«Не хвались завтрашним днем, потому что не знаешь, что родит тот день». (Притч. 27. 1)
I
Пазл наконец сложился. Правда картинка получилась уродливой. Ада Ньюман редко ошибалась — и в этот раз чутьë еë не подвело. Просто ради успокоения собственных гадких подозрений она облазила сайт медиа-службы и список сотрудников: конечно, «Бенджамин Гринвуд» там значился, но никаких фотографий или личной информации больше не было. Ада рассмотрела его пропуск в клинику, на нём была указана дата рождения, индивидуальный номер и цель посещения, но этого тоже недостаточно для чëткой картины. Затем она попыталась найти архивы фотографий с мероприятий, проводимых медиа-службой, хотя бы что-нибудь, видео-репортажи или интервью. Ничего. Конечно, не только с этим мальчиком, вообще ни с кем, как будто компания была образована вчера и ещë не успела обрасти соответствующими материалами. Ада не поленилась съездить в офис, где быстро наладила контакт с несколькими сотрудниками и опросила каждого по отдельности. Конечно, еë настойчивость их изрядно напрягла, но опытные журналисты с пониманием отнеслись к рабочим юридическим вопросам. Когда она выяснила, что «Бенджамин Гринвуд» всë-таки существует, но последние несколько месяцев провел затворником в собственной квартире, хотя асоциальностью никогда не отличался, Ада спросила напрямую, как он выглядит. Настоящий Бенджамин Гринвуд оказался сорокалетним низкорослым мужчинкой с тихим дрожащим голосом и неоспоримым писательским талантом. По редакции ходили слухи о его нетрадиционных сексуальных предпочтениях, но они не имели издевательский характер и точно не заставили бы зрелого человека запереться в собственной квартире и отказываться идти со всеми на контакт. Правда, материалы он исправно присылал, и были они ничуть не хуже прошлых его статей, поэтому руководство держало вакансию за Гринвудом и благополучно сдавало его рабочий кабинет другой мелкой конторке, раз уж творец предпочёл работать на дому. Выяснилось также, что в тот же период, когда Гринвуд ушёл в подполье, в результате хакерской атаки легли все медиа-сервера как самой «эй-эм-пи-эс», так и еë дочерних региональных филиалов, и даже рукастые сисадмины до сих пор не восстановили всю базу. Естественно, грешили на конкурентов, но такое временнóе совпадение Аде Ньюман совершенно не понравилось. Она съездила на адрес, по которому Гринвуд был зарегистрирован, и обнаружила одичавшего от постоянной тревоги и страха мужчину, невидимой рукой запертого в собственной квартире. Он был так рад видеть свою спасительницу, что выдал ей все подробности своей жизни за последние месяцы, рассказал про терроризировавшего его неизвестного, про компромат и распоряжения, которые ему давали. Бенджамин хотел показать ей всю детальную переписку, но, открыв онлайн-почту, обнаружил пугающее новое сообщение: «Ты меня очень разочаровал. Спасибо за работу, кусок дерьма». После того, как Гринвуд зачитал сообщение вслух, вся переписка вмиг исчезла. Не прошло и минуты, как с аккаунтов Гринвуда всем его контактам во всех социальных сетях, даже в корпоративных чатах, единовременно отправился видео-ролик интимного содержания с участием сорокалетнего Бенджамина Гринвуда и трёх неизвестных молодых людей. Мужчина закричал от ужаса, в панике бросил телефон в стену и, упав на колени, зарыдал. Картина стояла жалкая. Ада, задрав голову, забегала взглядом по квартире. Где-то здесь, очевидно, камеры, иначе подгадать момент с отправкой сообщений мучитель не мог. — Я знаю, что это ты! Что тебе нужно? Конечно, она ни на что не рассчитывала, и, когда спустя мгновение зазвонил еë собственный мобильник, она выдохнула, стараясь придать голосу невозмутимость, и вышла в коридор. Она оставила свой номер в редакции и также ожидала звонка начальства, поэтому не сразу связала своевременность звонка и еë собственной брошенной в пустоту фразы. — Ньюман. — Да знаю я. Ада замерла в дверях. По ту сторону телефонного провода ей ответил юношеский голос, в интонациях которого чётко обозначилось раздражение. Ада, заинтригованная, не нашла, чем парировать. — Хотите знать, что мне нужно? Немного, на самом деле, — он помолчал. Ада вслушивалась в негромкие слова на фоне рыданий за спиной. — Я ошибочно предположил, что мы с Вами заодно, но то, что Вы там устроили, мне совсем не нравится. Вы, мамаша, все карты мне спутали! Ада решила не перебивать его словесную атаку, сжав челюсти, она снова подняла голову, пытаясь высмотреть оборудование для слежения. — Рады, что добились правды, да? Вызволили нашу бедную принцессу из башни? Вы в курсе, что парни с видео мои ровесники? Им едва двадцать, — Ньюман обернулась на Гринвуда. Тот ползал по полу и собирал детали разбитого телефона. — Что, уже не так жалко этого извращенца? — Дело не в правде, а в законности. — А что, правда и закон — не одно и то же? — Не всегда. Правда на стороне того, кто убедительнее. Закон — кто богаче. Он засмеялся ей в ухо. Искренне, заливисто. — Если дело в деньгах, я оплачу Ваше молчание, — как интересно, откуда у него такие суммы? Потому что на символическую плату Ньюман не согласна. — И что Вы об этом думаете? Мы договоримся? Не согласитесь мирно, я найду, чем Вас замотивировать. Безгрешных не бывает. — Вот как. И что у тебя за грех? — Я идолопоклонник, Ваше Преподобие! — снова смеётся. — Падаю ниц перед изваянием своего идола и смиренно выполняю еë волю! Вы понимаете, да? Можете ей всё рассказать, если хотите, но это ничего не изменит. Мы с ней друг в друге нуждаемся. — То есть еë помешательство можно списать на твоë влияние? — Помешательство? Вы называете нашу высшую цель помешательством?! — «высшую цель»? Ада замирает, она готова поспорить, что собеседник скрипит зубами от злости. — Я решил. Нам с Вами не по пути. Если Вы сейчас исчезнете из наших жизней, так будет лучше для всех. — Постой! — гудки. — Чëрт! Ада выходит из квартиры, не прощаясь с Гринвудом, в любом случае, он ей уже не интересен. Она безрезультатно набирает номер, с которого только что совершили звонок, но оператор машинным голосом сообщает ей, что указанный номер не обслуживается. Нет, списывать Джейн со счётов в этой истории нельзя. Она решительная и идейная, скорее всего, именно она негласный руководитель этого цирка, но и парня недооценивать не стоит. Убеждённым оказался, почти религиозный фанатик. Про какую «высшую цель» шла речь? Про убийство «Джеффа Убийцы»? Он испортил жизнь и этому парню тоже? Ньюман помнит это дело до последней детали, и ничего подходящего в памяти не всплывает. Потерял кого-то из близких? Свидетелем он тоже не был. Может, Джейн убедила его в чём-то настолько, что он с пеной у рта готов доказывать еë точку зрения и говорить еë мыслями? «Можете ей всë рассказать». Значит, она ничего не знает? Или рассказать о результатах расследования, и о том, что Ада вывела их на чистую воду? Это подсудное дело! Мошенничество, подделка документов, удержание человека в заложниках и шантаж! Очевидно, крах серверов — тоже его рук дело, ещë киберпреступлений в еë копилку не хватало. Ада хотела сделать всë не только законно, но и по правде, по-честному. Видимо, ей действительно не по пути с этими ребятами. Ада набирает другой номер. Ей отвечают не сразу, спустя восемь гудков, когда она почти потеряла надежду. — Мистер Шелби, добрый день. Мне нужно встретиться с мисс Аркенсоу в ближайшее время, может быть, завтра, это возможно? — Добрый день… Да, мисс Ньюман, я думаю… Что-то случилось? Такая спешка и Ваш голос… — Нет! Да… Не знаю, если честно. У меня есть плохие новости, но это не совсем по нашему делу. Просто, пожалуйста, следите за ней в это время, хорошо? Она вызывает у меня беспокойства, еë поведение, еë… мания! И я могу попросить Вас? Не подпускайте к ней журналиста, с которым она общается! Разговор не телефонный, но этому парню верить нельзя! — Я понял Вас, хорошо. Только завтра… Не хочу приглашать Вас в разгар конференции, я буду немного занят… — Мистер Шелби, мне не понадобится много времени! — Ладно, ладно, хорошо, приезжайте в три, я приму Вас в перерыв, когда у Джейн будет осмотр. Просто скажу ей, что у Вас новая информация, и мы поговорим втроëм, — Ада услышала, что доктор обратился к кому-то шёпотом. — Мне нужно бежать. Всего доброго! Ада садится в машину и наконец чувствует себя в безопасности. Этот парень бросил ей вполне очевидную угрозу. Если ей не удастся образумить Джейн, это дело лучше оставить.II
Он даже не представляет, на какие жертвы она идëт ради него. Не то чтобы Нина считала себя белоручкой, но, по крайней мере, до этого ей не приходилось выносить утки из-под лежащих больных и кормить кого-то с ложки, наблюдая, как это неказистое существо мерно пережевывает мерзкую кашицу, и замирая в надежде, что чужие слюни не окажутся на твоём лице. Почти полгода назад она прошла курсы младшего медицинского персонала, получила какую-то формальную бумажку, но так и не смогла устроиться в непосредственный Блэквотер — только санитаркой в санчасть. Она ни с кем не контактирует — ни с кем важным для неë — с парочкой каких-то идиотов, раненых по собственной вине или из-за ссоры с буйным соседом, и с несколькими врачами — не самыми приятными людьми, но за ними хотя бы подтирать не приходится. Какое облегчение, что она постоянно в маске, скрывающей еë презрительное выражение лица и скривленные в отвращении губы. Надо терпеть, выждать ещë хотя бы месяц, чтобы привыкнуть к людям и обстановке, усердной молчаливой работой заслужить симпатию коллег и по ситуации сблизиться с кем-то из врачей, чтобы стать вхожей на основную территорию. Медицинский корпус Блэквотер юридически не является частью самой клиники, его обслуживает другая управляющая компания, и медики, которые работают здесь, фактически отвечают лишь за оказание первичной медицинской помощи как сотрудникам клиники, так и заключённым. Специального оборудования для проведения полноценных хирургических операций в корпусе нет, однако, есть стационарное отделение, рассчитанное на несколько десятков человек, и карантинный блок. К счастью, пока неиспользуемый. Нина понимает, что быстро и просто с Джеффри не сблизиться. Он травмированный ребëнок, чурающийся посторонних. Нужно начать издалека, сначала примелькаться, запомниться, начать ассоциироваться с чем-то хорошим, потом коротко заговорить о бытовых вещах, потом задерживаться в его обществе всё дольше и дольше, рассказать, кто она, чем занимается. Нужно быть спокойной и дружелюбной, не слишком навязчивой и заумной, вроде местных докторишек. Нельзя рассказывать, что она давно о нём знает, что искала встречи, что хочет помочь. Конечно, если мерить мерой современного законодательства, он — преступник, но он не злодей, не дьявол, не абсолютное зло во плоти. Она уверена, что он способен на эмоции, на сострадание, переосмысление и рефлексию. На раскаяние. Она верит в него так отчаянно, как никогда не верила в никого другого или даже саму себя. Нельзя сказать, что Нина влюбилась в Джеффри, — это не влюблённость. Он для неё — символ решительной свободы, его деяния — манифестация, провозглашение главенства силы духа и отмщения. Он буквально прошёл против системы! Противостоял всем обидчикам, но нашёл в себе милость пощадить девочку-одноклассницу, зачинщицу издевательств! Он — еë герой. Еë пример. Нина тоже хочет быть свободной и сильной. А ещë она хочет быть рядом с ним. Быть соратницей и подругой по оружию. Она пыталась применить свою стратегию налаживания контактов с пациентами, попадавшими в стационар. Не всегда удавалось превозмочь брезгливость и чувство омерзения, поэтому большинство из них она просто игнорировала и терпела, а с самыми приемлемыми старалась завязать отношения мирные и любезные. Есть тут одна девчонка из третьего отделения (из одного отделения с Джеффри!), буйная, беспокойная, капризная, словно избалованный ребёнок, но такая забавная, что Нина едва не смеëтся, наблюдая за ней. Сегодня медсестра стационара, поставив двадцать пятой капельницу, отлучилась в уборную и попросила Нину посидеть с пациенткой пару минут. Когда Нина вошла в палату, двадцать пятая сразу посмотрела на неë, как на чужачку. Не злобно, не настороженно — совсем нет. Она смотрела со страхом в глазах. Дети всегда остерегаются незнакомцев. А травмированные дети — боятся. Нина сразу не испугалась Натали — так еë зовут — она прикована к кровати, ослаблена из-за травмы, а Нина изучала дзюдо, кто ещë тут в невыгодном положении. — Привет, — само вырвалось. Нина села на стул у изножья, чтобы сохранять оптимальную для разговора дистанцию. Натали заморгала, поджала губы, шмыгнула и отвернулась к стене. — Прости, меня попросили посидеть с тобой. Я скоро уйду. Натали слегка повернулась так, чтобы быстро глянуть на санитарку. Молоденькая, в чепчике и маске. Хиленькая и худенькая, одетая в белый халатик и светлые штанишки с каким-то милым рисунком. Натали повернулась к ней совсем. — Почему мама не пришла? Я ей надоела? Если это из-за того пацана, то, блин, да я ему кости переломаю и хребет вырву, если…! Или из-за Троя? — она искренне задумалась. — Он еë с того света преследует? Вот урод, честное слово! Так и знала, что уроды не меняются! А вообще я есть хочу, я очень люблю сладкое! Мама приносила как-то печенья, но они кончились уже. У тебя есть печенья? Нина замерла. К ней приходит мать? Не положено ведь. Про какого «пацана» и Троя идëт речь? Спросить об этом еë лечащего врача? Может ли это оказаться важным и помочь ей сблизиться с персоналом клиники? — Нет. Но я потом принесу. — Ладно! — Натали, кажется, потеряла интерес к разговору, но неожиданно спохватилась. — А ты кто? — Меня Нина зовут. Я тут работаю. — А-а, ну это понятно. А я тут лежу. Или сижу. Не работаю, короче, — она снова замолчала. — Мне тут скучно очень! Меня совсем никто не навещает! Что за друзья, а? И нулевого я не видела с тех пор, как у нас вилки забрали. Прикинь, вилки! У тебя нет вилки? Что? Что она только что сказала? Про нулевого? Про Джеффри? Какой невероятный шанс на неë свалился, какая удача! — Нет. Я ложкой ем. Так удобнее, — сама не понимает, что несëт. Но Натали, казалось, полностью прониклась их дискуссией. — А в Азии палочками едят. — Палочками? Чë прям реально собирают палки в лесу и ими едят? — она смеётся. — Надо попробовать! Может, так вкуснее? Надо вернуть еë к Джеффри, спросить про него! Ему явно плохо здесь. А если над ним опять издеваются? А почему Натали вообще о нëм заговорила, почему так выделила именно его? Нина сжимает руки на коленях. — Не болит голова? — Да не, я крепкая! Ты как мама прям! Я-то ещë ладно, а вот Трой! Да, вот это фонтан был, честное слово! — Натали глянула в потолок и мечтательно заулыбалась. — А как прекрасно вошла бы вилка в его глаз, м-м! Ну ладно, хотя бы по ноге его пизданули, помучился. — А Трой… это кто? Нина осторожничает, на всякий случай переносит вес на ноги, чтобы сразу вскочить, если Натали задергается. Похоже, эта неизвестная личность вызывает у неё целый калейдоскоп эмоций, не угадаешь, как отреагирует на прямой вопрос. Но Натали, оказалось, прямо ждала этого вопроса. — О-о! Не боись, он уже того — ха-ха — ласты склеил! Но при жизни таким уродом был, честное слово! Вот у меня нюх на таких, сразу учуяла, что он тварь бес… Бесо?.. — она занервничала, как будто пыталась что-то вспомнить. — Сове… — Бессовестная? — Да! Во-о, голова! — Натали засияла. — Мама так говорит! Дверь открылась, и в палату забежала низенькая медсестра с газетой под мышкой, поблагодарила Нину и заняла свой пост у окна. Нине хочется задержаться и разговорить двадцать пятую, попытаться что-то выяснить, но ей нельзя действовать так резко и необдуманно. Она и так в текущих условиях узнала больше, чем планировала.III
Что-то точно происходит. Кажется, он единственный, кто замечает это, и единственный, кто этим недоволен. Брайан привык к размеренному, предсказуемому течению жизни, к выверенному больничному распорядку, к экзистенциальной пустоте и будничной бессмысленности. Он просто плыл по течению, иногда возлагая на себя обязанности рулевого и возвращая беспокойное суденышко к изначальному курсу. Серый кардинал второго отделения, отвечавший за покой здешних обитателей. Конечно, бóльшую часть работы по сплочению и контролированию разномастных ублюдков взял на себя Тим — он старше, злее и сильнее, но часто ему не хватало логической сноровки сохранять мир ещë и с медперсоналом. Тогда в игру вступал рассудительный, добрый Брайан. Он знает, что в него влюблены несколько медсестёр, знает, что заслужил доверие заведующего вторым отделением, знает, что именно на его благоразумие и влияние рассчитывали доктора, когда выделяли второму отделению комнату отдыха. Рассудительный, добрый Брайан, три месяца удерживавший бывшую девушку в подвале собственного дома и в порыве ревности зарезавший четырёх еë знакомых парней, имеет хорошую репутацию и высокий авторитет в своих кругах. Его уважают. Но не боятся. Как можно бояться этого милого добряка? Добрый Брайан знает, что злой Тим его боится. Он не пойдёт наперекор его слову, если Брайан потребует, проявит чудеса самоконтроля в борьбе даже с самым сильным приступом, прислушивается к его советам во всех мелочах. Но последние дни тот стал его очень подводить. С этой девчонкой что-то не так. И это замечает только Брайан. Девятая произвела спорное первое впечатление: достаточно наглая, чтобы заявиться на их территорию, и достаточно смелая, чтобы бросить им вызов, но также достаточно трусливая, чтобы сбежать спустя несколько минут. Но, как оказалось, это был не побег, а тактическое отступление. Вскоре она вернулась совсем другой — дружелюбной, стремящейся выслужиться — принесла бутылку крепкого бренди и несколько блоков сигарет — ценнейшего ресурса. Приняли еë гостеприимно: видимо, она специально связалась с кем-то на воле, чтобы выплатить дань, поэтому такой широкий жест встретил положительный отклик. Девчонка оказалась остроумной и сметливой, понимала, когда надо заткнуться, когда — поддержать мнение главаря, когда — поспорить с ним шутки ради. О себе ничего не рассказывала, но травила байки о первом отделении и охотно сплетничала обо всех известных ей интрижках, веселила других и веселилась сама. Словом, вписалась в коллектив. Не то чтобы в этом было что-то из ряда вон выходящее. Конечно, другие пациенты тоже стремились попасть в правящий круг, но все они были поверхностными подлецами, ставящими перед собой цель спокойно жить в стенах клиники под защитой сильных. А Джейн сама оказалась достаточно сильной, чтобы обеспечить себе покой, а, значит, она проникла в компанию только из скуки. Сначала он тоже попал под еë обаяние. Она ему даже понравилась. Милая, не слишком шумная, начитанная и терпимая к другим. Но, когда пелена спала, он заметил, насколько она осторожна и внимательна. Ко всему. К чужим словам, к одежде, к деталям обстановки, к мимике и позам, к случайным взглядам и оговоркам. Несколько раз она ловила других на лжи, беззлобно журила и была так снисходительно любезна, что на неë было невозможно обижаться. Она легко угадывала настроение собеседника и меняла его на необходимое ей, играла на чужих чувствах и воспоминаниях, с одинаковым успехом доводила до слëз и заливистого хохота. Брайан заметил: она отличный психолог. Наверняка подослали под прикрытием. Но что и зачем им здесь выведывать? Планов по захвату мира или лечебницы они не строили, бунты и побеги не планировали, на врачей зубы не точили. Он бы поймал еë в одиночестве и вынудил сознаться, однако сам отказался от этой теории, когда из окна увидел девятую в обществе пациента третьего отделения. Игнорируя весь мир вокруг себя, словно они единственные существующие в мире люди, они держались за руки и гуляли по внутренней территории, ведя за собой вереницу из конвоиров. Брайан решил было, что она попутно налаживает контакты и с другим отделением, и даже растерялся, когда парочка на улице на прощание обнялась прямо у его окна. Через благоволящий ему персонал Брайан узнал об их личностях подробнее и совершенно запутался. Чего в итоге она хочет добиться? Завести друзей? Подготовить почву для перевода во второе отделение еë буйного возлюбленного? От этого ублюдка проблем потом не оберëшься, и одними задабриваниями здесь не поможешь. Однажды они всë-таки остались наедине. Он остерегался прямых контактов и не заводил с ней разговор даже в компании, чтобы обеспечить лучшие наблюдательские позиции, но теперь вынужден был обороняться сам. Она спросила, как поживает Лиз. Его маленькая, беззащитная Лиззи, оставшаяся совсем одна там, за стенами, в этом жестоком и жадном до крови мире. Лиззи, его подруга, любовница, невеста и принудительная сожительница. Откуда ты знаешь? Не ответ — улыбка. Холодная, расчетливая Джейн, с модулем ЭВМ вместо мозга и восковой маской вместо лица. — Она вышла замуж и переехала в Англию. — Замолчи! — Они ждут первенца и, кажется, счастливы. — Заткнись! Несчастный, рассерженный Брайан с разбитым сердцем в груди и занесенным кулаком в воздухе. Останавливается в последний момент. — Тронь меня хоть пальцем, и он размажет тебя по стенке. — Кто? Твой парень? Тот уёбок, зарезавший твою семью? — у него в руках флеш-рояль, и ей уже не победить, как бы больно она не старалась ударить. — Тебя возбуждают не просто плохие парни, а отъявленные куски дерьма? Только вот играют они в шахматы. — Тебя просто расстраивает тот факт, что Лиззи никогда не будет такой, как я? — ферзь f2 — d4. Мат. Брайан еë просто возненавидел. Похоже, у неë тоже есть свои каналы по добыче информации о других пациентах, но он не мог объяснить этим еë осведомленность о его прошлом. Никто, кроме Тима, не знал о Лиззи и о том, что их связывало. Именно поэтому злой Тим, ведóмый чувством самосохранения, избегал конфликтов с добрым Брайаном. Только он знал, на что тот на самом деле способен. Но он не мог проговориться этой самоуверенной дуре. Брайан даже допустить такого не мог. Не могла же она связаться с самой Лиззи? Конечно, нет. Сначала нужно было про неё узнать, найти её контакты, а она порвала все связи с прошлой жизнью, не приехала на суд, не ответила ни на одно его письмо. В тревожных подозрениях Брайан стал ещё мнительнее и осторожнее, избегал любых контактов, перестал пить свои препараты и снова замолчал на индивидуальных психотерапевтических сеансах. Он пытался выловить Тима и поговорить с ним с глазу на глаз, но тот, чертила, словно специально искал чужого общества и всё чаще и чаще — общества невыносимой девятой. Они постоянно друг над другом смеялись, но при этом упрямо делали вид, что подружились. А Тим как будто в это даже поверил. В их странную бессмысленную дружбу, полную лицемерия и слепой необходимости чувствовать причастность к какой-то группе, лишь бы не оставаться наедине со своим безумием. Сегодня он с ним поговорит. Даже если тот опять будет окружен толпой своих тупоголовых прихвостней, заглядывающих ему в рот. Он потребует выйти и поговорить. Секунду назад Брайан увидел, как девятая скрылась за поворотом коридора и вошла в комнату отдыха. В это время так никого нет — утренний обход лучше не пропускать, а потом, во время этой удачной конференции, можно делать, что угодно. Медсёстры доверчиво расщебетались и рассказали ему об этом научном слёте и о том, как все чертовски заняты. Поэтому странно, что она пошла туда. Кого-то ждёт? Может, Тима? Может, у них интрижка? Не хотелось бы их сейчас застукать — низкие мерзостные вещи его всегда отталкивали, поэтому он поторопился, чтобы они хотя бы не успели раздеться. — Эй, чувак, — Брайан оборачивается. Тим. — Док попросил тебя найти, сказал, чтобы мы последили за остальными, пока он на конфе этой. Ты чё такой напряжный? — легко толкает его в плечо. — Случилось чё? Отлично, он сейчас в адекватном состоянии, и с ним можно поговорить. Слишком удачный шанс, чтобы упускать его. Нельзя говорить прямо здесь, девчонка может услышать, даже если не покажется, явно найдёт, как использовать эту информацию и настроить всех против самого Брайана. Движением головы просить следовать за ним и уводит с этажа.IV
— Николсон, дружище! — А, ты, мерзкий янки? — Николсон скривился и ускорился, не подпуская к себе бывшего коллегу. — Держи дистанцию. — Да, Скотт, зрелости тебе не занимать. С другой стороны, избегание — тоже способ разрешить конфликт. Скотт Николсон ничего не ответил, фыркнул и поравнялся с мистером Гроссманом. Мужчины обменялись рукопожатиями и вместе подошли к административному корпусу. Из-за шума других голосов невозможно услышать, о чем они разговаривают. Сегодня здесь, конечно, людно. Джон Стюард обвëл взглядом собравшихся — уже около двадцати человек, хотя время регистрации, согласно программе конференции, едва наступило. Повезло с погодой: прохладно, но солнечно, весь день обещали без осадков, поэтому столы с приветственными подарками и лёгкий фуршет с чаем и кофе удалось расположить на улице под шатрами. Джон заметил ещё одно знакомое лицо, старика Чейса, профессора Корнелльского университета, в прошлом месяце умудрившегося жениться в четвёртый раз в свои шестьдесят. Джон был у него аспирантом, писал кандидатскую по судебной психиатрии, разрабатывал новую методику экспертизы, но разорвал отношения с наставником после громкого скандала. Вообще-то, Джон никогда не был о нём высокого мнения, как о человеке, но терпеливо общался с ним из уважения к профессиональным качествам. Наверное, пришло время наладить контакты, к тому же, сегодня такой чудесный день. Не успел Джон приблизиться к Чейсу, раздался оглушающий грохот. Всë вмиг затихло. Несколько человек единовременно вздрогнули, кто-то начал осматриваться, выискивая источник шума, кто-то решился подать голос и спросить, что это было. Джон служил в армии и легко определил звук выстрела. Собственное тело разбивает дрожь. То ли от того, что прямо перед ним замертво рухнул старик Чейс, то ли от того, что Джону открылся обзор на стрелка, и теперь уже он оказался на линии огня. Джон видит женщину. Она медленно опускает пистолет.V
Кейт закрывает глаза и выдыхает. Темно и спокойно. Еë быстро схватили. Побег и сопротивление она не планировала — да и не думала планировать — но скорость реагирования охраны еë даже порадовала, быстро вызвали полицию. Еë сковали и доставили в одну из изолированных камер цокольного этажа, где обычно содержат новоприбывших, пока административный персонал решает вопросы дальнейшего размещения заключённого. Она сидит на стуле посреди пустой комнаты, Артур Гроссман, еë муж и лечащий врач не протяжении последних двенадцати лет, стоит к ней спиной. Он молчит уже несколько минут. Наверное, он разочарован в ней. Как в бесперспективной пациентке или как в любимой женщине? Давно на неë не одевали наручники. Она так долго завоёвывала доверие медперсонала, была тихой и незаметной, старательно делала вид, что лечится и не представляет угрозы. Еë легко подпустили к административному корпусу, охранники даже не думали досматривать еë, но подойти слишком близко всë равно не получилось — еë бы заметили. Стрелять пришлось не в голову, как она хотела, а в грудь. Зато попала. Зато убила. Это не вина голосов в голове — она давно их не слышит. Последние месяцы она слышала только один голос — свой собственный. Ни Лорен, ни Артура — никого. Только собственная навязчивая мысль: убей его. Это она — настоящая она. Нездоровая, но настоящая. Еë голос в голове, еë руки, нажавшие на спусковой крючок, еë глаза, видившие мёртвое лицо. Кейт так легко, что хочется смеяться. — Почему? Каким тихим у него может быть голос. Дрожащим, вкрадчивым, как будто он стоит к ней спиной, чтобы спрятать свои слëзы. Кейт не может представить его плачущим — абсурд. — Почему что? Он оборачивается. Вопреки ожиданиям, его лицо совершенно беспристрастно. Только взгляд выдаёт его глубоко спрятанные эмоции. Он напуган. Кейт оторопела, но заговорила: — Фи́ллип Чейс, — констатация факта. — Филлип Чейс, профессор Корнелла, зарезавший отшившую его аспирантку. Мою Лорен. Она написала всë в дневнике. Написала, что он обещал ей деньги за молчание. Ей очень нужны были деньги, и она собиралась встретиться с ним в последний раз. «В последний раз» получилось не в том смысле. Кейт очень хочет заплакать. Но она не умеет. — Опять лжёшь? — Впервые честна. — И при чем тут тогда Аллен? Кейт пожимает плечами. — Да не при чем. Лорен писала, что по кафедре ходят слухи, что он принимает зачёты через постель. Я подумала, подлый малый, почему бы и нет. — Я думал, он — убийца! Я подставил его с препаратом, хотел, чтобы его прирезал нулевой! Я тоже стал бы убийцей ради тебя! И всë зря? Почему ты не рассказала мне сразу?! Его голос набирает силу, он почти кричит. Не от злости, от обиды, от страха. — Да потому что ты всё равно помешал бы мне! Я и спизданула первое попавшееся имя, чтобы ты отвлёкся на другого урода, а я спокойно смогла бы подготовиться! Я бы не смогла его убить, если бы ты знал! Она тоже кричит. Не от обиды, не от страха. От злости. Сама отвыкла от того, насколько громкой может быть. Артур неосознанно отступает. В комнате они наедине, и, несмотря на то, что руки Кейт в наручниках, она представляет угрозу. Для себя, для него. Для всех. — Ты понимаешь, что теперь я не смогу тебе помочь? Там десятки свидетелей, убийство совершено моим служебным пистолетом, начнут расследование, меня отстранят, проведут проверки, выйдут на финансовые и фармацевтические махинации… Я тоже буду под следствием, Кейт! — он резко замолчал и взглянул на неë. Ласково, внимательно. С добротой и жалостью. Так, как смотрел всегда. Он садится перед ней на корточки, совсем близко. — Почему всë так, Кейт? Она медленно опускает голову на его плечо. Хочет обнять — да руки скованы. Сама удивлена таким порывом. Артур не отстраняется, его тело напряжённо замирает под ней. — Всë уже сделано. Всë закончилось. — Ты запланировала убийство, находясь в стойкой ремиссии. Я не знаю, смогу ли тебе помочь, — повторяет с нажимом. Вкладывает другой смысл: если результаты новой психолого-психиатрической судебной экспертизы будут соответствующие, еë ждëт долгий срок в колонии строгого режима. Если не пожизненный. Артур выдыхает. — Я придумаю, что ты должна будешь сказать при экспертизе, расскажу, как себя вести, ладно? Тебя ждёт другая клиника и другой врач, но они должны будут учесть твои характеристики отсюда, к тому же, я твой муж, мы сможем видеться— Гроссмана обрывает звонок телефона. Он сжимает челюсти от раздражения, но принимает вызов от доктора Шелби. — Что? Взрыв?! Я сейчас буду! — отключается. Кейт видит: он теряет самообладание. Артур поднимает на неё глаза, медлит, будто пытаясь подобрать слова для прощания. — Я вернусь с полицейскими. Без меня и адвоката показаний не давай, хорошо? Просто молчи. Не дожидаясь ответа, бежит к двери, но успевает услышать: — Спасибо за всë, Артур. И уже к закрытой на ключ двери обращено: — Пожалуйста, прости меня. Кейт не боится смерти. Кейт боялась, что умрëт, не отомстив за Лорен, но теперь ей совсем не страшно. Дневник Лорен, с несколькими новыми записями, лежит на видном месте в еë палате, и всë, что она не успела сказать, она написала там. Кейт расшнуровывает кроссовки. Со сцепленными руками это делать затруднительно, но она не спешит. Связывает шнурки между собой и, убедившись, что сцепление достаточно надёжное, завязывает на одном конце петлю, а другой, сев на пол и прислонившись спиной к двери, привязывает к ручке. Шнур впивается в шею, когда Кейт стягивает удавку. Теперь ей совсем не страшно.VI
Тим так и не понял, что Брайан имел в виду. Налетел на него с обвинениями, нёс что-то несвязное про девятую, новенькую, и про какие-то свои секреты. О да, секретов у этого засранца полно, с ним всегда приходится быть настороже. Четверых парнишек зарезал из-за подружки, а теперь, что, набрасывается на всех, кто ему просто не нравится? Ёбаный психопат. Тим не такой, он не убийца. Грешил разбоями по малолетству, тачки заимствовал — это да — ну прижал одного идиота, но не убил же! Тот вообще на него первый полез, умнее надо было быть! Тот заморыш сынком важного дядьки оказался, ну и цепанули Тима по-быстрому, а там — проверки, экспертизы, прошлые истории с наркотиками. Он никогда не сидел на тяжёлых — так, курил травку — но барыжил охотно, вот ему и приписали по полной программе. Потом всплыл старый диагноз, и Тим понял, что светит ему небо в решёточку пожизненно. Хотя, вообще-то, изначально срок ему дали сравнительно небольшой — то ли шесть лет, то ли семь, сам уже забыл — но Тим регулярно отмечается, пополняя копилку правонарушений. Надо же дисциплину среди этих ублюдков держать, приходится периодически поколачивать, кого надо, а кого не надо — того и не трогает. Он парень ровный, живёт по совести, другим мозги не делает, если ему спокойно жить дают. Он осознаёт, что болен. Во время ремиссии, он осознаёт, что ему нужна помощь, и это хорошо, что он находится под присмотром, а потому не может навредить ни себе, ни другим. Во время рецидивов он осознаёт, что больны все, кроме него. Что над ним подшучивают, издеваются, смеются над ним. Он слышит голоса. Такие громкие, просто оглушительно, транслируемые прямо в подкорке сознания, они перекрывают звучание собственных мыслей. И ладно бы, если говорили что-то хорошее, так нет. Подшучивают. Издеваются. Смеются. Он слышит голос разочарованной, плачущей матери, слышит злые крики отца, слышит громогласный голос судьи, озвучивающего приговор, слышит оскорбления одноклассников и одногруппников. Ущербное ничтожество. Годы до попадания в Блэквотер он вёл крайне асоциальный образ жизни. Общался только кулаками, купюрами и пакетами травы с такими же ущербными ничтожествами, как он сам, поставившими крест на своем будущем, упавшими на самое социальное дно. Он шутил тогда, что стал аскетом, отказался от благ цивилизации и заперся дома не потому, что не приспособлен к жизни в нормальном обществе, а потому, что достиг духовного просветления и жаждет уединения с возвышенным собой. Он не понимал, почему люди, которым не посчастливилось с ним пересечься, не скрывали своего пренебрежительного отношения. «Фу», — читалось в их взглядах, высокомерных позах, в кривых улыбках. Он был тем самым дурным примером для соседских детей — «будешь плохо учиться, будешь как этот бомжара». Он обрюзг, оброс, ну, может, слегка залежался, дом и в правду превратился в помойку, он ходил в грязной, прокуренной одежде, воровал и дрался — но от этого не перестал же быть человеком? А с чего бы этим блядям решать, что такое человек, и почему именно Тим лишился такого статуса? Он снял ту девчонку, чтобы отвлечься от таких мыслей. Был с ней весьма добрым, травил дрянные анекдоты, она смеялась, как припадочная, отсосала ему прямо в машине, а он купил ей выпивки и шоколадных конфет. Когда он высадил её у заправки, к ней тут же привязался тот самый заморыш, да не один, со своей свитой — всего человек шесть. Девчонка стушевалась. «Не, чуваки, я уже не в ресурсе, найдите другую красотку». Но чуваки не поняли, полезли настойчивее, девчонка начала орать и отбиваться. Тим её, блядь, спас. Расквасил лицо гаденышу, нож достал. Даже поцарапать не успел, а девчонка кинулась защищать его. Зарыдала, взмолилась. Рот одно произносит, а глаза смотрят совсем по-другому. Снова тем взглядом. Фу. Отброс. Ущербное ничтожество. Тим ненавидит людей. Вообще всех. Но себя — особенно. Здесь ему было легко возвыситься за счёт простой грубой силы, ярости и непредсказуемости. Он сидел в изоляторах дольше, чем в родной палате, дракам уделял времени больше, чем сну. Приступы стали чаще и продолжительнее, он срывается на людей просто потому, что они не так смотрят. Самое мерзкое, что он доволен тем, как перед ним пресмыкаются. Как его боятся. Вряд ли уважают — уважение здесь не в цене, здесь о таком не знают. Да он и сам не уважает себя за то, что пользуется своим положением. Что рад, что наконец-то чего-то добился. Как она там сказала? «…несостоявшиеся в жизни придурки, решившие самоутвердиться за счëт больных собратьев». Вот же блядь, правду-матку режет! Вообще-то, Тиму она понравилась. Джейн — так её зовут. Они в отделении не признают эту номерную систему, они — люди, никто не имеет права обращаться к ним по цифрам! А вот Брайану — нет. Говорит, тихушница. Ему же блядь судить! Ищет её издалека, просматривая улицу сквозь головы других пациентов второго отделения. Общая прогулка — выгул бродячих псов, всегда унизительное мероприятие, поэтому сейчас на огороженной территории собралось не так много желающих подышать воздухом, как обычно. Брайан и большинство пациентов отделения остались где-то в здании, вроде, вернулись в комнату отдыха — это не запрещено, пока часть персонала перекочевала в административный корпус. Тим знает про конференцию, но она никаким боком его не касается — уже даже не первая на его счету. Всё было нормально, так пусть и будет. Джейн сидит на скамейке под раскидистым клёном. Тим рассчитывал поговорить с ней. Спокойно. Нормально. Просто спросить, откуда она узнала про Брайана и что знает про самого Тима. Вряд ли она будет честна с ним хотя бы на йоту, но этим он покажет, что верхушка второго отделения насторожена её осведомленностью и, возможно, предпримет какие-то меры в отношении неё. Вообще-то, последнее тоже «вряд ли»: даже если она знает всё и про самого Тима, ему глубоко насрать. И что она с этим сделает? Кому-то расскажет? Это — не то цивилизованное общество, где самым полезным ресурсом является информация. А Брайана давно надо приструнить, слишком зазвездился последнее время. Тим часто ловит его взгляд на себе. Тот самый взгляд. Тим не ожидал, что Джейн будет не одна. Положив голову ей на колени, у её ног сидит нулевой, приластившийся, точно битый пёс. Нет никого в клинике, кто не слышал бы про эту телезвезду, и у многих его бэкграунд и всё с ним сопряженное вызывало трепетный ужас или бесконечный интерес. Тим не относился ни к той, ни к другой категории, он предпочёл бы просто избегать этого полоумного полудурка. К тому же, никаких пересечений у них, согласно внутреннему распорядку клиники, быть не должно, но, как сказал Брайан, эти двое — на особом положении. Лечащий врач нулевого разрешил этой парочке видеться, якобы это благоприятно влияет на состояние неконтролируемого больного. Вообще-то, это похоже на правду. Нулевой, блаженно прикрыв глаза и принимая ладонь Джейн на своих волосах, выглядит не просто приструнённым, а прямо приручённым. Как пить дать — псина. — Привет, сестричка. Джейн поднимает голову и кивает. Пëс у еë ног вздрагивает и открывает злые глаза. Не станет же он нападать при даме сердца? Или, наоборот, будет рваться продемонстрировать свою мощь и прыть? Тим, на всякий случай, останавливается со свободной стороны, чтобы псине пришлось перемахнуть через Джейн, чтобы устроить драку. Стоит ли вообще в таких условиях разговаривать? Им сейчас точно не остаться наедине, этот не отпустит. Да много ли поймëт этот придурок? Если Джейн умная — а она, по крайней мере, создаёт такое впечатление — не станет разжëвывать дружку детали своих интриг. — Мы видели тебя на третьем этаже, у комнаты отдыха. Вы же, ребята, не используете наши диваны? — давит улыбку. Блядь, а может, и зря. Псина смотрит на него дико и яростно, Джейн начинает усерднее гладить его по голове. Если она крикнет «фас», Тим не удивится. Но Джейн, на удивление, подхватывает неловкую улыбку. — Нет, ты что, мы чужим гостеприимством не злоупотребляем. Я искала тебя. Думала, до обхода ты заглядываешь туда. Жаль, что ошиблась. Но мы же можем поговорить сейчас? Значит, настала его очередь. Он даже в предвкушении. Она не могла узнать о нëм то, чего не знает он сам. Он в курсе обо всех своих грешках, тëмных делишках, преступлениях — как угодно назвать, один хрен — поэтому даже лестно, что эта хитрая женщина, преследующая свои неясные цели, заинтересовалась его заурядной историей ущербного ничтожества. — Без вопросов! — он садится на скамейку достаточно далеко, чтобы совсем не соприкасаться с ней. Псина бдит. Тревожно и недоверчиво. Но не издаëт ни звука, не шевелится ни одним мускулом. Тим натаскан в драках, поэтому определить физическую подготовку потенциального оппонента для него не составляет труда: этот говнюк где-то метр восемьдесят, не меньше, поджарый и крепкий, наверняка удар держит отлично, а отвечает — так вообще. Соперник незавидный. Тим обводит взглядом отведённую второму отделению площадку, огороженную сеткой. Всего два охранника — у входа, две немолодые медсестры и тринадцать заключённых, считая троих, облюбовавших злосчастную скамью. Все они Тиму, конечно, знакомы. С некоторыми заключёнными он приятельствует вполне искренне, они безобидные, легко пресмыкаются перед тем, кто сильнее, с остальными — отношения сложнее, натянутые. Среди арестантов, конечно, постоянно бытует голубая мечта о побеге, и пусть она находит отголосок не у всех — кто-то ссыт, кому-то некуда возвращаться — но те, кто загорелся этим замыслом, добиваются его реализации весьма отчаянно. Поэтому Тим, благополучно обосновавшийся в Блэквотер, нередко вступает в конфронтации с этой частью отделения, в конце концов, если они агитируют его электорат, за счёт кого ему потом самоутверждаться? Как назло, он встретился взглядом с Джулианом — одним из самых рьяных зачинателей всех попыток бунтов и побегов. Он может выкинуть что-то в любую минуту, надо быть начеку. Или это опять бред наваждения? Внушенный голосами страх потерять своë положение? Тим трëт друг об друга дрожащие руки. Нет сомнения, что Джейн заметила это. — Нервничаешь? — Да мы все тут нервные, — смешок. — Были бы нормальные, тут бы не сидели. — Всë хочу спросить, — кажется, началось. Тим смотрит на неë через плечо. Джейн подаётся вперёд. Псина трëтся щекой о колено хозяйки. — Терапия же подействовала, почему ты сорвался тогда? Почему? Почему он осознанно отказался от нормальной жизни и снова нажрался до забытья? Почему после длительного чистого периода он обкурился так, что чуть из окна не вышел? Потому что он ущербное ничтожество. Не успевает открыть рот — хлопок. Глухой, далëкий, как будто что-то упало или сломалось. — Что это? — Джейн всматривается в горизонт, еë зрачки судорожно бегают по видимому пространству. Она вцепилась в плечо псины, который поднял на неë глаза, полные внимания и участия. Он очевидно обеспокоен только еë реакцией, а не произошедшим. — Может, охотники в лесу? — похоже на выстрел, правда, за всë время своего пребывания здесь это впервые, чтобы Тим слышал выстрелы. В этих лесах не охотятся. — Или петарда. Может, профы и доки безудержно отмечают успешный проект. Джейн прыснула. Вымученно, скорее, убеждая себя в словах Тима. А ему стало даже приятно, что она оказалась не такой решительной и храброй, какой всë время себя рисовала. Значит, еë словесных нападок можно не остерегаться. Ничего особенного — она просто развлекается. Они молчат, кажется, несколько минут. И Тим наконец поднимается на ноги. — Ты не ответил. — Честно? Да я ничего хорошего рассказать не могу. Сорвался, потому что слабак. Потому что жить нормально не умею. Нет, он не вытерпит возвращения в воспоминания о том периоде. Его исключили из колледжа, его последней надежды на нормальную, среднестатистическую жизнь, из-за прогулов и, как следствие, неуспеваемости. А всë потому что он пахал, как не в себя, на двух работах, чтобы оплатить долги за лечение в наркологической клинике. Ебанный замкнутый круг. Тим идëт к жилому корпусу второго отделения, не оборачиваясь. На его удачу, из здания выходит Брайан, как обычно хмурый и недовольный. Надо зацепить его и увести в комнату отдыха, чтобы перетереть за Джейн и объяснить, что девчонка она ровная, а псина еë — ещë ровнее. С ног их сбивает ударная волна.VII
Взрыв, снесший угол третьего этажа, разгорелся пожаром, завился дымной завесой, разбросал обломки конструкции по близлежащей округе. В ушах гудит от резкого звука, глаза от пыли и пепла не сразу различают бывший пейзаж. Сориентировавшись, Джефф решает, что взрыв был не слишком мощный, очаговый, а, значит, причина его должна быть соответствующей. Связано ли это с выстрелом? Организованная диверсия? Он рефлекторно накрыл Джейн, прижав еë лëжа к скамье. Она дрожит. Не может ничего сказать и даже не плачет, но сама тянется к нему и прячет лицо на плече. — Не ранена? — молчит, но отрицательно крутит головой. Джефф даëт ей пару секунд, чтобы выдохнуть, и помогает ей подняться, но не успевает сам выпрямиться, как получает удар в спину. Острый край входит легко, куда-то под ребро, ниже лёгкого. Джейн вскрикнула. Вынужденно отстраняется от неë, оборачивается, чтобы она оказалась сзади, опрокидывает напавшего, не различая ни лица, ни номера на нашивке, не чувствуя ни боли, ни слабости. Он бьëт не глядя, в гневе и ярости. Дым пахнет чем-то странным — химическим, едким. Глаза застилают рефлекторные слëзы, он сжимает челюсти и вытирает лицо рукавом, когда чувствует, что лежачий под ним совсем ослаб. Он не уверен, что сделал правильно, не уверен, что убил — или не убил — и не уверен в том, какого хуя происходит. Охранники мертвы, с ними предусмотрительно расправились в первую очередь, две медсестры, рухнувшие на землю от взрыва, пытаются защититься от издевающимися над ними заключёнными с нашивками второго отделения. Все они вооружены. У кого-то нож, у кого-то — самодельная заточка, двое других успели забрать дубинки у убитых. Организованный бунт? Взрыв — тоже их рук дело? Джефф оборачивается. Джейн стоит за его спиной, ошарашенно оглядываясь. Она цела. — Твоя спина, — часто моргает, чтобы не заплакать. Она кажется такой напуганной и беззащитной, как тогда. Так же разгорается пламя, так же клубится дым, так же бешено колотится его сердце. — Больно? И в этих обстоятельствах она всë равно заботится о нëм. Джефф делает к ней шаг. Он не видит ничто и никого, кроме неë. Ему абсолютно безразличны чужие крики и стоны, жар и гарь, боль в подреберье, липкая влага, пропитывающая рубашку, разбитые саднящие кулаки. Ничего. Ему хочется взять еë лицо в ладони и прикоснуться губами к еë губам, хочется целовать еë так долго, чтобы она, смеясь, первой отстранилась, хочется ощутить запах еë тела, тепло еë кожи и горячую кровь, хочется— — Джулиан, не надо, нет! — Да ты дура, не лезь! Подумай, блядь! Как он не заметил, что она обошла его? Что она встала между ним и другим заключённым, что закрыла его собой? Еë бьют по лицу. Джейн отшатывается, но снова наседает и вцепляется в занесённую руку. Джефф не успевает. Не успевает даже подумать, ринуться к ней, оттолкнуть и сжать в тисках башку этого урода. Джейн дышит. Тяжело, со свистом. Она опускает глаза на воткнутый нож. В еë плоть. По самую рукоять. Как же блядь больно. Нож выходит, она падает и снова попадает на лезвие, угодившее ниже, куда-то в живот. Опять. Глубже. Как много крови. Это всë — еë? Джейн готова спорить, что видит что-то из своих органов. Она запрокидывает голову, хрипит и рвëт кровью. Всë еë тело горит. Всë в крови. Руки, ноги, одежда, лицо. Она ничего не видит. Только кровь. Кажется, что она падает не на землю, а в реку крови. Один. Три. Восемь. Двенадцать. Восемнадцать. Двадцать два. Джефф опомнился только тогда, когда чужая голова становится неразличимой на фоне грязной почвы. В слабости и отчаянии он поднимается на ноги, находит Джейн, берëт еë на руки и идëт. Он блядь не знает, куда он идёт. Он блядь не слышит, чтобы она дышала. — Прости меня, прости меня. Простипростипрости. Он плачет.VIII
Нина замирает в проходе. На входе в санчасть стоит, шатаясь, еë Джеффри. Грязный, весь в крови и земле, он дышит хрипами и рычит, как животное, когда из его рук принимают какую-то женщину. Нине кажется, что она уже мертва — настолько плохо выглядит с почти вывороченным наружу брюхом. Он кого-то спасал? Он кого-то спасал. Еë Джеффри — герой. Она никогда не сомневалась. Верила в него больше, чем в саму себя. — Помогите ей, блядь! Хули вы стоите?! Не крик, рëв. Перед ней не человек, дикий зверь. Могучий и ужасный. Воинственный и величественный. Нина тянет к нему руки, и он обессиленно падает в дверях.