Забытый вальс

Если я скажу, что хорошо знаю своих родителей, то совру. Как и они соврут, если скажут так насчёт меня. Мы жили на одной жилплощади, носили одну и ту же фамилию и имели кровное родство — пожалуй, это одни из немногих связывающих нас черт. Что там дальше по списку... А, всё, надо же. Из общих сведений: папа работал в какой-то крупной компании и очень любил фрикадельки, мама была домохозяйкой и не умела готовить фрикадельки правильно. Остальное оставалось вне моего детского поля зрения, по крайней мере до школьного возраста. В детстве это казалось нормальным — мало ли взрослые все такие важные и невеселые. Или те дети, которым «повезло» стать в будущем взрослым человеком, вынуждены рождаться с портфелем в одной руке и телефонной трубкой в другом? Но чем больше я встречала родителей тех же одноклассников или просто весело проводящую время семью в парке или на пляже, то всё больше я недоумевала. «Вы странные, раз любите друг друга открыто», — думала я, словно выражение чувств было чем-то личным и постыдным. Не было смысла отрицать факт того, что если бы мама успела как обычно выбраться из дома куда-то, оставляя милые записочки на холодильнике и несколько банкнот на столе, всё было бы проще. Не было бы неловких немых сцен, этого бесячего одергивания подола платья, невнятного бубнежа в попытках оправдаться... Ну, или просто фразы: «Тебя это не касается, ты слишком мала. Повзрослеешь — поймёшь». Но я надеялась, что всё же застану маму дома. И вот, так и случилось: застала её за суматошным запихиванием вещей в сумочку. Подняв голову, она начала всё тот же спектакль. Первый пункт: попытка перевести тему. — Ой, ты так рано! Думала, вы ещё погуляете. Как всё прошло, зайка? — не отрываясь от копошения она вымучила улыбку. Второй пункт: увиливание от прямого ответа на вопрос. — Ты куда-то уходишь? Может, помочь? — Хах, нет, спасибо, маме просто надо по делам. Ничего особенного! Третий пункт: взятка. — Денюшку я уже оставила, закажешь себе пиццу, — мама догадывалась, что возможно в этом городе и нет служб доставки. — Так куда ты? Четвертый пункт: привычка отпрашиваться, когда мой ответ ничего не будет стоить. — Детка, меня пригласили на свидание. Всего пару часиков, постараюсь не задерживаться... Ты ведь отпустишь меня? Я так давно не была в городе! Заодно эта встреча важна для решения наших проблем, поэтому я не могу не пойти. — Каких? Пятый пункт: давление временем. — Ой, опаздываю! — только она хотела сорваться с места, как остановилась от очередного моего вопроса: — Вы с папой разводитесь? Шестой пункт: шутка. Она замялась. Издав нервный смешок, она переспросила, словно услышала от меня не серьезный вопрос, а каламбур из телевизионных передач. — Ха-ха, с чего ты это взяла? — Он не звонит нам, не приезжает. Ты сняла обручальное кольцо. Снова пила. И, в конце концов, что за ситуация была в цирке? Седьмой пункт: прямой уход от вопроса. — Потом поговорим, Сара, — мама уже поворачивала дверную ручку, когда я в надежде на правду окликнула её в последний раз: — Нет, ответь сейчас! Всего одним словом! Только дверь открылась, за ней стоял мистер Никсон. Он был в штатской одежде, с букетом в руках и облит одеколоном. Увидев меня, он вздохнул и поправил давящий на шею ворот. Он слышал наш разговор из-за двери, но ответить на него вместо матери у него не хватало решимости. В конце концов, не выдержав моего озлобленного взгляда на себе, он натужно произнёс. — Да. Твои родители разводятся. Сейчас Ма...мама тебе расскажет всё. Мама посмотрела на него с нескрываемым осуждением, а потом просто сдалась и вывалила всю обиду прямо на меня: — Твой отец сбежал в другую страну, обчистив один из счетов фирмы. Сейчас его и подельников поймали, все находятся под следствием. Дело оказалось слишком громким, об этом даже будут вещать по новостям... Возможно, в прессе где-то засветилось — иначе откуда бы тот странный мужчина из цирка знал? — на мгновение челюсть мистера Никсона сжалась от упоминания цирка, словно он вспомнил что-то действительно тревожащее его. — В общем, теперь мы одни. Она не проронила ни слова и быстрым шагом пошла к машине, дав понять, что больше разговора об этом не будет. Прежде чем дать закрыть за ней дверь, шериф хотел сгладить этот до мерзости неловкий шлейф. — Мы не надолго, веди себя хорошо. И... Мне жаль, Сара. Поворот дверной ручки, её лёгкий щелчок словно перемкнул во мне какой-то рычаг. Из ниоткуда возникшая озлобленность на все недомолвки сменилась не менее неожиданной опустошенностью; я сдулась, как воздушный шарик, сначала летая туда-сюда по комнате и в конце концов шлёпнувшись на пол с чавкающим звуком. Вот она — правда, к которой я стремилась, которая шныряла крысой по углам и теням. Крыса, которая всё же попала в мою мышеловку, но что мне делать с трепещущим в руках животным? Стало ли мне легче оттого, что я поймала её? Нет, стало только хуже. Теперь я держу её в руках и, понимая, что не смогу убить её, просто стою в замешательстве. Я пнула стул с такой силой, что он упал с треском. Понимая, что сейчас похожа по поведению со своей матерью в порыве гнева, становлюсь ещё злее, пока не смотрю на себя в отражении зеркала. Как же я жалко выгляжу, чёрт возьми. Может, стоит кому-то выговориться? Говорят, непринужденные беседы о мелочах отвлекают. Спешу к телефонной трубке и хватаюсь за нее, как утопающий за соломинку. Тихие гудки. Бип. Бип. Бип. Долгожданный треск. — Говорите, — на звонок снова ответила не она. На этот раз это была её мама. — Здравствуйте, это Сара О'Нил — подруга вашей дочери, — моё прерывистое дыхание явно выдавало моё состояние, но сейчас это было неважно. — Могу ли я попросить Стефанию к телефону? Пожалуйста, это очень важно. — Сию минуту, дитя, — женский голос прошептал, а потом после нескольких мгновений возни я услышала тот голос, который хотела. Но в нём чувствовалось сильное напряжение: — Здравствуй, Сара. Как дела? — Я не вовремя, — сразу догадалась я, — как самочувствие? Всё хорошо? — Да, конечно, — она непринужденно ответила на мой вопрос так, словно он не подразумевал намёки на физические наказания её отцом. Уже быстро пробубнела в трубку: — Поговорим завтра, хорошо? Прости, милая. До свидания. Я не успела что-либо ответить прежде чем связи оборвалась. Прекрасно, Сара. Теперь ты возможно навлекла гнев отца Стефани на неё. Поразительная блять способность всё портить своими необдуманными поступками. Набираю номер Кэнди — она всегда меня уболтает, особенно когда есть повод обидеться на меня. Снова однотонные писклявые гудки, оборванные безкрасочным: — Алло. — Привет, Кэнди. Как дела? — Всё отлично, — моя одноклассница —, всегда полная энергии и несдерживающая эмоций, никогда не говорила о себе в двух словах. Сейчас же это обрывистое и приправленное смехом «всё отлично» звучало так, словно только у её виска держат пистолет. — Ты обиделась на меня из-за директора? Прости, мне стоило сказать. Я не думала, что для тебя это так важно. — Нет, Сара, я не сержусь, правда. Не переживай насчёт этого. Ты что-то хотела? Просто я немного занята. Уроки, сама понимаешь, поболтать не получится. — Оу, тогда извини... Ты точно не дуешься? — Точно. Надеюсь, и ты не дуешься на меня. Увидимся в школе, наверное... — тяжёлый вздох после лёгкого смешка стал точкой в разговоре. — Пока, Сара. И спокойной ночи! Пищащие гудки из трубки снова врезались в ушной канал, оставив после себя лишь звон в голове. И ничего больше. Я перестала злиться: а толку? Да и не на кого, кроме себя, но разве я могла что-то изменить? В неком трансе я дошла до ванной комнаты, открыла кран и умылась ледяной водой, пытаясь смыть наваждение. Смотреть на себя в зеркало было всё так же жалко. Руки непроизвольно потянулись к шкафчика, где мама обычно хранила успокоительное, снотворное и другие свои лекарства. Нет, я не хотела напичкаться препаратами вусмерть. По крайней мере, не сегодня. Просто хотелось сделать хоть что-то, чтобы чувствовать себя хоть капельку лучше. Одна, две, три... Я уже не считала, сколько горьких пилюль упали сначала на мою ладонь, а потом покатились по горлу. — Как говорил Гиппократ, лучшее лекарство — это избегание его применять за ненадобности, — от столь внезапного появления Адама за спиной я чуть не въехала в дверцу шкафчика головой. — Может хватит врываться в мой дом так внезапно?! Или тебе доставляет особое удовольствие мой испуг? Ой, извините! Вам, господин директор! — Должен признать, страх иногда забавляет, как и твоя напускная злоба, — задетый моей колкостью мужчина смерил меня взглядом исподлобья, чем ещё пуще прежнего разозлил меня. Я не сдержалась, чтобы не сгрубить снова: — Ты так и будешь преследовать меня и доставать нравоучениями? И так паршиво, так ещё и ты.. — Мне уйти? — ответный вопрос поставил меня в тупик, но, попомнив недавнюю ссору, не отступила от своего: — Уходи! Как только уже привычный телу холод ушёл, мне стало невероятно дурно от своих слов. Какая же ты дура, Сара. Какая же ты всё-таки дура. Я осталась совсем одна, наедине со своими внутренними терзаниями из-за собственного упрямства. Только тоска и стыд о только что совершенном, казалось, загнали меня в угол, холод вернулся вновь. И причем вернулся столь резко, что я невольно вздрогнула не то от этой леденящей стужи, не то с перепугу. Когда я обернула кресло к столу, у меня в глазах уже стояли слёзы. Хотелось отвернуться, чтобы сохранить последнее чувство гордости и твёрдости духа, и он дал мне это сделать. Только пелена перед глазами покатилась по щекам, я увидела чайный сервиз, который во всю пускал пахнущий лавандой пар. Ломающимся от переизбытка чувств голосом я не спросила — подтвердила: — Ты знал... Ты нарочно. Нарочно это делаешь. Адам ничего не сказал в ответ, в привычном полумраке комнаты я могла различать его эмоции по тяжёлому дыханию. Ароматный отвар полился из фарфорового чайничка в маленькую чашку. Я торопливо сделала глоток, но дрожащими руками сделать это не обжигаясь не удалось. Я привыкла обжигаться, поэтому больно не было. Когда дыхание пришло в норму, а нос был всё ещё заложен, хотелось заполнить эту раздражающую тишину хоть чем-то. — Я так подавлена.. — Не говори ничего. Даже если слова не стоят ни цента, «золотое молчание» врезалось в барабанные перепонки с едва ощутимым писком. Но и он, и я молчали, хотя что говорить, если всё и так понятно? Он присел на корточки и подал мне руку с оттопыренным мизинцем в качестве примирения, словно мы были в детском саду. Усмехнувшись такому истино детскому поступку, я подала свою в ответ. Ещё более забавным этот жест делало сравнение величины моего и его мизинца: по сравнению с мужской рукой моя походила скорее на лапку лемура по величине. Но Адам не отпустил мою руку после того, как мы дружно сцепились мизинцами. Он держал её чересчур крепко, словно искал опоры. — Я хочу тебе показать кое-что. Ты готова пойти со мной? Обещаю, это займет лишь мгновение. Немного смутившись, я всё-таки одобрительно кивнула. — А теперь закрой глаза. Я встала из кресла и исполнила его просьбу. В мгновение меня свело лёгкое головокружение, отчего я едва не пошатнулась. В нос сразу же ударил лёгкий запах пыли и краски. От предвкушения сюрприза я начала ёрзать, чем вызвала у Адама краткий смешок. — Какая ты нетерпеливая, — в лицо врезался неяркий теплый свет, заставив меня открыть глаза. И моему восторгу не было предела. Мои лёгкие на мгновение забыли, как перекачивать собою воздух, а дар речи пропал где-то вместе с кислородом между трахеей и горлом. Как только я смогла вдохнуть, то запищала от радости! — Фортепиано!! Я так давно не.. И ты молчал всё это время?! Дашь мне на нём поиграть?? Директор цирка отрешённо поправлял запонки на рукавах уже чёрной рубашки со скептическим выражением лица, будто для него это ничего не значило. — Надеюсь, я сумел тебе угодить? Я снова начала скакать вне себя от счастья. — Да ты шутишь?! Спасибо-спасибо-спасибо!!! Бросившись к нему, я зажала его живот в тисках своих объятий, пытаясь сдавить в благодарности что есть мочи. Адам оторопел от такого жеста и пытался аккуратно выбраться из силков, в которые был заточен. — Не стоит, — он с невозмутимым видом отпрянул от меня, отходя на некоторую дистанцию. Только я открыла рот, чтобы спросить, всё ли в порядке, он повторил жест, показанный недавно на сцене — поднял руку вверх с немым приказом молчать. Я торопливо уселась на банкетку и только потянулась к клавишам, как остановилась. Вдохнула полную грудь воздуха невольно вспоминая уроки игры, годы расставания предвкушения воссоединения. Но что бы сыграть? Толком ничего и не приходит в голову... Всё заученные сонаты и симфонии давно выветрились из головы. Может, начать с Бетховена? Не так уж сложно, да и красиво. И вот, подушечки пальцев легли на клавиши, слегка надавливая. Клавиши под давлением пальцев легко прогибаются, нарушая покой молоточков, а те — струн, которые нарушают уже давно забытые струна моей души. Сначала я неуверенно касалась их, словно спрашивала разрешения у инструмента, могу ли играть снова. И он отвечал мне новыми звучаниями: то тихими и боязливыми, то звонкими и воодушевленными. На первой сбившейся ноте я остановилась. — Для встречи после долгой разлуки очень даже достойно... Как ощущения? — Адам обошел вокруг инструмента, любовно поглаживая его кончиками пальцев, которые едва заметно дрожали. — Волнительно. Я играла очень давно и сейчас понимаю, что мало что помню, — с плохо скрываемой горечью в голосе призналась я. — Будет время наверстать упущенное. Ты можешь прийти сюда всегда, как только этого пожелаешь. — Что? — я не могла поверить своим ушам. — Я смогу играть... Здесь? И всегда? Остановив своё внимание на фортепиано, я и не сразу заметила, как мужчина прикусив губу облокотился на инструмент. По его лицу стекал пот, а рука закрывала рот, заглушая звуки вырывающегося стона. — Что с тобой? Тебе плохо? — только я подошла к нему, чтобы помочь, как он выпрямился и наставил руку напротив, останавливая. — Извини, вынужден отлучиться на несколько минут, заодно пороюсь в своих записях: там наверняка должны быть ноты... Будь здесь, — он нетвердым шагом вышёл, скрывшись за алым балахоном. Я решила не идти за ним и осмотреться, дабы скрасить пару минут одиночества и унять тревогу. Уже знакомая обстановка немного успокоила. Та же кровать, шкаф, закрытый ширмой. Только рабочий стол сдвинулся к стене, оставляя место громадному, отполированному до блеска инструменту.. Пожалуй, в комнате Адама была свои отличительные черты: особая педантичность и внимание к деталям, невычурная и в то же время искусная обстановка, а так же книги. Много книг. Наверное, я и не видела их больше, чем в библиотеке, в которую до этого года ходила от силы пару раз. Сэлинджер, Жан-Поль Сартр, Гейне, Толстой, Оруэлл, Кафка, Булгаков... Пожалуй, это одни из тех авторов, не слышать о которых было бы немного стыдно, но собрать их произведения на одной полке можно считать поистине потрясающим достижением. А уж если ещё и прочитать... Сразу же у книжного шкафа стояло что-то, завешенное атласной тканью. Любопытство взяло верх, и я немного задела края завесы, чтобы увидеть, что же так немудрено сокрыто. Это оказалось зеркало в очень красивой позолоченной раме. Такой находке я лишь хмыкнула и не стала смотреться в него дальше. Моё внимание привлекла баночка с пилюлями, стоящая поближе к кровати. Распечатанная и, должно быть, была использована совсем недавно.. — Вот видишь, что ты с ним делаешь?! До ужаса знакомая баночка выпала у меня из рук, и я отскочила от неё, как ужаленная. Сзади меня всё это время стоял один из актёров цирка. Я узнала его! Это был тот чудик, хватающий вещи у толпы из потолка! И настрой у того был явно не самый дружелюбный. — Простите, мне не стоило... — Не стоило хозяину пусть тебя сюда! — он подскочил ко мне, загоняя чуть ли не в саму стену шатра. Желтыми глазищами он так злобно таращился на меня, словно я серьезно насолила ему! Он махал огромными ручищами и вопил, пытаясь мне что-то доказать: — Ты убиваешь его, нас! Мы все из-за тебя страдаем... Пошла прочь! Тебе не место здесь! Только его страшная грязная рука схватила меня за предплечье, как чудика откинули за шкирку. Это был запыхавшийся не то от спешки, не то от злобы Адам. И на этом моменте меня словно током ударило. Я очнулась за своим письменным столом и уже успела измазаться в чернилах. Сердце чуть не выпрыгнуло из груди, как только в дверь постучали. — Сара, ты спишь? — это была мама. Она вошла не дожидаясь ответа. — Поздний час уже, а ты за книжками всё... Не переутомилась? — Да нет, разве сейчас поздно? Когда ты вернулась? — я бросила взгляд на будильник и мысленно отметила, что Адам не соврал, когда говорил, что сюрприз займет немного времени: вряд-ли прошло минутой больше от времени, когда я попала в цирк. — Да только что! Подумала, не стоит сегодня оставлять тебя одну... — по маминому лицу было видно, как трудно ей даются эти слова, и от ожидаемого нового серьезного разговора у меня встал ком в горле. — Прости меня, детка. Стоило сказать тебе раньше, но я всё думала, что это слишком сильный удар для тебя. Трудное лечение, переезд в эту дыру без средств существования, так ещё и развод... — Всё хорошо, — я криво улыбнулась, — как-нибудь выпутаемся, наверное... — Скоро будет судовое заседание, мне нужно твое согласие остаться со мной. Со мной тебе лучше не ехать. Побудешь пару дней без меня? Мистер Никсон попросит ребят из участка присмотреть за тобой и Дереком, если нужно, — мама уже собралась уходить, как вдруг обронила на выходе фразу: — Лавандой пахнет... В последнее время мне многое напоминает о твоей бабушке: запах, книга рецептов, лаванда... Ещё и та женщина в цирке. Наверное, всё-таки я скучаю по ней, как бы не хотелось это признавать. Спокойной ночи, детка. Не засиживайся! — Стой! Мам...— я не знаю точно, почему остановила её; наверное, на это меня подтолкнула надежда не сбегать из дома ради музыки снова, как это было раньше. В конце концов, не буду же я говорить о том, что на самом деле собираюсь проводить время в цирке уродов, поэтому враньё строилось на ходу: — Можно я буду снова играть? — Ох, детка, у нас нет... — Нет, мне не нужно покупать пианино! В местном хоре есть инструмент, да и Стефани мне поможет... Мы уже договорились! — Сара... Ты в своём уме? — лицо мамы вытянулось в изумлении. — Разве ты не будешь мешать им готовиться, да и вообще... У нас нет денег! — Взамен я буду помогать с декорациями — им не помешают лишние руки... — едва не всхлипывая я тянула нитку из пижамных штанов, ткань которых понемногу расползалась, как и мои надежды и мечтания. — Завтра поговорим, а теперь спи, — коронная мамина фраза, которая значила «нет», отбила у меня всякое желание пытаться её уговаривать вновь. Ох, Стефани, во что я тебя попыталась впутать... ...Прошло уже часа два, если не больше. После достаточно усердного разгрызания гранита науки, который дался мне с большими усилиями, я читала «Божественную комедию». Ну, как читала. Практически на каждой странице ловила себя на мысли, что просто пробегаю глазами по тексту, а в голове хоть звуки сверчков включай! Вроде и свыклась с этими исковерканными четверостишиями, стала вникать в сюжет, но в голову ничего не шло. Да и как я могу сосредоточиться, когда в мыслях всё ещё задаюсь вопросами: «...Где он? Что с ним? Почему тот чудик напал на меня?...». Вопросы без ответа всё кружили над душой, как стая ворон над Сентфором — их здесь достаточно много. Мысли о школе, друзьях и Драконах отступили на второй план: проблемы стоит решать по мере их поступления. Читать не было смысла — пока на чердаке бардак, не надейся, что, принеся туда новые вещи, ты потом их найдёшь. Настольная лампа тихо щёлкнула, и комната погрузилась в полумрак. Снова косясь на стрелки часов, я всё же тихо чертыхнулась. — Да где же он?.. — как по волшебству в углу скрипнула половица, и я с надеждой спросила у прячущейся во тьме фигуры : — Адам? Где ты был? — Пришлось задержаться и провести уроки хороших манер для кое-кого, — он размеренным шагом вышел из густой тени, — надеюсь, не разбудил? — Шутишь? Я тут чуть с ума не сошла! — я вскочила с кровати от нетерпения, тыльной стороной ладони попыталась достать до лба, даты померять температуру в то время, как он стоял столбом. — Как ты? Ты болен? как себя чувствуешь? Я увидела таблетки в спальне, а потом... Адам насмешливо подстегнул меня, убирая мою руку с его лица. — Не подобает рыться в чужих вещах, — не прерывая касание пальцами он приподнях мою ладонь к своим губам, оставляя лёгкий поцелуй, чем заставил мои уже алые от возмущения щеки покраснеть ещё гуще. — И всё же, я рад, что ты спросила. Как видишь, я здесь, и я здоров. Разве может быть иначе? — Но тебе было плохо, и я волнуюсь! Тем более, таблетки... — Лекарства предназначены не для меня, если тебя интересует ответ на именно этот вопрос. Моё самочувствие сейчас в порядке! Не стоит о нём печься, я тебя прошу, — он снова не дал мне договорить, разбавляя серьёзную беседу манерными тонами, словно до сих пор находился на сцене, — к тому же, наверняка тебя волнуют и другие вещи. — Ещё как! После сегодняшних событий как бы не начать снова сгрызать ногти до мяса, — я скептически осмотрела свой маникюр, насколько это было вообще возможно в таких потёмках. Стоило мне подумать о настольной лампе, как в комнате раздался щелчок пальцами и комната озарилась серебряным мерцанием. На потолке и стенах засияло самое настоящее звёздное небо! — Вау... — я крутила головой по кругу и вверх, пока не заболела шея — настолько зрелище было красивым и живым...— Не знала, что ты так можешь! И всё равно придется включить свет, потому что я хотела начать читать перед сном. — В мире мало вещей, которых я не могу, — он присел рядом, любуясь своим же творением, — но разве тебя не утомил Данте? — Утомил, поэтому я взяла книжонку полегче и поглупее — «Ромео и Джульетта». Он удивлённо хмыкнул. — Не думал, что тебя заинтересует любовная драма с трагичным концом... Я бы не сказал, что Шекспир писал глупые пьесы — как никак, а там из глупости разве что несколько смертей из-за одной лишь первой влюбленности... Я помню эту пьесу практически наизусть: в своё время упивался его творчеством. — Тогда цитируй, раз такой хвастун, — я нагло разлеглась на кровати и похлопала рядом с собой, приглашая сесть поудобнее. — Хочешь послушать сказочку на ночь? — он улыбнулся этой идее. — Учти, что она долгая и слишком располагает ко сну, так что если хоть сомкнешь глаза, то... — Буду должна желание, — продолжила я. — Не будешь же ты мне щелбан бить, да и желание гораздо интереснее. Начинай свою сказку! Я и подумать не могла, что Адам воспримет моё немое предложение место поближе как приглашение прилечь рядом! Не то чтобы я была против, просто таким я его ещё не видела: расслабленным, лежащим на цветастом покрывале и с немного взъерошенными локонами. Он сложил руки в замок на груди и поставленным низким голосом начал пересказывать: — В двух семьях, равных знатностью и славой... ...Я всё смотрела на остановившиеся стрелки часов и удивлялась, как человек способен повернуть время вспять. Не знаю, сколько на самом деле прошло бы часов, да и было как-то плевать. Правда, картина слегка поменялась от той, когда время только застыло. Как минимум, мы поменяли своё положение на кровати. Я лежала на животе Адама головой к потолку не отводя взгляда от дивной иллюзии звёзд, а он, наверное, и сам не заметил, как одну руку завёл под голову, а вторую положил на меня. Нет, не чтобы держать, а скорее потому что больше некуда было её деть: я раскорячилась на всю кровать. Как и поспорили, я не смыкала глаз, и Адам за этим очень ревностно следил и переспрашивал, запомнила ли я только что сказанное им. Несомненно, о его познаниях в творчестве Шекспира я могла и не сомневаться. Ещё бы, цитировать его чуть ли не наизусть! Хоть я никогда не интересовалась Шекспиром и литературой вообще, но после этого вечера стоит определённо наверстывать упущенное. Ну, или косить на дуру, чтобы Адам читал мне. Второй вариант определенно соблазнительнее, ведь не у каждого есть личный диктор и литератор под боком, да ещё и который неосознанно выводит таинственные узоры на моем предплечье, как это происходит прямо сейчас! На мгновение я отвлеклась на глупую мысль и потеряла ход повествования. И всё же, почему бы не разбавить пьесу очередным невинным вопросом? ... — Что есть любовь? Безумье от угара, игра огнем, ведущая к пожару... — Адам, ты любил когда-нибудь? Он сразу же остановился, словно подумал, что ему это послышалось. — Хотя можешь не отвечать: ты же живёшь не одно столетие, так что определённо у тебя было много поклонниц! Глупый всё же вопрос. — Почему же глупый? Не стоит путать любовные интриги и настоящие чувства. Женщин, побывавших в моей постели, я и не сосчитаю, а вот любил всего лишь один раз. — Один? — переспросила с недоумения я. — Живя столько лет?... Наверное, она удивительна, раз единственная такая, кто забрался в твоё сердце и память. — Да, она была моим солнцем, — Адам расплылся в улыбке, которой я раньше и не видела на его лице, — невероятно красива, мила... Помню другую девушку, с которой нас ничего не связывало, но воспоминания о ней греют мне сердце. Особенно ясно помню вечер в саду, мы там сидели с несколькими офицерами — ближайшими из её окружения; я же был там чужестранцем, который просто был приезжим учителем музыки и вёл у неё пару уроков. Разговор, как ни странно, зашёл о любви и уже переходил в бурную дискуссию. В какой-то момент она встала и отчеканила: — «Я считаю, что любовь должна быть искренним и прекрасным чувством, но без взаимоуважения любовь немыслима..». Только она это сказала, как покраснела и закрыла лицо руками. До чего же по-детски непосредственная... — но теплота в голосе тут же сменилась льдом, — Была. Боясь спугнуть момент откровенности, я неуверенно спросила: — И что с ними стало? — Они погибли, — просто и безжизненно ответил Адам, словно другого исхода и не могло быть. Почему-то стало очень стыдно за свой вопрос. — Извини, не надо было спрашивать... Мне жаль. — Мне тоже. Жаль. Повисла тяжёлая пауза, от которой, казалось, в комнате стало ещё прохладнее, а секунду назад мерцающие серебром светила стали подходить на висящие на потолке куски стекла. — А что насчёт тебя? Уверен, кандидатов на твоё сердце предостаточно. Например, тот юноша, с которым ты пересеклась в цирке... Кажется, он ещё подарил тебе те знаковые серьги? Сжав рукава своей пижамы в кулаках, я хотела унять растущее напряжение, повисшее в воздухе. — К чему это ты? Ты следил за нами? — Нет, — его смешок напомнил мне мурчание кота, — всего лишь наблюдал. Связь вынуждает знать о тебе больше, чем ты думаешь, знаешь ли. Даже если ты хочешь это скрыть. Он аккуратно коснулся меня в том месте, где красовался синяк, заработанный ещё во время стычки с Майклом в коридоре. — Я-я просто упала, — сама того не ожидая, я начала оправдываться. — ... И убежала с вечеринки тоже просто так? Какая удача, что тебя нашел одноклассник, — его саркастичный тон навёл меня на догадку. — Ты направил Люка ко мне, — я сжала кулаки до побеления, — и чай тоже подтолкнул сделать ты. Только зачем? — Да, — мужчина признался в этом так легко, словно это очевидный факт, — да, это я. Только другой влюбленный юнец сможет исправить ошибки первого. Да и вряд-ли твой уход с подозрительным незнакомцем остался бы незамеченным... Впрочем, хоть сейчас я считаю этот поступок несколько глупым, но для меня было важно успокоить тебя и отвести домой. Даже если не лично. Я не знала, что ему ответить. Хоть я узнала совсем недавно, что небезразлична Люку, но чтобы ко мне неровно дышал Майкл Тернер... На языке невольно крутилось слово «подвох». Здесь он должен быть, почему-то я в этом уверена. — Зачем ты мне это рассказываешь, если раньше так тщательно скрывал? Я привстала на локтях, чтобы увидеть его лицо поближе — разглядеть всю гамму эмоций. Даже если я не пойму, ответил ли он честно или нагло соврал, захотелось взглянуть глаза в глаза, но это было ошибкой. Почему-то стало сложно смотреть на него: в его взгляде читалось что-то хищное и опасное, отчего я почувствовала себя уязвимой. Адам прикусил губу в неком раздумии напоказ. — Знаешь, я и сам толком не знал ответа на многие вопросы: «Почему..». Почему я хочу узнать тебя? Почему хочу защитить? Почему всё ещё нахожусь в ярости из-за того идиота, который посмел поцеловать тебя на вечеринке первым? И даже если он на самом деле не был первым, а лишь одержал первенство среди местных мальчишек... Я не знал ответов на эти вопросы ранее, — он приблизился ко мне так незаметно, что я даже не успела среагировать. Его завораживающий шёпот притуплял моё сознание, и я не могла, нет, не хотела отстраняться. — Но сейчас я знаю ответ. Похоже, я неравнодушен к тебе, Сара. Мои лёгкие забыли, как нужно выдыхать. Я чуть не задохнулась! Это признание словно открыло мне глаза, и сейчас передо мной был не какой-то глюк моего воображения, призрак или таинственный фамильяр, как я думала ранее. Нет. Я сидела лицом к лицу с красивым и обаятельным мужчиной, который небезразличен ко мне... И у которого так соблазнительно неидеально уложены волосы, не застегнута на все пуговицы рубашка, которая так и манила прикоснуться к оголенной шее. С другой стороны, нужно же что-то ответить! Я настолько обескуражена, что не могу и слова выговорить. А если и говорить, то что я ему скажу? Адам не вызывал у меня чувства влюбленности или даже симпатии: я настолько свыклась с его существованием, что он никогда не фигурировал в моих мыслях как возможный объект симпатии. Но лишь он потянулся ко мне ближе, спросив: — Могу ли я...? — в моей голове не возникло и мысли ответить «нет». Когда моей щеки коснулись знакомые пальцы, обдавая кожу прохладой, я сама потянулась навстречу. Навстречу его губам. Короткое трепетное касание наших губ отключило моё сердце на мгновение; почему-то по коже побежала приятная дрожь, заставляя придвинуться к нему ближе. А уверенное, но при этом нежное движение его уст заставило замершее в ожидании сердце биться чаще положенного. О том, что это лучший поцелуй в моей жизни не может быть и речи: Адам умело и властно овладел моими губами без какой-либо пошлости или напора. Только леденящая нежность его губ и невесомая ласка пальцев на моем лице и шее. Было неистово приятно наконец-то забраться в эту русую копну рукой и испортить его причёску окончательно, как и чувствовать на себе то же самое. Чем смелее и властнее он меня целовал, тем тягостнее была мысль, что это наваждение должно закончиться. Но что-то пошло не так. Вишня. Перед глазами возникли насмешливо прищуренные голубые глаза, на которые спадали чёрные, как смоль, залаченные волосы. Эта задорная ухмылка, этот голос. Запах ментоловых сигарет и вишнёвой жвачки вспомнился так неожиданно и точно, что казался реальным. Ненароком вспомнился тот танец на вечеринке, возможный поцелуй. Едва я подумала о том, что это неправильно, как Адам резко отстранился. Он посмотрел мне в глаза, словно искал ответ на неозвученный вопрос. Найдя, лишь многозначительно отвёл взгляд куда-то туда, в сторону бесконечно неизменного неба. — П-прости, я... — хотелось провалиться сквозь землю от чувства стыда. Бросило в пот, отчего мокрые кулаки снова бессильно сжали пижаму. Я прикусила щеку, чтобы внезапно не заплакать. Стыд жег меня. Душил, терзал и отравлял. Но всё рассеялось, как дым, когда Адам дотронулся к моему запястью точно кончиками пальцев, принуждая ослабить хватку моих рук. Слабо улыбнувшись, он сказал: — Тебе не за что извиняться. И не за что себя корить сейчас. Не обязательно отвечать взаимностью на чьи-то чувства, поверь мне. Не удержавшись в глазу, по моей щеке покатилась блеклая слеза. Я лишь шморгнула носом, когда Адам вытирал их одну за одной. Лёжа под одеялом среди звёздного неба я спросила: — Ты точно не обижен? — Ты запомнишь меня — и мне этого достаточно. А теперь сладких снов, Сара, — только я взглянула на него в последний раз, как мои веки моментально налились свинцом, и я погрузилась в глубокий сон.

***

Зол. Как же я зол! Многого стоит не влупить кулаком по этой звёздной лживой стене со всей дури. Но глядя на это невинное создание, волосы которого так хаотично разметались по подушке, я не дал себе даже кривого слова молвить: она и так плохо спит в последнее время... из-за меня. Пусть хоть сейчас эта навеянная мною дрёма даст передышку от возможных кошмаров, которые мучат меня. Ох, Сара, к чему тебя приведёт моя благосклонность? Благосклонность оставить в живых, но при этом лишить радостей жизни. Чем я только думал, перекладывая бремя своих чувств, зная, что они невзаимны? Идиот. Глупый и наивный эгоист. Но почему он? Почему этот мелкий преступник?! Даже после интриги с её подругой этот мальчуган не выходит у неё из головы... Чем он лучше? Сильнее? Если понадобится, я сломлю гору щелчком пальца. Умнее? Навряд ли в его библиотеке соберётся и четверть того, что знаю я. Красивее... Пока все зеркала, кроме одного единственного, врут, моя тайна в безопасности. Не стоило ей открываться! А я мог это предвидеть, но жажда честности снова ткнула меня носом в ошибки. Я ненавижу этого мальчишку всем сердцем, но больше всего я ненавижу себя за то, что допустил оплошность. Мне нужно стать лучше. Сильнее. Жёстче. Прежде всего, это не прямая конкуренция, а скорее проверка на прочность. Состязание с самим собой. И пусть конкуренция будет честной. Даже если очень хочется свернуть сопернику шею, стоит отнестись к нему с должным уважением, ибо не было бы состязания, не будь он достоин его так же, как и ты. Бросив последний взгляд на спящую, я не смог не сдержать улыбки. Улыбки, полной горечи. Поправляя одеяло, не удержался — заправил выбившуюся прядь за ухо. До чего же ты прекрасна, гибель моя. Tu es belle, fragile, effarouchée, mais tu vas me détruire. ...Звон цепей в другом шатре лишь забавлял меня. Каждый из наказанных тянул её на себя, тем самым подвергая другого боли. Лишь перепалки раздражали: они всё никак не могли решить, кто виноват в большей степени. Но меня это не особо интересовало: если не можешь найти голову гидры, режь туловище. Со скуки наблюдая за этим жалким зрелищем со стороны, в моей голове уже созревал план мести другому провинившемуся. Только я щёлкнул пальцами, как кандалы отпустили своих пленников. Я подошёл к Мордогрызу. Именно он мне и нужен. — Вон, все, — в ужасе все убежали с шатра, а обвиненный лишь жалобно скулил. — Я-я скажу, кто это! — коротышка начал оправдываться, но я велел замолчать. — Не стоит, Шон. Мне ни к чему знать, кто промышлял бунтом против неё. Лучше скажи мне, Шонни, не хочешь ли ты искупить свою вину перед той, кого обидел сегодня? Скажем так, как маленькая компенсация даме. Что скажешь? Парень яро закивал. Я был доволен этим. — Собираетесь помучить ещё кого-то сегодня? — сзади послышался едкий комментарий. — Непременно, мисс Герман. Прекрасный денёк для того, чтобы получить кое-кого манерам, — я подыграл ей, чему женщина была явно не рада. Преградив мне дорогу, она перешла на шантаж: — У нас был уговор — цирк не должен пакостить жизнь моим родным. Вряд-ли Саре понравится то, что ты затеял. Что ж, если она так легко переходит все границы, думая, что играть с моим терпением можно всегда, то она глубоко заблуждается. — Во-первых, если мы перешли на «ты» однажды, то это не значит, что вы можете обращаться ко мне неуважительно, мисс Герман. Во-вторых, речь шла о конкретном человеке — вашей дочери. Да и та вряд-ли назвала бы вас родной, к слову — та не узнала родную мать. В-третьих, идите и скажите ей тогда всё сами: как бросили её мать в интернате, продали мне свою душу в обмен на деньги и славу, которую сами не удержали в руках... Сара до сих пор боится грозы по вашей вине, и я верен своим словам — стёр её воспоминания о той ночи раз и навсегда... А вы верны? Женщина укоризненно замолчала, испепеляя меня взглядом за то, что я сыграл на её больных местах. Я уже видел в её мыслях картину, где она в катетер вводит не лекарства, а святую воду. Весьма примитивная месть, да и малоэффективная. — А теперь позвольте пройти, нас с Шоном ждут дела. И, кстати, я бы посоветовал подготовиться к выступлению тщательнее. Лиззи отступила, но я спиной всё ещё чувствовал на себе её тяжёлый взгляд. До чего же волевая женщина! Так же вслед мне она прошептала: — Он пробуждается! Что ж с нами будет... Но я не ответил. Правде не нужны уточнения — во мне действительно вот-вот проснётся тот монстр, пробуждения которого я действительно опасался.