Ты не забыл меня

      — Долго еще идти? — Лениво протянул Кисаме, скучающе рассекая Самехадой воздух.       Господи, почему напарник Итачи должен быть таким невыносимым? Кисаме Хошикаге — гора мышц, неиссякаемый запас чакры, кладезь знаний и техник, — казалось бы, он должен быть толковым парнем — вот только терпением природа его обделила. И если что-то и могло вывести Итачи из себя, то это нытье. Нет, Кисаме вовсе не канючил, как пятилетний ребенок, но он умел давить на людей (или во всяком случае думал, что умеет). На Итачи это, правда, не работало — больше раздражало. И ленивый голос Хошикаге раздражал не менее попыток напарника вывести Учиху из себя.       — Да, еще долго. Ты можешь не спрашивать об этом каждые десять минут? — Устало ответил Итачи.       Несмотря на всю неприязнь, он слишком хорошо понимал Кисаме, что приводило Итачи в смешанные чувства. Учиха был чутким ребенком — и сейчас он не растерял этого качества, потому видел в напарнике подобие самого себя. Тот был таким же презренный братоубийца, таким же идеальным инструментом — шиноби — не имеющим чувств, не имеющим чести. Итачи периодически ловил многозначительные взгляды скалящегося Хошигаке: «Уж мы-то знаем кое-что. Мы с тобой отличаемся от простых смертных».       «Нет, ты мне не товарищ, и не смотри на меня так», — зло думал в такие моменты Учиха, и в его глазах томоэ шарингана начинали опасно закручиваться. — Мы не похожи хотя бы тем, что не горжусь своим прошлым. Твое злорадство неуместно». Безобразные черты сущности Кисаме, жестокий характер отталкивали, но только от того, что все это слишком напоминало Итачи его самого. Глядя на Хошикаге, он будто видел в кривом зеркало свое уродливое отражение, и не мог поверить, что оно может принадлежать и ему. Поучать преступника было бессмысленной затеей, потому Учиха лишь периодически ставил того на месте единственным понятным тому способом — языком силы. Потому что кто сильнее, тот и прав — так считал Кисаме.       — Как скажете, Итачи-сан. — Небрежно бросил напарник и закинул Самехаду за спину.       И все же, они оба чувствовали между собой странную и принужденную дружбу. Они бы не доверили друг другу личных тайн или внутренних переживаний, и в мирной жизни ни за что бы не сошлись. Однако постоянно приходилось доверять свою жизнь напарнику, а это куда значимее, так что они выучились понимать друг друга без слов. Это не была крепкая привязанность. Просто миссия обязывала их хорошо ладить. «Дружба» существовала только на задании, а вне его, их тандем не работал.       Босс поручил им миссию в Стране Огня: надо было разыскать и ликвидировать гражданского, поднявшего на мятеж целую деревню. Скучное и изнуряющее задание, большую часть которого занимала дорога, но за голову этих несчастных людей на черном рынке предлагали кругленькую сумму.       Итачи с Кисаме уже пересекли границу страны, и теперь неторопливо приближались к очередной безымянной деревушке. По обе стороны дороги простирался широколиственный тенистый лес, только некоторые его участки были вырублены и распаханы. Плодородные земли Страны Огня давали обильный урожай, потому люди, не владеющие чакрой, в большинстве своем работали на полях. Несмотря на то, что солнце уже достигло зенита, люди продолжали трудиться в поту лица, только крестьянские дети беспечно бегали друг за дружкой, да возились с грядками, когда взрослым удавалось оторвать их от важных детских забот.       Сложно, конечно, представить себе сейчас, что раньше Итачи был таким же беспечным ребенком. Пусть большую часть своих юных лет он посвятил тренировкам и чтению пыльных свитков, но какое-то подобие детства у него все-таки было, насколько нормальным в принципе может быть детство шиноби. Он также мчался по улицам родной деревни, и ветер больно хлестал его лицо; он также играл в догонялки с другими детьми; также бегал купаться на речку в жаркий день, как и обычные ребятишки. Тогда и мир казался таким большим — необъятным — и хотелось поскорее изучить его: отправиться в долгую миссию, лишь бы подальше от опостылевших улиц Конохи. Заглядывая сейчас в прошлое, Итачи видел его словно сквозь мутное стекло, настолько непонятным и далеким, даже диким, оно казалось. Ведь тогда и море было по колено, и горы можно было свернуть — можно все, если так надо будет. Что угодно, лишь бы это вызвало улыбку на лице дорогого отото, лишь бы младший брат мог гордиться своим нии-саном. Да, лишь бы Саске был рядом.       Но сейчас это чувство было неведомо холодному и уставшему разуму Итачи. Детство осталось где-то там, позади; словно воспоминание о лучике июльского солнца в холодный осенний вечер. Да и многие одноклассники его уже стали покойниками — такова суровая жизнь наемников. Детство вероломно растоптали, крылья подрезали, и теперь он, лишенный мечты, летел низвергнутый с небес в бездну. Но Учиха вовсе не жалел ни о себе, ни о прошлом, нет; в его сердце не осталось места для сожалений. Он привык с малых лет брать все в свои руки и находить выход из безнадежных ситуаций, и теперь продолжал по инерции жить, правда, лишенный воли к жизни. Он продолжал выполнять задание, оставаясь верным союзником Конохи.       Итачи погрузился в свои туманные мечты; воспоминания о былом поглотили его, хотя он этого старался избегать (видимо, сказывалось то, что он после долгих и тягостных лет добровольного изгнания вернулся в родную страну). Но меланхоличное настроение нисколько не ослабило его бдительность: он все еще чувствовал каждый посторонний шорох. И сейчас отчетливо ощущал чужое присутствие, видно, послали убийц по их души. Итачи подал условный знак напарнику, но тот не сильно удивился. Кисаме сам уже понял, что их преследуют. Не сговариваясь, они свернули вглубь леса. Напарники забрались на ветви дерева и подавили чакру. Хошикаге послал теневого клона на разведку, а сам затаился.       — Зря вы, ребятки, взялись не за свое дело. — Пробасил некто на весь лес, и вышел на опушку, являя свою фигуру.       Старик был одет непримечательно, вряд ли относился к какой-либо организации. Возможно, обычный крестьянин. С годами боевой опыт накапливался, так что можно определить силу противника, лишь взглянув на него. Этот немолодой мужчина выглядел не сильнее обычного человека, а в открытую полез на Акацуки. Итачи только диву дался: кто же сходу заявляет о полном отсутствии у себя интеллекта? Вот такое открытое представление себя врагу — прямое нарушение базовых правил, которые еще в академии проходят. Старик либо очень силен, либо очень глуп. Но где же его помощники? Затаились, возможно, если они вообще есть. Быть может, они и послали слабейшего в качестве приманки. А может, на опушке стоял клон. Учиху заинтересовала стратегия этого мужика. Хотя бы не нападение в лоб, а то такое уже успело наскучить за сутки их небольшого путешествия.       — Позвольте мне с ними разобраться, Итачи-сан. — Вежливо оскалил все сто тридцать два зуба* Кисаме.       Учиха небрежно кивнул. Что ж, пусть Хошикаге развлекается. Тот тоже решил не мудрить, и зашел с другого края поляны.       — Вам бы, дядя, кости греть на горячих источниках. Для вашего же здоровья лучше будет. — Протянул Кисаме, не убирая с лица убийственной улыбки.       Мужик выглядел оскорбленным.       — Даю вам последнюю возможность спастись, — наставительно сказал старик, — откажитесь от этого! Какое вам, Акацуки, дело до обычных людей? Ямамото-сама хороший человек, и я не позволю вам его убить! Уходите сейчас же.       Если бы Итачи умел смеяться, он бы сейчас точно не сдержал истеричного хохота. Престарелый шиноби читает нравоучения преступникам международного уровня? Эти наемники ежедневно надоедливыми мухами жужжали около членов Акацуки — а польза от них какая? Пушечное мясо. Ну, отсрочат они исполнение миссии на пару часов, а толку? Учиху больше раздражало, что мелочные разборки занимают столько времени. Он бы давно освоил технику мгновенного перемещения, если бы это так не истощало его ослабший организм. Но этот наивный и самоуверенный старик все же немного развеселил его.       — Великодушно благодарю вас за представленную возможность. К сожалению, я вынужден отказаться от нее. — Произнес Кисаме. Итачи всегда поражался циничной вежливости напарника. Хошикаге мог целый день рубить головы с плеч, кромсать, пытать, насиловать, но все это с самой почтительной интонацией и обворожительной зубастой улыбочкой. Хошикаге не опускался до оскорблений, обращаясь с одинаковой почтительностью как к врагу, так и к боссу, лишь иногда позволяя себя язвительные комментарии.       Шиноби стремительно бросился в атаку. Кисаме приготовился отражать простейшие техники ранга C, но и этого не последовало — мужик атаковал простым тайдзюцу. Стоило, тем не менее, отдать ему должное: ногами для своих лет он махал прилично — Кисаме только успевал блокировать удары. Полушутя, Хошикаге тоже замахнулся, а в следующее мгновение наемный шиноби отлетел на пару метров и впечатался в ствол дерева. Впрочем, тут же вскочил и вновь ринулся в бой.       Кисаме начинал откровенно скучать. Приятно, конечно, иногда размяться, но разве будет интересно здоровому и крепкому организму избивать откровенно более слабое существо? Хошикаге не привык сдерживаться: он мог впасть в азарт, поддавшись жажде крови, — и в такие моменты он становился неукротим. Этот же «поединок» просто не имел смысла. Старик наносил много техничных и красивых ударов, Кисаме же с легкостью их блокировал. Наемник явно знал толк в боевых искусствах, да и чакрой владел неплохо. Однако разница в грубой силе была слишком очевидна между ними. Хошикаге не атаковал в ответ, боясь сломать раньше времени хрупкого противника. Кисаме даже подумывал отправить в нокаут надоедливого старика одним ударом, но тот начал складывать печати.       — Тигр, лошадь, тигр, крыса… — Бормотал шиноби. — Суитон: Суидан, но Джуцу!       Из его рта вырвался мощный поток воды, который сбил Кисаме с ног. Тот сделал вид, что тонет. Наемник еще долго изрыгал из себя воду, но, в конце концов, выдохся.       — Где… второй? — Запыхавшись, произнес он.       — Рано еще вам второго подавать… — Лениво сказал Кисаме, всплывая над водой. — Ну, спасибо, дядь, услужил. Я теперь словно рыба в воде.       Мужик удивленно посмотрел на живого Хошикаге, но тут же вновь ринулся в бой. Он создал несколько клонов, которые стали окружать Кисаме.       Итачи подивился, что старик все же умел применять нинджутсу. Однако, ему это не сильно поможет в бою с Хошикаге. «Он проиграл еще до начала поединка, — отстраненно размышлял Учиха, — кто же дерется с противником на его же поле? Не надо быть гением, чтобы заметить, что у моего зубастого напарника с водой особая связь».       Но решимости мужику было не занимать. Он кружил вокруг Кисаме, осыпая его градом метких ударов, которые тому уже было откровенно лень блокировать. Хошикаге даже не думал сначала использовать Самехаду — слишком оскорбительно кормить меч такой низкосортной чакрой. Но ему слишком надоело терпеть назойливого противника, поэтому он потянулся к рукоятке.       — Отец, держись! — Воскликнул из ниоткуда взявшийся мальчишка и перепрыгнул с ветки на ветку. К престарелому шиноби подоспела подмога.       Юнец принялся старательно складывать печати, а после воскликнул: «Суитон: Техника Пронзающего Водяного Лотоса!»       «Чего? — подумал Кисаме. — А еще проще названия не мог придумать?»       Однако техника оказалась не так уж плоха — мальчишка не просто разбрызгивался водой наобум, он выпускал чакру под высоким давлением: вода била тонкой, но мощной струей. Поток пронесся над головой Кисаме, срубив пару толстых веток. Струя легко рубила, как добротная катана. Хошикаге торопливо сложил печати и призвал земляной барьер. Водный поток тяжело ударил по стене, но тут же растворился в ней. Земля бьет Воду.       «А у мальчишки есть потенциал», — невольно восхитился Кисаме. Он еще не видел, чтобы Стихию Воды использовали таким образом. Юный шиноби соскочил с ветки и приземлился прямо перед противником, но, как ни странно, не попытался атаковать.       — Послушайте! — В отчаянии воскликнул он. — Уходите, пожалуйста! Крестьяне не просто так подняли восстание — местный феодал последняя сволочь. Он скуп и хитер, он обирает честный народ — в деревне попросту нечего есть. Дети гибнут от голода, а на прошлой неделе, — голос мальчишки сорвался, — умерла и моя сестра. Она не смогла стать куноичи, поэтому осталась в деревне… Люди гибнут из-за жадности нашего правителя, а дайме закрывает на это глаза. Вам же нет дела до наших разборок? Так идите своей дорогой, убивайте других преступников, а нас оставьте в покое!       Лицо юного шиноби покраснело. Он понимал, что ему в жизни не победить этого опасного нукенина, поэтому он пытался воззвать к его человечности. Отец ободряюще хлопнул сына по плечу. Но Кисаме только оскалил зубастую пасть.       — Мальчик, мы лишь исполняем чьи-то приказы. Мы, шиноби, — инструменты. У нас нет своей воли, и я лишь исполняю приказ своего босса. А что до ваших проблем… Мы здесь при чем? Лично вам я вредить не хочу, но ведь и вы тоже защищаете своего Ямамото-сама только потому, что вам отдали приказ.       — Это не так! — Яростно возразил мальчишка. — Я буду защищать его — я за него умру, потому что я так решил, а не потому, что мне так сказали. Если вы не уйдете, я должен буду драться.       Мальчишка сжал кунай обеими руками и крепко встал на земле, загораживая отца. Эта картина была поистине трогательной, но Кисаме она показалась до того нелепой, что он еле сдерживал смех. Юный шиноби принялся складывать печати, а его отец успел создать нескольких клонов, которые начали группироваться. Но Хошикаге Кисаме устал от происходящего — что за цирк, право, это точно шиноби? — больше напоминают клоунов. Кажется, у него началась аллергия на молодую наивность. Нукенин не забыл про свой верный меч — Самехада в предвкушении подрагивала, ее манила необычная чакра мальчишки. Кисаме выхватил меч и тут же оказался около юного шиноби. Еще через мгновение мальчишка упал замертво — видимо, Самехада сильно проголодалась.       Старый шиноби даже не сразу понял, что произошло. Когда сын упал у его ног, он тут же бросился к нему. «Ичиро? Ичиро, ты слышишь меня? — Бормотал он, тряся сына за плечи, — Не время спать!» Но вскоре всякие надежды покинули старика, и он осознал горькую реальность: его сын лежал убитый, и кровь от глубокой раны на спине успела пропитать траву. Старик уткнулся в грудь мальчишки, беспрестанно рыдая и причитая о том, что у него средств нет даже на достойные похороны. Кисаме с любопытством наблюдал за этой сценой. Он ожидал, что горе обернется страшным гневом и старик бросится на него с кулаками, но этого не произошло. Шиноби молил прикончить его сию же минуту.       — Говорил же я, дядь, стоило сегодня идти на источники. — Равнодушно произнес Кисаме. — Впрочем, я могу исполнить вашу просьбу.       Кисаме занес меч над головой шиноби.       — Оставь его. — Приземлился рядом Итачи, останавливая напарника.       — Почему? — С нескрываемым интересом спросил Хошикаге, убирая Самехаду.       — Из-за политических игр он сегодня потерял сына. Пусть живет с этой ношей до конца дней и думает, стоили эти убеждения того или нет.       Но старик припал к ногам Учихи, моля о смерти. Тот брезгливо стряхнул его руки с себя.       — Какой из тебя шиноби, — обратился к наемнику Итачи, — показываешь слабость врагу. Ты не стремишься завершить миссию, да и не сможешь из-за мелочных чувств. Пока что ты не достоин смерти.       Двое из Акацуки спешно покинули лес, вернувшись на дорогу.       — Вы, как всегда, изощренны в своей жестокости, Итачи-сан. — Осклабился Кисаме.       «Ошибаешься, — мрачно думал Учиха. — Не должен же во всем мире я один чувствовать это. Дело не в жестокости».       Пусть солнце больше не стояло над головой, оно все равно страшно жарило. В темном плотном плаще было нестерпимо жарко, но Итачи только слегка распахнул ворот. Кисаме же вовсе снял накидку и остался в одной сетчатой майке. «И почему я также не могу раздеться?» — думал Учиха, но плащ ни за что бы не снял, даже если бы шел один. Что это за глупость? Гордыня, выдержка шиноби или просто детское упрямство? Жар давил на голову, и мысли превращались в кисель; Итачи не мог думать. Оно даже и хорошо.       До заката еще было далеко, значит, можно не торопиться. А когда наступит ночь и ненавистное солнце скроется за линией горизонта, на землю опустится блаженная прохлада. Тогда можно будет перейти на бег. Но сейчас проползти бы еще хоть пару метров, а то так тошно стало. Хорошо хоть, никто больше не преследует.       — Я вот одного не могу понять… — Внезапно подал голос Кисаме. — Чего это здешние наемнички такие отчаянные? Зачем на рожон-то лезли, если все было понятно с самого начала. Или им правда жить надоело?       Итачи молчал, обдумывая слова напарника. А ведь его совсем не удивляли самоубийственные порывы шиноби Страны Огня, ему это казалось нормальным. Ведь Учиха в душе был таким же отчаянным камикадзе, как те двое.       — Тебе этого не понять… — Все же ответил он. — Я здесь жил и потому знаю. В людях сильна вера — Воля Огня. Здесь всем настолько качественно промывают мозги, что в тебе не остается ничего, кроме слепого патриотизма. Люди готовы не то, что умереть за эту веру… Они на все готовы. И даже больше.       Кисаме не ожидал такой длинной речи от немногословного напарника, и не знал, что ответить, потому только хмыкнул. Учиха сам будто смутился внезапному откровению, но быстро подавил в себе это чувство. Экую важность сказал — то и так всем ясно. Просто мог и промолчать. А, впрочем, какое это уже имеет значение, раз уже сказал?       Все же очень жарко, зря плащ не снял. И голова закружилась, или он только сейчас это заметил? Но вот уже полуслепой взгляд Итачи совсем затуманился, и он погрузился в прохладную тьму.

***

      — Итачи-сан!       Звук больно режет по ушам. Какой же он противный!       — Да проснитесь же вы.       Лишь бы он замолчал. Бога ради, хотя бы минуту тишины.       — Мы провалим миссию из-за вас, Итачи-сан!       Учиха открыл глаза, и первое, что заметил — что солнце больше не слепило. Вечерело. Прохладная земля приятно остужала жар тела. Его футболка была насквозь сырой и мерзко липла к телу.       — Очнулись, наконец-то. — Облегченно выдохнул Кисаме. — Я уж думал, до завтрашнего дня проспите.       Итачи недоуменно осмотрелся. Последнее, что помнил — головокружение, потом тошнота, а потом только тьма.       — Я потерял сознание? — Спросил слабо Учиха.       — Да, я вас тащил, сколько мог; но, извольте, устал. Подумал, может хоть сейчас проснетесь.       Представлять как Хошикаге тащил его, закинув на спину, словно мешок с картошкой не хотелось. Так напарник обычно тащил тела их клиентов до пункта обмена. Итачи закашлялся и сплюнул кровью. А ему только стало казаться, что болезнь окончательно отступила.       — Блять, только не это. — Прошипел он. — Кисаме, ты должен кое-что достать для меня. Или миссию нам не выполнить.       — Опять эта ваша болячка? Что ж, говорите, что надо. Добуду.       Учиха порылся в карманах плаща и достал клочок бумаги, на котором было написано трудновыговариваемое название. Кисаме только взглянул, и тут же удивился:       — Пускаетесь во все тяжкие?       — Мне нужно это как можно скорее. — Прохрипел Итачи. Он чувствовал подступающие волны головной боли. — Можешь не верить, но я его несколько лет принимаю.       Кисаме стремительно умчался. Эти полчаса, что он отсутствовал, показались Итачи вечностью. В одиночестве, он наслаждался удушающими приступами кашля, после которых внутренности выворачивало наизнанку; а также разрывающей голову мигренью. Он не знал, чем болеет, да и не хотел знать. Какая разница, что высасывает прямо сейчас все его силы? Чахотка, опухоль, злоупотреблением мангеке шаринганом — не имеело значение. Итачи было достаточно того, что приступы неизвестной болезни были невыносимы, что иногда болезнь отступала — самое долгое, на три месяца, — и что был яд, спасающий от боли, но отравляющий страшнее самой болезни.       Вскоре Хошикаге вернулся, и Итачи вколол себе спасение. После него стало только дурнее, но по крайней мере кашель прекратился, а головная боль притупилась.       — Вы в порядке? — Поражаясь тупости собственного вопроса, спросил Кисаме.       — Пора идти. — Ответил Итачи.       Они стремительно бежали сквозь лес, отталкиваясь от мощных веток вековых деревьев. Кашель полностью отпустил Учиху, а головная боль уже стала настолько привычной, что почти не ощущалась. Несмотря на свое неважное состояние, все, что чувствовал Итачи — так это шелест юной листвы. Ее тихий шепот манил его, убаюкивал, успокаивал. Вот бы сейчас прилечь под этой раскидистой кроной и до конца жизни слушать, как шелестят эти свежие листочки; и чтобы прохладная летняя ночь навсегда поглотила этот мир. Чтобы солнце не возвращалось с рассветом — Итачи был совсем не рад ему. Как хорошо было бы сейчас лечь на эту остывшую землю и больше никогда не вставать! И так лежать до скончания времен, лежать, пока земля не поглотит полуистлевшие кости.       Учиха вовсе не мечтал умереть, он скорее воспринимал смерть как избавление от земных страстей. За чертой не будет ни страдания, ни наслаждения, только тишина и покой. Да, ему определенно недоставало их, у него не было места, где бы он чувствовал себя тихо и покойно. Итачи ведь вместе с Саске навсегда потерял свой дом.       А пусть, что брата больше нет! Это он еще мог принять; он не мог принять того, что больше в его жизни ничего не оставалось — ни единого лучика надежды в кромешной тьме. Что могло обрадовать его кроме искренней улыбки брата? Да и зачем нужен весь мир, когда для Итачи он не стоит и мизинчика Саске!       Верно говорят, что когда мы потеряли себя, то все для нас потеряно**.       А впрочем, пусть Итачи будет вечным изгнанником, пусть никогда не найдет себе пристанища; но ведь это дерево прямо сейчас может его приласкать невесомым касанием зеленых рук. Ведь можно прямо сейчас бросить все и свернуться клубочком у его мощных корней.       Учиха посильнее оттолкнулся от ветки так манящего его дерева, силясь смахнуть наваждение. Какие только глупости не придут в голову, когда сознание пребывает в кошмарном бреду.       — Вы же знаете, что оно после такого лечения долго не живут? — Сказал зачем-то Кисаме.       — И что с того? — Равнодушно процедил Итачи. Беспокойство Хошикаге было неуместным. Ведь если тот переживал, значит, был не столь бездушен, как о нем хотелось думать.       — И все же, можно спросить у Сасори, есть ли другие… — Не хотел сдаваться напарник.       — Кисаме, — грубо перебил напарника Итачи, — поменьше говори, будешь жить дольше.       Больше в ту ночь они не разговаривали.       А они даже перевыполнили план. Рассчитывали, что прибудут спустя три дня, а дошли за двое суток. Кисаме хотел передохнуть с дороги, но Итачи смысла в этом не видел. К чему отдых? Тем более, Хошикаге более о здоровье напарника волновался. Отчего такая забота со стороны Кисаме? Надо будет разобраться с этим позже, сейчас не до того. Учиха еще успеет напугать и отвратить от себя всякую заботу.       Хаос поглотил относительно крупную деревню, в которой загорелась первая искра протеста, позже переросшая в пожарище восстания, перекинувшееся на некоторые соседние поселения помельче. Это не была Скрытая Деревня — обычная такая деревушка, не столь мелкая, чтобы остаться безымянной; но и не настолько большая, чтобы быть на слуху в спокойное время. Сколько еще таких деревень на территории страны огня? — бессчетное множество. То, что именно здесь и сейчас поднялся мятеж — просто стечение обстоятельств. Вот в Стране Тумана недавно произошел переворот, а эта деревенька находится в относительной близости от государства, погрязшего в крамоле революции. Несправедливые требования местных феодалов, равнодушие дайме, неуважительное отношение к людям — вот и причины, побудившие недовольство. Но поводом стал наступивший в деревне голод — год выдался неурожайным, так что власти забрали почти весь хлеб и рис крестьян. Последующие смерти населения — в том числе детские смерти — стали поводом для выступления.       Итачи было больно смотреть на раздираемую войной родную страну. Куда вообще смотрит Данзо (на дайме плевать, он больше для красоты нужен)? Как двое людей искренне любят друг друга — так это надо срочно пресечь, а предотвратить зреющий переворот всесильный Корень уже, увы, не в состоянии. Итачи даже не злился, ему было грустно. За это он отдал их с Саске жизни?       Обезумевшие люди громили лавочку пекаря, они кричали: «Дай нам хлеб!» Но пекаря уже давно ограбили: у него отняли муку, его дети также голодали. А люди были в ярости, они стали избивать хозяина лавки, как будто это могло наполнить их желудки. В центре деревне мальчишки, оставшиеся без призрения, жгли сарай с сеном; но всем было безразлично — ведь сено больше некому есть. Всю скотину уже забили.       Местный управляющий давно исчез подальше от этого всего — он не мог успокоить праведный людской гнев, ему оставалось только бежать крысой с корабля. Он бросил свой народ, но народ в нем больше не нуждался. Здесь уже укрепил свои позиции новый лидер — Ямамото-сама. Темная лошадка, загадочная фигура — да кто такой этот Ямамото? Действительно ли он просто гражданский, или владеет чакрой? Беспорядки, охватившие поселение, больше походили на иллюзию, чем на реальность. Итачи под широкими полами плаща сложил печать и тихо шепнул: «Кай», но гендзюцу не рассеялось. Такова была явь.       Учиха пребывал в ужасе, хоть и не подавал виду; а вот Кисаме вроде нравилось происходящее. Он обнажил свою страшную улыбку, и даже Итачи не понимал — напарник так искренне радовался, или это его защитная реакция? Впрочем, Учиха не был силен в психологии рыб.       — Вот, скоро Ямо-момо-то… Ямамото-сама! П-придет к власти и наведет порядок! — Упорно пытался высказать пьяный мужик свою мысль.       Хлеба не было, риса не было, но запасы сакэ еще были полны.       — За здоровиеЯмумуту-сама! — Вторил ему второй пьяный голос, коверкая имя своего предводителя.       Они хлебали огненную жидкость прямо из бутылки, не разливая; выхватывали бутыль из рук друг друга. Вскоре они подрались, потому что дрожащей рукой кто-то из них разлил остатки вина.       Итачи надоело наблюдать за этим театром абсурда, он бы лучше начал искать информацию. Но тут к его ногам бросился истощавший нищий, моля у иноземцев милостыни. Учиха сказал, что даст ему еды, если тот покажет, где находится Ямамото-сама.       — А чегой-то его искать, — недоуменно пробормотал отощавший парень, — он на главной площади. Речи какие-то заумные задвигает: да разве кто-то в это вслушивается?       — Отведи нас на площадь. — Приказал Итачи. Нищий повел их. — Ты сказал, не понимаешь, что говорит Ямамото-сама. Так почему следуешь за ним?       — А я ни за кем не следую. — Гордо ответил парень. — Он чегой-то заумное говорит, ну и пожалуйста, пусть хоть вусмерть заговорится. Он обещал, что если дело выгорит, то мы все будем сыты.       — А если дело не выгорит? — Хмыкнул Кисаме.       Нищий не ответил. Он уже довел иноземцев до площади и махнул рукой на человека, стоящего на возвышении в самом центре. Человек громко говорил что-то, и толпа людей плотным кольцом сомкнулась вокруг него. Отощавший парень сверлил голодным взглядом Итачи, и тот отдал ему свой паек. Нищий крепко прижал еду к груди, и, воровато озираясь, скрылся. А тем временем, оратор сотрясал воздух звучным голосом:       — Жители нашей деревни! Матери, отцы. Братья, сестры, дочери и сыны! В течение долгого времени мы находились под гнетом злых феодалов, мы страдали — жизнь наша была невыносима. Вспомните ваших близких, кто погиб по их вине! Вы будете это и дальше терпеть? Вы хотите это и дальше терпеть?       — Нет! — Кричала толпа. — Хватит это терпеть!       Итачи с Кисаме пробивались сквозь людское скопление ближе к центру. Было интересно посмотреть на местного духовного лидера.       — Хорошо, хорошо, хорошо! Вы правы, правда на вашей стороне, — продолжал свои речи Ямамото, — эта земля всегда принадлежала нам! Почему приходят эти ленивые свиньи и отбирают ваш честно заработанный хлеб? Почему вы позволяете им это делать?       Люди зароптали недовольно. Итачи не мог во всех чертах разглядеть лицо оратора, но понял, что у него живая и выразительная мимика.       — Но мы больше не будем терпеть это, верно? — Поднял вверх кулак господин Ямамото и грозно погрозил им.       Народ вторил его словам, повторяя эхом: «Верно, верно…» Мир вокруг Итачи закружился. Духовный лидер знал, что хотят услышать люди, и говорил им это. Но что он собирается делать с разъяренной толпой? Куда поведет их?       — Кто пойдет со мной крушить их дома? Кто пойдет со мной грабить их сокровищницы? Кто пойдет убивать их семьи?       Одобрительный ропот и улюлюканье — вот как отвечали зверским призывам Ямамото люди.       —Я сам готов в любой момент отдать свою жизнь, — оратор понизил голос, и толпа также притихла. — Ее может взять кто угодно — за мой народ и за мою деревню, я требую того же и от каждого другого. А кто вздумает воспротивиться этому долгу, должен пасть! Нам не по пути с предателями.***       Раздались бурные аплодисменты, люди кричали что-то, не помня себя. А у Учихи от всего этого шума разболелась голова. «Тебе тоже хочется поскорее его кончить?» — шепотом спросил Кисаме, и Итачи не мог не согласиться. Длинные, пафосные агитационные речи — все это одна шелуха. Столько громких слов и обещаний, однако, ничего конкретного. «Мы будем выступать!» — кричали восставшие. А где, когда и как выступать? Никто этого не знал, даже сам Ямамото-сама. Его уста могли излагать одни только пустые речи; и удивительно, что ему верили, что за ним шли реальные люди. Видимо, отбившимся от стада овцам необходимы пастухи — и не важно, какие… К счастью, господин Ямамото заканчивал говорить, чему Итачи с Кисаме несказанно обрадовались. Оратор попрощался с паствой и удалился в свой дом в окружении телохранителей. К слову, задание, в котором проживал Ямамото-сама, было нетронуто хаосом, и на фоне руин, в кои превратились так горячо любимая им деревня, нелепо выделялось своею чистотой и аккуратностью. Дом мятежника скоро заполнился людьми. Вероятно, разрабатывал со своими приближенными план завоевания власти. Это осложняло тихое выполнение задания.       — Что, сейчас, или до вечера отложим? — Спросил Кисаме.       — Пожалуй, подождет до вечера. — Кивнул Итачи.       День прошел непонятно как, поглотивший это место беспорядок поселил смуту в разуме Итачи. Ожидание вечера было тягостно, Учиха не любил лишнего шуму. Зато Хошикаге хорошо провел время — ввязался в пьяную драку, пообщался с людьми и выяснил много примечательных, но малоинтересных деталей про местного духовного лидера. Что раньше он был шиноби, но не сложилось; что до недавней поры никто не слыхал даже про некоего Ямамото Кэйташи. Он быстро взлетел в последнее время, но зачастую за стремительным возвышением следует не менее стремительное падение.       С наступлением ночи они приступили к делу. Проникнуть в хорошенький дом Ямамото не составило труда; его охраняли обычные, но крепкие мужики. Кисаме их просто вырубил. Соблюдая все правила конспирации, Итачи с Кисаме максимально осторожно продвигались по коридорам, зорко вглядываясь в каждую тень, но это было бессмысленно. Те два молодчика у входа были единственными охранниками этого дома. «Что он, совсем не боится за свою жизнь?» — удивился Кисаме. Видимо, в окружении своей паствы Ямамото ощущал себя в полной безопасности. Кто решится пойти против мятежного правдоруба?       Они вместе дошли до спальни господина Ямамото, но у самого порога Итачи попросил напарника не вмешиваться; в одиночку зашел в комнату и уместился в кресле, что стояло напротив кровати хозяина комнаты. Нет, Учиха, конечно, подозревал, что это задание будет относительно простым — но, чтобы настолько? Вот она цель — беспечно спит прямо перед ним, а он, убийца, и руки пачкать не хочет. Итачи от скуки наложил на спящего гендзюцу, погружающее в кошмарный сон. Через непродолжительное время, Ямамото-сама свалился с кровати и заикал. Итачи равнодушно взирал на него сквозь алый шаринган.       — Кто вы? Что вам надо? — Опомнился духовный лидер.       — Мне от вас ничего не нужно, кроме ответов. — Просто сказал Учиха, поудобнее вытянув ноги.       Ямамото неверующе смотрел на ночного гостя, словно надеялся в один момент проснуться. Однако Итачи не выказывал ни агрессии, ни дружелюбия, что не могло не пугать. Вторжение восседал в кресле, подобно статуе — лишь сверкали в темноте красным глаза. Кэйташи ущипнул себя, но так и не проснулся от кошмара.       — Вы мой благодетель? — Осенило Ямамото.       Он с благоговейным трепетом преклонился перед своим посетителем, чуть не целуя тому ноги.       — Возможно, это зависит только от ваших ответов.       Итачи также холодно глядел на Кэйташи. Учиха вообще сам не знал, чего ожидал от этого человека, если уже убедился, что тот шарлатан. Но все же долг перед Родиной и то полузабытое щемящее чувство надежды не давало Итачи просто убить Ямамото. Когда-то давно он любил всех людей, или только думал, что любит. И пусть теперь в нем не было ни любви, ни ненависти к человеку, принципы из старой жизни вяло всколыхнулись в памяти, потому Итачи решил, что сначала выслушает духовного лидера. Может, тот еще станет спасителем для их истощенной страны? Вряд ли, конечно. Просто Учихе надо было развлечься.       — Ну, тогда задавайте свои вопросы. — Важно сказал Ямамото и отпрянул от ног ночного гостя, усевшись на полу в позе сейза.       — Чего вы добиваетесь своими выступлениями? — Спросил Учиха.       Ямамото ответил, не раздумывая ни секунды.       — Власти. И справедливости. Но без власти справедливости не построить.       Итачи страшно посмотрел в глаза собеседника, от чего тот содрогнулся.       — Да что такое эта власть? Вы это хоть сознаете?       Теперь уже Ямамото задумался.       — Власть — всего лишь инструмент, с помощью которого можно как строить, так и разрушать, — пылко ответил он. — Она дается не каждому, но только достойному.       Учиха спросил еще, хотя и желание продолжать разговор у него убавилось:       — Как же вы собираетесь заполучить этот инструмент?       — Идти напролом! — Воскликнул Кэйташи. — Брать у тех, кто недостоин. Забирать у этих… вельмож!       Итачи даже попытался всерьез рассмотреть данную тактику, но рассудил, что она безнадежна. Мало того, что кровь польется рекой, так еще это неразумно с точки зрения самого Ямамото — в чем смысл необразованному силачу отбирать у слабого мастера сложный механизм, которым он не умеет пользоваться? Глава должен быть не сильнейшим, а мудрейшим; стремиться подавлять конфликты, а не разжигать их. Да и как сможет одна мятежная деревня захватить власть во всей стране? В любом случае, Ямамото отвечал общими фразами, не давая конкретных ответов. Вероятно, и сам не знал. Его непредусмотрительные действия лишь приведут к кровавой бойне, которую жестко подавят. Но, возможно, это все же было лучше, чем молча терпеть несправедливость. Учиха в свое время стерпел, и был тому не рад. Быть может, стоило пойти против правил Конохи, против Корня, даже против здравого смысла? Встать против всего мира лишь ради брата? Итачи вздохнул, головная боль усиливалась. Скоро придется искать вторую дозу.       — Власть развращает людей, еще никто не проходил эту проверку. — Произнес задумчиво Учиха. — Да и как определить достойного, если мы все живем в мире собственных иллюзий? А даже если человек достоин, он все равно изменится. Сила вскружит ему голову.       — Не изменится, если у него в груди бьется живое сердце. — Возразил Ямамото.       — Все сердца черствеют. — Отстранено произнес Итачи. Он уже совсем не хотел поддерживать этот бессмысленный спор.       — Как вы можете говорить сразу за всех? Может, только вы родились таким неправильным, что у вас от рождения сердце черствое? — Яростно отрицал Кэйташи, и его дерзость вовсе не понравилась Учихе.       — Достаточно узнать, как устроен один человек, чтобы судить о других.       С него было довольно, Итачи неторопливо поднялся с кресла, смотря на Ямамото. Учиха невольно подумал, что с виду по нему не скажешь, что такой он в душе мятежник — обычный на вид мужчина, еще не старый, уже не молодой; не худ и не толст. В лице его тоже не было особых примет — разве что крупный, с горбинкой, нос. Никакого высокого свода лба, тонкого изгиба губ: никаких следов аристократизма не было на этом простом лице.       — Довольно пустых разговоров. — произнес Итачи. — Разве вы еще не поняли, что я пришел убить вас?        Ямамото тут же задрожал всем телом и вторично за эту ночь упал на пол. Ночной гость, на которого он ещё недавно смотрел с благоговением, вызывал теперь только ужас.       — Но почему вы тогда… тогда… —Стучал он зубами.       — Я дал тебе возможность переубедить, и ты не справился. Теперь я убежден окончательно, что ты не годишься на ту роль, на которую претендуешь. Ты просто мальчишка, который заигрался… Только странно, что в тебя поверили взрослые люди.       Он неспешно приближался к Ямамото, который только пятился к стене и шептал: «Пожалуйста, не надо… Да за что?» Настолько стало противно Итачи от того, что выстроенный Кэйташи образ бравого и смелого солдата не соотносился с этим дрожащим от страха недоразумением, что он произнес:       — Не ты ли еще недавно говорил, что всякий может забрать твою жизнь? Думаю, ты принесешь больше пользы, если избавишь этот народ от своего существования… Да будь же ты мужчиной и прими свою смерть!       Но Ямамото не мог. Мальчишку в нем разоблачили, и он, обиженный, спрятался. А сам Ямамото даже не был уверен в собственных словах. Поэтому он позорно прятал лицо у себя в коленях. Итачи все же сжалился над ним, погрузив того в гендзюцу. Иллюзия застлала разум господина Ямамото: и он погрузился в глубокий сон без сновидений, от которого больше никогда не пробудится.       Через пару минут все было кончено. Итачи тщательно протер лезвие катаны и распахнул дверь, за которой терпеливо ждал Кисаме.       — Навеселились, Итачи-сан? — Спросил он, осклабившись. Впрочем, Учиха ему не ответил.       Кисаме взвалил на спину труп мужчины и вышел из дома.       — У него осталась преемница       , я с ней разберусь. — Сказал Итачи. — Скоро увидимся в точке сдачи.       — Да вы сегодня в ударе, — заметил Хошикаге, но его напарник уже испарился.       Через час они встретились в условленном месте. Два трупа — мужчины и девушки — обменяли на чемодан, набитый толстыми пачками купюр. После этого они отправились на базу Акацуки с добычей. Однако Итачи довольно быстро покинул Кисаме, сказав, что у него появились дела.       На самом деле нужно было отправить Данзо отчет, а заодно можно посетить семейный склеп. Пусть никакой особой даты не было — обычный августовский день.       Итачи призвал ворону и передал ей свиток, а сам направился к окраине деревни. Какого же было его удивление, когда он обнаружил, что у могилы брата кто-то есть.       Это была Микото. Она стояла около надгробия, будто не зная, что сказать. Ее печальное лицо сильно постарело с тех пор, как Итачи видел ее в последний раз. Морщины залегли вокруг глаз, исказили красиво очерченную линию ее рта. Было почти больно видеть ее такой. Она сутуло склонилась над холодным камнем, а потом и вовсе присела около него. Легкий ночной ветер трепал ее распущенные волосы, которые старость еще не успела окрасить в седой цвет, они оставались такими же смоляно-черными, как и много лет назад. И глядя сейчас на ее сжавшуюся фигурку сзади, Итачи снова видел в ней не просто старую женщину, но мать. Ему даже захотелось обнять ее и утешить; вот только он — последний, в ком Микото сейчас нуждается. Мама сидела у камня и гладила надпись. Что-то происходило в этот момент у нее в голове, страшно представить.       — Саске… — Промолвила она с тихой горечью, будто пробуя на вкус имя сына. — Ты не представляешь, как это больно. Я так хотела тебя защитить от всего плохого, но не смогла. Никто не знал, просто… Я же во всем полагалась на Итачи и думала, что лучше него тебя никто не защитит. Мне так жаль.       Микото замолчала. В этот момент накатил легкий порыв ночного воздуха, но этот ветер был будто теплее. Вдалеке запела ночная птица. Голос женщины дрогнул, когда она продолжила говорить:       — Вы всегда были вместе. Не так, как другие братья. Потому не держи зла на него… Итачи и так достаточно наказан. Я уверена, что он страдает не меньше всех нас. Почему же он поступил так с тобой… В тот день я потеряла обоих своих сыновей. Двадцать третье июля — что за ужасная дата.       Мать перестала говорить также резко, как и начала. Она еще немного посидела у камня, и, не сказав больше ни слова, ушла. Когда она скрылась, Итачи почувствовал одновременно и печаль, и облегчение. Теперь он остался наедине с Саске, но желания спуститься к могиле не было. И как Микото могла просить своего сына простить брата? Сам Итачи не смел просить о подобном. Он просто смотрел издалека на надгробие, и пусть он плохо видел, зато помнил каждую трещинку в этом камне. И тогда он впервые заговорил с братом за долгое время.       Я бы сейчас все отдал, чтобы хоть на секунду оказаться с тобою рядом. Жаль, что это невозможно; но я чувствую, мы скоро встретимся. Ты там, глубоко под землей, и чтобы дотронуться до тебя придется потревожить твои кости, а я не хочу тревожить твой покой. Как досадно, что этот камень весь порос дикими цветами… А зачем они растут, когда тебя нет? Они издеваются над твоей смертью, Саске. Они словно говорят: «Вот посмотри, он давно мертв, а мы ещё здесь. Мы растем, поедая его плоть… Какое нам дело до того, что он давно умер? Мы-то живы».       Вот Итачи, в отличие от этих могильных цветов, не мог назвать себя живым. Саске забрал его с собой, оставив этому миру только тупую и бездушную оболочку, что некогда заключала в себе живое существо. Вот есть люди мертвые внутри, а есть мертвые снаружи; так Учиха ни к тем, ни к другим не принадлежал. Он был трупом, что по нелепой случайности мог двигаться, дышать, есть и даже что-то чувствовать. Однако Итачи манила свежая прохлада могилы, как манит мягкая постель уставшего человека. Его стремительно поедала изнутри апатия.        Ночь доживала последние свои темнейшие минуты. Вскоре утро нагло прогонит свою предшественницу и плавно перетечет в день. День закончится, кто-то в очередной раз перережет небу горло, **** очередной закат сгорит, и свет снова проиграет в этой бесконечной схватке. Итачи раньше никогда задумывался, что Солнце и Луна могут сражаться за первенство, и это осознание поразило его до глубины души. Что же это тогда значит? Каков смысл этого круга несчастий, насилия и ужаса, происходящих и при свете дня, и ночью? Должен же быть какой-то смысл, иначе получается, что нашим миром управляет случай, а это немыслимо. Так каков же смысл? Вот он, вечный вопрос, на который никто до сих пор не может дать ответа. Каков смысл вечного противостояния тьмы свету, если богам нет дела до земного мира? *****       А звезды, тем не менее, холодно мерцали на темном полотне неба, и в равной степени роняли свой призрачный свет и на омертвевшего человека, и на необычайные могильные цветы, что всегда будут полны воли к жизни. Исчезнет из мира человеческий род, а эти цветы так и будут расти здесь до скончания времен.