«И при смехе иногда болит сердце, и концом радости бывает печаль». (Соломон, 14:13)
I
— Боюсь, мисс, Вас признают неблагонадежным свидетелем — сторона защиты позаботится об этом. Во-первых, Вы уже проходили свидетелем обвинения в прошлом процессе, в новом — Ваши слова воспримут как априори предвзятые. Во-вторых, защита сможет настроить против Вас присяжных или СМИ, раскрыв подробности Вашего осуждения. К тому же, мне известно, Вас перевели на усиленный контроль? Это скажется на Вашей публичной репутации… Джейн заметно поникла. Надежда на использование её показаний в новом деле стремительно ускользала. Джефф признался ей в новых преступлениях, но это признание не смогут даже учесть при предъявлении обвинений. Конечно, её адвокатша предупредила, что они запросят её характеристику, чтобы создать впечатление, что Джейн перевели во второе отделение из-за необходимости заботиться о её психическом здоровье, а не потому, что она стала опасной. Однако, в таком случае, её показания могут зазвучать как агонические бредни. Неизвестно, что хуже. У стороны защиты на удивление внушительные спонсоры: из громкого дела серийного убийцы сделали настоящий киношный фарс, поэтому медийные личности продолжают вкладываться в раскрутку и без того нашумевшего сюжета. К тому же, слухи о съёмке художественного фильма по мотивам истории на днях превратились в реальную перспективу, остаётся только догадываться, какой мотив заимеет произведение, и какая сторона судебного процесса сможет использовать популярный образ. Джейн медленно устаëт бороться. Кажется, что всë, что она делает, не имеет никакого эффекта. Сильная Джейн теряет хватку. Она не может сдерживаться и мечтает о минуте, когда собственными руками обовьёт крепкую шею и сожмёт до хруста. Она опускает глаза на собственные руки, почти белые от бескровности, и понимает, какая она слабая. Ей не хватит физической способности придушить этого урода, она не победит его в драке и не зарежет ножом, потому что не сможет подобраться достаточно близко, чтобы смертельно ранить. Однажды она уже потерпела неудачу на короткой дистанции, больше так ошибаться нельзя. Ей бы пистолет, да стрелять не умеет — не училась никогда, даже в руках не держала. Джейн закрывает слезящиеся глаза. Ей не страшно: она в отчаянии. Ей не победить. Тот факт, что она выжила, скорее ознаменовал еë проигрыш, а не победу. Она не знает, что делать, хотя до этого считала себя идейной и решительной, думала, что легко просчитает свои дальнейшие шаги и сможет выкрутить любую ситуацию в свою пользу. Она шла на риск и напала на человека, чтобы перейти в отделение повышенного контроля и подобраться к другим мерзавцам, а затем унести с собой в ад как можно больше убийц и насильников. Но у неё ничего не получается. Всего единожды увидевшись с пациентами второго отделения, она убежала от них, потому что испугалась. Потом, получив заветное признание, она узнаёт, что его не смогут использовать, а жить с осознанием того, что мальчик, который ей когда-то нравился, вырос и стал не только убийцей, но и серийным насильником, стало только тяжелее. Какая же он тварь. Как его вообще земля носит? Почему он до сих пор жив? Она в шаге от суицида. Хотя ещë в ожоговом центре, ещё до двойного убийства, поклялась себе, что будет жить и бороться, пока не убьёт его. Но, похоже, это ей не по силам. Она готова умереть прямо сейчас, если кто-то достаточно убедительно заверит еë, что принимает из еë рук эстафетную палочку. — Я проконсультировалась с окружным прокурором, он убедил меня, что дело не безнадёжное, — какая своевременно хорошая новость. Адвокатша, женщина чуть младше сорока, представляла интересы Джейн только последние два года, потому что на том заседании шесть лет назад ей предоставили формального государственного защитника, не заинтересованного в текущем деле. К счастью, мисс Ада Ньюмен оказалась принципиальной и упрямой, а ещё прониклась к подзащитной личной симпатией, чтобы ответственно отстаивать её интересы. Конечно, она не знает всего. Только отведённую ей роль, часть плана — помочь Джейн юридически законно обеспечить убийце её семьи смертную казнь. Ньюмен — хорошая, не хочется подставлять её в идеологических вопросах, касающихся только Джейн и криминальных составляющих её замыслов. — Первое, на чём нам стоит сосредоточиться, установить его юридическую вменяемость путём повторной психолого-психиатрической судебной экспертизы. Мы можем её инициировать, ввиду новых открывшихся обстоятельств. Всё, что угодно, по Вашему делу, попробуйте вспомнить что-то или придумать достаточно достоверное, чтобы защита не смогла сразу покрыть наши выдумки очевидными фактами. Над этим мы ещё поработаем. Правда, однако, порекомендовать конкретных специалистов мы не сможем, но и защита тоже. Их отберут из числа незаинтересованных лиц, чтобы обеспечить объективность результатов. Также на это понадобится время. Время, конечно. Десять лет уже прошло. А она никак не приблизится к цели. — Вы говорили про лечащего врача. Что он за человек? — Подлый и трусливый. Что-то в нём есть нехорошее, не пойму, что. Вроде мы согласовали общую цель, но он идёт к ней странной дорогой, и у меня нет гарантий, что он не лжёт и в последний момент не испортит нам всё. Ему выгодно, чтобы Джеффа признали невменяемым. — Почему выгодно? — Не знаю, может, это личное. Может, профессиональный интерес. А может, он правда невменяем, и Аллен окажется борцом за правду и справедливость, и никто не осудит его за гуманизм. В общем, он скорее перестрахуется. — Попробую поискать на него что-нибудь. Он ведь приглашённый врач? Может, на прошлом месте было что-то интересное. Если мы скомпрометируем врача, то обеспечим себе возможность ставить под сомнение все его заключения, если они противоречат нашей позиции. Ньюман глянула на Джейн каким-то странным, внимательным взглядом. — Он ведь правда доверяет Вам. Я не специалист в психологии, но, мне кажется, Вы — единственная, кто выведет его на чистую воду и узнает, действительно ли он болен. — Вы говорите, как доктор Аллен. Только вы оба не понимаете, что мне это чести не делает. Мне безразлично, болен ли он, нужна ли ему помощь, осознаёт ли он, что сделал. Для меня важно только одно: чтобы он умер. Меня не интересует, будет ли это электрический стул или инъекция. Или его застрелят охранники при попытке побега. Заметьте, я не говорю о том, что хочу убить его лично! — Даже если бы сказали, я не уполномочена предъявлять Вам обвинения в планировании убийства. Ньюман улыбнулась. Джейн тоже. Вообще-то, формулировки «хочу, чтобы он умер» и «хочу его убить» для неё равнозначны. Дверь в комнату свиданий открылась, и рослый охранник пропустил мальчишку, ростом едва доходящего до его плеча. Ада Ньюман, предупрежденная о том, что они ждут какого-то журналиста, вызвавшегося помогать Джейн и быть её глазами и ушами за стенами клиники, встревожилась, увидев почти мальчика, годящегося ей чуть ли не в сыновья. На вид она едва ли могла признать его совершеннолетним, о профессиональной деятельности криминального журналиста думать вовсе не приходилось. Ада, спокойная и терпеливая женщина, без труда скрыла своё удивление, однако решила для себя быть осторожнее в высказываниях и наблюдать за поведением нового союзника. Она дружелюбно протянула ему руку, и тот, смущённый даже слишком в контексте знакомства, вяло и неловко вложил свою ладонь в её. Несмотря на то, что парень будто неосознанно попытался скрыть что-то о себе за рукопожатием в такой манере, Ада заметила, что кулаки у него всё-таки крепкие, пальцы длинные и гибкие, ногти коротко сострижены. Она скорее решила бы, что он музыкант, вундеркинд-виртуоз, а не писака популярной жёлтой газетёнки. Его одежда тоже смутила: чистая, но слишком свободного кроя, будто на несколько размеров больше, с плеча грузного отца или старшего брата-культуриста. Конечно, это можно было списать за чувство индивидуального стиля, но за годы работы адвокатом, а до этого — в частной детективной конторе, Ада успела понять, что за одеждой люди часто скрывают особенности тела или другие примечательные черты. С одинаковым успехом он может иметь горб, женскую грудь или множество шрамов. Рукава длинные, с узко прилегающими манжетами. Пытаясь сесть на стул, он чуть не уронил его, придвинул ближе к Джейн, не сразу справился с собственным ноутбуком, наконец сел и, зарывшись в высокий воротник толстовки, пряча лицо, сложил руки на груди и спрятал кисти в карманы. Конечно, такое поведение объяснимо индивидуальными чертами характера — банальной застенчивостью в присутствии незнакомого человека. Но какой-то он слишком застенчивый, как будто его есть, в чём подозревать. Надо будет поговорить с Джейн наедине, а лучше поискать что-то самой. — У меня появился план, — заговорила Джейн, как только убедилась, что собеседники готовы её слушать. Вообще-то она нервничает, потому что до конца не уверена, как ей преподнести свою идею так, чтобы еë не заподозрили в стремлении к извращенному способу самоубийства. — Очень рискованный. Возможно, я говорю с вами последний раз. Бен вздрогнул. Ада нахмурилась. — Я услышала разговор своего доктора с медсестрами, он рассказал, что на днях приедет какая-то федеральная комиссия, а в административном корпусе состоится конференция для специалистов-психиатров. Возможно, приедут представители СМИ, поэтому вся клиника на ушах, корпусы будут перекрывать на время проведения конференции, пригласили дополнительный состав вооруженной охраны. Из-за своего преступления и диагноза я числюсь в третьем отделении, поэтому на время нахождения комиссии здесь меня переселят в другой корпус. А ещё это значит, что мы сможем встретиться с Джеффом совершенно легально, — Джейн поджимает губы. Вообще-то, вряд ли Шелби допустит их новой встречи, но тогда Джейн придëтся придумать, как улизнуть от его бдения. — Я собираюсь спровоцировать его. Это легко. — Мисс Аркенсоу, Вы… — Я осознаю риски, я же говорю. Вы же доведёте дело до конца, если он убьёт меня? — ей не отвечают. — Если защищаясь я смогу убить его, естественно, для меня это лучший вариант! Вы же сами сказали, что нам нужны новые обстоятельства. Я не смогу вспомнить или придумать ничего подходящего, но я смогу создать эти новые обстоятельства. Здесь будет столько народу, камеры, охранники, именитые врачи — и все они будут свидетелями! Непредвзятыми, как Вы хотели. Остаётся только выкрутить это так, что он узнал во мне выжившую жертву и решил добить, отомстить за то, что мои показания поспособствовали получению им пожизненного. Разве это не поведение вменяемого человека, осознающего свои преступления? — Это исключено. Хорошо, что Вы решили согласовать Ваш «план» прежде, чем исполнять его. Однако, повторюсь, его исполнение недопустимо, — Джейн упрямо смотрит ей в глаза. — Хорошо, если… Если риск Вашей смерти Вас не пугает, скажу тогда, что такой шаг может заиметь другие последствия, не те, какие Вы ожидаете. Он может не поддаться на— — О, я знаю его лучше всех. Я знаю, что сказать, чтобы наверняка. Это уже срабатывало. — Ладно. А если он накинется на кого-то другого, а не на Вас? — Я постараюсь минимизировать такой риск. Подгадаю момент. К тому же, там вокруг такие же преступники. Их не жалко. — Не жалко? — Ньюман шумно выдыхает и переводит взгляд на Бена, будто ища в нём поддержки. Тот выныривает из-под воротника и поддаётся на стуле вперёд, заглядывая Джейн в самые глаза. Они впервые так близко друг к другу. Джейн улыбается, замечая, как он обеспокоен. Славный он всë-таки парень, даже жаль его во всë это втягивать. Однако Бен молчит. — Мисс Аркенсоу, я вынуждена сообщить об этом Вашему лечащему врачу… — Не надо. Я поняла. Ладно, я поняла. Не то чтобы я рассчитывала, что Вам понравится этот план, но… Вы же понимаете, что я всë равно так сделаю? — В Вас говорит отчаяние. Это из-за блоггерши? Вы правда думаете, что еë инфо-потуги что-то изменят? — Ньюман поднимается со стула и смотрит на Джейн сверху вниз, как бы отчитывая малолетнего ребëнка. — Мы сможем сделать всë легально. Без глупостей. Предложим сделку стороне защиты. — Из-за одной такой сделки ему уже дали тридцать пожизненных! Он взял вину за все эпизоды, но его признали невменяемым и оставили в больнице, защищая, словно это он жертва! Господи, я почти каждый день слышу или читаю о том, что он ничего не осознавал, что он болен, что он страдает, что у него было тяжёлое детство, что его негуманно казнить! — Джейн закрывает голову руками и сжимает зубы. — А теперь этот урод живёт на деньги честных налогоплательщиков, — когда Бен пытается дотронуться до еë плеча, она снова поднимает голову, и парень отдергивает руку. — У них у всех были семьи, друзья, они учились или работали, занимались любимыми делами, строили планы… У меня всë это тоже было. Но он всë забрал. В моей жизни остался только он, Вы понимаете? У меня есть только он и мысли о его убийстве… — Об убийстве? А что будет с Вами, если Вы его убьете? Уверены, что Вам самим не будет грозить смертная казнь? — Ада очевидно рассержена. — Позвоните мне, когда придëте в себя. И я повторюсь, мисс Аркенсоу, этот риск себя не оправдывает. Даже если он проявит свою «вменяемую опасность», это может и не приблизить нас к результату. Конечно, ему добавят срок и перешьют десятитомник уголовного дела. И он снова привлечёт к себе внимание. — Значит, мне нужно убить его тихо и быстро? У Вас есть табельное оружие? — Боже милостивый! Нет, у меня нет оружия. Я говорю о том, что обсуждение и осуждение должно произойти за закрытыми дверями. Если Вы так боитесь огласки, кампании, которую ведёт эта девчонка по очищению его репутации, почему сами стремитесь к тому, чтобы сделать дело громким? Мы работаем с бюрократической бездушной системой, и мы должны подходить к этому вопросу с холодной головой, делать всë аккуратно и чисто, так, чтобы ни одна собака не смогла придраться к законности происходящего! — И что мне тогда делать? Ада смягчилась, заметив, что Джейн поумерила пыл. — Просто ждать, ладно? Не делайте ничего опасного, просто проходите лечение. Джейн опускает голову и кивает. Сцена произошла унизительная. Но поучительная. План уже не кажется таким удовлетворяющим. Но это не значит, что она продолжит сидеть сложа руки.II
Когда Ада Ньюман ушла, эмоциональный приступ отступил, и Джейн стала спокойнее. Она слышала, как адвокатша бросила Бену почти приказ переубедить еë, и тот пробормотал что-то невнятное. — Она вообще за нас? Эта тëтка. — Тëтка? Полегче, она хорошая. Вообще-то, она даже права. Бен тоже заметно оживился, кажется, общество именно Ньюман оказывало на него какое-то давление, потому что с самой Джейн даже на первой встрече он был куда раскрепощеннее. Чем она могла его так напрячь? Неприятные ассоциации? Или они уже знакомы, просто обоюдно скрыли этот факт? Джейн кажется, что она что-то упускает. — Конечно, правильнее сделать так, как она предложила. Но это займет время… Да и гарантий это не даёт! Я не боюсь огласки, она не права. Я боюсь, что… Что он победит, даже когда сдохнет. Что о нём будут помнить добрыми словами люди, которые ничерта о нём не знали! Ты же читал мне еë слова. О том, что я издевалась над Джеффом, а он меня пожалел. Какая грязь, боже! Какая мерзость! Я почти уверена, что эта девчонка ещё напомнит о себе, возможно, заявится на эту конференцию. И Аллен поспособствует тому, чтобы Джеффа продолжали считать невменяемым. Но я знаю, понимаешь, знаю чëтко, — она придвинулась ближе к столу и понизила голос. — У нас с Джеффом есть секрет. Он не сыграет мне на руку, скорее, подтвердит теорию той девчонки. Он меня не поджигал. Понимаешь? Уже тогда он не пытался меня убить. Он не убьёт меня и сейчас. Я думаю, ударит, может, придушит, но, как поймёт, что я задыхаюсь, он разожмëт руки. Он, конечно, неадекватен, страшно обижен на весь мир, действительно очень опасен, но… Но он здоров. Он точно понимает, что такое убить, а что — спасти. Я уверена, что убийства он планировал, просто именно в тот день они произошли спонтанно, потому что… Моя семья собралась переехать, и я сама ему об этом рассказала. И это стало последней каплей. — Ты упомянула, что какая-то провокация уже срабатывала… Он что-то тебе сделал?.. — Хотел, но не успел. Я захлопнула дверь перед его лицом. Вообще-то, я сказала, что ненавижу его, и ему это явно не понравилось. Я просто собираюсь повторить это, может, другими словами. — Я согласен, что план дерьмовый, — он впервые кажется таким серьëзным. — Ты сама только что сказала, что он опасен и неадекватен. А если ты в сотый раз повторишь, что ненавидешь его, думаешь, он действительно остановится в последний момент? Будут свидетели того, что ты его спровоцировала. Не используют ли это против нас? С каждой минутой Джейн всë меньше и меньше уверена в том, что ей ничего не грозит. Он же действительно разозлился, когда она это сказала. Он силён, как грёбанный демон. Он свернёт ей шею за секунду. Возможно (исключительно возможно), что впоследствии он об этом пожалеет — но это будет постфактум, когда она уже будет мертва. Ну и что, с другой стороны? Она будет мертва, и ей будет безразлично то, что о ней будут говорить незнакомые люди. Она же не хотела жертвовать собой, не убедившись, что Джефф окончательно умер, почему она сама себе противоречит? Может, она сдаëтся? Может, она хочет переложить ответственность на доверенных лиц и использовать свою смерть как побег? Как же она устала жить. Как же она устала страдать, устала плакать. Уже десять лет она должна быть мертва. Ещё тогда Джефф должен был еë убить. Ей даже не обидно умереть от его руки — может, это гарантирует то, что она воссоединится с родителями и сможет попросить прощения у всех остальных жертв? Она выжила случайно, по везению. Только это не ей повезло выжить, это Джеффу повезло, что она выжила: он же пытался еë спасти, когда она сама себя подожгла. — А как же твоя цель? А как же… казни? Ты же хотела… наказать всех этих людей… Джейн нечего ответить. Он прав: она искренне верила, что должна ликвидировать преступников, официальный приговор которых не был достаточно справедлив. Но, может быть, она всë-таки ошиблась? Не в своей идее, а в том, что именно на еë плечи возложена эта ответственность. Кажется, она переоценила свои возможности. Джейн смеётся. Очень грустно, отрывисто, почти плача. Она — всего лишь этап этой общей благой цели. И этот этап пройден. — Да ты представить не можешь, как я устала! Я просто хочу, чтобы всë это закончилось, понимаешь? Я устала жить с осознанием того, что этот кусок говна никак не сдохнет, что его защищают те, кто не знает правды! Ничерта не знает! Если моя смерть хоть немного приблизит правильный исход, я умру сотни раз! Моя жизнь ничего не стоит! — Джейн силится встать, но сдерживается, попеременно сжимает и разжимает кулаки под столом, пытаясь успокоиться. — Почему-то все вокруг уверены, что знают, что такое пережить убийство своей семьи, пережить нападение больного урода, гореть заживо, истекать кровью и каждый блядский день проклинать свою жизнь! Знать, что такое смотреть в глаза единственному виновнику! Слышать его голос! Чувствовать его прикосновения! Фу, господи! Я никогда не смогу жить нормально! Я уже не живу в принципе. Меня убили десять лет назад понимаешь? Всë, что было внутри меня. Но это тело… Это тело — предатель, и оно ещë дышит! Бен придвинул стул совсем вплотную к ней, наклонил голову и посмотрел в глаза. Она думала, что растрогает его, заставит беспокоиться, возможно, он даже расплачется, если брать в расчёт, насколько этот парень чувствителен к еë эмоциям. Джейн даже казалось, что он перенимает еë настроение — каким бы оно ни было — ей казалось, что она как будто имеет над ним власть, что он едва ли не принимает еë за ролевую модель. Бен — слабохарактерный, мягкотелый, ведóмый человек, и именно Джейн была ведущей в их тандеме. Он уже многое сделал для неë, хотя большинство этих поручений были почти незаконными, — достал информацию из закрытых оцифрованных архивов Блэквотер, благодаря чему Джейн даже узнала то, что, оказывается, числится в третьем отделении, и о преступлениях и диагнозах всех своих потенциальных целей — и он не колеблясь шëл на это. Она решила, что между ними установился дружеско-деловой контакт, в котором она занимает главенствующее положение, а он — просто делает то, что ему говорят. Встреча с адвокатшей это подтвердила: кажется, он даже испугался общества этой суровой женщины, но Бен пришёл и остался, потому что Джейн попросила об этом. И теперь, когда она позволила себе истерику, она ожидала, что парень испугается и растеряется, не будет знать, что сказать и сделать, чтобы еë успокоить. Но Бен остался абсолютно спокоен. Он глубоко выдохнул, словно борясь с раздражением, и, резко встав со стула, стянул мешковатую зелёную толстовку, под которой оказалась обычная чёрная футболка. Джейн даже подумала, что ему стало душно, и он выбрал до нелепого неподходящий момент для раздевания. Но затем он отвернулся от неë и задрал футболку. Его спина оказалась изрешечена незаживающими рубцами и рытвинами, и Джейн рефлекторно содрогнулась. Он показал свой живот и грудь, покрытые похожими следам, показал руки, забитые полосками белесых рыхлых шрамов и закрытые многочисленными кожаными и бусинными браслетами. Вывод напрашивался весьма однозначный: он неоднократно пытался покончить с собой после какого-то неприятного и болезненного опыта. Он снова сел на стул. — Вообще-то, я солгал тебе обо всëм, о чем говорил на нашем знакомстве. Я даже не знал того парня, который устроил стрельбу в вашей школе, ни разу даже проездом не был в вашем штате. Но у меня были причины лгать. О таком не рассказывают на первом свидании, — он кратко усмехнулся. — Да и… Вообще-то стыдно, знаешь. Быть жертвой. Стыдно, что тебя знают только как единственного выжившего, опуская подробности твоего подвига. Мне тоже было тринадцать, когда меня похитили. Я пробыл в том подвале больше месяца, — он нервно почесал шею, будто давая себе время. — Я помню всë, что там происходило. Мне это снится. Я закрываю глаза и вижу всë так ясно, как будто всë ещë там. Я видел, как они ели… моих предшественников. Я до сих пор не могу есть мясо. Они били меня. И… не только. Они заслужили смерти, и я хотел их убить. Я не терял надежды на спасение, не терял веры в то, что у меня получится сбежать. Я не терял себя, Джейн. Но… Когда мне наконец удалось сбежать, когда я поджог их дом, я решил, что победил. Я решил, что всë закончилось. Я ошибся. Они выжили. Я попытался убить себя, как только узнал. Меня забрали в психушку. Не такую, конечно, попроще, — он помолчал. — А потом, — она впервые увидела на его лице такую нежную улыбку. — Ты победила, Джейн. Ты уже победила однажды. И ты победишь сейчас, потому что кто, если не ты? Ты же сама сказала, у всех этих людей были семьи, друзья, работа. У них была жизнь. Но осталась она только у нас. Разве это не достаточно очевидный знак? Джейн совсем поникла. Хочется о многом расспросить, но она не может осознать услышанное и увиденное, не может сопоставить их биографии и найти верную точку соприкосновения, речевой аппарат будто отказал ей, и Джейн не может открыть рот и издать хоть звука. Единственные выжившие. Действительно, как клеймо. Как будто они противопоставляют себя всем погибшим жертвам, а не преступникам. Она начала понимать. Джейн взяла его руки в свои, и он сжал еë тëплые ладони. — Но мы же должны что-то делать. Ты тоже предлагаешь ждать? А будет ли это наша победа? — А чья? Она молча отвела глаза. Легитимного суда? Но она же не идёт против всей судебной системы, только против конкретных несостоятельных приговоров. И если она осознаёт свою неспособность убить Джеффа или любого другого преступника, имеющего возможность оказать ей сопротивление, почему отказывается от законной казни? Ранее ей нравился этот вариант, она присмотрелась к нему и согласилась с подобной перспективой после первого разговора с Алленом. Он предложил ей это. Это будет победой Аллена? Ничего принципиального плохого он ей не сделал, чтобы она ставила под угрозу успех всего колоссального плана из-за простой неприязни к подлому врачу. Тогда почему? Почему теперь отчаянно отказывается от всего? Это будет победа Джеффа. Лёгкая смерть. Джефф не хочет умирать, потому что он не страдал. Она убьёт его тогда, когда он взмолится о смерти, как о пощаде, когда испытает весь тот ужас, что испытала она. Даже казнь на электрическом стуле слишком простая для него, слишком гуманная для того, кто лишился всего человеческого. Его нельзя убить быстро. Надо пытать, надо мучить, сдирать с него кожу, вырывать ногти, волосы, зубы, отрубать пальцы, потом конечности по кускам… Надо, чтобы он чувствовал. Надо, чтобы ему было больно. Нет! Всё не так! Даже если его тело будет страдать, он никогда не признает это за истинную боль. Нужно что-то другое, что-то совсем другое. Последний раз, когда они виделись, он был сильно ранен, но это совсем не беспокоило его. А что беспокоило? Что вообще способно заставить его мучиться, что способно вызвать его слёзы, его мольбы? Должно же быть что-то! Или кто-то. Джейн знает, что делать.III
В еë комнате всегда темно. Даже днём. Кейт ненавидит яркий свет, еë глаза краснеют и чешутся, она начинает плакать и шипеть от боли. Словом, жалкое зрелище. А ещё Кейт ненавидит людей. Когда-то голоса в голове приказали ей начать уничтожать человечество, и она купила пистолет и расстреляла людей в очереди в ближайшем супермаркете. Тогда ей едва исполнилось семнадцать. Сейчас ей почти тридцать. Половину жизни, в том числе и до массового убийства, она провела под надзором в психушках, и такое существование тяжело назвать полноценной жизнью — она только мучает себя и всех вокруг. Но Кейт не сильно беспокоится по этому поводу. Кейт живёт одним днём. Жила. Пока еë жизнь не обрела смысл. Сначала смыслом стала психотерапия. Она приходила на индивидуальные беседы в тёплую тёмную комнату и спорила с высоким светлоглазым мужчиной, своим врачом. Ей было весело злить его, и каждый новый день она старалась придумать комментарий острее и обиднее. Он слабо реагировал на провокации, но было в его снисходительности что-то, что не злило в ответ, а наоборот — раззадаривало. Потом смыслом стала Лорен. Практикантка, навещавшая еë раз в неделю, всегда в одно и то же время. Лорен была хорошей. Лорен была лучшей. Она была не просто еë подругой — почти сестрой, еë семьëй и домом. И пусть Кейт была фиктивно замужем за собственным светлоглазым врачом, Лорен она любила гораздо больше. Потом смыслом стало отмщение. Профессор, который сначала клеился к собственной аспирантке и получил отказ, решил расправиться с той, кто растоптала его раздутое эго. Через родственницу Лорен Кейт смогла заполучить еë дневники и узнать имя еë убийцы, человека, неоднократно угрожавшего ей отчислением, лишением стипендии и разглашением недостоверных и нелицеприятных фактов их романтической связи. На Лорен это не действовало. Он подкупил дипломную комиссию, и еë завалили на экзамене. А затем, когда она написала заявление в орган надзора за образованием штата, нанял людей, которые избили еë и надругались над ней. Лорен безрезультатно обратилась в полицию. Спустя трое суток нашли фрагменты еë тела. Кейт ненавидит людей. Кейт хочет уничтожить всё человечество, и это не вина голосов в голове. Ей представляется удивительный шанс. В день конференции в клинике будет уйма народу — медийные и не очень, врачи и учëные, охранники и пациенты — свидетели, жертвы и подозреваемые. Он тоже будет там. Ей ещё не везло так крупно, он не попадался ей в подходящих условиях. Как больно было видеть его лицо и осознавать, что он всë ещë не ответил за совершенное! Но скоро боль прекратится. Совсем скоро. Осталось только зарядить пистолет. И ждать.IV
— Ты всë подготовил? Инструктаж провел? — Да медсестры — это ладно, — Шелби махнул рукой. — Я не понимаю до сих пор, зачем вот это всë. Гроссман открывает дверь и пропускает коллегу на улицу. — Мы решили с площадкой ещë полгода назад, на прошлом заседании. На моей памяти уже были прецеденты таких конференций, почему так переживаешь? — Да на моей тоже. Просто… У нас года три назад была прошлая, да? Или пять? — Четыре, дружище. — А, ну да. Так вот, что в итоге-то было, помнишь? Драка! Гроссман позволяет себе кратко засмеяться. — Ты называешь полноценной дракой петушиный бой между Стюардом и Николсоном? — они обмениваются весëлыми взглядами. — После того, как в патенте их совместной разработки фамилию Скотта поставили первее, Джон как с цепи сорвался. Ничего, рассадим этих двоих, а опять начнут, так по изоляторам раскидаем, мест много свободных. Они опять посмеялись. Ничего особенного. Все знают своë дело и всегда спокойно и ответственно выполняют свою работу. Все заседания будут проходить в административном корпусе, который находится в полмиле от ближайшего жилого здания первого отделения. Да, конечно, члены комиссии могут попасться им на глаза, но фактически все они будут в таких же белых халатах и ничем не привлекут внимания, будут рыться в закрытых архивах, проверять сметы и медицинские заключения. Словом, для заключённых-пациентов ничего не изменится, они даже не заметят, что что-то происходит. Охрана и медперсонал — все проинструктированы, словом, рядовая ситуация. У них ещë две недели на организацию. Да, работы, мягко говоря, много, но точно не из-за пациентов, хотя некоторых из них придëтся временно переселить. К тому же, в этот раз на территорию пустят несколько корреспондентов, чтобы улучшить имидж клиники, подпорченный изоляцией, которая стала следствием повышенного внимания к переезду сюда нулевого. Только корреспонденты будут из изданий «Наука» и «Психология: сегодня» и будут описывать ход конференции, ничего, что касалось бы содержащихся в Блэквотере преступников. Шелби и Гроссман расходятся у кафетерия, старший коллега вбегает в здание, предвкушая сытный ужин, а главврач останавливается на развилке и обращает взгляд на аллею, ведущую к жилым корпусам. Кейт сидит на сырой скамье и курит, дымные клубы рассеиваются в холодном осеннем воздухе. Она в льняной тëмной робе, бледная, как призрак, длинные волосы падают на плечи и почти полностью закрывают лицо. Артур снимает пальто и накрывает еë, Кейт не реагирует на его жест ни смущенной благодарностью, ни хотя бы раздражением от нарушения еë лирического одиночества. — Ты же бросила, — указывает на сигарету. Забирает без сопротивления, тушит и выбрасывает. — Значит, опять начала. Голос безжизненный и блеклый, ни одной эмоции, ни одного оттенка. Последнее время она всегда так говорит. Закрывается, молчит, гонит от себя, избегает и прячется. Он не понимает еë, о чëм она думает, чего хочет, что испытывает к нему. Она значит для него очень много, он для неë — пустое место. Неожиданно поднимает голову и смотрит на него — совершенно осознанно, с вниманием. — Как подготовка? — По плану. Задумчиво кивает. Делает вид, что слушает, но на самом деле погружена в свои мрачные мысли. — Много людей будет? — По спискам тридцать шесть. Ты сможешь выходить, если ты об этом. — А здешние доктора? — Что? — Пойдут? — Если захотят, и это не будет накладываться на их рабочий график. — А Генри Аллен? Вот оно что. Артур садится перед ней на карточки и смотрит в глаза. У неë тяжёлый немигающий взгляд, его сложно выносить. — Кейт, прошу тебя. — Я просто спросила. Могу спросить так про любого. Что, по-твоему, я всех их хочу убить? — Не знаю про него. Он не выступает. Она встаёт со скамьи и закутывается в пальто, Артур, тоже поднявшись, возвышается над ней, словно монолитный памятник. Но это она, будучи на целую голову ниже, всегда смотрела на него сверху вниз. Так, как будто ей известно то, что ему никогда не постичь, так, как будто что-то постоянно скрывает и насмехается над его неведением. Еë улыбка сухая, ложная, веки неподвижны, хотя губы и растягиваются. — Угостишь меня кофе?V
Она зачастила к нему. Чего добивается? Еë отправил к нему тот тупорылый федерал, чтобы вытащить информацию об изнасилованиях, в которых он типа признался? Охуенный ход, а самое главное, какой непредсказуемый. Он может напиздеть всë, что угодно, а потом отказаться от своих слов и рассказать, что его под пытками вынудили взять вину на себя. Даже весело. Что бы такое придумать, чтобы посмотреть на еë реакцию? Кусает сухие губы, чтобы не заулыбаться. Малышка Джейн всегда была впечатлительной, а теперь она же его ненавидит, наверняка расплачется, завизжит, будет желать ему смерти, бить его всем, что под руку попадëтся, когда он начнëт делиться подробностями. Я входил только спереди, чтобы смотреть им в глаза, видеть, как они рыдают. Они были сухие, и двигаться было тяжело, но они так сопротивлялись, так извивались подо мной, что я не мог отказать себе в удовольствии продолжать. Такие слабенькие, хрупкие, я мог поломать их косточки одним ударом, сжимал одной рукой их тоненькие запястья, а другой — не давал свести ноги, чтобы входить глубже и глубже, пока они не заорут от боли. Я ловил непередаваемый кайф, и мне не терпится это повторить. Что, совсем не страшно? Никто не придëт тебе на помощь, здесь только я. Он сидит на полу, у стены, она села напротив, поджав под себя ноги. Вообще-то, никто его не связывал, она — всего в метре, ему достаточно сделать один рывок, чтобы схватить и уложить еë. Блять, чем она думает? Даже если у неë с собой шокер или заточка, она реально решила, что победит его? Что он не станет серьëзным и жестоким, когда наиграется? Она-то быстро выдохнется, а он быстро разозлится. Он очень хочет поговорить с ней. Услышать, как она снова скажет ему, что на самом деле чувствует, как он испортил ей жизнь, что он должен умереть. Конечно. Он — отброс, мусор, ничтожество. Моральный урод, кусок дерьма, ублюдок и мерзавец. Неоригинально. Он столько раз это слышал. Теперь она говорит то же, думает так же, как все остальные. Она блять такая же, как и все они. Наконец переводит на него взгляд. Ну давай блять удиви. — Прости меня. Его будто током ударяет, так и взяла судорога. Еë глаза красные от слëз, он замечает, что она дрожит и поджимает губы, чтобы сдержать всхлипы. — Пожалуйста, прости меня, — придвигается близко, почти вплотную, тянет к нему руки и ловит его ладонь, он не успевает вырвать. — Я представить не могу, как это больно слышать. Я-я просто… Прости, пожалуйста, я совсем не думала, когда говорила. Я так разозлилась, мне было так больно даже просто представить тебя… с другой… Мне захотелось, чтобы тебе тоже было больно и обидно… Но я поняла, что переборщила, что так нельзя, это очень жестоко… — еë руки тёплые, почти горячие. Джефф неосознанно тянет к ней вторую ладонь, как к согревающему огню. Он любит огонь. Еë кожа мягкая, его — сухая и жëсткая от ожогов и мозолей. Он думает, она отдëрнет руку, как только почувствует, но она, убедившись, что он размяк, садится на колени и обхватывает его плечи, прижимается к нему всем телом. — Я так не думаю, честное слово, это совсем не то, что я чувствую… Он растерялся. Не сразу, но обнял еë в ответ. Крепко. Чтобы не отстранилась. Она целует его в волосы, в висок, в щëку, целует и плачет. Почему она плачет? Это из-за него? Из-за того, что он… — Я этого не делал, Джейн. Это был не я. Она выпрямляется и замирает. Смотрит на него. Моргает, чтобы смахнуть слëзы, стирает их с лица. Улыбается. Смеëтся. Ласково так. — Прости, что я поверила. Ты был очень убедителен. Лицо будто сдавливает, будто нерв защемило от удара, мышцу перекосило от паралича. Пытается понять, что с ним. Он улыбается. А потом на его улыбку опускаются нежные тëплые губы. И он закрывает глаза.