«Кто подобен зверю, и кто может сразиться с ним?» (Откровение Иоанна, Гл. 13; 4)
I
Она здесь впервые. Впервые за долгие шесть лет содержания в клинике. Обустройство узкой, вытянутой комнаты разительно отличается от привычной палаты первого отделения: у неё было почти всё, что необходимо для комфортного существования, а теперь — только старый матрас на железной кровати и прямо тут же, в метре, — унитаз, покрывшийся слоем неведомой грязи. Тёмные пыльные стены, у потолка покрывшиеся плесенью и витиеватой паутиной, будто сжимают в тиски. Она сидит на полу, поджав колени к груди, пытается совладать с собой и сконцентрироваться, но постепенно словно теряет связь с реальностью, словно весь её организм превращается в один мышечный узел, содрогающийся от мелких колебаний воздуха, вызванных собственным рваным дыханием. Общая духота и вонь, проникающая через ноздри в самый мозг, мутят сознание и вызывают тошноту. Ситуацию усугубляет пелена перед глазами — Джейн душат слёзы. Её раздражает то, как часто она плачет. Когда она успела стать такой слабой? Джейн сжимает челюсти и прикусывает язык, заставляя себя остановиться. Боль как будто не ощущается, а привкус крови во рту — вполне привычный. Она обнимает себя за плечи, пытаясь унять нервный тремор, но пальцы, будто чужие, скользят по коже, впиваясь ногтями и оставляя мелкие саднящие царапины. Джейн хочет пить. Хочет выйти на воздух и вдохнуть полной грудью. А ещё она хочет убить ублюдка Джона, который хорошенько ударил её, когда ей не удалось его поджечь. Она понимала, что рискует. Понимала, что ей может не повезти с реакцией санитара или с наличием зажигалки. Понимала, что разговоры с доктором Шелби могут не напугать его достаточно, и тогда он пойдёт вместе с ней, как обычно. Понимала, что могла убить человека. Довольно жестоко, кстати: она сама горела, знает, каково это. Джейн, почему? Потому что цель оправдывает средства? Потому что она смогла бы убить невинного человека, чтобы покарать десяток виновных и спасти сотни потенциальных жертв? А смогла бы она убить доктора Шелби?.. Та — слабая — Джейн даже не подумала бы об этом. Ей страшно представить, что она может навредить кому-то, тем более, людям, которых она любит. Эта — сильная — Джейн, знает, что смогла бы. Она рыдает. Так сильно, что от всхлипов начинает болеть в груди. Мне так жаль. Простите меня, мне так жаль. Почему она не может жить нормально? Почему она больше никогда не сможет жить нормально? Чья это вина — Джеффа? Или слабой Джейн? Доктор Шелби — хороший человек. Честный, самоотверженный, посвятивший себя помощи ближним — почти библейский герой. В результате аварии у него погибли жена и дочь, поэтому он, как и Джейн, остался совершенно один. Но он не душил никого подушкой. Он не строил планы по отмщению всему миру. Он не нападал на несчастного санитара с зажигалкой. Но этот старый уёбок закрыл её в изоляторе! Сильная Джейн смогла бы убить Шелби, потому что он — слабый. Потому что он отказывается понимать то, что она пытается до него донести. Потому что тешит надеждами об излечении. Что есть излечение? Возврат к исходному благосостоянию. Но сильная Джейн не знала «благосостояния», она рождена в ночь, когда чуть не сгорела заживо. А слабая Джейн в ту ночь умерла. Так кого из них он собрался лечить? Она бьет кулаком в стену. У неё есть много времени — подумать, вспомнить. Вспомнить мать и отца, задний дворик, розового кролика. Подумать о том, как это забавно, жить на одном гектаре с убийцей своих родителей. Из всех возможных мест в мире они пересеклись именно здесь — может, судьба даёт ей шанс исполнить предначертанное? Она знает, что убьёт его. Это воспринимается, как очевидная аксиома, вроде «трава — зелёная, небо — голубое», но она даже не знает, что скажет ему, когда увидит, что спросит. Почему ты позволил мне выжить? Почему ты такой уебок? Почему я? Она помнит всё, связанное с ним, в мельчайших деталях. Но никогда и никому не рассказывала и половины этого, сохраняя с ближайшим врагом какую-то сакральную связь. Это правда, у них много общих секретов. Например, всеобщее заблуждение, что именно Джефф поджёг её, а потом недальновидно потушил, хотя, на самом деле, она сама взяла спички, потому что хотела умереть вместе с мамой и папой. Или то, что он предварительно изрешетил её ножом, хотя сам сделал только один удар в бедро, чтобы Джейн не смогла сбежать. Остальные удары — шесть — она сделала сама, в брюшную полость, где, как она знает, много жизненно важных органов. И если бы она не умерла сразу от болевого шока, то точно бы от потери крови. Но он не просто её не убил. Он не позволил ей умереть. Она помнит, как он дрожал и плакал, когда обливал её водой и обматывал полотенцем, пытаясь остановить кровь. Когда она потеряла сознание, пытался сделать ей искусственное дыхание, а она плюнула ему в рот кровью. Она знает его лучше, чем он сам. Гораздо лучше, чем этот доктор Аллен. Он не позволил ей умереть, потому что не хотел, чтобы она умерла. И это так глупо и одновременно так просто. Они были очень друг к другу привязаны. Да что там, Джейн обожала, что её друг такой крутой и храбрый, что он дерётся с мальчишками и защищает её, даже не обращая внимание на других девчонок. Джефф всегда был прямолинейным и простым, говорил, что думал, а когда делал, не думал вообще. Мог вспылить из-за одного косого взгляда, но не злился не Джейн даже тогда, когда она позволяла себе воспитательные подзатыльники. Она чувствовала себя особенной. Наверное, в тринадцать очень важно чувствовать себя особенной для кого-то. Наверное, поэтому она не свидетельствовала против него в первый раз, когда его арестовали из-за подозрений в поджоге. Да, он был странным. Иногда жутким. Иногда, когда дрался с кем-то, не мог остановиться, пока оппонент не потеряет сознание. Он всегда смеялся над другими, вымогал деньги, угрожал и со всеми ругался. Мог устроить сцену прямо на уроке, игнорируя замечания преподавателей. Теперь, когда Джейн знает о психопатической триаде, она легко находит её подтверждения в истории Джеффа: он любил огонь, любил чувство физического превосходства, всегда носил с собой зажигалку, хотя не курил, и правда поджог тот дом; у него был нож, и он любил вид крови, ловил бродячих собак и кошек и отрезал им хвосты, сворачивал шеи голубям, потому что они издавали смешные звуки; насчёт энуреза, правда, Джейн точно не знает — Джефф стеснялся говорить с ней о таком. Однако ей известно, что в младшей школе над ним долго подшучивали, когда он обмочил штаны после того, как на него накричала учительница, возможно, это был не единичный случай. Джейн знает, почему он убил её родителей. В материалах дела этой информации не было, потому что Джейн её никому не рассказывала, но именно в этот день, утром, мама сказала ей, что ей никогда не нравился этот мерзкий соседский мальчишка, но, благо, в будущем месяце они переедут в другой штат, а папа уже присмотрел новый дом, даже побольше этого. Когда они встретились в школе, она рассказала ему. Стало ли это триггером? Есть ли в смерти её родителей её же вина? «Знаешь, я бы хотел, чтобы в мире никого не было. Вообще никого. Только мы с тобой». Она ответила, что тогда встанет всё производство, в том числе работа атомных станций, что может спровоцировать целый ряд взрывов. Он назвал её занудой. А потом они поцеловались. Это был её первый поцелуй. Его тоже — она знает. Так что бы она спросила у него? Как ты жил всё это время?II
Прошёл почти час после того, как её выпустили. Джейн узнала, что в изоляторе она провела шесть часов, хотя доктор Шелби принял решение продержать её там целые сутки, но сам же изменил его и приказал выпустить пациентку в стационар первого отделения в её привычную палату. Джейн помыли и покормили, несмотря на то, что уже была глубокая ночь, и работа пищеблока официально была окончена. На самом деле, она ждала, что доктор Шелби захочет встретиться с ней и поговорить. Но пока от него не было никаких сообщений. Даже укол ей поставила незнакомая медсестра. Наверное, он просто не хотел её видеть, потому что боялся, что она может сделать. Но если бы боялся по-настоящему, наверное, не допустил бы её возвращения в мало ограниченные условия? Тогда, скорее всего, он разочарован в ней, ведь верил, что она способна забыть кошмары прошлого и начать нормальную жизнь, а она совершила покушение на убийство, усугубив собственную клиническую картину. Разочарование — правильное ли это слово для обозначения его отношения к произошедшему? Может ли доктор разочароваться в собственном пациенте? Нет, он разочарован не в ней. Закари разочарован в себе — ведь это он обещал ей помочь, а вместо этого она снова попыталась убить. Он даже считал себя виновным в её преступлении, потому что сам рассказал Джейн о том, что в ожоговый центр перевели страшных маньяков, но сейчас они в медикаментозной коме, поэтому не представляют угрозы, даже приставленный полицейский спокойно покидает свой пост. Так смогла бы она убить его? И почему она снова плачет? Когда ей сообщили о том, что к ней пришёл посетитель, она испугалась. Доктор Шелби не нуждается в том, чтобы его представляла медсестра, он же её лечащий врач. Тот журналистик не смог бы прийти ночью, к тому же, о новых встречах они условились предварительно договариваться. Тогда это явно кто-то из персонала. Но кому понадобилось к ней приходить? Когда в палату вошёл мужчина в белом халате, она не сразу сориентировалась, кто это. Он приветственно склонил голову, немного нервно выдохнул и спросил, может ли он присесть. Джейн разрешила. — Извините, что беспокою Вас так поздно, я хотел прийти раньше, но мне сообщили, что… Вас взяли под стражу, — он спохватился. — Я, о, извините, я не уверен, что Вы меня помни- — Доктор Аллен, я Вас помню. Он снова кивнул, пригладил волосы. — Никто не знает о том, что я здесь. Я имею в виду, ни доктор Шелби, ни главврач. Но я понимаю, что факт нашей беседы не останется между нами. Я лишь попрошу Вас решить, расскажете ли Вы кому-либо о ее содержании уже после того, как мы закончим, — девятая не выказывает никакой реакции, поэтому он продолжает. — Как Вы знаете, я работаю с нулевым… ну, с Вашим старым знакомым, — Аллен очень осторожен в словах, но абсолютное спокойствие Джейн при упоминании личности её несостоявшегося убийцы придает ему уверенности. — Мне нужна Ваша помощь. Что ж, наверное, Джейн этого ждала. — Если Вы пришли ко мне, вряд ли Джефф с Вами слишком откровенен. Генри позволяет себе улыбку. — Честно признаться, этот ублюдок вообще не идёт на контакт. В моей практике были серийные убийцы, но даже самые неуравновешенные рано или поздно переходили на откровения о детстве и семье, о том, что чувствовали, когда убили впервые, и почему продолжили. По большей части им самим нравится говорить о себе: кто-то возвращается в моменты своего триумфа и наслаждается его повторным переживанием, а кто-то просто требует к себе внимания или жалости, ввиду невероятной мании величия или комплекса неполноценности. А нулевой… он… ему как будто безразлично. Безразлично абсолютно всё, что происходит вокруг, всё, о чём я говорю. Только однажды он среагировал. Когда я заговорил о Вас. — Это на него похоже, — Джейн кивает. — Однако… можно я спрошу, какова Ваша цель? Вы правда верите, что его можно «спасти»? Что ему можно «помочь»? Аллен обдумывает ответ десяток секунд, а потом, выдохнув, опускает глаза. Кажется, Джейн знает теперь, как выглядит разочарование доктора в себе из-за неспособности излечить больного. — Я изначально не строил иллюзий. Но я считал, что способен достичь для него стабильной ремиссии, вроде, приглушить и ослабить его симптомы, ослабить эту жажду насилия. А теперь я… я хочу посадить его на электрический стул. Джейн солжет, если скажет, что не заинтересовалась. Однако она не позволяет себе и тени удивления или радости, сохраняя беспристрастное выражение лица. Разумеется, она ненавидит этого подонка и не сможет спокойно жить, пока не убьёт его, но, когда такой неожиданный шанс упал ей в руки, она растерялась. Нужно ли ей помогать Аллену? Они не знакомы, она не знает его истинные мотивы — а говорить он может, что угодно. По крайней мере, это похоже на правду, к тому же, у неё нет ни малейшего представления о глубинах душевного состояния Джеффа, о деталях его преступлений, обо всех его детских травмах. То, что она знает, она, в принципе, может рассказать кому угодно — что-то из этого она доверила Шелби ещё на первых сеансах, когда в новостях рассказали, что «Джефф Убийца» снова сбежал из-под стражи, и её захлестнули воспоминания. Но выгодно ли это ей? Может ли она помогать кому-то убить Джеффа, если хочет сделать это сама? — Как? — Вы ведь знаете, что понятия психологического здоровья и юридической вменяемости немного различны? — Джейн кивает. — Я хочу доказать, что никакие голоса в голове им не управляли, что он сам брал нож, что он понимал, что делал. Я хочу доказать, что он психически болен, но вменяем. А, значит, вполне осознанно преступал закон и заслужил смертной казни. — Тогда что им двигало? — Гомицидомания. Ну, это теория. Для меня он представляет собой классический психопатический тип, отвергающий общепризнанные нормы морали по собственному нежеланию. Он достаточно умён, убил же как-то тридцать человек и совершил три побега, явно высокого мнения о себе, жаждет внимания, но слишком презирает общество, чтобы этим вниманием наслаждаться. Готов спорить, он не раскаивается ни в одном преступлении, потому что в его представлении они и преступлениями не являются. Джейн не отвечает. Она взглянула на свои руки и задумалась. «Убить своими руками» — ведь это метафора. Она вполне согласна на смертную казнь по закону, необязательно ей самой брать в руки нож или пистолет, или вообще что угодно, чтобы принять непосредственное участие. К тому же, она попросит своего общественного представителя в подробностях расписать её роль в этом кровавом спектакле. Она не уверена, получится ли у неё чисто физически его убить. Она довольна слабая — это факт, её здоровье не позволяет ей заниматься тренировками, улучшать силу или меткость. А он пробыл на свободе — с переменным успехом — прошедшие десять лет, продолжая убивать людей. Она не уверена, не ударит ли он в ответ — в десять раз сильнее — если она атакует первой. — Вы сказали… он среагировал на меня?.. Он знает, что я здесь? Генри ощутил неловкость. Даже небольшую вину. Ведь это правда, что он рассказал убийце о том, что его спасённая жертва живёт неподалёку, не подставил ли он несчастную под новый удар? Однако Джейн спокойно слушает и спрашивает о Джеффе, так, как будто совсем не боится, так, как будто той напуганной девушкой на аллее, которую он увидел в первый день, была не она. Что ж, это правда, что о ней написано в личном деле — диссоциативное расстройство. Будто две разные Джейн. — Да, знает… Он удивился и, кажется, хотел спросить меня, откуда я о Вас знаю, но у него случился приступ, и мы так и не возобновляли этот разговор. — Не советую этого делать, он… всегда ревновал меня к парням, — Джейн усмехается. — Так Вы хотите узнать всё, что известно мне? Или Вы хотите, чтобы я поговорила с ним? — Нет-нет, что Вы, я осознаю, как это опасно, я никогда не посмел бы… Я просто хочу узнать о его детстве. Насколько я понял, Вы были достаточно близки, и Вы знаете о его семье. — Значит, правду говорят, что все проблемы из детства? — Как правило, — Аллен хотел рассказать о случаях из своей практики, но спохватился, что на это нет времени. — Предположу, что у него была неблагополучная семья? — Конечно. О, там весёлая история, — Джейн села на кровать с ногами, демонстрируя расслабленность. Она говорила легко и живо, будто пересказывала сюжет просмотренного фильма. — Для всех семейка Вудс казалась эталонной, ну или почти такой. Достаток, большой дом, отец-предприниматель, мать-домохозяйка, два славных сыночка. А на деле… Вообще-то… мистер Вудс не был отцом Джеффа, только его старшего брата, Льюиса. Его мамочка завела интрижку на стороне, а когда ухажёр убежал, пришлось вернуться в семью и родить. Мистер Вудс знал об этом. — А откуда Вы об этом знаете? — Ну, понятно, откуда. От Джеффа. Он рассказывал мне всё. Ну, или почти всё. Я довольно часто гостила у них, мистер Вудс даже меня не стеснялся, когда поднимал руку на пасынка или очередной раз напоминал ему, что лучше бы тот сдох в утробе, — она неожиданно засмеялась. — Пару раз я ловила себя на том, что думала также. Но мне не стыдно. А ещё… у него был пистолет. Армейские товарищи подарили на какой-то юбилей. И он часто наставлял его на Джеффа. Нам, кажется, было по восемь или по девять, когда я увидела это впервые. Я от страха больше недели страдала от кошмаров, а Джефф… как будто уже привык. Хуже другое, он учил этому сына. Ну, родного сына, Льюиса. Тот рос засранцем. Постоянно самоутверждался за счёт младшего, поддакивал отцу. У них разница была три года, знаете, она очень ощущается между подростками. А его мать, она… она ничего не делала. Никогда не вступалась за него. Джефф ненавидел её даже больше, чем отчима и брата. Ведь она его родила. — И всю обиду и гнев из-за своего бессилия он нёс в школу? Издевался над младшими и сверстниками, устраивал драки? А животных он мучил? — Отвечая на всё, скажу да. Но у него не было, как это назвать, банды. Никого у него не было. Кроме меня. — Какие отношения Вас связывали? Джейн замолчала. Аллен испугался, что она потеряла интерес к разговору, и он больше ничего не узнает, но, как он заметил вскоре, она подбирала слова, потому что эта тема была наиболее болезненной для неё. — Я не знаю. Я не знаю, была ли это просто дружба, или мы были друг в друга влюблены. Не такие уж это и разные вещи. Это за меня он вступился, когда те три придурка — я не помню их имена, но это те первые жертвы, те пацаны, — пытались подкатить ко мне. Это было что-то типа домашней вечеринки, много подростков, много алкоголя. Все хотели почувствовать себя взрослыми. Но насилия не было, они даже не прикасались ко мне, просто намёки и шуточки. Джефф начал драку сразу, он в принципе не умел решать вопросы по-другому, но их было трое, и его быстро уложили. Его хотели только припугнуть огнём, но… Загорелась его футболка, руки, даже лицо. Мы потушили его и вызвали «скорую», но пока я сидела над Джеффом, те трое убежали. Он был в больнице больше месяца, но меня к нему так и не пустили. — Кто? — Моя мама. Моя семья всегда была против нашего общения. Они думали, что он оказывает на меня дурное влияние. Ну, вообще-то я никогда не злилась на них, они были правы. — А когда он вернулся, всё стало только хуже? Джейн молча кивнула. — Даже мне было страшно с ним общаться. Я натягивала улыбку и делала вид, что между нами ничего не изменилось, но… я думаю, он всё понимал. — А что Вы знаете про его самоповреждения? — Он часто резался ещё до поджога. Испытывал себя. Он говорил мне, что ему нравится кровь. Я не знаю, был ли он мазохистом, не думаю. А насчет той ночи… У него частично сгорели губы, и ему было больно улыбаться, поэтому он надрезал уголки рта. Вы видели это вблизи? Оно зажило? — Аллен неопределенно кивнул. — Наверное, он весь в шрамах. Уверена, за эти десять лет ему часто доставалось. Он же придурок. Аллен опустил взгляд на наручные часы: пора уходить. — Спасибо, что были откровенны со мной. Я думаю, это дополнило мою картину. Я хочу использовать эту информацию только для того, чтобы разговорить его и узнать, насколько эти факторы продолжают его дестабилизировать. То, что он опасен, то, что он всегда будет опасен, очевидно. Но мне интересно, насколько эти триггеры видоизменились. И как мне спровоцировать его. Он встал. — Вы хотите, чтобы он снова кого-то убил? — Нет, возможно… нет. Может, попытался. Знаете, он уже успел совершить одно нападение. Но, благо, тот человек жив, — он помолчал, собираясь обойти стул и выйти, но остановился. — Скажите, Джейн, возможно ли мне рассчитывать на Вашу помощь в дальнейшем? Вы бы не хотели с ним встретиться? Вы его не боитесь, я это вижу. И, кажется, Вы многое хотели бы у него спросить. — Вы проницательный, доктор Аллен. Однако Вы не забыли, что он пытался убить и меня? — Я готов спорить, что он не пытался Вас убить, — Джейн напряглась. — Знаете, такие, как он, противопоставляют свой мир окружающему. Себя — всем людям. Но Вы являетесь частью его мира, это удивительный случай. Моя помощница решила, что он не добил Вас потому, что Вы — живое напоминание об акте его первого триумфа, превосходства и наслаждения этим превосходством. Но я думаю, что он не добил Вас, потому что хочет быть напоминанием для Вас. Хочет, чтобы в мире был человек, который бы помнил о нём. — Он не пытался меня убить, — согласилась Джейн. — Доброй ночи, доктор Аллен. Содержание нашего разговора останется между нами. Он хотел вернуть её к вопросу, но осёкся, понимая, что это уже отказ от возможности встретиться с нулевым. Он учтиво кивнул и открыл дверь, но: — Спросите его, хотел бы он увидеть меня.III
Она даже есть не может — кусок в горло не лезет, все внутренности будто сжались в тугой комок и рвутся наружу. Натали старается контролировать себя, но всё равно каждую минуту проверяет спицу, зажатую левой рукой: она спрятала её в рукав, манжет довольно плотно прилегает к коже, но она сжимает левый кулак и сгибает руку в запястье, чтобы спица не выскользнула. Её приятель на завтрак не явился — это хреново, потому что Натали хотела бы рассчитывать на него, если тридцать второй окажется слишком прытким. Блядь, она ему потом всё выскажет. Он её очень подвёл. Да ладно, он худенький, щупленький, она толкнет его легонько, а он ебнется и получит черепно-мозговую. Натали через плечо глянула на пацана: конечно, тот на неё смотрит. Блядь, как же напрягает. Почему никто не обращает на это внимание? Почему, когда она рассказала тёте-доктору, та не придала этому значения? Им придётся пожалеть о своём безразличии, когда этот лупоглазый придурок распрощается с жизнью! Она понимает, что нападать при всех — глупо. Она хотела поймать его на пути к столовой, но он пришёл сильно позже, она не смогла придумать отговорок для санитара, чтобы постоять на улице ещё. У неё есть ещё один шанс — поймать его на выходе. Поэтому сейчас она сидит и ждёт, когда он закончит. Но он не притронулся к еде. Он её копирует? Мало того, что наблюдает — при этом молчит и, сука, не моргает! — так ещё и пародировать пытается? Он, что, насмехается над ней? Натали взяла дрожь. Она постоянно оборачивалась на него и встречалась с ним взглядами. Поначалу она пыталась идти на дружелюбный контакт: орала через всё столовую, любезно интересуясь, каково ебаного хера ему надо, кидала в него едой (правда, Наоми потом ругалась, не ясно, почему), начинала смотреть в ответ и скалить зубы — но он игнорировал её мирные инициативы. Он просто смотрит. Всё время. На завтраке, обеде, ужине, на прогулках и во время отдыха в игровой комнате. Он ни с кем не общается — она точно не слышала его голос — ничего не делает. Просто сидит и смотрит. Наверняка он замышляет какое-нибудь преступление! Она только отвернётся, а он в ту же секунду нападёт на неё! Блядь, да что ему надо, почему он смотрит? О чём он думает, чего он хочет? Почему он смотрит именно на неё?! Натали встала. Ладно, наверное, не сегодня. Завтра, когда братан-нулевой её подстрахует, она сделает. Но сейчас — нет. Всё, в пизду. В пизду этого тридцать второго. К ней подошёл Трой, перестегнул наручники и повёл к выходу. За всё время после его возвращения он не сказал ей больше ни одного дурного слова: Наоми была права, он изменился и явно в лучшую сторону! Что ж хорошо, пусть живёт, Натали уважает тех, кто признаёт свои ошибки. Когда они проходили мимо, Натали заметила, что тот парень смотрит ей вслед. Ещё бы блядь. А ещё его тоже отстёгивали. Двадцать пятая сама не поняла, почему ускорилась. Разве это не шанс? Разве это не отличный шанс напасть на него, когда они пересекутся на аллее к жилому блоку? Надо только затормозить Троя. Натали остановилась. — Что-то случилось? — Трой обошёл её и встал перед лицом. У него появилась такая привычка: научился контролировать, что она делает. — Отстегни, по-братски. Так руки болят. На удивление он спокойно отстегнул наручники и освободил свою руку, но соединил руки Натали между собой. Вот же ж блядь медвежья услуга! Она теперь парализована почти. Может, всё-таки отложить реализацию плана? Она не так хорошо дерётся ногами, как нулевой. Пока они стояли, другая пара заключенного и санитара успела их догнать. Она снова встретилась взглядом с тридцать вторым. И теперь её парализовало натурально. Пока она медленно вытаскивала спицу из рукава, стараясь скрыть неестественные движения рук — к счастью, она были вынужденно сближены, поэтому в общем её жест подозрений не вызывал, — эти двое оказались совсем вплотную к ним. Натали сжала челюсти. Или сейчас, или никогда. Ты же не слабая, ты же больше не слабая. Никто не посмеет навредить тебе. Она дёрнулась и побежала. Два шага — и зажатая в руках спица через ткань пижамной рубашки — почему он без куртки? да какая разница, к большой удаче! — входит в жилистую плоть. Он оказался выше неё на десяток сантиметров, ей приходится поднять голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Он немного удивлён, но в целом спокоен. Натали вытаскивает спицу. Ткань рубашки заливается кровью, но тридцать второй не орёт от боли, не пытается защититься, он даже не опускает глаза на рану. Он всё ещё смотрит на неё. Нужно ещё! Ещё и ещё! Одного удара мало, нужно изрешетить этого подонка! А потом, когда он совсем ослабнет от боли, выколоть ему его тупые глаза, чтобы он больше никогда не посмел взглянуть на неё! Натали опрокидывает на асфальт сильный удар сбоку. Спица отскакивает куда-то в сторону. Она пытается отползти, но сцепленные руки не даёт опоры для манёвра. — Ну ты и сука, блядь! Меня теперь точно уволят! — голос Троя такой же тупой и наглый, как и до выбитой коленной чашечки. Он хватает её за волосы и, намотав их на кулак, бьёт головой о бордюр. У Натали пляшут звёзды перед глазами, она не может сфокусироваться и издать хотя бы звука, кроме животного кряхтения от боли. Слёзы и кровь стекают по щекам, Натали чувствует, что теряет сознание. Почему все так стараются навредить ей? Ведь если бы этот сучий молокосос не глазел на неё, как сучий молокосос, она бы никогда не взяла в руки ничего острее ложки! А ведь она даже простила Троя — она добрая, она хорошая. Она может быть хорошей! Только почему люди вокруг неё такие плохие? Трой падает на колени. Через мгновение его грузная фигура перелетает бордюр и скрывается в жухлой траве. Натали поворачивает на него голову, и её лицо тут же заливает фонтанирующий поток крови. Натали слышит крики и голоса вокруг себя, делает вдох и старается выдохнуть и наконец осознает произошедшее. Перед ней стоит тридцать второй. Он, естественно, смотрит на неё. В его руке — окровавленная спица. Но кровь капает не только с неё, откуда-то выше — с его запястья. — Т-ты в пор-рядке? — его дрожащий голос довольно высокий, не противный, но какой-то забавный. Натали не может ничего сказать. Натали очень больно. А ещё она в глубоком ахуе. Тридцать второго схватили сразу двое охранников, третий наставил на него пистолет. Но тот не сопротивляется, спокойно отдает спицу и позволяет снова себя сцепить. Натали заметила, что любимая тётя-доктор бежит к ней через всю парковую зону. Она смотрела на приближающуюся Наоми и постепенно теряла связь с реальностью, но в последнюю секунду услышала слова тридцать второго, обращённые к охраннику. — Он напал на девочку, я его убил. Это всё.IV
Это должен был быть Джефф! Это он должен был убить санитара, чтобы Аллен смог свидетельствовать на новом заседании, доказать его вменяемость и подвести суд к смертной казне! Что это вообще за пацан? Неужели того громилу замочил двадцатилетка? Аллен в ярости. Ему нет дела ни до напавшего, ни до убитого, но он не может перестать думать о том, какую замечательную возможность упустил, разрешив нулевому остаться в палате и не идти на общий завтрак. Тот особенно сильно упрямился и молча прожигал доктора взглядом, когда он напомнил ему о внутреннем распорядке клиники, но Генри уступил, не желая злить и без того импульсивного нулевого, ведь намеревался поговорить с ним о Джейн — а она предупредила, что это может быть опасно, — и спросить его мнение насчёт возможной встречи с ней. Джейн — его триггер. Или точно один из них. Аллен не сомневался, что эта тема разговора вызовет бурную реакцию пациента, что он, скорее всего, даже согласится на встречу (но важнее то, как он это сделает). Вдруг встреча с человеком прошлого пошатнёт его мировосприятие? Вдруг он станет ещё опаснее? Вдруг он нападёт на Джейн? На ту, кто уверена, что ей ничего не угрожает? Аллен не будет против. Это значительно упростит весь его план. Когда доктор Аллен вернулся в его палату, было уже около двух. Нулевой сидел на полу у стены, как делал обычно, потому что, видимо, стремился к чувству физической безопасности, и смотрел в потолок. Длинная чёлка закрывала его глаза, и доктор ненавидел то, что не всегда знал, куда и как тот смотрит. — Добрый день, Джеффри, — тот ожидаемо не шелохнулся. Генри замялся, не зная, садится ли ему на стул, чтобы попытаться выровнять высоту их возможного зрительного контакта или остаться стоять, чтобы обеспечить возможность побега. — Я не надолго, хочу спросить тебя кое о чём. Ноль реакции. Аллену приходится приглядываться, чтобы убеждаться, что нулевой вообще дышит. — Помнишь, я как-то рассказывал тебе о том, что здесь же содержится твоя старая подружка? Возможно, слово «подружка», прозвучавшее пренебрежительно, возможно, общий фривольный тон, возможно, в принципе личность доктора — но что-то из этого вмиг оживило нулевого, и тот, подскочив на ноги за секунду, возвысился над Алленом и схватил за воротник рубашки, натянув ткань до скрипа. До смерти напуганный доктор оказался припечатан к стене. Он попытался сбросить чужие руки, но, судорожно дыша, не сразу сообразил, что лучший способ успокоить его — это продолжить. — Она хочет увидеться с тобой. Сквозь чёлку на него смотрел дикий темноглазый зверь. Аллен никогда не видел эмоций на этом лице, но в ту секунду ему показалось, что брови Джеффа дрогнули и взгляд прояснился. Он немного ослабил хватку, и доктор сделал вдох глубже, пытаясь успокоить колотившееся сердце. — Зачем? Аллен успел забыть, как низко и утробно звучит голос безумного маньяка. Генри в принципе не рассчитывал, что Джефф будет задавать какие-то вопросы, он думал, что тот согласится, пусть даже и не сразу, но без лишних отступлений. — Я не знаю. Она спросила меня, возможно ли это. А я сказал, что попробую добиться разрешения, если и ты, и она этого хотите. Но, я имею в виду, чтобы встреча прошла благополучно, без… эксцессов, — Аллен засомневался, знает ли Джефф такое слово. — Ну, неприятностей. — Тогда добейся. Он ещё раз тряхнул перепуганного доктора и совсем расжал пальцы. Так что это было? Он согласен? Похоже, осталось самое сложное — убедить главврача, что это необходимо.V
Последние несколько дней оказались для неё насыщеннее на события, чем предыдущие шесть лет содержания в Блэквотер. Сначала она познакомилась с убранством изолятора, теперь — идёт на ковёр к главврачу. Она видела его пару раз: очень высокий, очень серьёзный и внушительный мужчина средних лет со светлой ухоженной шевелюрой. В целом, он оставил о себе хорошее впечатление, но Джейн всё равно нервничала из-за предмета их разговора. Очевидно, он спросит её про доктора Аллена: какая-то медсестра рассказала начальству, что доктор нарушил внутренний порядок неформальной беседой с чужой пациенткой за закрытой дверью. А ещё, как она надеялась, поднимется вопрос о её переводе во второе отделение. Если её посадили в изолятор, о её выходке явно узнали. Разве это не причина изменить условия её содержания? Её руки снова в наручниках — она не может к этому привыкнуть. Санитар из первого отделения передал её старшей медсестре, которая в молчании проводила девятую до самого кабинета главврача. Джейн оторопела, когда в тёмном, со вкусом обставленном кабинете, увидела двух человек: самого мистера Гроссмана, сидящего за письменным столом, и доктора Шелби. Они обменялись взглядами. Джейн поняла, что не видела его больше суток, и соскучилась больше, чем могла представить. Она опустила глаза первой, когда на предложение мистера Гроссмана села на указанный стул. — Буду краток, мисс Аркенсоу, я глубоко удивлен событиям прошедшего дня. Меня поставили в известность о прошедшей между Вами и доктором Алленом таинственной беседе, и меня беспокоит, что специалисты позволяют себе неформальное взаимодействие с пациентами, подорвавшими свою репутацию вспышкой агрессии. Не говорю о том, что Вы представляете угрозу для доктора Аллена или кого-либо ещё — возможно, но не текущую угрозу. Однако предмет вашей беседы интересует меня, как человека, ответственного за безопасность каждого находящегося здесь и общий порядок. Прелюдия успела ей наскучить. Тревога сменилась некоторым азартом и уверенностью. Нет, что-то тут не чисто. Если бы это была простая беседа пациента с другим не-лечащим врачом, никто бы не забеспокоился так сильно. Да, доктор Аллен предупредил её, что не спрашивал дозволения увидеться с ней, да, он пришёл ночью, чтобы избежать лишних наблюдателей, но важнее то, кто именно принимал участие в беседе: лечащий врач маньяка и его выжившая жертва. Очевидно — о чём они разговаривали. Доктор Шелби и мистер Гроссман — друзья, Джейн это известно. Наверное, именно он поднял панику из-за того, что она разговаривала с другим врачом. К тому же, не с кем-либо, а именно с доктором Алленом, а Шелби был против этого изначально. Неудивительно, что он расстроился из-за такой выходки за его спиной. Джейн стоит перестраховаться. Доктора Шелби она знает давно и любит, как родного отца, а доктор Аллен не смог добиться её полного доверия. Она всё ещё не уверена, как он собирается воздействовать на Джеффа. А если он попытается спровоцировать его именно на их личной встрече и направить его агрессию на неё? Тогда он докажет абсолютную общественную опасность «Джеффа Убийцы», а в новом уголовном деле выступит свидетелем и экспертом, заключив, что обвиняемый абсолютно вменяем и заслуживает смертной казни. Она не собирается жертвовать собой. Да, возможно, когда-нибудь, но не так быстро и глупо. Она не собирается умирать вместе с ним. Она хочет увидеть всё своими глазами и убедиться, что он мёртв — совсем мёртв — и тогда уже подумает о возможности покончить с собой таким альтруистическим способом. — Мы разговаривали про Джеффа, наверное, вы уже поняли, — она оборачивается на доктора Шелби. Тот совсем мрачный. — Я рассказала ему всё, что знаю про его детство и его семью. Я предполагала, что так будет. Я имею в виду, что он обо мне узнает и захочет поговорить. Мистер Гроссман с пониманием кивнул. Его лицо смягчилось, будто он был доволен, что Джейн говорит честно и искренне. Ей показалось, что он сразу понял бы, если бы она была не откровенна. — Вообще-то, доктор Аллен рассказал мне, зачем ему это. Он хочет натравить Джеффа на кого-нибудь — как собаку, полагаю, — чтобы привлечь новую волну общественного внимания к его личности и возобновить судебное разбирательство. Тогда по новому преступлению, произошедшему именно в этих стенах, он смог бы пройти свидетелем, и его показания стали бы решающими, как мои когда-то, — Джейн понизила голос. — Я думаю, он хочет натравить его на меня. — Разумеется, Джейн, никакой встречи не будет, — доктор Шелби встал и подошёл к ней. Увидев Шелби таким, каким она его знала, — человеком с вечно грустной улыбкой и добрыми глазами, Джейн наконец поняла. Да, наверное, эта разлука была необходима, чтобы она посмотрела на доктора по-другому. И убедилась, что ни за что не свете не смогла бы ему навредить. Он не слабый. Он гораздо сильнее неё: живёт со всей болью мира, но живёт нормально. Пока она стремительно сходит с ума. — Мы не допустим вашей встречи, это очень опасно. Мы приставим тебе охрану. Он взял её за руку. Джейн улыбнулась. — Я очень прошу Вас разрешить эту встречу. Простите, доктор, но я рассказывала Вам не всё. Но мне надо с ним увидеться. В кабинете повисла тишина. Закари отпустил её руку и сел на соседний стул. Он снова смотрит на Джейн с беспокойством и нежностью. Но Джейн молчит. Она не будет объяснять, что имеет в виду, не будет рассказывать, что хочет использовать Джеффа в своей игре, прежде чем исполнить свою заветную мечту и наконец похоронить его. Эта встреча нужна ей больше всех, чтобы убедиться в возможности реализации своих идей. — Есть что-то, что ты можешь узнать только от него? — Закари пытается угадать её настроение, вспоминая всё, что когда-то она ему доверила. Видимо, он имеет в виду то, почему он её потушил. Джейн знает, почему — потому что он её не поджигал, но идёт на подлость использования этого предлога. — Да. — Я буду рядом. Если это так важно для тебя. — Хорошо. Мистер Гроссман возвращает внимание на себя: — Кажется, Вы, мисс Аркенсоу, пришли в норму, и запрос на Ваш перевод во второе отделение больше не актуален? — Нет! — чёрт! что за реакция? Джейн прикусила язык. — Нет, пожалуйста, переведите меня во второе отделение. Иногда я правда себя не понимаю, даже немного боюсь. Я думаю, мне нужен бо́льший контроль. Мне нужно другое окружение. — У Джейн всегда был критический подход к самоанализу, — Джейн благодарна доктору за то, что он всегда за неё вступается. — Я поддерживаю необходимость её перевода. Гроссман неоднозначно поджимает губы. Джейн кажется, что он видит её насквозь. — Это будет санкцией за Ваше правонарушение. Джейн кивает.VI
Палач не убийца. Он не лишает людей жизни самовольно, он — жертва обстоятельств. Он — орудие закона. Джейн не считает себя убийцей. Джейн не считает, что совершила преступления. Типичный психопатический тип? Так сказал доктор Аллен о Джеффе? Забавно, до чего они стали друг на друга похожими. Джейн смотрит на окружающих людей. Она не знает этих медсестёр, этих санитаров — но ей они не интересны. Она разглядывает лица пациентов второго отделения, рисуя в воображении картины их многочисленных преступлений. Они — убийцы. Их судили, но не справедливо. Если решение было бы справедливым, она никогда бы о них не узнала, они уже гнили бы в земле. Но они здесь. Сидят на скамьях, как ни в чём не бывало, читают книги, рисуют и едят, разговаривают и… смеются?.. Почему они делают вид, что всё нормально? Почему они делают вид, что они — нормальные? Скольких людей они убили? Джейн слышит их резонирующие в ушах стоны. Она снова плачет. Ничего, ничего… Осталось немного, пожалуйста, потерпите ещё чуть-чуть…