Разговор сам с собой

*** — Дань, помоги мне, пожалуйста. Отнесёшь эту вазу в гостиную? — мама Полина вновь поссорилась с папой Антоном, и как всегда в самый неподходящий для всей семьи момент. Завтра Новый Год, а папа так и не появился. Ушёл полторы недели назад и не вернулся, будто случилось что-то серьёзное. У нас традиция — всё делать вместе, даже я к этому уже привык, но как соблюдать её, если некоторые не хотят друг с другом видеться и разговаривать? — Поставишь на место старой белой, а ту можешь выбросить. — Как скажешь, мам. — забираю из её рук сосуд, глядя прямо на её сияющее лицо. — Да этих ваз уже целый дом, Полина. В гончарной что-ли места не хватает? — тихо смеётся мама Лида. — Так пусть разобьёт пару штучек, авось и полегчает, и место освободится. — моментально выпаляет дед. Мама Полина совершенно не обращает внимание. Глядит на своё отражение в зеркале, продолжая поправлять слегка завитые кудри. Её спокойствию любой позавидует, ведь даже самый ужасный момент, который только может произойти в нашей жизни, не сможет вывести её из себя. Муж, который подставил под удар свой бизнес и дом, ушёл, и сделал это очень странным образом. Никому ничего не объяснял, Я и не подозревал, что люди бывают такими сильными и сдержанными. — После новогодних каникул отвезём несколько моих работ на аукцион. Должны разобрать. — идея мне нравится, Мама Полина точно знает, что ей надо. Лишние деньги нам точно не помешают, мне очень сильно хочется вернуть всё на круги своя: чтобы мамы и папы не грустили, и наша семья жила так же, как и раньше, не зная трудностей. Надеюсь, что вазы и правда разберут. Надеюсь, что папа Антон в очередной раз не скупит всю партию, как делал раньше. Папа, как и любой любящий человек, ради своей семьи пойдёт на всё что угодно, даже на обман. Он решил, что иногда обманывать родных можно и даже нужно, во избежание конфликтов. Но скрывать всю жизнь это невозможно. Когда-нибудь наступает этот неловкий момент, и всё открывается перед глазами. И дальше обманщик больше ничего не решает, и его больше никто не слушает. И конфликта в итоге не избежать, как не пытайся, как не увёртывайся. Но наша семья друг другу всё прощает. Ссоррится, обижается, но прощает. Жду не дождусь, когда мы вновь будем все в сборе. Я оставил их одних в комнате, прикрыв за собою дверь. Они продолжали увлечённо разговаривать о чём-то, иногда приподнимая тон голоса ради привлечения внимания к себе, но вслушиваться сейчас хотелось меньше всего. То ли от того, что башка начинает трещать от этой нервотрёпки, то ли от того, что мозг был занят совсем другим. Я слышу слегка охрипший голос Вани, который разговаривает с кем-то по телефону. И всё бы ничего, если он так громогласно не трендел. — Да я только за свалить к вам сегодня, родокам вообще не до меня будет в этот день. С меня бутылка, как пропуск, с тебя обещание, что и она там будет. Кто это, она? Неужели Элька, которую он забыть так долго пытался? Любой другой давно бы плюнул через плечо, стерев ебаные воспоминания, чтобы не было больно и грудь не ныла от покаливаний каждый раз, когда произносишь или слышишь знакомое имя. — У меня есть план, как привлечь её внимание, только ты мне помоги. В долгу, сама знаешь, я точно не останусь. Я не хочу делать вид, что разговора я не слышал, поэтому просто спускаюсь по лестнице, не собираясь скрываться из виду и вообще обманывать его, что моё неожиданное появление было после того, как он договорил и положил телефон в карман чёрных брюк. Просто хочу, чтобы он знал. Чтобы у меня был шанс расспросить его до мелочей. — Куда ты собрался? — заинтересованно спрашиваю Ваню, не глядя ему в лицо. Это самый важный вопрос, ответ на который меня так сильно интересует. Подхожу ближе к столику, где оставляю вазу и всё ещё не оборачиваюсь, облокотившись руками о стул. Мне сейчас нужна физическая поддержка, чтобы вновь не выдать то, что я нервничаю. В который раз. В который ебаный раз, когда я остаюсь с ним наедине. Быстро оказывается около меня, но не спешит отвечать. Смотрит на мою половину лица, так же, как и я, положив ладони на спинку белоснежного стула. Но не для того, чтобы тоже успокоиться, а для того, чтобы расположить себя ко мне. Меня всегда удивляло, что такими жестами он мог так просто заставить меня стать чуточку смелее, увереннее. — Я разве должен отчитываться перед тобой, мамочка? — А я разве должен прикрывать перед родителями твою задницу? — акцентирую внимание на последнем слове, от чего Ваня хмыкает, совсем немного, на сантиметр, придвинувшись ко мне. Поворачиваюсь на него и слышу ответ: — Что же, — продолжает, — один один. Я всё равно с тобой хотел поговорить. Беззвучно смеётся, по-свойски закатывая глаза. Ему нравится, когда я отвечаю уколом за укол. Как он говорил, наше с ним общение хорошо на меня влияет. И характер изменился, по его мнению, в лучшую сторону, и мой лексикон стал более простым. И моя речь, главное, ему понятна. Столько плюсов… Может стоит подумать над минусами? — Куда, повторюсь, ты собрался? — повторно спрашиваю, упорно сдавливая спинку стула. Если не признается, я даю себе слово, что сдам Ивана с потрохами. И никакого сожаления и милости. Пускай посидит дома — одной проблемой меньше. Или несколько. — Янка устраивает у себя вечеринку и зовёт меня с тобой. Она настаивает, чтобы и ты пришёл. — как странно, что Яна хочет меня видеть. Я бросил её практически в одно и то же время, когда Ваню бросила девушка. И всё бы ничего, если бы наш разговор с ней не слышал её отец, который вряд ли теперь хочет меня видеть. Я ведь не назвал весомой причины, почему нам с Яной нужно было расстаться. Я пользовался такими тупыми отмазками и заезженными фразами, что любого бы рассмешило, или даже стошнило. Взрослого уж тем более. А Яна вообще ничего до сих пор не поняла. — Нас двоих? — щурю глаза, слишком внимательно всматриваясь в каждую складочку на его лице. Везде ищу подвох, не только в его словах, но даже и в мимике. — Она так сказала, — незамедлительно отвечает. — А бутылка тебе зачем? В то, что это входной билет на закрытую вечеринку, я не верю. Моя гиковатость всё больше и больше смешит его, от чего и мне становится так же весело. Но это выглядит слишком неуместно, чтобы можно было продолжить хохотать, как с катушек слетевший. — Прекрасно знаешь, как… — Как тебе она помогает. — прерываю мысль. — Вань, может, хватит уже врать? — Слушай, умник, ты договорить мне когда-нибудь дашь? Молчу, не проронив ни слова. Минуту он пялится на меня, жаждет очевидный ответ, но я не открываю рот, лишь киваю. — Ты сам прекрасно знаешь (нет), как нелегко бывает склеить девчонок, — делает паузу, — и в большинстве случаев хорошая бутылка коньяка, Дань, как кстати. И случай хороший подвернулся, чтобы её можно было незаметно взять. Никто не заметит. Одной больше, другой меньше. Полностью разворачиваюсь к нему и подхожу ближе, слишком сильно сжав кулаки. Мои желваки сильно напряглись, когда я формулировал следующий вопрос. Самый важный, блядь. — Кто это, она? — поднимаю на него голову. Я всё ещё отчётливо помню, что он говорил: «Если и она там будет.» Я сам прекрасно знаю, ради чего он хочет туда попасть. Не только набухаться. И мысль о том, что он может нарваться на проблемы, нарваться на ЭЛЬКУ, начинает сильно злить. Но не потому, что она может оказаться рядом с ним, несмотря на то, что она его бросила, растоптала, а потому, что Ваня кое-что до сих пор не понял. В нетрезвом состоянии с ним могут сделать всё, что угодно. Сбросить пьяного в бассейн, раскрутить на откровенные видео или ещё что похуже. Эти люди будут в выигрыше, потому что после того, как Ваня хорошо выпьет, он практически ничего не помнит. Бывает, что в его голове всплывают обрывки, но этого недостаточно, чтобы сложить весь пазл. И большинство наших с ним разговоров, когда он был выпившим, и моих искренних слов он тоже не помнит, я уверен. И это не столько разочаровывает, сколько безжалостно бьёт по грудной клетке. Наш разговор прервал гул со второго этажа. Мама Полина слишком быстро спускалась по лестнице, чуть ли не падая через каждую ступеньку. За дверью дома послышался довольно знакомый голос, который отчаянно пытался достучаться до тех, кто находится в помещении. Но никто, кроме нервной женщины, не собирался двигаться со своего места. Я как столб наблюдаю за всем, что мелькает перед глазами. Мама Полина очень быстро оказалась у входной двери, где её с нежными объятиями ждал папа Антон. В его руках был букет её любимых свежих цветов и небольшой, бросающийся в глаза пакет, думаю, с подарком. Такие вещи и правда могут порадовать маму, особенно, когда их дарит любимый человек, не забывая послать и свою самую искреннюю улыбку. Что ещё нужно, чтобы суметь простить человека? Миллион извинений или простой любящий жест? Папа говорил ей что-то шёпотом, но мне даже и вслушиваться не хотелось. Отношения — это интимное. Это такая личная вещь, что её вообще никому нельзя доверять. Но мне было так приятно наблюдать за тем, как он прикрывает глаза, втягивая любимый аромат духов своей жены, слишком мило и широко улыбается, прижимая хрупкое тело к себе. Но в тот же миг, когда с губ папы Антона сорвалась последняя пара слов, мама влепила ему смачную пощёчину. Треск был настолько громким, что сверху кто-то так же громко ойкнул. — В полночь я отсюда сваливаю, — очень тихо говорит мне Ваня на ухо. — С тобой. И только попробуй ляпнуть про бутылку, — продолжает он спустя пару секунд. *** Время близилось к вечеру, а я себе места не находил. Ваня же не появлялся в комнате, и мне не удавалось выловить его в этом огромной доме. При любой моей попытке он находил весомую причину, почему ему сейчас нужно уйти. И после нескольких раз я сдался. Не хочет — пусть не разговаривает. Что было у него на уме — я даже не представлял, и для чего он избегал меня — я в душе не ебал. С таким сильным рвением мне хотелось прижать его к стенке всем своим весом, чтобы тому стало невозможно двигаться, даже голову повернуть в сторону. И всё для того, чтобы услышать желаемый ответ на мой самый последний, самый важный заданный вопрос. Если он считает, что наш разговор закончился на том, что нас прервали, я его разочарую. Пока я не услышу то, что хочу, я просто так не отстану. За окном были сумерки. Мне стало казаться, что находящиеся в комнате вещи отбрасывают слишком жуткие тени, становятся живыми и наблюдают за мной. Это единственное, что сейчас спрашивало моё уединение. Я в одиночестве сидел на полу, пялясь на единственную точку на стене. И именно эта точка привлекала меня больше всего, как ничто другое. Я даже специально не моргал, чтобы её не потерять. Свет в своей комнате я специальные не включал, чтобы не проворонить тот момент, когда кое-кто, наконец, зайдёт. Я ждал его уже не один час после того, как последний раз видел. Он мотался из стороны в стороны по каждому пустяку. Постоянно просил родителей чем-нибудь его занять, а у взрослых с каждым разом всё больше и больше округлялись глаза. Когда это Ванечка стал таким трудолюбивым? С каких пор он стал любить помогать нам в чём-то? А ведь он просто хотел подлизаться, чтобы после можно было с чистой душой свалить поздно вечером. И специально просил не беспокоить мн, чтобы я не сболтнул лишнего. Возможно, он начинал меня немножечко побаивался, ведь я неприлично много о нём знаю. В этом его самая главная загвоздка. Он понимает, что я не отвяжусь от него в любом случае, даже если меня кто-либо попытается заставить сделать это. Ни за что на свете. Я уже давно связан с этим придурком слишком крепко и слишком надёжно, чтобы у кого-то получилось перерезать эту верёвку. Даже самый острый нож не справится со своей работой. Эту верёвку я сам накинул на наши шеи и только я могу, если захочу, порвать её, не оставив после этого ни единого следа. Но я не хочу её перерезать, вырваться из этих силков тоже. Мне так важно, чтобы он продолжал быть рядом со мной. Из-за одного его присутствия, пускай Ваня будет даже пьяным, мне станет спокойнее. И когда я замечаю в его приоткрытом рюкзаке поблёскивание стекла, моё настроение незамедлительно поднимается. Мне становится смешно с того, что я проверил в этой комнате всё, кроме его сумки. Это было самым очевидным и простым местом, куда можно было что-то спрятать. Но мне показалось, что это слишком просто для Иванова. Я даже бровью не повёл, чтобы взять и проверить всё, что только сумел увидеть своими глазками. И я чуть не расхохотался сейчас, подползая ближе к рюкзаку. Достаю правой рукой бутылку коньяка, собираясь её надёжно перепрятать. Мне же не влетит из-за того, что я просто сделал то, что обещал сделать Иван нашей маме? Надёжно спрятать, а не присвоить. И так как в комнате я один, никто не помешает моему маленькому плану. Я же доброе дело сделаю, а не наоборот. Извини меня, Ваня. К темноте я уже привык, из-за этого мне было легко соориентироваться в этой мрачной обстановке. Я не нашёл места более надёжнее, чем балкон, куда никто не подумает сунуться. Слишком тупо и слишком холодно. Бутылка быстро замёрзнет в такую погоду. И когда я запустил в комнату прохладный ветер, на пороге тут же появляется Ваня, врубивший яркий свет. И за это ему, блядь, огромное спасибо. Минуту не могу открыть свои глаза, сопротивляясь очень резкому освещению. Слышу лишь приглушённые звуки, доносящиеся справа от меня. Иванов активно ищет что-то в тумбе, после чего направляется к рюкзаку. И на этом моменте моё зрение возвращается. — Блять, как холодно, придурок. — говорит себе под нос, очень мягко намекая, чтобы я закрыл дверь на балкон. Но когда Ваня поднимает сумку, он понимает, что она стала слишком лёгкой. Он кидает на меня свой вопросительный взгляд, слегка скорчив лицо от недоумения. Я понимаю, что он хочет от меня узнать. — Где бутылка…? — спрашивает у меня, но в последний момент я умудряюсь всё испортить. Он заметил пропажу в моих руках. *** Несмотря на то, что я спрятал этот ебучий коньяк, Ваня всё равно набухался у Яны и вернулся (хорошо, что не остался там благодаря мне) в очень привычном для него состоянии. Ему действительно крупно везёт, как для простого человека. Мало того, что родители, ослепнув от Ваниного хорошего поведения и слов, в честь такого праздника, как Новый год, отпустили его на все четыре, так он чуть ли не пошёл на поводу этой сучки, которая хуй знает что ещё могла выдумать. Я только кусок пирога успел ответить. Ему обязательно надо обо всём рассказать, но точно не сейчас, не в этот момент, когда он вообще не соображает. Уж очень хорошо он отпраздновал этот праздник в кругу неродных людей, (в прочем, я и сам не блещу). Вот она, семейная традиция. В последнее время происходит непонятный пиздец. И если бы я в очередной раз не потопал спасать зад Иванова, хуй знает, что бы произошло, не окажись я в нужное время в нужном месте. Элька его накачала будь здоров. Не поверю, Ваня снова побежал к ней, забив на гордость. Бросился под ноги, позволяя собой управлять. Хотя от Эли и большего можно было ожидать. И хорошо, что её милый разговор с подружкой я услышал именно в тот момент, когда это больше всего было нужно. Это и было звоночком о том, что пора уже, настало время Ваню спасать. — Давай, идём в комнату. Я держу тебя. — у него были такие ватные ноги, что мне пришлось большую часть веса Ивана тащить на себе. Мы так долго шли по улице, с каждым метром замерзая всё больше. Я думал, что мы превратимся в ледышку, прежде чем увидим собственный дом. Рук до сих пор не чувствую, будто их совсем нет. Он был хоть и пьяным, но тоже, как и я, ужасно переносящим холод. Он потерял в гостях свою куртку, которую я безрезультатно пытался отыскать среди давящего на уши шума и пьяных неадекватных подростков, поэтому мне пришлось сначала выкуривать Ваню в одной рубашке, а после вернуться, чтобы отыскать наши вещи. Я же успел накинуть только одно худи, прихватив верхнюю одежду в руках. Зря я не пошёл вместе с ним. Думал, что он сам поймёт, как глупо идти на вечеринку, и быстро вернётся. Но когда Ваня обходил глупости стороной? Я очень крепко держал его за талию, перекинув одну его руку на свою шею, а он лишь очень пьяно хихикает, всё ещё заикаясь, не отходя от холодрыги. — А я держу тебя, — невнятно отвечает. Тоже хватает меня за талию, мешая нам вместе идти. Слишком неудобно и слишком тяжело. До кровати буквально несколько метров, а я уже с ног валюсь. Еле-еле мне удаётся сделать ещё пару шагов, чтобы войти в мрачную комнату, тихо закрыв за собой белоснежную дверь. В нашем доме уже слишком тихо, поэтому шуметь не хотелось. На часах 3 часа ночи, и если издать один громкий звук — кто-нибудь откроет свои глаза и завопит. И это будет дед, которому пить же нельзя. Единственный, кто сегодня трезв. Ну и я тоже. Во мне всего глоток красного полусладкого. Помогаю Ване добраться до его кровати и как можно тише опуститься на неё. Но его руки слишком сильно сжали меня в объятьях, и я валюсь на поверхность вместе с ним. Он гораздо сильнее меня, даже если пьян. Ваня отчаянно сжимает меня в плечах и пытается дотянуться до моего приахуевшего лица. Мажет губами по подбородку и оставляет влажный след после неудачной попытки поцеловать. И лишь в третий раз он попадает прямо в цель. Я остро почувствовал, как его мягкие губы с едва слышным чмоком припечатались ко мне один раз. И после этого хватка его рук ослабевает и он, как я думаю, уснул, блаженно прикрыв свои уставшие глаза. Неужели, чтобы почувствовать себя так хорошо, нужно нажраться до невменяемости? Я всё ещё ничего не понял: поцелуй был в знак благодарности? Или он поцеловал меня потому, что он совсем ничего не соображал? Об этих вещах мне хочется думать сейчас меньше всего. Об этих вещах Ваня на утро и не вспомнит, он выпил слишком много. Почему же тогда я буду это помнить? Возможно, потому что это был нихуя не простой поцелуй, о котором просто забудут. Я никогда не целовался, но это было так сладко и приятно, несмотря на то, что губы Вани ощутимо отдавали горечью, что зубы начало сводить. Я всю ночь не мог от этого отойти.