«Разве, упав, не встают и, совратившись с дороги, не возвращаются?» (Иер. 8. 4)
I
Как бы Джейн не пыталась описать последовательно произошедшие с ней события: убийство семьи, горение заживо, долгие дни, полные страданий, в ожоговом центре — конечный результат ей всё не нравился. Текст выходил неискренним, пустым, словно не имел смысла. Хотя она снова плакала, пока писала, хотя ей было больно и страшно возвращаться в тот день. Понадобилась одна бессонная ночь, чтобы осознать причину подобного восприятия собственных трудов. Она писала историю Джеффа — не свою. О его школьных временах, о его первых убийствах, о его единственной выжившей жертве. Словно её собственная личность исчезла с лица мироздания, оставив только воспоминания, связывающие её с прославившимся серийным убийцей, сделала из неё тень Джеффа. А что есть её личность? Какая она сама? Последние годы Джейн жила мыслями о прошлом, болью физической и ментальной и нескончаемым потоком кошмаров. Ну что-то же есть другое? Что она чувствовала, когда убила сама? То не был страх. То не была ярость. Напротив — её разум был спокоен и холоден: она сделала это с уверенностью в абсолютной правильности своего пути, не по наитию, не по случайности, не по испугу. Она сделала то, что хотела. Хотела ли она именно убить? Хотела ли она крови, чужой боли, собственного облегчения? Нет. Она хотела справедливости. Отмщения. Она хотела, чтобы чудовища — не люди, даже не звери — подобные Джеффу, перестали существовать. Она не чувствовала облегчения, когда пыталась переосмыслить совершенное, уверенность была только в момент самого действия. Словно только вступивший в должность неопытный судья, вынося приговор по первому делу и обрекая обвиняемого на вечность заключения, пытается понять, учёл ли он все детали дела, был ли он объективно справедлив, не слишком жесток… Чем нужно подавлять жестокость? Проявлять милосердие к таким чудовищам, учить их жить по-другому? А разве можно? Взять саму Джейн. Она здесь уже давно, с момента вынесения приговора. Здесь о ней заботятся, помогают перебороть страхи, принять произошедшее с ней десять лет назад, вернуть доверие и любовь к людям. Но старания медперсонала совсем не изменили её восприятия мира и общества. Она всё такая же пугливая, недоверчивая, приглядываясь к людям, ждёт от них только удара. Она ждёт предательства со всех сторон. Она живёт предательством. «Да, я так и думала. Я этого и ждала». А Джефф? Она солгала, когда сказала, что он не опасен: для неё — больше нет, но для других — безусловно. Никакие препараты, никакой надзор не изменит его, не перепишет его прошлое, не воскресит десятки убитых. Почему он до сих пор жив? Почему его не казнили? Разве речь должна идти о гуманности, когда порядком вещей руководит справедливость? Почему он до сих пор жив? Почему они — мертвы, а он — жив?! Он не имел право распоряжаться чужими судьбами, почему никто не предрешил его? Потому что это право остаётся за ней. Потому что она выжила, чтобы однажды убить его. Джейн улыбалась. Впервые за долгое время её улыбка вышла не вымученной, но искренне лёгкой, как будто она приняла то, чего привыкла избегать. Но она не станет таким, как он. Она — не убийца. Она — орудие. Орудие высшего суда, который давно вынес приговор этому преступнику, — высшая мера. Она уже не сомневается, не плачет и не дрожит от страха перед неизвестностью, когда переписывает номер редакции, указанный в очередной статье про «Джеффа Убийцу» с просьбой сообщить в случае обладания любой информацией, связанной с этим громким делом. Очевидно, что эти бесчеловечные писаки жаждут эксклюзива, который выделил бы их издание среди сотен однотипных. Она даст им этот эксклюзив. Когда к ней снова заглядывает доктор Шелби, он удивляется её спокойствию и воодушевлению. Он оставлял её в подавленном, печальном состоянии, а теперь — перед ним та вторая ипостась, которая шесть лет назад хладнокровно задушила двух беспомощных людей. Закари объяснил ей, что доктор Аллен слишком занят, чтобы беседовать, к тому же, даже главврач возразил перспективе подобного диалога. И всё якобы потому, что на кону стоит благосостояние девятой пациентки. Но Джейн сама отмахнулась от объяснений, попросила не переживать об этом и, протянув лечащему врачу маленькую бумажку, хитро прищурилась. — Вы можете позвонить сюда? Это редакция «эй-эм-пи-эс», они неоднократно писали про Джеффа, — её голос даже не дрогнул на имени. — А что мне им сказать? — доктор взял бумажку, чтобы Джейн не расстраивалась. — Я хочу дать интервью. Такого нигде не было. Они согласятся. Закари смотрел на неё с великим непониманием и тревогой. Происходило именно то, чего он боялся больше всего: его маленькая, несчастная девочка пошла тернистой дорогой, ведущей только в омут бесконечного безумия. Она сама обрекла себя на новые мучения. Он долго смотрит на неё, не говоря ни слова и пытаясь прочитать в её глазах истинное настроение, скрытое за маской холодного безразличия и дальновидного расчёта. — Есть что-то, что ты хочешь им рассказать? — Ну да. Она ждёт. Он боится. Боится того, что происходит и того, что ничего не может с этим сделать. Сейчас нельзя быть резким: Джейн чувствительна, приступ может повториться, если он скажет или сделает что-то не то. При этом, он собирается повлиять на её решение. — Может быть, ты хотела бы обсудить это сначала со мной? — Нет, всё в порядке. Она требует. Он сомневается. Закари стремился обеспечить Джейн покой и все условия для восстановления, и всё время до этого момента она согласно следовала курсу терапии, принимала лекарства, проходила обследования и делилась переживаниями, страхами и воспоминаниями. А теперь — беглым взглядом доктор замечает нетронутую утреннюю порцию капсул. — Джейн, — её взгляд на секунду проясняется от ласкового голоса дедушки. — Почему? Вопрос размытый, неоднозначный — она могла бы трактовать его, как угодно. Но девятая всё поняла правильно. — Потому что он допустил ошибку, оставив меня в живых. Пришло время пожалеть о ней. Джейн снова улыбается. Закари вспоминает следствие и суд, вспоминает, как пообещал ей защиту и безопасность, как сопровождал семнадцатилетнюю убийцу к месту её дальнейшего пребывания — лечебнице «Блэквотер». Вспоминает, что она сказала ему, когда он спросил, почему она убила тех людей. «Кто-то должен был это сделать. Я рада, что это я». Сделать что, Джейн? Сделать тебя монстром, сродни твоему мучителю? Избавить тебя от возможности хотя бы когда-нибудь жить нормально? «Ваш мир разделён на чёрное и белое, а мой — серый. Если хочешь сделать доброе дело злым путём — это нормально. И я сделала. Я убила их потому, что так было нужно. Потому, что так правильно! Потому, что они похитили и мучили детей, а потом сожрали их маленькие тела! Я жалею только о том, что не поняла своего предназначения раньше». Доктор едва сдерживает слёзы. — Хорошо, я позвоню.II
После того приступа прошло два дня, Джефф чувствовал себя стабильнее, но не сказать, что полноценно лучше. Он плохо спал — если эти кратковременные провалы в кошмары вообще можно назвать сном — совершенно не мог есть и плохо контролировал координацию собственного тела. Единственное, что могло его радовать, окружающая действительность перестала восприниматься гиперболизированно: никаких тебе ярких цветов и громкого звука, всё какое-то умеренное. Ему поменяли форму: теперь светло-серая пижама имела чудную нашивку «3.0», что бы эти дурацкие циферки не значили. Ещё Джефф заметил перемену кадров: пугливую медсестричку сменила женщина с суровым взглядом и твёрдой рукой. Когда она ставила ему уколы или капельницы, она не проявляла никаких признаков испуга — напротив, обращалась с нулевым полу-игриво, называла «зайчиком» или «мальчиком», поворачивалась к нему спиной, демонстрируя если не доверие, то полную уверенность в том, что эта тварь не может ей навредить. Аллен тоже стал заглядывать подозрительно часто: в руках электрошокер, а на лице — приветливая улыбка, и голос такой добрый-добрый, как будто он сам верит в то, что говорит. «Мы же с тобой друзья, правда?» «Эй, дружище, ты хорошо справился сегодня!» «Как только мы подлечим тебя, то попросим приготовить, что ты любишь, договорились?» Но он больше не спрашивал про Джейн. Джефф тоже не стал напоминать. Но решил: если этот ублюдок ещё раз произнесёт её имя… то станет тридцать первым. Он казался безмолвен и спокоен, но взгляд — животный, дикий — выражал его стремление выпотрошить и дока, и самоуверенную сестричку, и каждого встречного на пути тупоголового психа. Если док не солгал — а он мог как пить дать — Джейн тоже находится в этой больничке. Осталось построить из себя паиньку, чтобы получить побольше информации, свернуть ему шею и сбежать, чтобы найти её. Она же хорошая девочка, наверняка её так не охраняют? Когда охранник протолкнул его в знакомое помещение столовой, Джефф сразу заметил ту громкую девчонку. Она бесконечно ёрзала на лавке, постоянно озиралась по сторонам и к кому-то обращалась, но что говорила — издали было не понять. — О-о, братишка! — залилась она, приглашая Джеффа снова сесть к ней. В прошлый раз это заимело интересный поворот, поэтому Аллен позволил. — Не, ты, конечно, чудила. Нормальных людей за нарушения наказывают, а тебя — вон, — она кивнула на новую нашивку. — Повысили. Сейчас отметим, не дрейфь! Она проследила, чтобы он сел напротив, приветствуя гостя использованием стола в качестве импровизированного барабана и создавая невыносимый шум. Только недовольное лицо соседа заставило её прекратить. — Ты, кстати, осмотрись, брось беглый взгляд. У нас тут новые лица, — она беззастенчиво ткнула пальцем на какого-то парнишку в углу зала. — Во, новенький. Вот он кто? Вот ты кто? — крикнула она напуганному юнцу. — Чё таращится, а? — кто разберёт. Что незнакомец именно таращился на двадцать пятую — было очевидно. Он не сводил с неё взгляда ни на миллиметр, даже когда санитары стали разносить еду, сосредотачивая на тарелках внимание остальных пациентов — особенно громкой девицы. Сначала двадцать пятая не напрягалась от наличия наблюдателя, но, стоило ей резко оборачиваться, как она тут же сталкивалась с ним взглядом. Пациентка неожиданно отбросила ложку. — Да бля, я даже есть не могу. Это что за пытка? Походу, он реально псих, — и снова к незнакомцу. — Не ну ты псих или кто? Скажи громко, чё надо? Ответа не последовало. — Не вижу отсюда, что у него написано? — Тридцать два. — А-а, всё-таки знаешь цифры! — девушка панибратски ударила соседа по плечу. Тот не шелохнулся. — Тётя доктор, до меня тридцать второй доебался! Джефф не следил за тем, как невысокая женщина в белом халате, подойдя к двадцать пятой, сначала по-матерински отчитала её за недостойное поведение, а потом устранила причину её беспокойств с помощью охранника. К ней подошёл ещё какой-то врач, они поговорили и вывели тридцать второго, даже на пороге продолжавшего оборачиваться на объект непрестанного наблюдения. А всё это время, пока остальные следили за очередной сценой с участием вездесущей двадцать пятой, нулевой не отводил взгляда с тихой незнакомки. Она сидела за дальним столом, недалеко от медработников, и её тёмные пустые глаза ловили каждое мимолётное действие дока Аллена. Её лицо он раньше не видел, и форма с новой нашивкой «4.01» подтвердила эту мысль.III
— Прости, ты понимаешь, это необходимо. Закари Шелби защелкнул наручники на тонких белых запястьях, и Джейн коротко кивнула. Доктор отпускал её с тяжёлым сердцем, и она не могла игнорировать это, однако, отказаться от своего плана — тоже. Её провели в светлую комнату в административном корпусе, из охраны — всего два человека. Раньше это место использовали для свиданий с заключенными, однако, после прибытия «Джеффа Убийцы» правила содержания резко ужесточились, и вот уже два месяца Блэквотер не принимала гостей извне. Джейн позволила пристегнуть свои наручники к цепи на металлической лавке, не без интереса осматривая окружающую обстановку: в принципе, пусто и уныло, даже взгляду не за что зацепиться. Взгляд журналиста, озадаченного и смущенного её игнорированием, она поймала не сразу. — Здра— — Что, никого другого не было? Перед ней сидел молодой человек не старше её, миловидный, светловолосый, казавшийся совершенно обескураженным поведением важной свидетельницы. Джейн мысленно оправдала свою невоспитанность: она неуравновешенная преступница, он знал, на что идёт. С первого взгляда она поняла, что такой слабохарактерный мальчишка не потянет её дело. Она ждала профессионала — матёрого искателя сенсации, авантюриста, способного выгрызть из неё правду всеми возможными способами. А это — кто, кузнечик с лужайки? Сидит, тревожно щёлкает ручкой, бегает взглядом, нервно сглатывает, болтает ногой под столом — парень, тебе самому к врачу надо! Или к мамочке под юбку. Неужели его коллеги испугались подобной работёнки, поэтому отправили стажёра? — Послушайте… — он вздохнул, небрежным жестом поправив чёлку — наверняка просто тянул время ответа. — Я достаточно компетентен в своём вопросе. Не шантажировал уходом, потому что эта встреча нужна ему больше, чем ей. Джейн намеренно не причёсывалась с утра, намеренно сложила руки на столе, опуская голову ниже, намеренно хмурила брови — она наслаждалась его исп… Нет, это не испуг. Она внимательно оглядела вынужденного собеседника: он тонул в своей огромной зелёной толстовке, выглядел юнцом в самом разгаре подросткового бунта в джинсах с дурацкой цепочкой, а детский хвостик на затылке — почти умилил Джейн (ту, слабую Джейн, не нынешнюю). Наверняка, ещё гик и задрот — никак не опытный охотник за эксклюзивом, которому она хотела доверить львиную часть своего плана. Джейн прекрасно представила, как этого малыша избивает за воротами школы отморозок, сродни Джеффу. Она неосознанно усмехнулась, а незнакомец выглядел смущенным её оценкой. — Скажите честно, — она обратилась к нему на «Вы» через силу. — На это интервью никто не согласился? Она была разочарована и не скрывала этого. — С чего Вы взяли, — улыбнулся молодой человек. — Что я не сражался за этот шанс? Джейн коротко рассмеялась. — Это не та работа, за которую стоит «сражаться» кому-то, вроде Вас. Вы не представляете, что я хочу рассказать. Подумайте ещё раз, а я пойду, — она обернулась на конвоира в дверях. Тот сделал шаг, намереваясь увести заключённую. — Может, в другой раз будет кто-то по-серьёзнее, а Вы сидите в безопасности подальше от— — А Вы не выглядите серьёзной преступницей. Конвоир замер, Джейн медленно развернулась на детёныша журналиста. — Что? — Я говорю, что не боюсь Вас. Вы не выглядите, как маньяки, которые здесь содержатся. Независимо от эпитета, он назвал её преступницей. Преступницей. Не свидетельницей, не жертвой. Он же пришёл говорить о Джеффе, не так ли? Тогда почему выбрал ей амплуа вне его истории? Джейн махнула конвоиру, поправила рукава пижамы и села поудобнее. Она заметила, что журналист не спешил вооружаться диктофоном, всякородными пишущими принадлежностями или техническими средствами. Такая стратегия ей известна: хочет расположить её к себе первой неформальной беседой? Небось и о себе расскажет? Он достал из рюкзака старую газету и раскрыл перед Джейн нужную страницу: статья десятилетней давности со дня первого суда Джеффа, на котором рассматривалось дело восьми убитых (и одной выжившей). В качестве иллюстративного материала — какой-то коллаж из фотографий Джеффа и Джейн, сделанный явно на коленке слепым монтажёром. — Не могли получше выбрать? — спросила Джейн сама у себя, особенно скривившись от созерцания одной общей фотографии из школьного архива, где девочка обнимает будущего убийцу своих родителей. — И? Затем — другая газета, датой на пару месяцев позднее. Многозначительный заголовок: «Школа серийных убийц» — как название для третьесортного слэшера. — Я учился в той же школе, — негромко бросил молодой человек. — Спустя пару месяцев мой друг придёт туда с обрезом и перестреляет наших одноклассников. Грустно, и что теперь? Как это связано? — Он вдохновился преступлением и первым побегом этого ублюдка. Решил, что тоже может «мстить» всем подряд. Я знаю, что Вы чувствуете. Я пытался помочь ему, спасти. А он — прострелил мне живот, я едва выжил. — А, — ладно, понятно, она поспешила. — И что он, мёртв? — Застрелился при штурме. — Повезло, а мой — жив. Кишка тонка самому мозги вышибить: наверняка, помирать страшно. Они молчали почти минуту. — А Вы не думаете, что смерть — это спасение для них? Слишком лёгкая участь? — Их смерть — это спасение для нас, — странно, она даже поняла, что он имел в виду. — Поэтому Вы убили тех каннибалов? Бинго, дружок. Его слова приятно удивили Джейн: он сам вёл разговор к тому, о чём она хотела поговорить на самом деле, более того, ей было в принципе легко вспоминать то ощущение самопознания. — Я лежала безвылазно в ожоговом центре уже четвёртый год: эти стены, эти лица, боли, бинты, процедуры — всё так приелось. Мне сделали восемнадцать операций, мне самой было меньше. Когда я услышала, что после пожара к нам привезли новых пациентов, я будто почувствовала, что это важно. Я видела там полицейских — стало ещё интереснее. Потом, когда выяснилось, что те двое обездвижены, сильно ранены и уж точно не представляют угрозу, из охраны остался всего один: и то постоянно бегал в сёстринскую, он закрутил там с одной. Она посмотрела в зелёные глаза собеседника, тот выглядел сосредоточенным и будто фиксировал каждую деталь. — Я узнала, что это за люди — нет, нелюди. Они держали в страхе целый район, похищали детей, пытали и насиловали, а затем готовили из них обед. Так продолжалось почти полтора года, пока единственный чудом сбежавший не устроил в их логове пожар, — резонансная была история, наверняка, человек его круга об этом слышал. — Меня переполняла ярость. Я подумала, почему они выжили? Почему дети мертвы, а они — нет? Как, оказывается, приятно — рассказывать о себе. — Я проскользнула в их палату вечером, когда блюститель порядка снова покинул свой пост. Задушила подушками — тихо и быстро, — она расстроилась, вспомнив эту деталь. — Я хотела их помучить, но времени не было. Да и сноровки. — Но ведь об этом не писали. Джейн улыбнулась. Схватываешь на лету, мальчик. — А Вы напишите. Напишите, что это была я. Следствие нашло виновную, суд меня признал, а за порог дело не вышло — кому хочется погоны потерять от того, что недосмотрели? Какая-то одна статейка была: про то, что убийцы мирно задохнулись во сне — ожог лёгких, слизистой — или чего там? Но ведь это не правда! — она резко подскочила и ударила по столу. Но блондин и бровью не повёл. — Ведь это была я! Собственными руками накрыла их лица подушкой! И давила! И ждала! Пока они кряхтели и дёргались! Она обессиленно упала на стул, в уголках глаз собрались непрошенные слёзы. — В следующий раз придите с моим адвокатом, я напишу номер. — Значит, я Вам подхожу? — гадёныш лукавый. — Если Вы согласны играть по моим правилам, — она наклонилась к столу, чтобы конвоир точно не услышал. — Если Вы согласны моими руками наказать тех, кто заслужил кары, — то да. Они смотрели друг другу в глаза. — Я говорил, что Вы не выглядите, как здешние маньяки? — Джейн вскинула брови, ожидая продолжения. — Они — безмозглое стадо, подчиняющиеся жажде крови. А Вы — Вы будто сам Дьявол. Скрываетесь среди них, строите планы, теории, выбираете моменты. Наверное, он предполагал, что такое неосторожное высказывание может вывести из себя и без того неуравновешенную преступницу. Но она лишь спокойно помотала головой, грустно поджав губы. — Громкие имена оставь для Джеффа, а я не такая. Я не сама выбрала этот путь: он меня создал. Он показал мне, насколько наш мир беспощаден, и как к нему приспособиться, какой нужно быть, чтобы противостоять таким вот дьяволам. Когда я убью его, не забудь написать — дай мне слово, что напишешь, — что это была я. — Даю слово. Журналист проигнорировал её резкое обращение на «ты», хотя, казалось, в принципе был даже рад откровениям опрашиваемой. — Спасибо, — Джейн кивнула. — Как тебя, кстати? — Можно просто Бен. Ей пришлось изловчиться, чтобы пожать ему руку.