Можешь посмотреть на меня?

По отросшим за три года волосам все еще течет вода, рубашка больше напоминает ночнушку, серая ткань даже не доходит до колен, заставляя чуть хмуриться, поджимая губы. Советы прыснул в кулак, едва сдерживая себя, чтобы не выразить вслух мысль о том, что бывший дикратор напоминает дешевую девушку легкого поведения. Еще и страшненькую. – Ладно уж. Могу тебя поздравить, если не станешь выводить меня из себя, то вполне сможешь прожить несколько дней как человек, а не лишенная любви домашняя скотина. Немец осторожно кивает и чувствует, как на его запястье сжимается чужая рука, куда-то потащив. Он послушно делает шаги, забывая спросить, куда они идут. В прочем, оно и не нужно. Вскоре Союз останавливается и легонько нажимает ему на грудину, заставляя завалиться назад, как оказалось, на стул. Тот покачнулся, едва не рухнув на пол вместе с сидящим, но устоял на деревянных ножках. Дальше раздались шаги и комната погрузилась в полную тишину, если не считать тихого дыхания Рейха, сжимающего тонкими, в прошлом аристократично-белыми пальцами сидушку. Советы оставил своего «гостя» в не особо обжитой и изначально предполагаемой для приезжающих время от времени детей комнате. Отпрыски русского сейчас были слишком заняты собственными делами, чтобы навещать отца, а значит можно было бы надеяться только на одного или, максимум, на два человека. Чаще всего это был Саша* – будущий правоприемник СССР. Или Беларусь. Если она и приходила, то обязательно наводила везде порядок и готовила еду, сопровождая свои действия извечным ворчанием о том, что ее тата или по-другому бацька, как она называла коммуниста только в приступе праведной злости, совсем о себе не заботится. Но последние три года Союз большую часть времени жил в штабе. Только первый год он то и дело появлялся в родном доме, но и то не надолго. Сейчас.. Сейчас же все должно было бы стать по-другому. По крайней мере на это была огромная надежда. Постепенно все приходит в норму и скоро появится возможность собраться всей семьей. Советы шумно вздохнул и раскрыл вещевой мешок, выкладывая содержимое на стол. На первое время консервы, хлеб.. Придётся ехать в город за едой. Хотя бы за самым необходимым. Какие-то бумаги, новая газета, картонная коробочка без каких либо наклеек. Русский нахмурился и раскрыл ее, фыркнув. Совсем забыл, просто сахар в кубиках. Дальше были выужены несколько разноцветных карандашей. Красный на секунду зажмурился, стукнув себя по лбу. Накидал в суму, а ведь не его. Брал у какого-то солдата на время. Ну, ничего уж не поделаешь. Два хороших финских ножа, оставленных когда-то на память и пистолет с патронами. Подаренная покойным Алексеевичем фляга. Немного помята, но такая же дорогая для сердца и души. На ней содержимое мешка закончилось и Союз, достав из кармана старенький раскладной нож привычным движением раскрыл баночку тушёнки, до жути приевшейся за время войны. Дальше открытой оказалась консерва с кашей. Коммунист вывалил содержимое по двум тарелкам, немного перемял ложкой и вдруг замер, поджав губы и пытаясь вспомнить, когда последний раз нормально кормил немца. Именно нормально, а не просто для того, чтобы тот не умер от голода. Исхудавшее тело явно намекало на то, что подобных случаев, мягко говоря, просто не было. По-хорошему нужно было переводить в адекватный рацион с помощью каких-нибудь супов, но пока это было невозможно и лучшим выходом казалось пока что просто давать еду по-немногу, но со временем постепенно увеличивать количество до принятой «нормы». План показался вполне себе сносным, если бы не одно но. Фриц мог вывести Советов из душевного равновесия одним лишь неаккуратным словом или действием. Даже взглядом. И тогда все начнется по новой. Союз разозлится, даже кричать не будет, но от этого не лучше. Подойдет молчаливой угрозой и начнет бить, никуда не целясь. Просто потому что сдерживать себя не собирается. Еще немного подумав он перевалил пищу в одну миску и поставил ее на печку-буржуйку, разводя в ней огонь.

***

Делать Рейху было мягко говоря нечего. Даже по сторонам не осмотреться, действие казалось бы донельзя бессмысленным. Так что последние пару минут он просто слегка покачивался на стуле, внутренне молясь, чтобы его не застукали за этим ребячеством. Достаточно скоро со стороны коридора, кажется, послышались шаги и в комнату кто-то вошел. Этот «кто-то» без слов взял немца за руку и вручил тарелку, далее таким же принципом помог второй руке взяться за ложку. Затем шаги снова исчезли так же быстро, как и появились. Сказать, что Третий ничего не понял – это ничего не сказать. Миска, которую он держал была приятно-теплой, что являлось очень неожиданным. Обычно если и приносили еду в посуде, то она была холодной, сейчас же.. В любом случае, есть он пока не собирался. Хотел, но не мог начать. По той простой причине, что пытался найти подвох. В голове всплыла цепочка событий за последние два дня и ничто из этого не было даже отдаленно похоже на обычное поведение Советов. Снова шаги. – Ты чего не ешь? – как-то скомканно поинтересовался русский, заходя в комнату с такой же миской в руках. Он на секунду замер, проглатывая, но тут же продолжил, – Не боись, не отравлено.., – со стороны послышался нервный смешок, заставляя неестественно улыбнуться, – не как в прошлые разы. Дело в том, что Союз неоднократно подсыпал в пищу небольшое количество ядов, которые просто должны были вызвать сильные боли, но не более. После этого Рейх напрочь отказывался от пищи и приходилось кормить его насильно. Немец уже было хотел начать оправдываться, но его перебили, – Позволь я кое-что разъясню. Ты здесь не по моей доброте душевной. Просто мне нужно было уехать домой, а инициатива оставить тебя гнить в подвале пусть и казалась очень заманчивой, но по какой-то даже мне неизвестной причине ты все же здесь, – он кивнул на чужую тарелку больше машинально, нежели надеялся, что его жест поймут, – И кормлю я тебя просто потому, что в моем доме, – Советы с силой постучал кулаком по стене. Чтож. Если его «гость» ничего не видит, то пусть хотя бы услышит, – Никто не будет голодным. Это семейное место, в котором тебе, правда, не место. Но ты все равно не расслабляйся, надо будет, переступлю через свои принципы. – на этой ноте Союз замолчал и сел на край кровати, продолжая есть. Третий же еще около полу минуты сидел совсем не шевелясь и пытаясь переварить услышаное. После еще минуту раздумий он осторожно поднес ко рту ложку и положил ее себе в рот. Это оказалась самая обычная в меру теплая каша, кажется, с тушенкой. И пусть мысль о том, что он может об этом пожалеть не отпускала, но Рейх продолжал жевать. Есть они закончили примерно одинаково. Точнее первым это сделал русский и с тихим скрипом поднялся с места, обращая на себя чужое внимание. Германец вздрогнул, замерев на месте и подняв голову, прислушиваясь, а затем по выработавшейся привычке протянул вперед тарелку, в которой еще было немного каши. – Наелся? – скептически изогнув бровь спросил Советы и не дожидаясь ответа поставил одну миску в другую, затем, поудобнее перехватив, вышел в коридор, направляясь к кухне. Вернулся обратно он буквально через пару минут, но теперь не прошел на другой конец комнаты к кровати, а остановился около немца и поставил ему на колени небольшую коробку, открыв которую выудил бинт. Фриц напрягся, он осторожно ощупал коробку, затем запустил в нее руки и тут же одернул их, получая по одному из запястий хлесткий удар. – Не трогай, – коротко прорычал Красный, начиная без лишней осторожности вертеть чужую голову, держа ее за подбородок и рассматривать рану. Забинтовать ее нужно было по двум причинам. Первая и, пожалуй, самая важная, чтобы в случае случайных гостей нельзя было нормально разглядеть лицо Третьего. Вторая, менее стоящая но все равно имеющая место быть, это то, чтобы все быстрее заживало, все же в возне со слепыми мало приятного. Хотя никто не говорит, что зрение вообще вернется. Союз не доктор и не может об этом судить. На войне он вынужденно научился проводить первую помощь, помогать с переломами или пулевыми ранениями, но не со зрением. Так что сейчас, когда это пригодилось бы, он являлся беспомощным. А звать настоящего врача было бы слишком глупо. Примерно оценив ситуацию он приготовил полупустой пузырек спирта, чуть размотал бинт и принялся за работу. Через несколько минут большая часть лица бывшего* нациста была закрыта за белой марлей и можно было спокойно выдохнуть. – Сколько сейчас времени? – Вдруг спросил немец, все еще сцепляя руки вместе, время от времени перебирая пальцами. Русский чуть нахмурился, но глянул на наручные часы и чуть погодя, выдал, – Спать хочешь? Вечер уже. Тот медленно кивнул и тихо, будто неуверенно, вздохнул. В сон действительно клонило, но перспектива засыпать сидя на стуле, с которого либо свалится он сам, либо его шутки ради столкнет Союз. Скорее всего придется перебираться на пол. В прочем, как раз это ничуть и не пугало. Он давно уже привык. – Хорошо, – вдруг раздалось со стороны. Советы взял коробку в руки и отставил ее на пол. Затем без лишних слов потянул на себя фрица и провел его куда-то вглубь комнаты, усаживая на какую-то мягкую поверхность. Ладони тут же начали бродить по ткани. Прошло чуть меньше минуты прежде чем он смог понять, что сидит на, казалось, самой обычной кровати. Это было еще одним приятным сюрпризом. Не появилось ни малейшей мысли что-то возразить и Рейх просто лег. Впервые за три года нормально. Тело почувствовало, как сверху было небрежно брошего одеяло, затем раздались шаги. Союз мысленно проклинал самого себя, пока шел в отдельную комнату. Где же это видано, уложил собственного врага на кровать своего же ребенка. Нужно было надеяться, что германец не расслабится совсем, придётся поставить его на свое место.