своего горя, весь погружаясь в дела, — уклончиво ответила Натали. Её ежедневные поездки в больницу к подруге порядком раздражали и отца, и полностью разделявшего его мнение о Лидии мужа, Натали успела уже неоднократно переругаться с ними обоими и немало от них выслушать. Тем меньше ей хотелось, чтобы эти крайне неприятные эмоции опять вырывались наружу, нагнетая обстановку в родном доме и заставляя страдать всех, кто был ей близок и дорог. Но, взглянув на упрямо вздёрнутый подбородок подруги, Натали поняла, что ничего не сможет противопоставить ее решительному настрою, и уж точно ни в чём её не переубедит. — Что ж, я, по крайней мере, попыталась её предупредить, — вздохнула про себя молодая женщина.***
Виктория вихрем налетела на мать прямо в коридоре, чуть не сбивая все на своём пути… — Мамочка, я так соскучилась! Теперь ты больше никуда не уедешь, мамочка? — спрашивала она, заглядывая Лидии в глаза своим ясным взглядом, и вцепливаясь в её платье изящными тонкими руками что было сил, словно боясь, что мать опять надолго исчезнет. — Без тебя — никуда, моя радость, мы с тобой уедем домой вместе, — Лидия со слезами обняла свою девочку и, впервые за долгое время, это были слёзы радости. — Вот только за нами приедет Захар, а сейчас пойдем собираться, хорошо? — Да, мамочка… А как же Николя, он разве не поедет с нами? Лидия ненадолго запнулась. — Он нужен здесь своему брату и дедушке, и тете Натали с дядей Богданом. Но он обязательно приедет к нам позже, и мы с тобой сможем часто его навещать… — Не думаю, что это хорошая идея, пани Лидия Ивановна, — неожиданно послышался холодный, строгий голос. — Не стоит давать ребенку лишних надежд, которые Вы не сможете выполнить, — у одной из дверей коридора стоял сам хозяин имения — Александр Васильевич Дорошенко. Хоть его нынешний вид свидетельствовал о не лучшем физическом и моральном состоянии, тем не менее, чувства собственного достоинства и властности у этого человека было не отнять, они были у него врождёнными. — Вы, кажется, не так давно настаивали на нашем разговоре, — продолжил он между тем, холодно глядя на Лидию. — Что ж, давайте поговорим у меня в кабинете — не думаю, что детям стоит это слышать… Лидия с большим трудом смогла объяснить никак не желавшей ее отпускать Виктории, что она вернётся буквально через несколько минут. Уже на пороге кабинета своего несостоявшегося свёкра по ее телу пробежала непонятная дрожь, и она с большим трудом смогла взять себя в руки — слишком чётким было понимание, насколько разговор будет тяжелым. Дорошенко-старший сидел в удобном кожаном кресле, но Лидии он присесть не предложил. Подумав, что хуже она все равно уже не сделает, женщина решительно уселась в соседнее кресло — физическая слабость в ее состоянии время от времени чувствовалась, а пережить ещё одно унижение, демонстрируя ее этому человеку, ей хотелось меньше всего. Александр Васильевич отреагировал на ее своеволие вполне спокойно, плеснув себе немного коньяку из стоявшей на столике пузатой бутылки. — Я никогда не скрывал от Вас, что был против Ваших отношений с моим сыном, хоть он и пытался все время мне назло делать иначе, — наконец заговорил Дорошенко. — Но, как видите, жизнь недвусмысленно указала ему, кто на самом деле был его судьбой и супругой перед Богом и людьми. Их совместная с Еленой гибель до истечения срока запрета на вступление в новый брак, как ничто другое, свидетельствует о том, что новые браки были против воли Всевышнего. Лидию передёрнуло от этих слов, но она пока изо всех сил сдерживала себя, хотя с каждой минутой это становилось делать все труднее. — Как видите, Господа нашего не обманешь, даже получив разрешение духовной консистории и живя во грехе с женщиной, которая все время доставляла только неприятности и Николаю, и всей семье Дорошенко. Из-за которой в итоге и случилось самое страшное. Из-за Вас, Лидия Ивановна, — пожилой мужчина сделал выразительную паузу и, увидев, что его собеседница все ещё молчит, сжимая кожаные подлокотники кресла побелевшими костяшками пальцев, продолжил: — Ему говорили — это не приведет ни к чему хорошему, это твоя погибель. Я столько раз сам ему твердил, но он не слышал. — Он любил меня, — Лидия старалась говорить максимально спокойно, но голос ее предательски дрожал. — У нас была настоящая семья… — У него уже была семья, его жена жила в этом доме, пока сюда не приехали Вы. Его семья — Елена и мальчики, другой для нас у него не было, и никогда не будет. Было временное помешательство, страсть, но Вы не дали ему возможности опомниться, — нервы Александр Васильевича были на пределе, и с каждой минутой это чувствовалось все сильнее. — Он считал Викторию своей дочерью и относился к ней соответственно. — Виктория — неплохая девочка, но она не имеет ни малейшего отношения к семье Дорошенко. Вы сами когда-то решили, что она Шеффер, и только Шеффер, чего Вы хотите теперь? — Но и Владимир — также не родной сын Николая. И, если бы все было хорошо, у нас должен был родиться ещё один ребенок, — Лидия не собиралась легко сдаваться, и по реакции Александра Васильевича поняла, что удар с Володей попал точно в цель. — Я мог бы терпеть дальнейшее общение с Вами ради этого ребенка Николая, пусть и зачатого во грехе. Но Вы нарочно сделали так, чтобы он так и не увидел свет. Вы изначально не хотели этого ребенка от Николая и при первом же удобном случае осуществили задуманное, ещё и устроив этот цирк прямо на похоронах… Лидии вдруг стало не хватать воздуха — от охватившего ее возмущения она, казалось, не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. — Как Вы смеете такое говорить?! Я любила своего ребенка, его смерть стала огромной трагедией для меня, как и смерть самого Николя… — Увы, нет. Единственный трагедией лично для Вас, Лидия Ивановна, стали бы денежные потери. Почему по первому требованию шантажистов Вы не отдали им Вашу проклятую водочную мануфактуру Шеффер? Тогда детей бы сразу вернули, а Николай и Елена остались бы живы. Но нет, Ваша единственная истинная любовь всей жизни — это деньги. Без них Вам ничего не мило. Вы втянули моего сына в авантюру с контролем за алкогольными мануфактурами, ради Вас он согласился на эту проклятую должность, и это привело его к гибели. Видя, что Лидия пытается подняться с места и категорически возразить, Александр Васильевич жестом остановил ее. — Подождите минуту, я ещё не всё сказал. Вы — редкостная авантюристка по своей природе, и это вкупе с Вашими несомненными финансовыми талантами позволило Вам достигнуть большого успеха в делах, но, при этом, Вы никогда не задумывались, чем это грозит Вашим близким и вообще людям, волею судьбы оказавшимся рядом с Вами. Я намерен не позволить Вам более причинить неприятности кому бы то ни было из моей семьи. За похищением Николеньки и Вашей дочери стоит очень серьезный человек, и если честно — сейчас я не дам ни за Вашу жизнь, ни за жизнь милой девочки Викки ни единого гроша. Хотите совет, Лидия Ивановна? Боюсь, в имеющейся ситуации это все, что я могу для Вас сделать. Продавайте Вашу мануфактуру первому попавшему покупателю за любую цену и бегите отсюда, куда глаза глядят, если для Вас хоть что-то значат Ваша собственная жизнь и жизнь Вашего ребенка! Дорошенко-старший наконец выдохся и умолк. Он выглядел сейчас просто ужасно — на лбу вздулись синие вены, глаза потемнели от нескрываемого гнева. Перехватив его полный ненависти и презрения взгляд, Лидия поняла, что она сейчас может сколько и что угодно кричать ему в ответ — он её не услышит, просто потому, что категорически не хочет ничего слышать. Здесь нужно было действовать по-другому. Она мысленно сосредоточилась, не давая эмоциям овладеть собой, выдохнула и неожиданно… успокоилась. — Я Вас услышала, уважаемый Александр Васильевич. Будем считать, что в Вас по большей части говорило пережитое горе, — она отметила про себя, что ее ровный тон только сильнее раздражает Дорошенко, и это придало ей сил стать внешне ещё спокойнее. — Воля Ваша — в круг Вашей родни я никогда не просилась и, тем более, не навязывалась, ни на какие имущественные и денежные блага мы с дочкой от Вас не претендуем. Может быть, когда-нибудь Вы сами сможете осознать, насколько были неправы, пусть лучше это произойдет поздно, чем никогда. Одно могу сказать Вам точно — Николай был счастлив только со мной, — при этих словах Лидия даже позволила себе слегка улыбнуться, совсем как недавно улыбалась на похоронах Марианне. Она поднялась и медленно подошла к двери. — Ах, да — над Вашим советом я подумаю, но Шефферы никогда не боялись трудностей. До свидания, или, скорее, прощайте… Уходя, она с трудом подавила в себе желание громко хлопнуть дверью, но, замешкавшись на секунду, просто потихоньку прикрыла её за собой. Александр Васильевич после её ухода долго сидел в своем кресле, казалось, все ещё слыша в коридоре удаляющиеся шаги своей несостоявшейся родственницы. После этого разговора она могла уйти отсюда только его непримиримым врагом, но, стоило признать — вела себя более чем достойно. «Хотелось бы посмотреть, что у Вас в итоге получится, дорогая Лидия Ивановна», — усмехнулся про себя Дорошенко, подливая себе в бокал ещё коньяку.6
Не помня себя, Лидия выскочила из кабинета Дорошенко. Если там ещё удавалось сохранить лицо — сейчас пришло осознание, чего на самом деле ей это стоило. Все тело била крупная дрожь, в глазах мутилось, собственные руки отказывались ей повиноваться. Она без сил прислонилась к стенке коридора, пытаясь восстановить дыхание. Такой ее и застала Натали, тщетно пытавшаяся удержать за руку рвущуюся на поиски матери Викки. Уже по выражению лица Лидии подруга поняла, что тот разговор, которого она так боялась, все же состоялся, но расспрашивать ни о чём не стала, лишь молча обняв подругу, а за ней — ее дочку. — Мы, наверное, не будем дожидаться Захара — я возьму извозчика. Где-то на полпути в Шеферовку, думаю, мы с ним пересечемся. Прости, но оставаться здесь лишнее время — выше моих сил. Натали понимающе кивнула. Интуитивно она чувствовала, что с подругой они теперь увидятся нескоро. — Ты будешь мне хотя бы писать, Лидди? — смахнула она набежавшую на щеку слезу. — Я постараюсь. Меньше всего я хочу доставлять тебе неприятности, поэтому вряд ли скоро приеду сюда снова, — Лидии помимо ее воли припомнились слова Александра Васильевича. — Я понимаю, милая. Буду рада просто весточке, что у тебя все отлично. — По другому не будет, ты же знаешь Шеффер не первый год. Даже если ты вдруг услышишь плохие новости — никому не верь, — голос Лидди предательски дрогнул. — И… спасибо тебе за все, что ты для меня сделала, милая Натали.***
Менее чем через час небольшая повозка, запряженная парой гнедых лошадей, выехала из Нежина в направлении Шеферовки… Лидия прижимала к себе задремавшую в ее объятьях Викторию, предаваясь не слишком весёлым размышлениям. Теперь, немного придя в себя после разговора с Александром Васильевичем, она уже могла отделить имевшиеся в его рассказе рациональные зерна от шелухи эмоций и провести некоторый анализ сказанного им, но от этого тревога внутри только нарастала. Да и избавиться от негативных эмоций было не так уж просто. Помимо воли думалось — может быть, Александр Васильевич в своих оценках ситуации был не так уж и не прав? Понятно, что она при всем желании никому бы не передала мануфактуру — ведь они не успели получить от похитителей никаких подробных инструкций, но вот в остальном? В том, что она, пусть и не умышленно, стала причиной гибели Николая и Елены, просто потому, что те в какой то момент своей жизни оказались рядом с ней? «Нет-нет, это неправда… Целью преступника был именно Николай, который из-за своей честности отказался добровольно пойти на служебный подлог… Требования о передаче мануфактуры появились уже позже», — Лидия как будто пыталась объяснить это самой себе, но это мало помогало ей успокоить растревоженную душу. «Как бы там ни было, отец Николая попытался меня предупредить, хоть и не называл конкретной фамилии… Низкий поклон Натали, которая рассказала мне все на день раньше». Увы, о союзничестве с влиятельным семейством Дорошенко теперь придется забыть. Кто же такой этот господин Смирнов, которого так боится даже кажущийся всемогущим в провинциальном Нежине Александр Васильевич Дорошенко? Лидия мысленно поставила своей ближайшей задачей узнать как можно больше информации об этом не самом простом человеке. Подобную информацию можно получить только в Киеве, и прямо о таком не спросишь, не наведя на себя подозрения. Тем более, она и так уже явно находится в поле зрения этого господина, раз уж им было запланировано и реализовано похищение ее с Николаем детей. Такие люди обычно не допускают случайностей, просчитывая все на несколько шагов вперед. Но ведь и у них случаются неудачи, как в ситуации с исполнителями — ее бывшими крепостными из Шеферовки. Тем более, прежде чем действовать против него — стоило много раз все обдумать и спланировать. В любом случае — действовать придется также не своими руками. Она обязательно найдет нужного человека, это вопрос времени, пусть даже его мотивом будут просто деньги, но гораздо лучше, во избежание повторения допущенной ее противником ошибки с Коноваловыми — если у него будут свои причины ненавидеть господина Смирнова. Какая-то неясная мысль смутно мелькнула в голове Лидии и тут же ускользнула, не дав как следует на ней сосредоточиться. Пока что время играет против нее самой — ведь Дорошенко-старший не стал бы просто так акцентировать ее внимание на опасности, которой она подвергает себя и своих близких. Наверняка господину Смирнову так или иначе сообщают всю интересующую его информацию. Значит, надеяться на то, что родных стенах имения в Шеферовке они с Викки будут в безопасности, увы, не приходится, и оставаться надолго там им сейчас нельзя. В Киеве, судя по всему, господину Смирнову будет ее отследить ещё легче, так что это тоже не лучший вариант. Но ради безопасности, в первую очередь Викки, она пойдет на многое, если понадобится уехать совсем далеко — значит, так и будет. Надо будет посоветоваться об этом с Захаром… Мимо проплывали убранные подчистую за время ее двухнедельного отсутствия шеферовские поля, красноречиво свидетельствовавшие о том, что ее управляющий прекрасно знает свою работу. Как же хорошо, когда в жизни хотя бы кому-то можно доверять…***
Вечером, уложив дочку спать, Лидия тихо спустилась вниз в гостиную. — Звали, пани? — в двери осторожно постучался Захар. — Да, нам надо серьезно поговорить, — Лидия подошла к резному шкафчику и, отворив дверцу, достала оттуда… большую фигурную бутылку шеферовки. Слегка улыбнулась в ответ на удивлённый взгляд управляющего. — Я ведь так и не смогла тогда Николая Александровича помянуть — сразу с кладбища меня в больницу отвезли. Давай помянем его вместе? — Да, пани Лидия, — Захар, за долгие годы службы привыкший к порой эксцентричным поступкам своей хозяйки, усилием воли отогнал от себя удивление, сделав вид, что её предложение для него является совершенно естественным. — Позволите распорядиться, чтобы принесли что-нибудь из кухни? Когда он вернулся, на столике уже стояли две полные стопки шеферовки. Лидия приподняла одну из них изящными тонкими пальцами и кивнула: — Пусть не думает пан Николай Александрович, что я о нем тут забыла… Помню и всегда буду помнить. — Он был предан Вам, пани Лидия, это было очевидно всем. Захар с тревогой посмотрел, как Лидия почти сразу за первой стопкой налила себе вторую и тут же осушила и ее, полностью игнорируя принесенные служанкой тарелки с лёгкими закусками. Ранее он точно не замечал за пани подобного поведения, но, понимая, что ей пришлось пережить за последнее время, счёл за лучшее промолчать. Хмель между тем понемногу ударял ей в голову, и Лидия решилась довериться управляющему в том, что ее больше всего сейчас волновало. — Скажи мне, Захар — может, я и в самом деле виновна в смерти Николая? Он ведь погиб из-за этой вот проклятой шеферовки… — Захар не успел опомниться, как Лидия взялась за горлышко бутылки и снова наполнила обе стопки до краев. — Меня все время терзает то, что я могла бы попытаться спасти его, и ничего для этого не сделала. Я предпочла сохранить в собственности мануфактуру Шеффер, а не воспользовалась предложенной возможностью выкупить с ее помощью детей, и ещё я не поехала в тот проклятый день в лес вместе с Николаем… — Нет, пани, в таком случае это я во всём виноват — когда нашел детей, я повез их сразу домой, а не отправился на поиски пана Николая Александровича, — возразил Захар. — Но ты же не мог знать, где Николай… И дети просто падали с ног от усталости. Нет, ты поступил совершенно правильно, не то, что я. Как будто бы для меня самым важным было сохранить мануфактуру и деньги, пусть даже ценой жизни своих близких. — Кто Вам посмел сказал подобную глупость? — алкоголь, похоже, постепенно развязывал язык и Захару, по крайней мере, он давно не помнил за собой подобного многословия. — Он или слеп, или совсем Вас не знает. — Это неважно, главное, что в его словах много правды, даже если эта правда жестокая. Наверное, я и в самом деле редкостная дрянь, для которой самое важное — деньги, — неосторожным движением Лидия едва не смахнула на пол обе рюмки вместе с их содержимым. — Даже в самые тяжелые для Николая моменты я думала только о себе, поэтому и сделала тогда… то, что сделала. — Но теперь Вы в этом раскаялись, пани Лидия? Надеюсь, Вы больше не захотите повторить что-то подобное? — Ни в коем случае, — Лидия уже с трудом держалась на ногах, в голове у нее кружилось. Но, повинуясь непонятному порыву, она все же разлила оставшуюся в бутылке водку по стопкам и вновь залпом выпила вначале свою, а потом, машинально — ту, что предназначалась для Захара. — Теперь я понимаю, что мне пока нужно жить, у меня осталось много причин задержаться в этом мире. В первую очередь это Викки, я не могу ее оставить… И ещё месть. Лидия с трудом поднялась со своего места и на ослабевших ногах попыталась приблизиться к Захару, но вполне ожидаемо запуталась в длинном платье и ненароком практически рухнула к нему на колени. Но, вместо того, чтобы вовремя опомниться и быстро встать, она неожиданно рассмеялась каким-то чужим хрипловатым смехом и обвила руками его мощную шею. — Ты мне поможешь в этом? — Вы всегда можете на меня рассчитывать, пани Лидия Ивановна, — оставаться невозмутимым, глядя на такую, новую для себя пани, мужчине становилось все труднее. — Я всегда знала это, хороший мой, самый верный, — она слегка касалась нежными пальцами его лица, от чего Захару вдруг стало тяжело дышать, будто он удерживал на себе не лёгкое тело своей хозяйки, а неподъёмный груз весом в пару десятков пудов. — Давайте поговорим об этом завтра, — с трудом смог выдавить из себя он. — Боюсь, сейчас я не смогу спокойно все обсуждать. И Вам нужно отдохнуть с дороги… — Пойми, меня хотят убить. Только рядом с тобой я могу чувствовать себя защищённой, — язык плохо слушался Лидию, она уже вряд ли сама понимала толком, что она говорит и делает. — Пожалуйста, не бросай меня сегодня одну, мне очень страшно, Захар… В какой-то момент её губы, такие притягательные и чувственные, вплотную приблизились к лицу мужчины, и эта запретная близость столь желанной годами женщины пьянила во много раз сильнее какой-то шеферовки. Прекрасно понимая умом, что, скорее всего, тем самым он навсегда погубит собственную жизнь, но чувствуя, что сейчас ему безразлично абсолютно всё, значение имеют только эти манящие, сладкие губы, и больше просто не осталось никакой возможности себя сдерживать, он впился в них страстным поцелуем. — Да будет на всё твоя воля, пани Лидия, — в это невозможно было поверить, но она с жаром отвечала на этот поцелуй, и никак не сопротивлялась, даже когда он услышал, будто со стороны, треск разрываемой ткани её дорогого платья — возиться с мудрёными застёжками ему было невмоготу. Все, что происходило с ними обоими в дальнейшем, наводило Захара на мысль о добровольном сумасшествии, которое ранее не представлялось ему даже в самых смелых его мечтаниях. И пусть завтра хоть весь мир рухнет в тар-та-ра-ры — но сегодня, пусть только на один краткий миг, его счастье было у него в руках…***
Утро заявило Лидии о своем приходе совершенно дикой головной болью — в голове будто стучала сотня маленьких, но на редкость назойливых молоточков. Попытка поднять буйную голову тоже не увенчалась особым успехом — по ощущениям женщины, она была словно доверху залита свинцом. К тому же, к головной боли присоединилась жажда — казалось, во рту уже несколько суток не было ни капли воды. Усилием воли она всё-таки заставила себя открыть глаза, хотя интуиция напрасно почти кричала ей этого не делать, предупреждая, что увиденное может ей сильно не понравится. — Ой… Да, похоже, эти жалобные вопли были совсем не напрасны — представшая перед ней картина просто шокировала. Она лежала, разметавшись, на широкой кровати в собственной спальне, совершенно обнаженная. У самого изголовья кровати валялась сброшенная в одну разноцветную кучу одежда — кажется, вон тот обрывок бархата когда-то был её платьем, а лоскуты дорогого вручную вышитого кружева — нижним бельём… Ну, и для полной пикантности ощущений — оказалось, что ее многострадальная голова все это время покоилась на чем-то совсем уж монументальном. Наощупь это нечто было ещё и невероятно теплым. Когда после очередной попытки голову все же удалось немного повернуть в нужную сторону и сфокусировать взгляд, Лидия невольно вздрогнула, поняв, что устроилась она — ни много ни мало — на мужском торсе. Голом, само собой, и к тому же прекрасно сложенном — бугрившиеся рельефные мышцы внушали уважение одним своим видом. Лидия знала лишь одного-единственного мужчину такой комплекции, и от пронзивший её догадки внутри все медленно начало переворачиваться… Уже не обращая внимания ни на какую головную боль, она пулей подскочила с кровати, — одного мгновения оказалось достаточно, чтобы понять, насколько верна её догадка. — За-хааар! — от звука собственного голоса зазвенело в ушах. — Доброго утра, пани Лидия, — его голос, напротив, был на редкость бесстрастным и будничным, как, впрочем, и всегда при их общении. Точно так же он приветствовал ее по утрам во дворе имения, в любом другом месте, когда за этим следовало обсуждение ими обычных деловых вопросов. …Зная характер своей ненаглядной пани, Захар, как никто другой, понимал, что сейчас его может ожидать все, что угодно, уже заранее смирившись с любой своей участью, ведь вчера он шёл на это вполне сознательно, готовый заплатить любую цену за свою нежданно-негаданно сбывшуюся мечту. Отсюда была и полная невозмутимость в его голосе — теперь он просто ожидал решения той, от которой, так или иначе, зависела его дальнейшая судьба. — Что… здесь вчера произошло, Захар? — сжимая руками виски, подала тем временем голос явно сильно мучившаяся от головной боли пани Шеффер. Сначала она ещё пыталась прикрыть простыней наготу, но, уже по одному взгляду мужчины осознала всю бессмысленность этих попыток — тончайшая шелковая ткань скорее подчеркивала каждый изгиб ее тела, нежели что-то скрывала. — Что бы здесь ни происходило — никто не о чем не узнает, пани Лидия, — приподнялся следом за ней и Захар. От его слов смутные воспоминания завертелись в многострадальной голове женщины — вот поздним вечером она уложила спать Викки… Позвала для беседы Захара, собираясь обсудить с ним вопросы безопасности… Достала бутылку шеферовки, предложила ему помянуть вместе с ней Николая, ну не пить же ей, в самом деле, в одиночку?.. Но это было в гостиной, а как они потом оказались в ее спальне? Да уж, помянула человека, которого считала своим мужем, нечего сказать! Горячая краска стыда заливала ей лицо, делая ее ещё более привлекательной в глазах находившегося рядом мужчины. "Я всегда знала, что мне категорически нельзя пить"... Но Захар!!! Вот уж от кого она никак не ожидала того, что он окажется способным так бесстыдно воспользоваться ее… кхм, не совсем адекватным состоянием. Выходит, и ему не стоило доверять, и вообще никому… Но неожиданно яркими, пусть и напрочь лишенными стыда картинами пронеслись перед её глазами некоторые подробности прошедшей бурной ночи, в которых она, скажем так, была отнюдь не безучастным наблюдателем, получая и сама даря острое наслаждение. Только теперь она обратила внимание на то, что плечи и спина мужчины были густо испещрены свежими царапинами — следами от… ее ногтей? Ото всего этого Лидии и вовсе захотелось провалиться со стыда сквозь землю. После этого уже не имело никакого смысла обвинять во всём одного только Захара, что там говорить о нём, когда она, урождённая Шеффер, смогла дойти до такого позора! Кто она теперь — купчиха, которая, перебрав продукции своей же мануфактуры, спит со своим управляющим, из простых крестьян, когда-то отпущенным ею на свободу! И это сейчас, когда она едва успела похоронить своего мужа! Как теперь жить с чувством собственного грехопадения, как появиться в приличном обществе, смотреть в глаза тому же Захару? Но, при всей моральной неприглядности ситуации, она должна была признаться себе в том, что ее стыдное ночное поведение дало ей прилив жизненных сил, она как будто наконец отпустила невидимую тугую пружину, с каждой минутой все сильнее сжимавшую ей нервы и, тем самым, освободилась от дикого напряжения, преследовавшего ее в последнее время… И почему, вопреки здравому смыслу, при взгляде на его мускулистую обнаженную фигуру вновь так явственно ощущается помимо ее воли поднимающееся жаркой волной грешное желание… Мужчина, видя ее полное смятение, слегка улыбнулся и участливо предложил: — Пани Лидия, давайте, сейчас я принесу травяного отвара? Голове сразу станет легче, правда, — в его голосе было столько искренней заботы о ней, что это не могло не тронуть ее, постепенно разрушая возникшие было мучительные сомнения в его преданности, и невольно вызвав ответную улыбку. Понемногу успокаиваясь, она наблюдала, как он порывисто поднялся с кровати и стал одеваться. — Сейчас Вы немного придёте в себя и потом, если, конечно, сами захотите, мы спокойно обо всём поговорим, хорошо? Не прошло и пяти минут, как Захар уже выходил из ее комнаты. Лидии оставалось только согласно кивнуть, провожая взглядом его широкоплечую фигуру. Но у самого выхода, почувствовав ее пристальный взгляд, он обернулся. — Вы лучшая, пани Лидия… — вновь услышала она его ровный голос. — Что бы Вы дальше не решили и не сделали — самая лучшая.