Разговор сам с собой

*** Что я имел в виду, когда сказал, что никогда не целовался? Я раньше не целовался так, чтобы мне это нравилось до потери пульса. Так, чтобы всё тело на мгновение замирало, и мозги отключались. Так, чтобы всё замерло, словно на фотографии. И это я почувствовал в первый раз только с Ваней. Может, он этого и не помнит, но мне было достаточно того, что он вообще это сделал. Возможно, его чем-то, помимо коньяка, могли ещё накачать. Возможно, он просто не знал, что делает, и как этот поступок может отразитья на наших с ним отношениях. Если он этого по-настоящему не хотел делать, а я ему об этом расскажу, то что будет потом? Скажет мне, мол, что я совсем дебил и много себе выдумал, прибухал дохуя на этой вечеринке, эта дичь приснилось мне. Или посмеётся над тем, какая это искусная шутка, которую стоит любому рассказать — тот сразу станет ржать, как конь. Об этом я стану или хотя бы попробую умолчать, но что делать с тем фактом, что меня попробовала поцеловать Эля? Раз столько времени Ваня не мог её забыть, то что будет, если он узнает, что рядом с ней был я, я же с ней говорил, в плотную стоял рядом, чувствуя то, как она пытается всем своим обаянием очаровать меня. На кой ей вообще это в голову взбрело? Я не мог заснуть уже который битый час, отчего голова начинала ужасно раскалываться. В комнате с каждой минутой становилось чуть светлее, даже прохладнее от чего-то, а мне всё больше неуютнее в своей кровати. Хлопал ресницами, а сна ни в одном глазу: столько мыслей мешали погрузиться в глубокий и такой нужный сейчас мне сон. Я ведь давно хорошо не высыпался: синяки под глазами залегли слишком глубоко, это уже и Ваня заметил, часто разглядывая меня за завтраками. Мамам я говорил, что виной всему были кошмары, а они пару раз предлагали сходить к психологу, чтобы тот помог избавиться от них. Они думали, что разговор по душам со специалистом сможет хоть как-то мне помочь, и только я знал, что меня так гложет. Что по-настоящему не даёт мне нормально выспаться. Я и правда хотел выговориться, но только ни мамам, не папам и даже не психологу с хорошим стажем. Я хотел рассказать в мельчайших деталях Ване о том, что произошло той ночью, кроме последнего инцидента. Я хотел лишь оповестить его о том, что Эля плакала и как быстро она подлетела ко мне, пытаясь поцеловать. Но затронуть эту тему у меня просто не хватило смелости. Тем более мне казалось, что этого делать совсем и не нужно, ведь Ваня перестал пить и сам уже не упоминает имя своей бывшей с того самого дня. Зачем по сто раз ворошить стог сена, когда тебя об этом не просят? Стоп… Раз он вообще не заикается о ней, ни капли в рот не берёт, даже её фотку с главного экрана телефона убрал, то значит ли это, что ему надоело бороться за то, чего уже давно нет? Это же я пытался вдолбить в его голову эти строки такое долгое время, наставлял его на путь осознания всего случившегося. Он всё же услышал меня? И как же мне сильно хочется выговориться… Я просто уверен, что после этого мне станет гораздо легче и я смогу выдохнуть с желанным облегчением. Когда я откинул одеяло в сторону и встал с кровати, я сразу же пошёл неторопливыми шагами к мирно спящему Ване, который точно видит уже десятый сон. И чем ближе к нему я подходил, тем больше слов я забывал, которые хотел сказать. Сказать спящему, ведь по-другому поговорить я просто не могу. Я растеряю всю свою уверенность, если он будет смотреть прямым взглядом в мои глаза. Совсем незаметно присаживаюсь на противоположный край кровати, собираясь легонько толкнуть Ваню. Нужно удостовериться, что он крепко спит и у меня есть возможность говорить вслух хотя бы шёпотом. Иначе я точно не засну, мучая себя вопросами, на которые я могу ответить именно сейчас. И только сейчас. Он даже не шелохнулся, когда я несильно потрепал его за оголённое плечо, а желание дотронуться до его волос и лица просто зашкаливает. Но мне сейчас категорически не надо, чтобы он проснулся в этот момент. Пока есть возможность, нужно её использовать. — Вань, как ты думаешь, я хороший человек? — начинаю разговор с Ваней, когда на деле я разговариваю сам с собой. — Если я знал с самого начала, что моя жизнь — дно, то зачем стоило вообще пробовать что-то менять, пробовать завести с кем-то отношения? — пару секунд молчу, прикрыв глаза. — Ведь отношения это так сложно. Я совсем не разбираюсь в этой дичи, нежели в ебаных программах на компьютерах. — слишком грустно смеюсь, на пару сантиметров пододвигаясь ближе к его телу, и продолжаю шёпотом, но уже довольно громким. — Яна всё ещё чувствует себя брошенной и сильно надеется, что я одумаюсь и вернусь к ней. Я ещё хорошо помню, как она дотронулась до меня неделю назад. И, несмотря на тактильность с ней и всю эту хуйню, я уже давно стал замечать, что меня совсем не влекут…? Девушки. Я не испытывал к ним ничего, кроме безразличия, а всё равно пытался перебороть себя, заставить своё сердце влюбиться в хорошую претендентку. В Яну, например. — тихо выдыхаю и пытаюсь утихомирить своё бу́хающее сердце, которое просто разрывается внутри от осознания того, что я говорю эти вещи. Говорю то, что меня так долго-долго волновало. — Просто не мог я полюбить ту, к которой даже не тянет. Даже смотреть в глаза дольше пяти секунд не было желания, не то, что вообще дотронуться. — я не заметил, что я стал говорить уже в пол голоса, совершенно не остерегаясь того, что спящий может проснуться. Помимо моих раздающихся слов, в комнате абсолютная тишина. Закрываю лицо руками, надавливая пальцами на свои ноющие от недосыпа глаза. Резко откидываюсь на соседнюю подушку, которая отдаёт прохладой и слабыми нотками любимого сладковатого аромата, который обожает и Ваня. И замечаю, что комната окончательно была освещена яркими лучами зимнего солнца. — Что, если ты и есть та причина, почему мне другие безразличны? — говорю едва-едва слышно, будто боясь смертного приговора, а моё сокровище так же мирно спит, как спал и до того, когда я начал лепетать. Лишь изредка он сильно выдыхает через нос воздух, а после совсем незаметно втягивает новую порцию необходимого кислорода. Такой уязвимый и спокойный. Совершенно беззащитный и нуждающийся лишь воздухе. Его сейчас ничего не беспокоит, а меня всё равно не устраивает та часть моей речи, что я ему сказал. Как же много мне хочется добавить вслед, как много ещё меня душит и не даёт так же мирно и свободно вдыхать и выдыхать кислород. Но мне и так уже стоит вернуться в свою постель, чтобы не спалиться и не дать повод Ване подумать обо мне что-то неправильное. Мне и так достаточно того, что со мной произошло и до сих пор происходит. Я и так не со всем ещё разобрался, это же жизнь, а не полетевшая программа, в которой я с лёгкостью могу всё изменить. *** Моё утро наступило лишь в час дня, когда вся семья уже по-тихоньку собиралась на обед. Мне повезло, что меня не стали будить на завтрак, потому что заснул я только к шести утра. И из-за обыденной нашей семье суеты и голосов на первом этаже, мне пришлось быстро вскочить и накинуть лёгкую растянутую футболку, прежде чем мама Полина постучалась в дверь. — Дань, солнышко, спускайся вниз на обед, мы ждём тебя. — сопровождается тихим стуком в дверь. Мама даже не думает заходить в комнату, давая мне больше личного пространства и времени на то, чтобы я мог доделать какие-то дела. Окидываю сканирующим взором всю большую комнату в поисках телефона. На компьютерном столе, на тумбе и даже в шкафу, куда я умудрился заглянуть (а мало ли?), его нигде нет, и лишь потом, когда я вспоминаю о том, что я засунул сотовый под матрац, я разворачиваюсь к кровати. Слегка наклонившись, пытаюсь нащупать рукой прохладный металл и через секунду натыкаюсь на него. Несколько пропущенных от Эли. Несколько сообщений от Яны. Как бы мне сейчас хотелось, чтобы они просто ошиблись номером или телефон у них глюкнул, это всё равно не станет явью. Меня уже сильно напрягает их упрямость и желание получить своё во что бы то не стало. Они даже не слушают меня, когда я с ними разговариваю насчёт наших с ними отношений. Или пытаюсь разговаривать… Яна, она хорошая, и я никогда не смогу стать тем, с кем ей будет хорошо. Я просто навсего желаю ей найти своё счастье. Человека, который всей своей душой её полюбит и будет беречь от боли. Я столько раз пытался ей это донести, а она всё равно пела одну и ту же песню:"Мне нужен ты, только ты». Она совсем не принимает тот факт, что с кем-то другим ей будет лучше. Она слепо верит в то, что сама себе так долго вверяла. Я желаю ей только добра. Я не виноват, что моё сердце выбрало не её. А Эля, она неисправима. Я никогда не верил слухам, что моментально передавались от одного человека к другому, но одна из слетен, что я услышал довольно давно, всё-таки оказалась правдой. Этот слух об Ариэль, у которой в голове бог знает что. Она пытается завоевать внимание многих парней из школы, к любому клеется, практически на каждом шагу. А ей доверяют, блять, всю свою несчастную душонку, а она потом даже имени людей не помнит. Увлечённо играет в чувства с человеком до тех пор, пока он ей не надоест, а потом с радостью бежит к новой кукле. И мало того, что ещё никто не заикнулся об этом, глядя ей в бесстыдное лицо, так никто и не желает взять и во всём разобраться (или как в думаю, с этим они не справляются, пытаясь подобраться ближе к этой девчонке), или, хотя бы, просто не вестись на её дудку. Что за хаос творится между ней и обществом? Неужели ей сходит с рук то, как она обращается с людьми? В этом странном мире когда-нибудь восторжествует справедливость? *** — Я не вижу смысла отказываться от этой поездки, дорогой. Ты же хотел съездить в Санкт-Петербург, отдохнуть в конце концов. Разве уже нет? Я и так не хочу возвращаться в учебное заведение, где меня уже нетерпеливо ждут. С каждым проходящим днём я начинаю больше нервничать и больше думать о том, что меня, кажется, поджидает настоящий пиздец. И всё бы ничего, если бы я знал, как разрешить эту дилемму. И всё бы ничего, если бы я просто знал. Так и поездка с классом сто процентов ебанёт меня по полной. Я уже предвкушаю, как мне будет хорошо, еле-еле ковыляя с одноклассниками по экскурсиям по сто раз на дню. Там же будет Яна и Эля, а ещё дорогой Ваня, у которого совсем недавно наконец-то получилось успокоиться. Я так долго ждал, когда это случится, что заново проходить вместе с ним эту тернистую дорогу я уже так спокойно не смогу. Отдохнуть я хочу, да. Но отдыхать возможно лишь там, где тебе будет спокойно, а не там, где тебе прошибут все что ни есть мозги и нервы. Я и так, когда Ваня хочет что-то сказать, волнуюсь, так как постоянно думаю, что из его уст снова раздастся надоедливое имя, что причинит боль. Так ещё, если Эля пристанет ко мне со своей фальшивой, я уверен, симпатией во время прогулок с экскурсоводом именно тогда, когда рядом будет Ваня, мне станет ещё хуже. Я ещё не могу предположить в полной мере, что он может учудить, если узнает о моём «поцелуе» с Ариэль. — Мам, оставь ты его, я ведь тоже не собираюсь никуда ехать, — Ваня прихватывает с тарелки листок зелёного салата и быстро жуёт его, — Вообще не вижу смысла кидать деньги на ветер. Мы по городу кататься будем, а не заграницу летим. — С каких пор ты стал волноваться о деньгах, сынок? — дед начинает хрипло хихикать, в который раз пытаясь дотянуться рукой до бокала с красным через весь стол. Но его в который раз мама Лида бьёт по запястью, всё дальше и дальше отодвигая от него желанный фужер. — С тех пор, когда тебе деньги на лечение понадобились, — моментально выпаляет мама Лида, паралельно нахмурив свои слегка тонкие брови. А в это время Ваня опускает грустные глаза в тарелку, поджимая слегка влажные губы, а потом продолжает вслед за мамой говорить, но от чего-то тихо. — И с тех пор, когда папа ушёл… За столом все тут же замолчали. Ваня и так в последнее время не ладил с папой Антоном, они постоянно ругались, постоянно переговаривались друг с другой из-за каждого пустяка, и уход отца на Ване заметно отразился. Несмотря на споры, брат всё равно очень любил своего (моего) отца. И он так же, как и большинство членов нашей семьи, ждал его возвращения. Нам очень крупно повезло, что папа Лёша сумел выкрутиться и продал огромную партию феерверков перед праздниками. У нас стало приличное количество денег, чтобы выкупить дом, которым вот-вот мог быть продан, и чтобы содержать всю семью несколько месяцев. В некоторых вещах нам, конечно, пришлось отказаться, но это было сущей мелочью по сравнению с тем, что папа Антон вообще никак о нас не побеспокоился. Он поставил под удар всю свою семью и даже бизнес, совершенно не подумав о нас и нашей чуть не проёбанной жизни. И когда проблемы стали следовать одна за другой, папа не решался рассказать нам всю правду до мелочей, он наоборот скрывал, покрывая каждую всплывшую мелочь ложью. И чем дальше было, тем хуже становилось. Могло стать хуже нам всем, если бы папе Лёше так удачно не фортануло… Если бы он не захотел вытащить свою семью из ямы, если бы он не решился на то, чего раньше точно ни за что бы не сделал. Я не хочу говорить, кто лучше, а кто хуже. Идеальных людей в мире нет. У каждого есть свои резоны и принципы, только порой некоторые начинают печься только о себе, забыв о близких людях, поступают неадекватно, заставляя других страдать. И боль — самое худшее, что может причинить близкий тебе человек. Не важно, родная ли это кровь, или нет. — Т-ты тоже решил не ехать? — говорю шёпотом брату и, чтобы никто больше не услышал, склоняюсь в его сторону. Он ответно придвигается ко мне, когда родители решили перевести тему на более обыденную и не такую больную для всей семьи. Жду, пока он мне ответит, но он обходится лишь кивком, после чего возвращается к своей тарелке. Я же не могу и элементарный бутерброд впихнуть в себя с тех пор, когда я спустился на обед. — Почему? — снова задаю вопрос, отложив вилку в сторону. Кладу одну руку на стол, чтобы неожиданно не брякнуться в сторону Вани, и бегаю глазами по его лицу, лишь бы не встретиться с его немного покрасневшими глазами. Но не от того, что ему хотелось плакать, а потому, что, возможно, он не выспался и его мучали кошмары. Кстати, о сне. Я даже не заметил, как быстро очутился в своей мягкой кровати и как провалился в царство Морфея. И как Ваня выключил будильник на своём телефоне, проснулся и вышел из комнаты. Обычно я просыпаюсь от любого шороха, этот засранец всегда будил меня посторонними звуками или своим голосом, а сегодня будто другая жизнь началась. Он мельком смотрит на родителей, которые увлечены разговором, затем смотрит прямо на меня, на на миллиметр не отворачивая голову в сторону. — Причина в том, что теперь я понимаю наверняка, почему ты так трепался и до сих пор треплешься со мной. Он совсем немного, будто стесняется, приподнимает уголки своих губ, на пару секунд опуская глаза на мои прикрытые губы. И ему удаётся сделать этим так, чтобы моё сердце в миг прокрутило очередной кульбит и мозг в мгновение отключился. И когда я начал осознавать, что Ваня имеет ввиду, с улицы раздаётся приглушённый, до жути знакомый голос, что-то орущий около входной двери. Мужчина не стучится, не нажимает на дверной звонок, а просто кричит, пытаясь выманить обитателей наружу. Мамы мигом помчались открывать входную дверь, а я успел разглядеть за ней чёрный джип папы Антона и самого отца. Он мёрзнул, находясь на морозе в расстёгнутом пальто, всё сильнее и сильнее сжимая в руках папки с какими-то ценными, получается, бумагами. Ждёт, пока кто-нибудь выйдет. И тогда-то он точно войдёт вслед за кем-то в этот дом, я просто чувствую это всей своей «никогда не подводящей» интуицией. И первой выходит мама Полина, чуть ли не забыв накинуть на себя свою дорогущую шубу желтоватого пастельного оттенка. Чуть ли не бежит к своему мужу, собираясь влепить ему пощёчину. Но папа что-то говорит ей, сумев избежать смачного удара по лицу. Уверенно передаёт ей из своих рук папку, а потом мама поворачивается назад, где стоял я и Ваня, то и дело переглядываясь друг на друга. — Мальчикам всё же придётся отправиться в эту поездку на несколько дней.