из разбитых картин

      Остаток июня и первая неделя июля проходят довольно бесцельно — Женя ходит до магазина и обратно, пару раз мотается к морю, каждый раз старательно избегая места, куда его приводил Саша. Себе это он объясняет тем, что было бы неловко его там встретить, а не тем, что он прекрасно помнит, как ещё две недели назад они сидели на пляже, пили чай с малиной, ели печенье и обсуждали, как тут красиво. Окна в его комнате, выходящие на пустырь, были плотно завешены шторами двадцать четыре на семь, вне зависимости от погоды и времени суток. Было очень удобно знать все важные для Ваша места, когда стараешься избегать его, но какая-то странная смесь стыда и злости (на себя исключительно) не позволяла делать этого с чистой совестью.       Ощущение, что он успел стать важной частью чьей-то жизни и одним махом всё это упустить.       В свободное от походов в супермаркет и бесцельного хождения по улицам время он снова и снова прокручивал в голове их последний диалог, пытаясь понять, в какой момент действительно перегнул палку. Кажется, на вопросе «да что ты об этом знаешь?»       Женя даже поёжился.       Да, вопрос однозначно неправильный, точно из тех, которые не стоит задавать никогда, но люди вообще склонны обесценивать чужой жизненный опыт, зацикливаясь на своих проблемах.       И чем больше он прокручивал эту идею в голове, тем больше ему казалось, что он придурок.       Саша буквально живёт в стареньком деревянном домике в один этаж в маленьком провинциальном городке, из родственников у него только мама, учительница истории, а из друзей, судя по всему, вообще никого, раз он настолько впускает в свою жизнь человека, с которым только познакомился (ну да, Женя не допускал и мысли, что просто мог кому-то понравиться — ему было проще предполагать, что Ваш умирает от одиночества). Плюсом на нём висит большая часть работы по дому, и, может, в летнее время это терпимо, но сложно представить, как это можно совмещать с учёбой — а ведь в саду точно были сорта овощей и фруктов, урожай которых приходится на осень.       И Женя, который бабушке с дедушкой исправно звонит по Скайпу минимум раз в неделю (про друзей тут лучше не говорить, ладно), а по дому время от времени готовит, чтобы приобрести хоть какие-то навыки и не умереть с голоду, когда придётся жить одному, и моет окна, окончательно понял, что он придурок и это он, скорее, ничего не знает.       Замечательный вывод.       Как ни странно, в чёрный список его не добавили нигде в тот вечер, но шанс того, что Саша ответит ему хоть на какие-то сообщения, помимо огромной извинительной речи, был ничтожно мал. Возможно, речь бы тоже не помогла. Женя Я понял, что поступил очень тупо. Мы можем поговорить? Пожалуйста. Я действительно хочу извиниться. Я забыл подумать, когда начал говорить. Я не оправдываюсь, мне правда очень жаль.       Ни одно из сообщений не было даже прочитано.       Ситуация стала вдвойне противной, когда он понял, что Саша ему нравится. Удивительно, как он не пришёл к этому ещё неделю назад — в конце концов, это было очевидно — но, кажется, он просто не успел это обдумать. Тогда, по большей части, его жизнь была слишком счастливой, чтобы думать о чём-то серьёзном.       В окно с довольно знакомым звуком влетает камушек. Стекло выдерживает.       Женя поднимается с кровати и в два шага доходит до окна, предполагая, правда, что в окно влетел воробей или соседским детям стало скучно.       Потому что с чего бы Саше вообще к нему приходить теперь?       Ответа на этот вопрос он явно не получит, потому что забывает, что думал сказать, когда понимает, что под его окнами действительно стоит Ваш. Женя протирает глаза, несколько раз моргает, трясёт головой, но картина никуда не девается. Он не успевает даже рот открыть, как Саша молча показывает рукой на входную дверь и уходит в её сторону.

Калинкин решает, что, если это и галлюцинация, разобраться с этим всегда можно потом, а пока в потёртых тапочках спускается по лестнице, стараясь не слететь головой вниз, потому что торопится.       Пальцы путаются в цепочке, на которую дверь закрывают на ночь, замки будто крутятся тяжелее, чем обычно, и кажется, что если он хоть на секунду промедлит, Саша куда-то уйдёт.       Женя раскрывает дверь, почти не запнувшись о собственные ноги и полочку для обуви, и разглядывает стоящего на ступеньках Ваша так, будто у него в дверях кот Бегемот, не меньше. Да, не стоило начинать школьную программу по литературе с «Мастера и Маргариты». — Я не хотел будить твою маму, — спокойно жмёт плечами Саша.       Калинкин по одному его виду и вот этой фразе пытается понять, что вообще происходит, но тот выглядит так же, как и обычно: серые шорты, привычные настолько, что было бы странно, приди он в других, и футболка цвета охры, с которой уже начинались странности. Во-первых, она была вся в песке с берега, местами даже с тиной, а во-вторых, в одиннадцать вечера на улице откровенно холодновато для того, чтобы ходить в одной футболке. — Одиннадцать вечера, — Женя ставит это как факт, забыв все свои речи с извинениями, но старается, чтобы это не прозвучало зло.       Просто несколько странно наблюдать Сашу у себя в дверях почти ночью. По крайней мере, в прошлый раз это ничем хорошим не кончилось. — Знаю, — спокойно отвечает Ваш. — Я видел часы на экране телефона, пока он не сел.       Они разговаривают через порог: Женя, стоя в дверях своей тёплой, хорошо освещённой прихожей с ворсистым ковриком у двери, и Саша, замерший на ступеньку ниже входа с очень, кажется, равнодушным выражением лица. За его спиной темно, не видно ничего дальше розового куста под окнами и дует неприятный ветер, пронизывающий до костей. Возможно, ночью будет шторм. — Я не хотел тебя беспокоить, но мне больше некуда пойти.       Вот этот тон дурацкий и «не хотел тебя беспокоить», лишний раз подчёркивающие, что они не в тех уже отношениях, чтобы заваливаться друг к другу домой с чем-то важным, Женю бесят, но он держится. — Объяснишь, что случилось? — Разрешишь войти?       Напряжение чувствуется в каждом вопросе; Калинкин осторожно отходит от двери, пропуская Ваша в дом, после чего закрывает дверь обратно и вздыхает, понимая, что дальше будет сложно. Одно радует: Саша уже пришёл, он уже здесь и он никуда не собирается уходить. Пока что. — Может, хочешь чаю? — Женя начинает вспоминать, как быть гостеприимным, осторожно подбирая слова. В конце концов, явно что-то случилось, возможно, даже слишком серьёзное, а тут он со своим чаем.       Саша коротко кивает.       Кухня с их приходом будто оживает: Женя разводит бурную деятельность, тихо хлопает дверцами шкафов под размеренное бульканье кипящей воды в чайнике, шуршит пакетиками и звенит чашками, доставая их из ящика с чистой посудой. Приходится давить в себе любопытство и в целом делать вид, что всё так и должно быть, стоя у чайника и стараясь не смотреть на Сашу. — Сколько сахара тебе положить? — Женя невольно улыбается тому факту, что теперь его очередь задавать этот вопрос. — Если запивать жизненные проблемы, то пять, — туманно отвечает Саша. — Пять ложек? — зачем-то спрашивает Женя, замирая у шкафа с сахарницей с протянутой рукой. — Пять килограммов, — грустно вздыхает Саша, и в этом нет ни намёка на шутку. — Если серьёзно, то я без сахара пью.       Женя ставит перед ним белую кружку в горошек, вытирает руки полотенцем и берёт себе другую, тёмно-синюю, полную того же чая. — Может, лучше пойдём наверх? — как-то виновато говорит он. — Я не хочу будить маму.       Они осторожно поднимаются по лестнице, причём Женя заблаговременно отнимает у Саши кружку, когда по состоянию его видит, что до комнаты дойдёт либо Саша, либо чай, но вместе у них никаких шансов.       Калинкин осторожно толкает дверь ногой, поскольку руки заняты, и пропускает Ваша вперёд. Тут же становится неловко за откровенно неприбранную комнату, незаправленную кровать и лежащие горкой на полу книги. — Прости, я давно тут не убирался, — Женя старается звучать жизнерадостно, — Как-то не ждал гостей. — Я тоже не ждал, что к тебе приду, — абсолютно убитым голосом отвечает Саша. — Мне больше некуда пойти, — повторяет он и опускается на пол.       Возможно, «опускается» — даже мягко сказано, он фактически просто падает с ровного места, где стоял, Женя даже не успевает на это отреагировать (что, скорее всего, к лучшему для человека с двумя кружками чая в руках).       Калинкин отставляет чай почему-то под стол и осторожно садится в метре от Ваша, так, чтобы видеть его лицо. — Может, всё-таки расскажешь, что случилось? — Мне, кажется, теперь временно негде жить, — голос его звучит глухо.       Саша сидит, опираясь на спинку кровати, максимально подогнув к себе колени, будто пытаясь сжаться в одну точку и просто исчезнуть. Произносит одну ничего не объясняющую фразу и прячет лицо в сгибе локтей, руками обхватывая ноги.       Женя берёт в руки чай, не различая, чью кружку, и на автомате отпивает немного, понимая, что всё будет ещё сложнее, чем казалось. — Почему? — осторожно спрашивает он, придвигаясь совсем немного ближе. — Потому что дом загорелся вечером, — Ваш не поднимает голову, но даже так слышно, как у него дрожит голос.       Женя шумно проглатывает чай и задаёт единственный вопрос, который приходит в голову; возможно, не самый лучший. — Насколько всё плохо? — Наполовину, — слабо поясняет Саша, на удивление, даже не злясь на глупый заданный вопрос. — Соседи успели залить, потом МЧС вызвали. Но нужен ремонт, сейчас там жить нельзя.       Женя пытается в голове представить, как выглядел бы так полюбившийся ему дом наполовину сгоревшим, с обугленными стенами, без крыши, с почерневшими от копоти оконными рамами и изодранными шторами, и по телу проходит крупная дрожь.       Сашу хочется подвинуть поближе, завернуть в одеяло, обнять и до самого утра обещать, что всё наладится, даже если нет ни малейшей идеи, каким образом. Плечи у него заметно трясутся, но всё тихо, и Жене остаётся только надеяться, что он не плачет.       Женя, дёрганый, поднимается с пола и снимает с кровати пушистый жёлтый плед. Пальцами проводит вдоль позвоночника, а на вопросительный взгляд (Саша наконец-то смотрит на него) жмёт плечами: — Кровать твёрдая. И холодная. Хочу подложить.       Ваш нервно вздрагивает, пытаясь улыбку подавить, потому что на секунду забывает, что произошло, когда видит Женю, стоящего над ним с цветным пледом и выражением лица заботливой наседки. А ещё, думается ему, последний причастный оборот из предложения можно спокойно убрать. — Спасибо, — тихо отвечает и отслоняется от деревянного бортика, с которым почти сроднился.       Калинкин осторожно набрасывает на него плед, обворачивает им и проводит руками по плечам, как бы невзначай. Подставляет кружку ближе, и явно надеется услышать ещё что-то. — Что ты хочешь спросить? — наконец вздыхает Саша и берёт в руки чай. Ему бы отвлечься от всего этого, а Женя, кажется, может в этом помочь. — Где сейчас твоя мама? — Осталась у подруги. Соседи позвонили ей, когда всё уже кончилось, а она даже с работы ещё не уходила на тот момент, — он отпивает из чашки. Чай горячий, несладкий, с какой-то то ли мятой, то ли мелиссой. В идеале бы, конечно, с ромашкой, но и так неплохо. — Ещё вопросы будут?       Жене становится неловко, и он натягивает рукава светло-голубой толстовки до самых пальцев, думая, что он опять где-то ошибся. Как насчёт дать ему третий шанс сразу после второго? — Прости, — тихо извиняется. — Это, скорее всего, выглядит, как допрос. — Не, ты прости, — Саша устало трёт лоб пальцами свободной руки. — Я звучу грубо, потому что я почти в отчаянии, но срываться на тебе однозначно не стоит.       Вроде бы на этом можно и успокоиться, но Женя опять чувствует лёгкий укол совести: вообще-то, вот он в прошлый раз именно сорвался, и, если они уже начали, может, самое время за это извиниться? — Если ты сейчас собираешься извиняться, — шутливо-угрожающим тоном начинает Ваш, отпивая из кружки ещё. — Я вообще уйду.       «Куда ты уйдёшь?» — чуть не вырывается у Калинкина, но он успевает подумать, что это не очень тактично. — Почему у тебя на футболке какие-то водоросли? — в подтверждение своих слов Женя осторожно двумя пальцами снимает одну из них с Саши и трясёт перед его носом. — Честно говоря, — он мнётся, прячет взгляд в пол. — Я пытался уснуть на пляже.       Женя давится чаем и кашляет. — Ты совсем придурок, скажи мне? В общественном месте? На холодном песке? Ещё и в водорослях, судя по всему, — он взмахивает рукой. — Даже и не говори мне, что ты из них подстилку делал. А под голову ты что собрался класть? — Камни, — разводит руками Ваш; непонятно, шутит он или нет. — В голове у тебя камни, — возмущается Женя. — Футболку в угол брось, там вещи в стирку лежат. — А ходить мне в чём? — удивляется Саша. — Или ты за гостеприимство натурой берёшь?       Калинкин фыркает: — Не надейся, — отставляет чай в сторону, поднимается с пола, не без труда разгибается и подходит к шкафу. — Сейчас дам тебе какой-нибудь свитер — в этой комнате по ночам холодно. — Не стоит… — Лучше молчи, — Женя звучит угрожающе. Открывает створки шкафа и с надеждой разглядывает полку посередине. — Белый устроит? — Более чем, — спокойно отзывается Саша.       Повернувшись, Женя видит, что, последовав его примеру, Ваш встал с пола, но с явными намерениями залезть на кровать. Чистую. С недавно постиранным одеялом. Со своими водорослями. — Не беру я натурой, говорю же, — пытается шутить Женя, но Сашу это не останавливает. — Не смей ложиться на кровать. — Если тебя так смущает тот факт, что я в футболке с водорослями, я могу её снять и тогда лечь, — Саша замер у самого бортика кровати.       Так, ладно, умение читать Женины мысли никуда не пропало, отлично, но в какой это момент к нему прибавилось умение его смущать? — Ложись так, ладно, — вздыхает Женя, надеясь, что голос у него не дрогнул, и резко отворачивается назад к шкафу, делая вид, что там есть что-то очень важное.       Саша жмёт плечами и как-то хитро улыбается, опять падает с ровного места, но в этот раз на кровать и разглядывает ровный белый потолок и люстру с квадратным абажуром. Кровать оказывается довольно удобной (конечно, по сравнению с песком), и он понимает, что, кажется, очень вымотан и хочет спать, поэтому трясёт головой и старается держать глаза открытыми. — Тогда ты там и спишь, — вдруг бросает Калинкин, вытягивая длинный белый рукав из стопки с одеждой. — Сплю? — недоверчиво переспрашивает Саша, приподнимаясь на локтях. — Не, ну если ты планировал есть макароны и смотреть фильмы всю ночь, то я не против, — спокойно продолжает Женя, всё ещё воюющий со свитером. — Интернет должен потянуть. Я тоже. — Нет, я просто не думал, что ты позволишь мне остаться. — Ну здравствуйте, а как ещё, я что, выкину тебя на улицу в полночь? Уверен, что ты думал вообще? — Что из вышеперечисленного тебя останавливает больше: полночь, выкидывание на улицу или тот факт, что это я?       Вопрос вгоняет в ступор, и спасибо, что не в краску; Женя стоит, задумавшись, несколько секунд, а потом резко тянет свитер из шкафа за горло; к его ногам падает кучка толстовок. — Утомил, — бросает он в воздух.       Саша надеется, что это про свитер. — Держи, — Женя, обернувшись, бросает вещь в сторону кровати и чудом не попадает Вашу по лицу.       Ответ на вопрос так и не звучит, просто потому что Женя не любит озвучивать очевидные вещи.       Саша садится, цепляется за футболку у краёв, на что Женя почему-то резко отворачивается. В конце концов, не стоит смущать человека. Под человеком он имеет в виду себя. — Ты чувствуешь себя виноватым? — вдруг резко спрашивает Ваш.       Интересно, это он пытается выяснить причины, почему ему можно здесь остаться, или просто издевается? — Да боже, нет, — Калинкин вздыхает, активно взмахнув руками. — То есть, да, есть немного, но я прошу тебя остаться не из-за этого.       «Прошу»? — Просишь? — Саша за его спиной, кажется, даже замирает. — Ладно, неудачно сформулировал, — начинает оправдываться. — Но мне бы хотелось, чтоб ты остался. — Хотелось? — у него ещё более неверящий тон. — Ну ты издеваешься, — Женя закатывает глаза и поворачивается к Вашу, желая ещё что-то добавить, потому что вот это отсутствие нормальной формулировки начинает его раздражать, но вместо этого замирает на месте и начинает хлопать глазами. Оттого, что он резко начал разворачиваться и также резко остановился, его качает на месте, и он цепляется рукой за шкаф. — Ты в порядке? — Саша вскакивает с кровати, на которую уже успел сесть обратно. — Всё отлично, да, — он переводит дыхание и встаёт ровнее. — Я просто не могу поверить, что ты действительно сейчас в моей одежде, — акцент на местоимения. — Тебе идёт.       Было бы кощунством сказать сейчас «сгорел сарай, гори и хата», но не существовало лучшего комментария к тому, что он только что произнёс. Нет, понятное дело, он никогда не отличался особой фильтрацией речи: говорил, что думает, и только потом думал, что сказал, но в этот раз он выдал то, что чувствует, и тогда уже понял, что перебор.       Бывало, раньше подружки заимствовали у него тёплые вещи, особенно когда в школе отключали отопление; это придавало им забавный вид: они в этих вещах буквально тонули, закатывая рукава до самых локтей и не надевая капюшон, чтобы их можно было идентифицировать хотя бы по лицу.       С Сашей всё было не так. Впервые кто-то в его одежде выглядел не забавно, а так, будто и был для неё создан.       Честно признаться, с Сашей вообще всё было не так. — Спасибо, — абсолютно искренне отвечает Ваш. — Но тебе стоит перестать себя винить. Я прекрасно понимаю, что сложно осознавать, что ты говоришь на эмоциях. Я не злюсь.       У Жени как камень с души от этих трёх слов падает. Он не злится. — Не отменяет того факта, что я сказочный придурок, — вздыхает он. — И того, что ты не отвечал мне неделю. — Сначала мне казалось, что ты не хочешь со мной разговаривать, — жмёт плечами. — А потом кто-то вытащил у меня телефон на рынке, поэтому я хожу со старым, и у тебя просто нет этого номера.       Женя вздохнул, в голове прикидывая, какую сложную неделю пережил Саша. — Может, тогда дашь номер? — Что, прям так сразу? — улыбается Саша, убирая в карман телефон, который показывал в подтверждение своих слов. — Забудь, всегда успеется.       Женя продолжал стоять у шкафа, видимо, определившись с самым комфортным местом в комнате, и думал о том, что у него проблемы. — Почему ты пришёл именно ко мне?       Честно сказать, он ждал ответа вроде «больше было не к кому». Так и есть: кто бы ещё открыл дверь в одиннадцать ночи, обратив внимание на камень, прилетевший в окно. — Возможно, мне больше было некуда идти. А возможно, я по тебе скучал.       Женя чуть ли не давится в ответ на это заявление. Его сегодня точно доведут.       Насколько, оказывается, это всё сложно; он успел забыть, когда последний раз влюблялся. Происходящее даже близко не вязалось с той жизнью после переезда, которую он себе рисовал в голове: по примерным подсчётам, он только сейчас бы начал выходить из дома по желанию, а не потому что дома чай кончился.       Он как-то упустил тот момент, когда «мне просто нравится проводить с ним время» перешло в «мне просто нравится он, и вот поэтому мне нравится проводить с ним время».       Может, и существует кто-то, кто устоит перед тем, чтобы влюбиться в Ваша, но Женя стоять отказывался. Это самый удивительный человек, которого он когда-либо встречал, в нём восхищение вызывало всё: от чувства юмора, которое спасло их первую встречу, до того, как на нём сидели рубашки.       Женя вообще не особо планировал хоть что-то об этом говорить. Его смущало и то, что они знакомы всего месяц с небольшим, и то, что в случае Саши никогда не отличишь: это ты тоже ему нравишься, или он просто такой дружелюбный. С одной стороны, все эти блинчики в виде сердечка, ракушки, которые Женя сложил в отдельную маленькую коробочку на подоконнике, а с другой — банальный страх, что всё это показалось. Что он просто перепутал.       Всё упиралось в один-единственный момент в овраге, когда они держались за руки под ковшом Большой медведицы: пока единственное, что он не мог себе объяснить. Что угодно: тот факт, что у Саши замёрзли руки, или тот, что он его просто в темноте с чем-то перепутал, хоть с той же кошкой, которая, как выяснилось, там живёт; он готов был поверить во что угодно, но в симпатию — в последнюю очередь.       Просто… Кому он вообще сдался? Со своей хронической болезнью, со своей апатией, неумением контролировать чувства и полным отсутствием понимания, что вообще делать в этой жизни; его бросают даже давние друзья, общаться последние дней десять он желает только с кактусом на подоконнике. У него теперь ещё и имя есть — Михаил Михалыч, отлично, он дал имя и отчество кактусу, ну кто вообще сочтёт его адекватным.       Саша казался идеальным, серьёзно, ни одного изъяна — человек, которого он всю жизнь искал. Утопия, но как было бы как нельзя лучше, если бы можно было вот так всегда: отдавать ему свитера, заваривать ягодный чай и сидеть на улице в темноте, держа его за руку и слушая о звёздах — ради такого он даже астрономический атлас купит. С ним всё вокруг становилось лучше, ради него жить хотелось, как бы банально это ни звучало, но, думалось Жене, хотя бы правдиво.       «Ты мне нравишься» — хочет сказать Женя, но говорит только: — Хочешь посмотреть «Виноваты звёзды»? Я как раз собирался. — Ты давно не рыдал? — интересуется Саша, опускаясь на кровать. — Тебе лучше не знать ответа на этот вопрос, — нервно отвечает Калинкин и скрывается в коридоре, бросив напоследок, что возьмёт немного еды на кухне. Нет, помощь не нужна, сиди здесь.       Кухня кажется ещё более прохладной: кто-то оставил окно приоткрытым; полы слабо скрипят под ногами, и Женя очень тихо тянет на себя дверцу холодильника, только после этого понимая, что погреть еду не получится. Приходится прибегнуть к упаковке шоколадно-апельсинового печенья, отложенного на чёрный день в ящике над чайником. Кажется, он как раз наступил.       Зачем-то ещё минуту или две он стоит на полу перед лестницей, думая, подниматься или нет. Всё кажется таким странным, что он чуть ли не боится, что, когда поднимется обратно, обнаружит лишь пустую комнату. Эти десять дней, видимо, случились, чтобы он в полной мере осознал, какую важную часть в его жизни успел занять Саша и как страшно было бы его враз лишиться. И это он ещё говорит о простой ссоре, а не о пожаре.       Как вообще мог загореться дом, в котором никого не было? Женя не был силён в чрезвычайных ситуациях в силу кучи пропущенных и прослушанных уроков ОБЖ, но даже ему казалось, что это странно.       В конце концов, за стенкой зашевелилась мама, и он поспешил подняться наверх, прижимая к себе печенье и в последний момент прихваченный чайник, раз уж в комнате есть розетки, вместе с упаковкой чая. — Макароны кончились, — бодро объявляет он, закрывая за собой дверь в комнату. — Ты меня добить хочешь, да? — улыбается Саша.       Он сполз на пол, по-хозяйски захватил Женин ноутбук, включил и уже начинал забивать в поисковой строке название фильма. — Ох, извини, не знал, что ты такой чувствительный. Стирай «Виноваты звёзды», в таком случае, и забивай «С любовью, Рози», ты мне тут через два часа в состоянии экзистенциального кризиса не нужен. — Не нужен, значит? — Саша убирает руки от клавиатуры и недоверчиво поднимает брови. — Нет, ты не понял, — Женя ставит чайник на стол, снимает с кровати плед, который Саша аккуратно сложил, и садится рядом. — Ты нужен, но как-то отдельно от кризиса, если можно. — Можно, — кивает Ваш. По его лицу вообще непонятно, расстроен ли он отсутствием слова «мне» в сказанном ранее.       Калинкин гасит свет, открывает печенье и разворачивает плед, бормоча что-то о том, что он один на двоих и с этим придётся жить. Саша снова улыбается и помогает укрыть их обоих, ближе придвигается, и Женя вообще забывает, с кем главная героиня идёт на выпускной.       Чай кончается быстро, и надо бы встать и заварить новый, но они слишком удобно сидят: рядом, слегка касаясь друг друга коленями, как бы случайно, и Жене кажется, что ещё немного, и желание положить голову Саше на плечо его пересилит. — Хочу сказать, что с тобой очень комфортно, — неожиданно произносит Ваш, на что Женя вполне закономерно чувствует, что, кажется, краснеет; хорошо, что в комнате темно.       Ноутбук уведомляет их о том, что разрядится в течение десяти минут.       Калинкин тихо чертыхается, вставая с места, ставит фильм на паузу и лезет под стол в поисках зарядки, которая, по всем законам подлости, обнаруживается в самом дальнем углу. Разгибаясь, он почти ударяется затылком и край стола, но от этого его останавливает Саша, вовремя подставивший руку между его головой и столом. Женя тихо говорит «спасибо» и поспешно ставит ноутбук на зарядку.       Фильм всё ещё на паузе, Женя копается в районе розетки, и Саша, поставив чайник, садится обратно перед ноутбуком — единственным источником света в комнате. — Знаешь, что? — весело говорит он. — Что? — слегка раздражённо отзывается Женя, теперь пытающийся вспомнить, какой из разъёмов на ноутбуке создан для зарядника. — Весь твой свитер, который на мне, — решает уточнить. — В какой-то шерсти. — Да, — Женя трёт затылок. Хочется сказать «это с тебя, потому что ты тот ещё котик», но есть ощущение, что Сашу от подобного пикапа стошнит. — Возле моего дома живёт кошка, я пару раз выносил ей еды. Она линяет, причём ужасно, да, но даже не говори, что Алина Николаевна не оставляет шерсть на твоих вещах.       У Саши из рук падает очередная ещё не открытая упаковка печенья, и он судорожно хватает Женю за локоть. — Алина Николаевна.       Секунду Калинкин обрабатывает услышанное, а потом, кажется, до него доходит. Саша, видимо, пережил такой стресс, что напрочь забыл, что у него дома живёт кошка, и, соответственно, не проверил, где она и что с ней. Отлично, новый повод для паники. — Нам нужно её найти, — продолжает он, и голос у него трясётся.       «Ты с ума сошёл?» — хочется спросить Жене, добавить «сейчас двенадцать часов ночи», «там темно» и ещё каких-то аргументов, которые придут в голову. — Хорошо, — кивает он головой вместо этого. — Где искать?       Он старается звучать уверенно и твёрдо, понимая, что, если они сейчас оба поддадутся панике, ничего не получится. Хотя Жене хотелось паниковать, однозначно. — Я знаю место. Ты пойдёшь со мной? — Куда же я денусь, — вздыхает он, стараясь оставаться серьёзным.       Ночь однозначно будет весёлой.       Женя настолько привык спускаться по лестнице по ночам, не издавая шума, что сейчас мог спокойно показывать Саше, на какие участки ступенек и в каком порядке наступать, чтобы они не скрипели, но тот и сам неплохо справлялся. Осторожно закрывая за собой дверь, Калинкин очень надеется, что маме, уставшей после работы, не придёт в голову вставать посреди ночи и проверять, все ли дома.       Хотя у него — точно не все.       На улице промозгло, сыро и совершенно ничего не видно, даже несмотря на то, что глаза успели привыкнуть к темноте в доме.       Женя пару раз взмахивает руками вокруг себя, чтобы понять, насколько всё плохо, и только тогда начинает слабо различать силуэты в радиусе тридцати сантиметров, не больше. Саша в этот радиус не вписывается. Страха перед темнотой у него никогда не было, но сейчас становится несколько жутко. — Я тебя не вижу, — говорит он, вытягивая руку куда-то в сторону, где, согласно его интуиции, должен быть Ваш. — И себя тоже, — зачем-то решает уточнить.       Из темноты его хватают за руку, и он даже не успевает испугаться. Что ж, в правильную сторону вытягивал.       Полагаясь на какое-то шестое чувство, которое не даст им влететь лбом в забор, они не спеша выбираются на дорогу, и здесь с появлением фонаря есть свет. Женя тут же отпускает Сашину руку, не без труда, надо признать. Но вообще-то, они ищут Алину Николаевну, и это самый неподходящий момент, чтобы отвлекаться на всякое разное, вроде того, насколько комфортнее становится на полутёмной и холодной улице, если держать Ваша за руку. — Куда мы идём? — спрашивает он осторожно, пряча руки в рукавах толстовки полностью. — К твоему дому? — Не, только не туда, — отвечает Саша, смотря вообще не на него, а в противоположную сторону. — Но на соседнюю улицу. — Ладно, веди.       Женя сам удивляется, насколько ему доверяет. Если бы ещё месяц назад ему сказали, что он ответит «да, конечно, пошли», когда его поведут ночью в неизвестном направлении, ради чего угодно, он бы пальцем у виска покрутил. Новый пункт: рядом с Вашем отключается не только способность думать, что говоришь, но и инстинкт самосохранения.       Они идут молча, слышно, как под ногами хрустит гравий и в доме неподалёку воет одинокая собака, и Жене думается, что это лучший вариант происходящего из всех возможных, потому что он понятия не имеет, ни что делать, ни что говорить. Просто почти бежит за Сашей по дороге, надеясь, что всё закончится хорошо. Или хотя бы просто закончится.       Часы показывают почти половину первого, когда они останавливаются перед маленьким домиком со стенами из камня, выкрашенными в тёмно-синий цвет и шикарным кустом роз у сетчатого забора: это всё, что можно разглядеть в свете фонаря над дорогой. Калинкин точно здесь не был ни разу, но вот Саше, судя по всему, дом знаком прекрасно. Он осторожно отворяет калитку, просунув руку через сетку и подцепив щеколду с обратной стороны под осуждающий взгляд Жени: вообще-то, это выглядит, как попытка проникновения в чужой дом.       Женя довольно медленно проходит по дороге от калитки до входной двери, будто чего-то опасаясь; Саша, который вообще его не замечает, кажется, в один момент поднимается на ступеньку у входа и коротко звонит в дверь два раза. — Ты с ума сошёл? — шипит Женя, а темноте, отводя взгляд от тюльпанов. — Половина первого ночи, люди же спят. — Не спят, — уверенно отвечает он. — Во-первых, через окно видно свет, а во-вторых, «Дом-2» ещё не кончился.       Поразительное знание программы телепередач канала ТНТ.       Открывать не торопились. — Может, объяснишь, где мы? — уже спокойнее интересуется Женя и подходит ближе, останавливаясь на ступеньку ниже. — Это дом Веры Ивановны, — поясняет Саша, — наконец-то посмотрев на него, а не куда-то в сторону. — Алина Николаевна часто приходит к ней, потому что у неё в сарае живут мыши.       Женя кивает головой, пытаясь осознать, какой вообще абсурд сейчас происходит. Они пришли посреди ночи к незнакомой ему женщине, чтобы спросить, не видела ли она случайно кошку сегодня. Да несмотря на то, что они живут на самой окраине, территория-то большая, в конце концов, Алина Николаевна может быть где угодно. Как же неловко было беспокоить человека ради призрачного шанса, по крайней мере, Калинкину точно. — Жень, — Саша осторожно его зовёт. — Я понимаю, что тебе кажется, что я веду себя, как придурок. Честно, ни в какой другой ситуации я бы не стал тебя беспокоить, тащить посреди ночи на улицу, звонить кому-то в дверь, но просто пойми, насколько мне это важно. Это самое очевидное место, где её могли хотя бы видеть, — он вздыхает. — Если не здесь, то я даже не знаю, где.       Женя устало трёт лоб и, поровнявшись с Сашей на ступеньках, осторожно берётся за рукав своего же свитера. — Всё в порядке, я всё понимаю, — Ваш доверчиво заглядвает ему в глаза. — И если что, тебе всегда можно меня беспокоить, хоть посреди ночи, хоть рано утром, хоть вообще когда.       Слово «спасибо» застревает где-то в горле, и Саша, воспользовавшись тем, что Женя до сих пор держится за рукав свитера (это было уже на автомате, он просто забыл отпустить, пока говорил), переплетает их пальцы.       У Жени в голове что-то щёлкает.       Кажется, в овраге никто никого ни с кем не путал.       Замок на двери скрипит еле слышно, и в проёме появляется хозяйка дома. Вера Ивановна оказывается низенькой старушкой лет восьмидесяти, может, больше, в классическом пуховом платке с цветами. Надо признать, что она выглядит недовольной, а потом замечает Ваша и расплывается в улыбке: — Здравствуй, Сашенька. Что-нибудь случилось?       Женя убирает руки за спину, опирается на неровную стену и улыбается, как довольный кот: боже, в этом городе есть хоть один человек, которому Саша не нравится? — Здравствуйте, — Ваш нервно здоровается, треплет край свитера и подбирает слова. — Простите, пожалуйста, за беспокойство, но вы не видели сегодня мою кошку? Понимаете, она потерялась, и я не знаю, где она ещё может быть, ещё раз простите…       Он запинается где-то на извинениях и судорожно вдыхает воздух; у Калинкина сердце щемит. — Нет, дорогой, не видела, — качает головой Вера Ивановна. — Она сегодня не приходила, а чего ж ты так разволновался? Это же кошка, погуляет и придёт, иди домой, не переживай. Если увижу, обязательно позвоню тебе или маме твоей, хорошо? — Хорошо, — Саша с трудом изображает подобие улыбки на лице; чувствуется, как ему сложно слышать это «иди домой», когда идти некуда. — Спокойной ночи и извините ещё раз за беспокойство. — Да ничего страшного, — она тоже улыбается. — Спокойной ночи.       Дверь захлопывается, и Женя осторожно высовывается из своего импровизированного укрытия, пытаясь понять, что будет дальше. Прежде чем он вообще успевает что-либо сказать, Саша в один момент срывается с места, слетает со ступенек через одну и скрывается за калиткой, пропадая из виду.       В глубокой тишине на заднем фоне стрекочут цикады и всё ещё лает, видимо, очень бодрая собака, и в целом получается не самый подходящий фон для отчаяния, так что Женя менее резко преодолевает ступеньки и выходит на полуосвещённую улицу. Возле забора, может, метрах в пяти от калитки, валяется ненужная шина от трактора, вроде как изначально задуманная в качестве основы для песочницы, а теперь лежащая здесь, как простейшая мусорка или скамейка; правда, надо признать, что за выкидывание окурков и бутылок сюда из дома выбегает муж Веры Ивановны с тяпкой и криками «свой мусор носи при себе». Насчёт сидения ничего сказано не было, поэтому Саша присваивается на самый краешек, сгибает колени и подставляет одну руку под лоб.       Женя подходит и садится на корточки ровно напротив. Ему от одного этого зрелища плохо, как будто это у него сгорел дом, пропала кошка и случилось невесть что ещё. Хотя, честно, он был бы не против всего этого, если бы это хоть немного помогло Вашу чувствовать себя лучше. Это же Саша, чёрт, ну он просто не создан для того, чтобы чувствовать боль и отчаяние; всё это так хотелось забрать себе, кто бы придумал способ.       Женя ёжится, чувствуя, что толстовка его особо не греет, и тут же отбрасывает это ощущение. — Пойдём домой, — тихо просит он. — Уже поздно. Завтра обязательно будем искать ещё. — Да было бы, куда идти, — Саша отнимает руку от лица и обнимает колени. — Некуда. — Как говорила моя мама, — Женя слегка оживляется, вспомнив эту мысль, и складывает руки, когда понимает, что может наконец-то держать равновесие, — «дом — это не набор комнат, где ты живёшь» — это место, где тебе уютно, как нигде больше. Или, возможно, человек, с которым тебе комфортно, — жмёт плечами, глупо надеясь, что может это отнести к себе самому. — Таким местом и был этот дом, — говорит абсолютно серьёзно. — Да, разваливающийся, вообще не вписывающийся в окружающую действительность, старый, со скрипучей калиткой, но я нигде никогда себя лучше не чувствовал. Там эта атмосфера, и мама, и кошка… — где-то тут от запинается, неловко проводит ногой по земле и прячет лицо. — Всё как будто в один момент обрушилось, понимаешь?       У Жени заныло под рёбрами; где-то он уже слышал эти слова.       Ну и придурок же он, прости господи.       Стоит признать, у Калинкина всегда было плохо с поддержкой: он просто не умел подбирать нужные слова, в лучшем случае получалось «не грусти, пожалуйста» и «всё будет хорошо»: в общем-то, он говорил всё что, чего не стоит говорить. Чаще всего ему казалось, что проще будет просто обнять человека, взять за руку, погладить по голове; почему-то именно тактильность казалась ему наиболее успокаивающей.       С Сашей такое проворачивать страшновато, правда: непонятно, как он вообще отреагирует — учитывая его состояние, он, возможно, вообще нос ему сломает, но всё было лучше, чем просто сидеть на одном месте, как служебная собака.       Осторожно, стараясь не потерять недавно обретённое равновесие, он нерешительно вытягивает вперёд сначала правую руку и кладёт её на плечо Вашу; затем левую. Реакции не следует.       Вокруг довольно темно: последний фонарь на улице перестал работать ещё в прошлом месяце, а освещение над ближайшим домом сюда просто не попадает. Именно поэтому, только тогда, когда утихает та лающая собака, до Жени доходит, что Саша напротив него из последних сил пытается не плакать.       Женю пробирает какой-то нежностью до костей, когда он максимально бережно, проводя пальцами по шее, берёт его лицо в свои ладони и очень тихо говорит: — Посмотри на меня, пожалуйста. — Нет, — также тихо отвечает Саша, не мотая головой.       Проводит большим пальцем по щеке, слегка наклоняет голову и повторяет просьбу, не меняя интонации: — Пожалуйста.       Саша поднимает голову и, кажется, смотрит ему в глаза; вокруг слишком темно, чтобы Калинкин мог об этом судить.       Очевидно, сейчас нужны слова, прям как никогда раньше, но у Жени в голове абсолютный вакуум и пустота, поэтому он наудачу начинает говорить от сердца, запинаясь и не подбирая слова: — Я могу десять раз сказать, что я понимаю, каково это, когда всё в один момент ломается, но это будет неправда. Я не представляю, что ты сейчас чувствуешь, и, честно говоря, даже боюсь представлять, но я должен сказать, что действительно хочу о тебе позаботиться. Просто позволь сейчас забрать тебя отсюда, отвести ко мне домой, заварить горячий чай, накрыть тебя пледом и посидеть, пока ты не уснёшь. Захочешь поговорить — я выслушаю, захочешь, чтобы тебя оставили в покое — без проблем, я посплю в другой комнате, захочешь, чтобы тебя до утра кто-нибудь держал за руку — хорошо, я останусь, но просто давай сейчас отсюда уйдём. Я не претендую на то, чтобы заменить тебе ощущение дома, я просто хочу помочь. Пойдём, пожалуйста?       Говорит это всё и на секунду замирает, чувствуя, как трясутся руки. Мозг лихорадочно пытается осознать всё, что сейчас было произнесено и сколько там было лишнего. Замечает, что уже много раз сказал слово «пожалуйста», просто потому что ему страшно — он не представляет, что ещё нужно сказать, чтобы просто уговорить Ваша отсюда уйти.       Они продолжают сидеть друг напротив друга в абсолютной тишине, по крайней мере, Жене кажется, что звуки пропали — возможно, это просто галлюцинации на фоне чего-то. В голове вместо вакуума набатом бьётся вопрос «Насколько плохо всё то, что я сейчас наговорил, если он просто молчит?»       Набат мгновенно останавливается в ту самую секунду, когда Саша подаётся вперёд и целует его.       Колени подкашиваются, он забывает, что такое «дышать», и ещё раз неаккуратно проводит руками по лицу напротив. Ощущение, что он уснул где-то под дверью Веры Ивановны и ему это всё просто снится. В таком случае, когда будете открывать дверь, ударьте посильнее, чтобы это из головы вылетело насовсем.       Всё происходит так быстро, что Женя не успевает осознать ничего окончательно, но однозначно понимает для себя одну вещь: хорошо, что он удобно сидит, иначе бы точно уже упал. — Пойдём, — коротко соглашается Саша, не давая и шанса как-то отреагировать, выворачивается из рук, вскакивает с места и решительно направляется в сторону дороги, с которой они пришли.       Женя ещё с минуту хлопает глазами, сидя около шины; кажется, у него горят щёки и сильно колотится сердце. Мало было ему проблем, теперь ещё придётся сломать голову над тем, что это вообще было и как об этом заговорить.       Они вваливаются во двор через калитку, которую Саша любезно придерживает, пропуская его вперёд. На участке тихо, и по отсутствию собак и поискового отряда Женя делает вывод, что мама даже не просыпалась. Что ж, к лучшему.       В комнате всё так же тихо, как и час назад, когда они уходили; ноутбук слегка светится в углу на зарядке, из приоткрытого окна дует ветер, давно остывший недопитый чай стоит на полу, рядом с ним лежит скомканный плед. Всё кажется холодным и неуютным, Женя порывается включить свет, но Саша его останавливает — просто кладёт свою руку поверх его на выключателе и отводит в сторону. — Оставь так, — объясняется тихо. — Мне кажется, самое время поговорить, и мне будет комфортнее в темноте.       Калинкин согласно кивает и оставляет выключатель в покое.       Они устало садятся на пол около кровати, даже не сговариваясь, и опираются на бортик. Женя протягивает Саше кружку холодного чая — заваривать новый ни у кого нет сил. — Я даже не знаю, с чего начать.       Дурацкая шутка «начни с начала» очень просится, но Женя молчит и надеется, что всё пойдёт как-то без его слов. — Начну с того, что моя мама живёт у своей подруги не с сегодняшнего вечера, а последние три дня. Она, ну, прячется, если честно, потому что, — он на секунду замолчал, перевёл дыхание и посмотрел в противоположном от Жени направлении, — потому что отец угрожает ей всю последнюю неделю. Не хочу нагнетать, но, думаю, это он поджёг дом, соседи, да и пожарные говорят, что само бы так не загорелось.       У Жени из рук падает печенье. Если до этого (интересно, откуда?) у него и было желание поесть, то сейчас оно испарилось; он отчаянно переваривал услышанное. — Ты хочешь что-то спросить, наверное? — вздохнул Саша, не сводя взгляда со шкафа. — Не стесняйся. — Ты же говорил, что ты его не знаешь?       Ваш довольно горько усмехнулся: — Ну, не так и просто сказать, что твой отец — алкоголик, терроризирующий всю твою семью. Вообще, странно слышать этот вопрос от человека, который три недели скрывал от меня свой диагноз. — Да, грешен, — Калинкин чуть не схватился за голову, не обнял себя за коленки и не начал раскачиваться в абсолютной прострации. — Почему ты… тоже не уехал?       «Страшно представить, что было бы, окажись ты в тот момент не на пляже» — целесообразно не добавил Женя, но вздрогнул от одной этой мысли. — Я собирался уехать сегодня вечером, честно говоря, — он слегка помедлил. — Но мне сначала хотелось с тобой поговорить. — И поэтому ты так волнуешься за Алину Николаевну, да? Ты боишься, что она была на участке? — Естественно. — Хей, — Женя вообще не понимает, какие слова тут подобрать. — Я уверен, она была в абсолютно другом месте, ты же знаешь, как она любит гулять.       Саша отстранённо жмёт плечами; он выглядит совершенно потерянным и безэмоциональным, но усталость берёт своё, и он зевает, прикрывая рот рукой, и трёт глаза. — Так, мы идём спать, и это утверждение. Со всем остальным разберёмся с утра. — Не думаю, что я смогу уснуть, — как-то слабо возражает Ваш. — Ничего, уложу, — обещает ему Женя, поднимая с пола и себя, и плед.       Он осторожно расправляет на кровати холодное постельное бельё, скидывает в сторону оставленную тут с утра футболку, складывает подушки друг на друга и жестами просит Сашу лечь, а сам скрывается за дверью ванной комнаты.       Несколько минут смотрит на своё лицо, будто пытаясь понять, насколько реально всё то, что сейчас происходит; умывается холодной водой два или три раза, собирает последние силы, ещё не затраченные на поддержку, находит четыре пятнышка от грязи и травы на светлых пижамных штанах, но и об этом решает позаботиться с утра.       Всё с утра.       Открывает диалог, негнущимися пальцами набирает маме сообщение: Не волнуйся, пожалуйста, у меня сегодня на ночь остался Саша, просто потому что ему больше негде. Я всё тебе потом объясню, доброй ночи.       Пожелание доброй ночи немного странное, учитывая, что она уже спит, но и об этом думать тоже не хочется.       Это первое, что он говорит ей за последние дней десять.       Дверь в комнату скрипит, как и дверь шкафа, из которого Женя достаёт себе второе одеяло и примерно четвёртую подушку, которые бросает на пол, точнее, на коврик у кровати: всё-таки ему на сегодня хватит. — Будешь храпеть — я уйду спать в библиотеку, — грозит он, расправляя свою импровизированную постель. — Не буду, — отзывается Саша и поворачивается на его голос. — Стой, ты собираешься спать на полу? — Не на полу, а на коврике, я попрошу. — Да хоть на мате, ты что, с ума сошёл? — Вот так всегда, — наигранно возмущается Женя, упорно укладываясь на коврик. — Пытаешься быть гостеприимным, а у тебя спрашивают, не сумасшедший ли ты. — Если для тебя гостеприимство — это спать на коврике у кровати, то что ещё я должен спросить? — Не спать на коврике у кровати, а уступить свою кровать гостю, что ж ты всё путаешь формулировки. — Женя, ты дурак? — абсолютно спокойно интересуется Ваш. — Иди сюда и ляг нормально. — Не пойду, — упирается Калинкин, накрываясь одеялом с головой. — Не превращай ситуацию в сцену из сериала. — Ну, как хочешь, — кажется, будто Саша сдаётся и собирается спокойно лечь. — Тогда двигайся, твой ковёр не резиновый.       «В смысле?» почти успевает спросить Женя, но Ваш скидывает с кровати одну из подушек, потом себя и вслед за собой утягивает одеяло. — Если ты спишь на полу, то и я буду. — И кто из нас ещё с ума сошёл? — фыркает Женя, чувствуя, что отговаривать его бесполезно. — Вообще-то, всё из-за тебя. — Ага, из-за меня, — соглашается уже на что угодно, только бы уже улечься. — Спи давай. — Руку дай тогда, — Ваш вытягивает одну руку из-под одеяла, убирая вторую под подушку. — Ты же обещал.       Женя с несколько секунд хлопает на него уставшими глазами, пытаясь понять, что от него хотят, а потом до него доходит — он через слабость подаёт руку с задирающимся рукавом толстовки и сплетает их пальцы.       Они за последние пару часов подержались за руки больше, чем за весь месяц — это вроде называется развитием отношений, да? — Окно надо закрыть, — едва ли на уровне слышимости говорит Женя, закрывая глаза. — Да ну его — если заболеешь, я приду к тебе с банкой мёда.       «А ты прям здоровый останешься, посмотрите на него» хочется фыркнуть Калинкину, но сил хватает только на возмущённый выдох. — Знаешь, что? — вдруг говорит Саша куда-то в потолок. — Что? — интонация его голоса сама за себя говорит «да ты успокоишься сегодня или нет, я понимаю, что на ковре не спится, но ты сам сюда лёг». — Ты — это то ощущение дома, которое я потерял.       В любой другой ситуации Женя бы обязательно на это отреагировал, но сейчас он только мерно дышит, оставляя Сашу и эти слова в тишине гадать, слышал ли он это вообще.       Всё-таки превратил ситуацию в сцену из сериала.