Разговор сам с собой

*** — Давай уйдём отсюда, а? Надоедливо стону ему на ухо уже третий раз, от чего он снова и снова прыскает. В его руке уже несколько раз сменился бокал, а я продолжаю растягивать фужер полусладкого. Если честно, я взял его просто для вида, чтобы Янка не расстроилась и не пристала ко мне, как банный лист. Я вообще не выпить сюда пришёл, а уберечь одного лопуха. — Да мы только-только пришли сюда, Данёк, — пока ещё понятно говорит мне он. Действительно, мы только-только пришли, аж полтора часа назад. Для меня каждая проходящая минута, находясь здесь, — сущий ад, так почти два часа в этом хаосе — вечность. Очень долгая и очень мучительная. За это время может случиться всё что угодно. Ваня делает последний глоток, и на его лице расползается довольная ухмылочка. Алкоголь постепенно всасывается в вены, и настроение стремительно тянется вверх. Пока лишь спиртное может его так хорошо порадовать. И когда по моей спине пробегают тоненькие хрупкие пальчики, я дёргаюсь, отчего у брата вырывается громкий смешок и ещё больше расползается лыба. Какая-то странная и уже нетрезвая реакция. — Скучно вам тут, да? — этот голос я хотел слышать меньше всего на свете. Только не сейчас, только не сегодня, не в этот момент. Я так надеялся, что скоро мы с Ваней отсюда уйдём, убежим в свой дом, где можно почувствовать себя в безопасности, но всё, как обычно, идёт против меня. Я понимаю, что Ваня уже точно не захочет отсюда уходить. Ради чего он тогда сюда явился, если не для того, чтобы увидеть Эльку? Она облокотилась, положив одну руку на моё плечо, протягивая стакан с золотистой, слегка разбавленной колой жидкостью Ване в слегка дрожащие ру́ки. От того, что уже полупьян, от того, что уже не соображает, как может человек лишь на трезвую голову. — Бутылка и правда хороша. Стаканы с твоим коньяком очень быстро расхватали, прям на раз-два, — неискренне смеётся. — А ты начинал пить что-нибудь поинтереснее, кроме этой воды? — водой она назвала бокал с красным, и меня это даже смешит. Сама же она строит уставшую подвыпившую девочку, хотя из её рта приятно тянет ментолом. — Мы и так скоро отсюда уйдём. Не вижу смысла начинать. — Я скучал, — через секунду вырывается из Вани, — я бы ни за что не пришёл сюда, если бы знал, что тут тебя бы не было. — и только я понимаю, что это частично враньё. Этот праздник был шансом хорошенько напиться, и даже тот факт, что Эля, как надеялся Ваня, пришла, ни на что не повлияло. Он всё равно пьяный, хотя всё ещё может немного соображать и говорить. Но кто бы помешал ему так расслабиться дома? Закрылся бы в комнате, когда родители отправились бы на боковую, и пожалуйста, пей столько, сколько сможешь. Только я боялся, что это может войти в его привычку, и он ещё чаще станет выпивать. Я очень боялся, что от неё он не захочет избавляться и вернуть свою прежнюю здоровую жизнь. Бывает, что такие незначительные действия могут перевернуть твою жизнь с ног на голову, что и сам будешь в шоке. И я сейчас в шоке: его слова как снег на голову упали. Он точно осознаёт то, о чём разглагольствовает? Кому и зачем говорит? Категорически запрещено говорить такие вещи ей, она в момент станет играть на чувствах человека, у которого, видимо, они ещё ни на чуточку не угасли. Почему люди упрямо пытаются видеть то, чего уже давно нет? Пытаются сохранить то, чего уже не восстановить? Эти люди так и напрашиваются на хорошего леща, нередко способного всю дурь напрочь выбить. И мне так хочется врезать ему сейчас, но только моей силы, боюсь, тут не хватит, даже слова вряд ли смогут помочь. Нужно придумать вескую причину, чтобы заставить Ваню окститься и прикусить свой язык. Но когда он поступал так, как советовали ему другие? Этот компонент уравнения было невозможно списать со счетов, как только я не пытался. Его невозможно заставить подчиняться (если он, конечно, не влюблён в вас до потери самообладания). Ариэль сканирует Ваню своими глазками с головы до ног, пока полностью не убеждается в том, насколько охуенно и элегантно он выглядит. Я сам в который раз удивляюсь, насколько хорошо и стильно у этого засранца получается одеваться, выбирать себе одежду, с удовольствием шляясь по магазинам. Знает же, что девчонкам может нравиться. Хотя бы что-то хорошее он перенял от своих (моих) родителей. — Очень соскучилась по тебе, Вань… Даже глухонемой бы заметил, как неискренне она лепетала. В одно мгновение она оказывается перед Ваней и виснет на его шее, зарываясь рукой в слегка растрёпанные волосы. Иванов тут же растаял, как зефирка на огне, обхватывая её за поясницу. И на э т о смотреть у меня больше не было желания. Было настолько неприятно, что я почувствовал, как начала неметь рука, в которой я всё ещё держал фужер. Я так сильно сжал его, что он был готов лопнуть прямо на глазах, разлетаясь в разные стороны. Но я хотел, чтобы эти осколки были направлены только в одну сторону. В ту, где находилась её спина. Он с расслабленностью прикрыл свои тяжёлые веки, неслышно втягивая аромат её волос. Я в метре от этой парочки чувствую, что тянет манящей сладостью. Это как ловушка для животного: на лакомый кусок мяса, лежащий на камне, тут же опускается клетка, как только стоит притронуться к еде. И никто уже тебя не освободит — будешь плясать под чужую дудку до конца своих дней, пока не намучаешься сполна и сам же не станешь молить о смерти. А тебя всё равно не пощадят… К нам незаметно подкрадывается Яна, тут же подбираясь ко мне ближе. Цепляет меня за руку, не собираясь отпускать, и нежно гладит моё запястье, слегка задирая рукав худи. Она была пьяная в стельку. Слишком возбудимая, слишком восприимчивая к любой мелочи, поэтому нужно действовать деликатнее. Сначала сбагрить девчонок, а потом удалиться отсюда вместе с Ваней. И от этого всем будет лучше. Будет спокойнее мне. — Мальчики, мы вас так ждали сегодня. Думали, что вы уже не придёте. — «Мы», «Думали». Эта пара слов заставляет меня искать в предложениях скрытый подтекст, который принадлежит далеко не хорошей стороне. И для чего она так же, как и Ваня, хотела встретиться — не понимаю. Сначала бросает, не желая поговорить об этом (хотя не спорю, я сам не ангел), а после снова бросается на шею. Я бы ещё понял, если бы она тоже, как и Ваня, страдала и убивалась, но после расставания не было ни одного дня, когда её можно было увидеть расстроенной и заплаканной. Случались дни, когда в её жизни было что-то негладко, но это точно не было связано с тем, что ей без бывшего парня плохо. Скрывать такое было бы просто невозможно. Рано или поздно наступил бы момент, когда тебя бы прорвало. Но эта девушка была очень спокойна в этом плане. Ничто не могло её заставить расчувствоваться, будто внутри её груди ничего нет. Не помню, кто так любезно подсунул мне в руку коньяк, отобрав полупустой фужер. Ваня посмотрел на меня, на алкоголь, а после решил чокнуться со мной краешком стакана с толстыми стенками, чтобы я точно это выпил. Но пока он опустошал сосуд, я сделал вид, что и сам попробовал, сделав небольшой глоток. Для убедительности скорчил лицо, от чего у брата вырвался хмык. Когда кто-то снова начинает орать поздравления: " С новым годом, с новым счастьем», толпа разительно становится больше, теснее. Уже пару раз меня огрели рукой по башке, не собираясь извиняться, толкнули в сторону, где стоял Ваня. Чувствую себя какой-то невидимкой, хотя со многими сейчас похожим образом обращаются. Все пьяные и неадекватные. Даже растению в этой атмосфере находиться тошно. Вот-вот даже стоящий в углу кактус завянет. Но всё уже начинает мелькать перед глазами, когда я в который раз погружаюсь глубоко в себя. Я сидел, залипая в телефон, на диване вместе с Элей, Яной и Ваней, пока те куда-то не делись. — Посиди здесь, я сейчас вернусь. — предупреждаю Янку, хотя та пару мгновений назад уснула. Хоть в чём-то мне сейчас повезло. *** На втором этаже было прохладно и малолюдно. Пару людей стояло около открытого окна, докуривая странно пахнущую сигарету, и это точно не никотин. Кто-то сидел на полу, схватив за горлышко бутылку. Довольно знакомая лохматая макушка, чёрная одежда, из-за чего мне показалось, что это Иванов, и я решил подойти. Но когда я увидел его лицо полностью — осёкся. Его глаза были такими тёмными, а гримаса такая неприятная, отталкивающая, что воротить начало. Это не Ваня. Зайду лучше в комнату Яны. Нужно проверить все места. Дверь приоткрыта, в пустующей комнате было холодно, несмотря на то, что я был в худи. Свет включен, а недалеко от стола я увидел женский силуэт. Минуту не издаю ни одного звука, девушка меня всё ещё не замечает, но когда я всё-таки решаю сделать шаг вперёд и задать вопрос, я узнаю одноклассницу. — Эля? — поджимаю губы, слыша, как она равно дышит и всхлипывает, пытаясь утихомириться. — Ты плачешь? — снова задаю вопрос, на который она мне не отвечает. Поворачивается ко мне, слишком сильно сжимая свои плечи в объятьях, и пытается не смотреть на моё лицо, точно стесняется того, что я её такой убитой увижу. Но мне совсем не нравится, то она делает так. Я хочу разобраться в том, почему она в таком состоянии. — Скажи мне что-нибудь, — подхожу ещё ближе и встаю в полуметре от неё, но не прикасаюсь. Как бы мне не хотелось её сейчас утешить, обнимать я её точно не буду. Её боль не сравнится с той, что она причинила Ване. Я, конечно, не до конца знал, что она по-настоящему испытывала, когда разбежалась с моим братом, но одно знал точно: она горевала не т, а к. Не так сильно и не так убийственно (хотя видок у неё сейчас точно такой же, какой я нередко замечал в лице знакомого мне парня. Ранимого и скрытного). Я оказался здесь вместе с Элей по одной причине: стало необходимо сматываться из этого дома, так как один кучерявый придурок, неожиданно пропавший из моего вида, снова мог найти себе проблемы. Я думал, что Ваня здесь, но застал я тут одну Элю, тут же метнувшуюся ко мне. И я, как делал всегда, так сильно рвался к брату на помощь, что сам оказался в западне. Она хотела поцеловать меня, упрямо придерживая ладонями моё лицо, считая, что я на какую-то долю нетрезв. Но все ебучие бокалы, что она нередко подсовывала, я не пил, выливая в цветок. Повезло, что тогда мы сидели на диване, а рядом был этот несчастный кактус. — Что ты делаешь, твою мать?! Я думал лишь об одном: как было низко с её стороны — поступать так. Совсем недавно она жалась к Ване, а теперь с жаром пытается обнять меня, льнётся, считая это правильным. Но когда ветренность считалось чем-то правильным? Когда это стало нормой? Разве правильно делать человеку больно, когда тот по отношению к тебе всегда нежен и деликатен? Когда он по отношению к тебе всегда честен? — Я всегда знала, что нравлюсь тебе. Не сопротивляйся, я ведь не укушу тебя. Ты ведь тоже мне симпатичен, правда. Разве такое возможно, чтобы человеку нравилось сразу несколько людей? Не можешь определиться — оставь всех в покое, задумайся и реши, наконец, с кем ты хочешь быть до конца. Кого реально хочешь поцеловать, действительно хочешь обнять. Нахуя мучить других, если не умеешь сделать выбор? — С ума сошла? — вырывается из меня напоследок, от чего она повторно пытается привлечь меня к себе. Но я ловко успеваю выкрутится, прикрыв её рот ладошкой. Чувствую себя так хреново, что голова начинает гудеть от одной мысли. Я не мог обманываться брата, хотя уже настала точка невозврата. Я не сразу оттолкнул её, пребывая в растерянности, а спустя какое-то время, позволив ей коснутся меня так, как она запланировала. Я просто не понимал, что происходит. Перед глазами распласталась серая пелена и лишь прикосновение чужих губ заставило всё тут же раствориться. Я всё ещё чувствую неприятное прикосновение, хотя я давно не стою рядом ней. Всего после пары секунд я мигом кинулся из комнаты, захлопнув за собой дверь, но Эля за мной и не пошла. Я ведь не ответил ей на поцелуй, и она могла ринуться за мной, задать хоть какой-то вопрос, или, хотя бы, попытаться остановить ещё тогда, когда я отступил назад всего на шаг. И ещё, когда она притронулись ко мне, она не была такой пьяной, какой казалось раньше. Она уверенно тянулась ко мне, а я не дал ей возможности ворваться в моё личное пространство глубже, и, главное, втянуть меня во враньё. Я не хочу, чтобы Ваню разорвало на части от того, что с ним так поступают. Не хочу допустить, чтобы он перестал мне доверять, чтобы чувствовал себя плохо от того, что вокруг него остались только предатели. Я ведь ни в чём не виноват, правда? Я не сделал ничего серьёзного, за что меня можно возненавидеть? Я не хотел ответно касаться и целовать её, меня от этого наоборот воротило, а не привлекало. Не было никакого рвения и желания быть с ней, разделить этот момент р двоих. Но, даже если бы Ваня увидел всё именно сейчас, он бы пока никак не отреагировал. Потому что я вижу его, отрешённого, он находится прямо перед моими глазами, почти лёжа на полу. Совсем недалеко от входной двери, которая слегка приоткрыта. Волосы растрёпанны, а он сам не свой: уставше опустил глаза, не в силах подняться на ноги, так же заёбанно опустил свою голову, опираясь спиной о холодную, очевидно, стену. Это единственное, что не позволяет ему брякнуться на ковёр и вовсе заснуть. Я чувствую себя примерно так же хуёво, хотя у меня всё ещё есть силы перебирать ногами. Спустившись с лестницы, я поближе подошёл к нему, собираясь помочь подняться, но когда он увидел меня перед собой, решил подсобить, перекинув через мою шею свою горячееную руку. Случайно задел мой капюшон, сильно сжав его пальцами, а после очень мягко коснулся кожи, будто боялся меня обжечь. Знал бы он, что такие случайные прикосновения и в правду меня обжигают. Даже через год я с лёгкостью смогу вспомнить и показать те места, где он меня касался. Я хорошо помню все наши контакты, переглядывания во время семейных завтраков, обедов и ужинов. Помню его шутки, касающиеся меня, но совсем не из-за того, что мне от этих слов было обидно. Обидно мне было лишь из-за того, что всегда всего мне было мало. Мне отчаянно хотелось чего-то большего, что могло бы перекрыть волной предыдущие воспоминания, оставить огромный след на моём сердце. Чтобы лишь от мыслей я задыхался, воссоздавая перед своими глазами сводящую с ума картинку. — Теперь я хочу, чтобы мы отсюда ушли, — довольно понятно шепчет мне Ваня на ухо, — как можно быстрее…