Одна история на двоих

      Сколько себя помнил, он никогда не любил разговаривать с кем-то дольше пяти минут (разумеется, если оно не касалось научной тематики). Но жизнь по-всякому делает перестановку, и в ней каким-то образом появился Стэнли. Слишком яркий — даже ярче солнца на зените — для его серого внутреннего мира. Стэнли залил своим светом его замкнутый мир, завоевал его душу. Но Ксено боялся этого света.       В детстве он, когда находил для себя свободную минутку, выглядывал из окна спальни, и с непонятным чувством то ли радости, то ли раздражения (а может, все сразу) наблюдал за резвым мальчуганом, вымазанным в грязи после удачной игры и в пыли. Как тот играл со своими соседскими дружками в баскетбол, ловко закидывая мяч в самодельную корзину на дверце заброшенного гаража; скрывался в зарослях от «голя»… Из всех детей лишь Снайдер надолго запечатался в его памяти. И то казалось ему странным.       Уингфилд не был любителем «заводить дружеские отношения», предпочитая живым книги, запчасти и химикаты. Его всегда можно было найти занятым на заднем дворе, на пустующей полянке или где-нибудь в заброшках. И ничто не было ему милым, кроме как быть одному.       Казалось, ничто и никто не нарушит его построенную идиллию, душевного равновесия, если бы не Стэнли Снайдер. Как Ксено нашел в нем нечто необъяснимое, так и Стэн тянулся к нему, поразив свою компашку. Объснялся он просто: интерес. А что же в нем было такого интересного? Ксено не задавался подобного рода вопросами, ибо плевать он хотел на них, однако в какой-то момент глубоко задумался. Наверное, потому, что хотел понять одну вещь. Он и Стэнли — совершенно разные, абсолютные плюсы, что вопреки всем законам притянулись друг к другу.       Ксено не находил ответа. За одним мучающим вопросом рождался другой, и так по бесконечной цепочке.       Со Снайдером они были как не разлей вода. Ему нравилось это и ни разу не желал, чтобы это прекратилось. Однако все равно поздно осознал, что не все может пойти так, как тебе того хочется. На некоторые вещи ты попросту не можешь повлиять.       Когда Стэнли улетел, дабы стать частью военной академии, он остался один. Гложущее все внутренности прежде не испытанное чувство окутало его словно тернии. Хоть они и общались по видеосвязи, молодому ученому не хватало его присутствия. Хотелось с глазу на глаз поведать о своих успехах, тревогах и желаниях, но Стэн только и делал, что давал пустые обещания. Из-за них что-то кололо в сердце, причиняя боль.       Пока через два года Стэнли все же не объявился. В тот день он показался еще более ослепительным, еще более красивым, точно библейский ангел.       Ему были неведомы цели единственного лучшего друга, непонятны причины его неземной радости. А когда из уст, покрытых тонким слоем бальзама, вырвались три самых нелогичных, даже ужасных слов, Ксено будто бы разбился на осколки. Ведь любовь — это не то, к чему он все время шел. Ради нее нужно отдать частичку себя, если не целого, а такого ученый никогда бы себе не позволил. Даже ради Стэнли. Однако другая его сторона, запертая в платиновом шкафу, готова была выскочить и броситься навстречу яркому Стэнли.       Его ответ был спонтанным, необдуманным…

«Вразумись, или в следующий раз мы встретимся не как друзья».

      Знай Ксено тогда, чем же все это аукнется для него потом, ни за что бы не произнес те слова. Но блядская гордость и самолюбие всегда поднимались на первый план. Ибо он терпеть не мог слабость, а с помощью своей науки не раз доказывал, насколько силен. Даже сейчас Ксено чувствовал, что Снайдер колеблется, хочет взять себя в руки, но не может. Из-за него. Это даст отличную возможность слинять от ненужного разговора.       А он имел представление, о чем хотел бы поговорить Стэнли. Сам бы не прочь, вот только не хочет возвращаться к тому, что прошло.       Блондин все так же стоял, с прислоненным к стене ученым, приложив вспотевшие ладони по обе стороны от его головы. Разгоряченное дыхание ласкало невозмутимое бледное лицо, и он ловил вполне себе знакомое чувство наслаждения. Прежде ему не доводилось видеть офицера таким, однако сейчас…       — Давно не виделись, офицер, — произнес он, впервые начав диалог первым.       Глаза с лихорадочным блеском всматривались в острые черты родного лица, что за пять лет нисколько не изменились. Разве что темень под глазами стала еще заметней, делая Ксено похожим на зомби. От ровного, немного властного голоса ноги подкашивались. Тело едва заметно подрагивало от сильного перенапряжения. Промелькнувшая искра между ними заставила Стэнли попятиться назад. Так нельзя…       Да, он мог бы наплевать на все, позабыв о всякой морали, однако не мог разрушить сам фундамент их ослабевшей дружбы. Она висела на волоске, но была, и он чуть ли не разорвал ее. В голове четко повторялась фраза Уингфилда, что преследовала его всюду. Убивала и в то же время давала ясность, что гребанные happy tales всего-то silly tales.       Стэн покатился спиной вниз по стене и тяжело сел на холодные плиты, поджав колени к груди. Облокотившись локтем на острую коленку, запустил руку в волосы, с силой зажав их между пальцами. На лице светилась самая наиглупейшая из его улыбок на свете.       Вот! Сейчас была отличная возможность уйти. Никаких бессмысленных разговоров, от которых обоим бы стало больно. Вероятно, Снайдер и сам хотел, чтобы ученый проваливал куда подальше. Он бы с радостью… Только вот какого-то черта и шагу сделать не мог. Словно его пригвоздили к полу и стене.       Пять лет. На первый взгляд не так уж много. Но для Снайдера они тянулись мучительно долго. День ото дня делал догадки, куда мог запропаститься любитель взрывов. Почему вдруг перестал отвечать на звонки. Конечно, Ксено довольно занятой человек, но не настолько, чтобы не ответить. Даже когда брал отпускные, он летел в Хьюстон, чтобы встретиться с ученым, но того и на месте не было. В НАСА не положено докладывать посторонним, с какой целью иногда ученые покидают центр, а поскольку Уингфилд был на вес золота, то о нем подавно ничего не скажут. Даже другу. Однажды Стэн попытался отследить гения наук — безрезультатно. Ксено будто сквозь землю провалился.       Возможно, Стэнли провинился в чем-то перед ним. Возможно, Ксено взаправду не мог ответить по личным причинам.       Он не знал.       Однако до слез было обидно. Ладно, он смирился с тем, что его жестко продинамили, но никак не с тем, что потерял единственного друга, которому всецело доверял.       Так хотелось выкрикнуть, надрывая голос «Ненавижу!». Но слова комом застряли в горле. Он попросту был бессилен. Увидь его сослуживцы, высмеяли бы.       — Жалкое зрелище, — монотонно вымолвил Ксено, вторя военному, осев на пол.       — И кто в этом виноват? — не глядя на беловолосого, спросил Снайдер.       «Я, полагаю».       Он бы ни за что не произнес этого вслух. Даже если в действительности был неправ. Таков уж он: слишком колючий и холодный, чья слабая сторона так отчаянно тянулась к Стэнли. Обнять так крепко, без возможности ускользнуть. И сказать, наконец, «Прости».              Виноват был только он. Потому что всегда думал лишь о себе, совершенно наплевав на чувства блондина. Что-то кричало ему, мол, Снайдер сам виноват и знал с самого начала, что повлечет за собой дружба с таким интровертом, как Ксено. Что-то вопило внутри, что он мог бы потрудиться измениться, как другие говорили, в лучшую сторону и принять Стэнли.       Ксено разрывался. Но никто этого не замечал. С самого детства. Когда-то его гложила собственная безэмоциональность, но позже сотворил ее своим оружием, которое снова обернулось против него.       Сколько они вот так просидели в полной тишине? Ни первый, ни второй не знал. Стэнли лениво вынул из кармана камуфляжных штанов пачку сигарет, зажал одну меж пальцев и зажег. Едкий дым заполонил легкие и он облегченно выдохнул, выпуская колечки дыма изо рта. Серая пелена перед глазами закрыла собой сгорбленную фигуру ученого, что не моргая смотрел на него. Сердце больно екнуло от его болезненного выражения лица.