Эпицентр проблем

***

      Япония. Одиннадцать часов утра.

— Хи-нэ, Хи-нэ, Хи-нэ!       Мия лениво оборачивается. — ..уф-х! — из груди вырывается непонятное кряхтенье, ей в спину прилетает что-то тяжелое, и это самое «что-то» буквально вышибает ей весь кислород из легких. — Смотри, что сделала!       Хими наваливается ей на спину, вытягивает вперед две свои ладошки и в каждой из них есть минимум одна двуцветная фенечка — браслет немного неровный, местами кривой из-за разных узлов, но в целом забавный, его даже можно назвать милым. Хитросплетение разноцветных нитей являет собой узор из синего, зеленого и рыжего, и Хитока без проблем догадывается, для кого сплетены все три браслета. — Ого, — Мия осторожно вылавливает одну из них и крутит перед глазами, и так, и эдак, разглядывает без стеснения, а Хитоми с ярким глянцем на медовых радужках смотрит на сестру предвкушающе и радостно. — Тебе, — тычет в ту, что сейчас находится в Миевых пальцах. — Ка-чану, — указатель падает на рыжую. — и Изу-чану! — палец переводится на соседнюю — зеленую. — На удачу!       И широкая улыбка растягивает детские губы. Хитока в ответ хитро щурится. Глядит на сестру украдкой, и что-то внутри нее взрывается лавовым вулканом, магмой приятно согревает оледенелые камни. — Ооо. Ну, все, я в шоколаде, — Химино смешное улюлюканье щекочет уши. — Это получается, что я обязана выиграть с ним, — и Мия задорно тычется носом в пухлые и мягкие щеки. — Спасибо, солнышко.       Звонкий чмок в щеку сопровождается детским «ехе-хе» — таким довольным и по-настоящему счастливым, что смотреть на нее хочется без остановки и вечно.       Мия улыбается неосознанно и мягко, смотрит на нее и думает, что за младшую сестру готова сворачивать горы без щита и плазмы — одного только желания уберечь малявку от всего на свете хватает с лихвой для того, чтобы перебить в Хитоке что угодно.       От размышлений о том, что Хитоми невероятно сильно хочется прямо сейчас затискать, ведьму отвлекает лайновое сообщение.

«Гремлин» АЛЕ, ТОРМОЗ

ГДЕ ТЕБЯ ЧЕРТИ НОСЯТ?!

      Мия смеется заразно и весело.

загрузить предыдущие сообщения

Вы: Шш, тихо... У нас с тобой есть ключ к победе..

Гремлин: ... Ты опять надышалась этим дерьмом? ТАК ЕЩЕ И БЕЗ МЕНЯ, КАКОГО ХЕРА

Вы: ДА НЕ ДЫШАЛА Я НИЧЕМ, УКУРОК! Нам, вообще-то, сплели браслетики… *открыть изображение*

Гремлин: ( ತ ‸ ತ) Давай резче, я сейчас зажарюсь!       Хитока щурится охуевши, мигает заторможенно и думает, что сейчас на Бакугоу при встрече будет орать. И кристально "хуй с ним", что это, вроде бы, неприлично. Мия с Бакугоу будут переругиваться на тонах выше круглой соточки по децибелам, и класть они хотели на чьи-то там предъявы.       Еще по пути в академию они честные десять минут кричат и спорят, Ведьма со всей своей грозной уверенностью вверяет Катсуки, что, «ДА НА УДАЧУ ОНИ, МУДИЛА», и еле-еле сдерживается, чтобы над скорченным лицом Бакугоу не заржать. С боем пополам взрывной ублюдок этот долбанный браслетик криво-накриво цепляет себе на запястье и звучно бесится, потому что «это, нахрен, неудобно» и на Миево «неудобно с пробкой в жопе» не реагирует совершенно.       Потом Бакугоу вспоминает, что че-то хотел ей показать и вытаращивает мобилу экраном в нос. Мия рефлекторно хватает за руку и отстраняет сантиметров на двадцать, ибо «мне еще не сорок, и я не близорука». «Читай», требовательно приказывает и его командный тон Хитока уже воспринимает как нечто должное. Она шарится глазами по мобиле, чекает новость и вдруг ебальник у нее прям светится — еще чуть-чуть, и будет сиять покруче сверхновой. — Мы должны туда сходить!       Гробовая тишина и охреневшее лицо Бакугоу получаются красноречивей любого крика. — Очевидность некоторых твоих фактов меня просто, блять, пугает, — и говорит Катсуки с невероятным, вот просто со сжирающим спокойствием и диким скепсисом, но Хитоке срать, Хитока уже заразно смеется и светится бескрайним восторгом. — Нет, блин! Я просто так показал тебе это, мы никуда, нахуй, не идем, сидим на жопе ровно и не дергаемся!       Мия в ответ улыбается ему широко-широко, едва на месте не прыгает, и в принципе ее веселость Бакугоу понять может — он сам как последний дегенерат скакал дому гордой антилопой, когда в йоко-канале слили очередную весточку, но ведьме это знать совершенно необязательно.       Особенно если учитывать, что она сама об этом догадается.       Они шагают вместе от станции и идут уже минут двадцать, а это значит, что буквально через три поворота они вполне дойдут до академии. А еще издалека видно Киришиму, скачущего рядом Каминари, и от того, как пикачу с грацией помойной дворняги ловит своим затылком металлический знак пешеходного перехода, Мидория с Бакугоу ржут в голос мразотно и дружно.       Что ж. Настроение перед фестивалем у них то, что надо. ***       Знаете это чувство?       Когда ты думаешь, что ничего не испортит тебе настроение, а потом у какого-то ублюдка это все же выходит, так и причем еще с пол пинка?       Так вот. Тодороки Шото — тот самый ублюдок.       Когда он в первый раз просто с постной рожей выкидывает Изуку какую-то хрень, то Мия лишь удивленно вскидывает брови. Оборачивается и таращится на него дико. — Говоря объективно, я сильнее тебя.       У Тодороки при этом такой пафосный, весь из себя уверенный и до такого серьезный вид, что становится почти смешно. Ведьма пока не определилась, чего ей хотелось больше: скорчиться, от напускной фальши или мразотно заржать. — Но несмотря на это.. ты сумел привлечь внимание Всемогущего..       Мидория откровенно хуеет. Она оборачивается и смотрит на Тодороки почти дико. — Конечно, это не мое дело.. «ТАКАЯ очевидность фактов должна пугать тебя, Катсуки!», — иронично вертится на языке, но Мия упрямо молчит, Мия только лишь прищуривается и взглядом жрет это, пополам деленное и абсолютно дефектное в своем эмоциональном познании существо. — Но я собираюсь победить тебя.       Внутренние черти вскидывают головы.       Хрустят фаланги под побелевшей натянутой кожей, а демоны глаза раскрывают широко, с жадностью и качественно впитывая лицо Тодороки в этот момент — будет с чем сравнить, когда Хитока по полу его размажет.       Ведьма ядовито кривит губы и думает, что Тодороки её страшно бесит.       Ведьму раздражает его показное равнодушие, его непроницаемое лицо и вся та херня, которую он городит с абсолютно серьезным еблом. Мидори думается, что, еще немного, и она не стесняясь влепит Шото хороший, хлёсткий подзатыльник. И, скорее всего, попросит пожалеть её, падающий после услышанных речей Тодороки, айкью. На деле же Хитоке хочется засмеяться так гадко и едко, что аж трясет — Ведьма знает, анализирует сравнивает очень многие вещи, и от того, насколько же Тодороки, мать его, Шото, оказывается асоциальным долбоебом, Мидорию просто колотит.       Хитока кривит губой, и скалит десна. Мимика лица всегда хоронила ее равнодушие с потрохами и метров на десять под землю, потому что отвращение до того отчетливо читалось на ее лице оскалами и ухмылками, что ничем не прикроешь.       Ведьма смотрит на двуцветную голову, и думает, что крошить ее будет так же легко, как зубами крошат новогодние леденцы-карамелины — такие красно-белые, на палочке любезно в фантик обернутые. — Ого-о.. — боязливый смешок Денки остро резонирует в ушах. Да, вот он — привычный и нужный ей тон, чтобы сбавить обороты и не уебать Тодороки раньше времени. — Неужели сильнейший в классе объявляет войну? — опасливо тянет Каминари, и больше язык Мии за зубами прятаться не может: — Про сильнейшего было лишнее.       Взгляды моментально падают на ведьму.       И взгляд Тодороки, кстати, тоже. Тодороки, который своими разноцветными глазами смотрит высокомерно и презренно, сквозь полуопущенные веки дует холодом. — Сомневаюсь, — роняет своим незаинтересованным тоном и отворачивается снова к Изуку.       Черти в ребрах взрываются яростно.       От злобы, от одной, казалось бы, мимолетно брошенной фразы, недовольство и весь былой слепящий гнев подрываются внутри нее плазменными петардами оглушающе и с грохотом — лицо иссекает оскалом, лопаются кровавые сосуды на белках, и кипит, шипит едкой бурлящей пеной ярко вспыхнувшая ярость.       Бакугоу — едва ли видно, совсем незаметно — изумляется, хитро оскалившись. Предвкушение в нем сладко лижет загривок, царапает ребра и сластит картинку перед глазами: один только лихой взгляд на его взбесившуюся ведьму крайне четко дает ему понять: пизда двумордому.       Тодороки снова говорит что-то Деку, в очередной раз городит ему это свое асоциальное дерьмо, по типу: «я не дружбу сюда водить пришел», и гневный, пропитанный чистой ненавистью взгляд острой шпилькой упирается ему ровно между лопаток.       Мидория встает с места, и пока Киришима как-то честно старается сгладить углы и понизить градус обстановки, Ведьма бесшумно отшагивает к двери.       А он продолжает. Все накидывает и накидывает поверх своих глупостей другие — новые, еще более до одури нелепые и во всей своей сущности максимально идиотские. Лишь больше разжигающие под ребрами плазменное кострище.       Ледяной тон разрезает чужой монолог железно и твердо: — Слышь, Двумордый.       Жесткая подошва обуви с такой силой врезается в пластиковую дверь, и она с таким грохотом прилетает о стенку, что чуть ли не вылетают петли. Мирно сидящих учеников подбрасывает на стульях, удивленные и вместе с тем толику напуганные взгляды устремляются к девчонке.       И «Двумордый» оборачивается тоже. — На пару слов.       Мидория смотрит на него до невероятного гневно. ***       Тодороки цокает раздраженно и давит, гасит в себе это желание слабо потереть ладонью затылок — да, неплохо его эта дура приложила головой о стенку, прежде чем начать свой бредовый монолог. Про дружбу, про то, что он мудак последний, который вести себя не умеет, и что «сейчас он скачет на охерительно-тонком-льду», который Хитока обязательно — (а она с такой злобой в глазах это обещала, что грех сомневаться), — разломает в мелкую крошку и подожжет плазменным огнем.       Тодороки не понял. Снова. Нихрена из сказанного так и не влетело ему в уши.       Но ему плевать. Ему откровенно все равно, ведь какая к черту разница? Он все равно победит — он тренировался долгие годы, но просто не мог устроить всем шоу на широкую руку — все-таки не хотелось получать нагоняй от Айзавы, да и размораживать кого-либо и что-либо тоже было удовольствием не из приятных.       Но сейчас Фестиваль. Сейчас можно.       Волнение — «это предвкушение, Шото, ты же ведь так долго ждал» — мажет вязкой лентой по рукам и коленям. Оно гарцующим холодом рисует витиеватые узоры на плечах, дует ему изморозью в спину — да, предвкушение.       Как же, черт возьми, сильно он хочет наконец-то поставить ее на место.       Это гребанное недоразумение. То самое, из-за которого Тодороки вынужден терять свое спокойствие на раз-два, из-за которого нездоровая волна раздражения хлещет с головой и за края — двинуть по ней причудой хорошенько, дотянуться наконец-таки и показать, что он, чтоб ее, сильнее.       И что не нужны Шото никакие там друзья. ***       Яркое солнце слепит глаза, гул трибун оглушает круче голоса Сущего Мика, и внутри мандраж со всей дури проходится по каждой косточке, когда их препод в микрофон орет это долбящее в уши: — ГЕРОЙСКИЙ КУРС! 1-А!       И выглядит это все сейчас так круто, так невероятно пафосно и ярко, что в пору лезть на стенку от предвкушения. Мия на круглую сотку уверена, что сейчас почти каждый продал бы душу, за желание оказаться здесь, внизу.       В толпе представленного класса. Того самого, на который теперь смотрят все, который обсуждают в-с-е. Класс, который жрет всеобщее внимание и борзеет от такого лишь больше. — Ого.. че-то я нервничаю.. — Киришима усмехается неловко. — А вы как? Баку-бро, Мия? — Отлично, — и это они отвечают хором. Бакугоу лишь продолжает, пока хищный оскал оголяет розовые десна — А у тебя боязнь сцены, дерьмоволосый. — Не трусь, ты тут не в соло, — Хитока подбадривает уверенно и дружелюбно бодает плечом-плечо.       Она закидывает ему руку на плечо и вдруг на уши говорит что-то такое сплетническо-дружеское, чисто секретиками делится, а Бакугоу тупо давится кислородом от ее выходки.       И Катсуки бесится. Катсуки, охереть как качественно, делает вид, что занят разглядыванием всякой неинтересной херни перед глазами, и что он, вообще-то, глухой дед, который нихера не слышит. В особенности это ебучее: «не обращай внимания, у Катсуки свой имидж»       Мысленно Бакугоу обещает себе в личных конкурсах снести подруге ебучку за такие откровения в чужую сторону, но а пока они с ней будут пользоваться друг другом и вышибать себе путь гаубицей и кирином первые два тура, чтобы пестрить в списках первых серебром и золотом.       1-А кучкуется вместе, становится где-то с краю, ближе к воротам — на этом выборе настояла Хитока и сказала, что, быть может, они потом именно отсюда и стартанут, так что _такое_ преимущество им лишним не покажется. Катсуки дал ей по затылку и сказал не пиздеть так дохуя, ибо че это она всех на своем горбу тащит. — Ты олень? — и сощурилась недовольно. — Гасить друг друга будем потом, а сейчас мне нужна команда, — шикает на него и хвост затягивает туго. — Или ты хочешь чтобы мы все пересобачились в самом начале и из-за этой пизделовки не прошли дальше? — Мне не нужна помощь! — рявкает на нее, и взгляд Мии в этот момент — отдельный вид искусства, буквально самое молчаливое красноречивое желание также гаркнуть Катсуки что-нибудь в ответ. — Я и сам справлюсь! — О боги, да кто спорит?! — и взглядом недовольно окидывает стадион. — Мы еще неделю назад пообещали нагнуть всю параллель перваков, а если в итоге в списки второго раунда пройдут лишь единицы — грош цена нашим крикам!       И Катсуки щурится. Хмурит брови и цокает раздраженно — да, было дело, да только вот Бакугоу пиздел сам за себя, а Мия — дура последняя, у которой в самый неподходящий момент просыпается больной и совершенно на голову повернутый альтруизм, который — очевидно — ведьме только помешает.       Однако есть в ней такое же баранье уперство, как и в Деку.       Разве что, сильнее раза в два где-то. И поэтому Хитока все еще хмуро пилит его взглядом, Хитока не боится сказать Катсуки это гребанное «я буду тащить свой класс», и Катсуки как-то реально запоздало вспоминает, что ведьма его просто наглухо отбитая — всерьез же возьмется за это дебильное занятие.       Пиздец. Семнадцать из семнадцати.       Лучшие из лучших.       Да она совсем охерела! Фестиваль, блять, создан был совсем не для этого! Здесь должно быть зрелище и мясо, просто феерическое шоу и, если честно, сейчас у них были на это все шансы, ведь 1-А же гремит громко, он как гром среди ясного неба и в этом дурацком классе есть такие кадры, от которых волнение сладко лижет загривок холодной изморозью.       Ключевое — были. Потому что Хитока, мать его, Мидория, сейчас собирается всю эту толпу обломать, она хочет работать командой, а это до невероятного тупо, неуместно, да и вообще..!       Дура. Она просто настоящая балда.       Сейчас вокруг — гул. Студенты орут, они перешептываются и что-то громко обсуждают. 1-А на нервах, 1-В и С и все остальные тоже, но сейчас важно не это, сейчас волнуют кислотные опалы, эти пестрящие своим ядовитым разнообразием цирконы, и Катсуки как завороженный придурок смотрит, липнет к ним и зависает. — Я прошу тебя не помогать, — сурово уточняет, глядя прямо в налитые кровавым бором глаза. — А лишь не гасить всех в самом начале.       А Хитока говорит ему уверенно и с немой просьбой. — Просто бей по сильнейшим. Остальным ты не ровня.       И в голове моментом вспыхивает образ калечного. — ..Двумордый, — со злым рокотом догадывается Катсуки, и ведьма криво тянет уголок губ. — Он самый.       Ведьма дышит озоном, улыбается широко и ядовито, пока клубы дыма кислотным паром валят изо рта, облаками рассыпаются на ключицах — да, бесится.       Хитока, охереть как, бесится от одного только желания выбить всю дурь и бешеное количество высокомерия из смазливого ебальника с красным ожогом на пол рожи.       Их классы вытягиваются в группы, собираются в кучи, и Полночь вдруг громко говорит: — А теперь, просим представителя первогодок на сцену — все поголовно вскидывают глаза. — Катсуки Бакугоу!       И неодобрительный гул прокатывается вдоль участников. Хитока звонко хохочет — с предвкушением, с весельцой. — Взбеси здесь всех, — просит азартно, бровки домиком строит и улыбается ему, смотря глаза в глаза и хлопая ладонью по плечу. — Ха, да как нехуй, — криво щерится Бакугоу и гордо сверкает своей широкой ухмылкой.       И он идет. Шагает уверенно и твердо, ленивой поступью, пока перед самым агрессивным и злобным человеком из класса 1-А расступается каждый. Мия, из желания наблюдать все свысока, пальцами мажет по воздуху. Сгустки топленого рыжего графена формируются под кедами в тонкие диски, Хитока садится на них удобнее и парит теперь вровень Урараковой головы. А Бакугоу в этот момент поднимается по лестнице, все еще держит руки в карманах штанов. Небрежно окидывает взглядом всех учеников и встает к микрофону. — Се-енсей..       Катсуки тянет лениво. Оборачивается, поднимает голову. Таращится прямиком на Сотриголову, сидящего внутри комментирующей будки.       Сжатые губы Деку. Напряженные взгляды исподлобья от Киришимы и Денки. Недоумевающая Мина. Урарака, буквально не находящая себе места на нервах. Ледяной, презренный взгляд от Тодороки.       Предвкушающая. Ведьминская улыбка. — Я займу первое место.       И толпа перваков просто взрывается. Бесконечный гул из недовольств, ярко выраженной ненависти и абсолютного отвращения накрывает 1-А с башкой и за глаза, и 1-А не то чтобы в ахуе, но тоже не особо одобряет — все итак прекрасно знали, что сейчас озвучит Катсуки, ебаный, Бакугоу, с синдромом перфекциониста и своим ненормальным желанием быть выше всех остальных.       Да только вот когда 1-А об этом спрашивали? Просто скинули к ним в комьюнити двух больных агрессоров и сказали «наслаждайтесь», пока они своим эгоизмом и злобой наживают расчудесному курсу геморрой и проблемы.       Кстати о втором эгоисте...       Хитока смеется заливисто и громко. Так, чтоб слышно было, чтобы все в ее окружении ошалело пялились в сторону кислотного затылка и кривили ебла в отвращении. Она прикладывает руку ко рту рупором и сквозь эти крики громко орет ему веселое, одобряющее: — Катсуки, хорош!       И снова смеется. Широко улыбается, пока Бакугоу всех на хер одним только взглядом посылает и с трибун показывает им знак попусков — азарт и заразное веселье взрываются под ребрами колющими хлопушками, дарят приятный мандраж и подлинное удовольствие.       Воу.. как же это, оказывается, до жути.. приятно.       Как же приятно быть выше. Быть выше и знать, что до тебя они, не то что дотянуться — ничерта не смогут!       Они не догонят тебя. Не смогут одолеть. Даже замедлить не сумеют. — Из вас получатся отличные ступеньки в моей карьерной лестнице, — с мертвецким спокойствием заявляет Бакугоу, и ведь он же чертовски прав.       Бесы внутри криво щерятся. Поднимают рога и мразотно, по-ублюдски ржут и гогочут, наблюдая происходящее. Дыбятся вставшие на загривке волосы, уровень адреналина подскакивает выше нужного.       Азарт заливается под ребра ударной дозой.       Мия лениво кренит голову набок. Когда Катсуки возвращается к ней, то говорит ему четким, одобряющим: — Шедевральная речь. Мне понравилось.       Напускной смешок, сквозь оголенные нервы. — Скажи мне то, чего я не знаю.       И Мия согласно кивает. — Окей. Сегодня лицом Тодороки я буду вытирать полы. — То, чего я не знаю, говорю же.       Звонкий хохот разбирает ведьму мгновенно.       Потому что вот сейчас Бакугоу совсем уже не по-напускному щерится — предвкушающе, широко и хищно. И, глядя на эту дуру исподлобья, он азартно щурит глаза, пока его красные кармины вспыхивают кровавым.       От диалога о том, кто кого и как будет сегодня калечить, отвлекает голос очередной крик Полночи. — Итак, начнем же наши отборочные! Юуэй не дает передышек не так ли?!       Взмах хлыста бьет по перепонкам, слайды огромных телеэкранов с механическими щелканьями анимируют им первую игру. — Много славных ребят полегло здесь в слезах! Так начнем же наш первый раунд!       И огромная голограмма вспыхивает позади Немури.       Лотерея крутится, вертится на манер азартной рулетки из казино — от _таких_ сравнений внутри Мии просыпается что-то бушующее, что-то, от чего мандраж качественно шьет все косточки в теле. — И ждет нас..!       Скорость перелистывания становится все быстрее и быстрее, гул зрителей, ослепляющие лучи солнца — все-все-все в перемешку со вспыхивающими, льющимися через край эмоциями, заставляет сердце колотиться рвано и резче.       Контрольный щелк. — Это!       Вот она.       Их игра. — Бег с препятствиями, — быстрее всех озвучивает Деку, и Хитока, сидящая на верху своей сферы, прячет азарт кривой усмешки в ладони.       Толпа перешептывается, все смотрят друг на друга, а Мия лишь щурится слегка, глазами жрет эту таблицу со всеми ее надписями. — В этом раунде участвуют все одиннадцать классов, — комментирует очередные смены анимированных слайдов. — Трек в четыре километра вокруг стадиона!       Красный хлыст снова поднимается в воздух. — И мы не устанем напоминать о свободе ваших действий!..       Полночь хитро усмехается. Вдруг глядит на всех с хищной улыбкой и больным, абсолютно нездоровым желанием узреть первосортное шоу. — ..во время преодоления препятствий, вы вольны делать все, что угодно! А теперь, попрошу вас занять свои места!       И лампы на воротах вспыхивают зеленым.       Кислотные опалы сразу же цепляются взглядом за невероятно узкий проход. — 1-А, живо бегом! — и это не просто слова — приказ. — Чекайте ширину прохода!       Баку-сквад кивает ей и тут же сваливает вперед, окружение Изуку поспевает следом, а тучное ебло Тодороки лишь хмуро пялится в ее затылок. — О, ДА! Настало время веселья! — раззадоренный голос Сущего лезет в перепонки. — Ты готов комментировать, человек-мумия?!? — Да раз уж ты заставил меня прийти, — хмурый, будто бы незаинтересованный тон классрука круто хлещет в контрасте. — Тогда начнем человек-мумия! На что нам стоит обратить внимание?! — Просто смотри, — лениво советует мужчина и голос его сквозь тьму наложенных на лицо бинтов звучит приглушенно.

«Да, Айзава-сенсей.

Смотрите на нас.

Просто смотрите.

Ведь, сегодня, специально для Вас,

мы сделаем это гребаное шоу.»

***       Столбы рыжего встают прямо перед чужими лицами тяжелой, непроглядной завесой. Мат, крики и недовольства — все, чем сопровождается это действо, заставляет лишь довольно смотреть на озлобленные рожи.       И она летит над ними, рукой держа свой собственный щит. — Помнится, вы объявляли нам войну, не так ли?!       Звон ее голоса приковывает к себе внимание.       А 1-А бежит, бежит сломя голову вперед всех в этот чертов проход. — Вот и огребайте!       Их вышвыривает за спину геройскому курсу в первые же секунды, пока 1-А без зазрения совести ломится в самое его начало.       Тоннель узкий, узкий до чертиков, но для одного класса он невероятно удобен, и Хитока твердо решает, что их класс будет в семнадцати лучших и это, черт возьми, даже не оговаривается. — Ого, вот это ты даешь, Мия! — удивленно зовет Киришима, бросив ошалелый взгляд себе за плечо.       Их, кстати, кроют матами еще сильнее и красноречивее. — Ага, так поднасрать им даже Бакугоу не смог! — подначивает ее Каминари и улыбается весело-шкодно.       А ведьма чувствует дующий им в спину мороз.       Осознание обжигает мозги. — ЖИВО ПРЫГАЙТЕ!       В 1-А было принято соображать быстро. Все, кто ее услышали — а у Хитоки голос громкий, он гремел сейчас так же звонко и оглушительно, как раскат грома в безоблачный день, и слышал его абсолютно каждый.       Каждый, в 1-А слышал. И все они прыгнули вверх сразу же и как по указке. Они приземлились на твердые сферы, на рыжие сгустки — остальных же буквально прибило к полу, потому что Тодороки — ебаная сволочь.       Ебаная сволочь, которая, — вот умора, хотел своих, а вышло, что всех остальных — приморозила все десять курсов к бетонному полу.       Да, кстати.       Наверное, стоит сказать:       1-А здесь, все-таки, буквально каждый до чертиков ненавидит. *** — ОЙ-ОЙ-ОЙ, ВОТ ЭТО НАЧАЛО! МУМИЯ-САН, НИЧЕГО НЕ ХОЧЕШЬ НАМ РАССКАЗАТЬ?!       Мик орет, и орет, охуеть как, и, в целом, его понять можно — какая-то борзая первокурсница вышвыривает абсолютно каждого, и ее же дружок-одноклассник их всех до колен замораживает, за исключением и без того нашумевшего 1-А — класс Сотриголовы просто с ноги влетает в этот фестиваль и гремит громом среди ясного неба.       Сам Айзава лишь жмет плечами, говоря: — Естественный отбор.       А гонка у них несется, несется так же, как крапающее время, и в геройском курсе почти все заявляют себя, как юные гении, пытливые умы, которым посчастливилось (хотя счастье ли это?), выдержать удар против злодеев — они уже нашумели для Юуэй на такие заголовки в газетах, что в голове не укладывается — а точно ли это подростки, а не тертые ПРО-герои? — Ого, а твоя сестра жжет, — весело заявляет Кейго, облокачиваясь на стенку.       И девушка хитро усмехается. — Кейго, дорогой, — Хотеру оборачивается к нему с широкой улыбкой, глядит глаза в глаза, и это бешеное количество бликов плазменным ядовитым огнем сияет на бездонной радужке. — Это только разминка. — Да! — криком вторит ребенок. — Хи-нээ может куда круче! — за крыло его тянут на себя бесцеремонно и как-то до смешного осторожно-мягко. — Она как Ру может взрывать все плазмой! Скажи же, это очень круто!       Хитоми улыбается широко и ярко, она светится подлинным восторгом — таким чистым и ярким, что внутри греет до дрожи. — О-о, — хрипло смеется и оставляет милый поцелуй в мягкую щеку. — Очень круто, солнце.       Кейго смотрит на Мидорий, натягивает уголки губ и думает, что Хотеру с Хитоми выглядят вместе до невероятного... мило. И очень уютно. А еще сам факт того, что они обе приходят болеть за свою среднюю — которая, кстати, сейчас такие разносортные фокусы выкидывать будет, что перья трепещут от ожидания — приводит Таками в дрожь. Он раскрывает свое правое крыло и обнимает им за плечи, тянет к себе, прижимаясь туда, откуда вид на происходящее лучше.       Они приходят смотреть фестиваль на трибуны, становятся втроем у стенки, смотрят в три пары глаз выжидающе и с предвкушением. Где-то за час-два до этого, к Ястребу и Ракурай уже успели подойти по паре десятков людей, с просьбой дать им автографы, и где-то на сороковом человеке терпение у героев сгорает — Таками без тени сожаления хватает Хитоми под ребра и взмывает в воздух высоко-высоко. Мелкая — визжит, смеется радостно, хохочет и цепко-цепко цепляется за карамельно-бежевую куртку. Они кружат в небе мудреными спиралями, и Таками вытягивает Хитоми на вытянутые руки, позволяя чувствовать бьющий в лицо ветер и свободу полета.       А потом что-то мягкое щекочет загривок, мурашками спускается вниз по позвонкам, незамысловатой змейкой рисует узор на футболке — Хитоми оборачивается, и от увиденной в воздухе сестры внутри все радостно вертится вверх-тормашками.       Ру улыбается ей широко и шкодливо, прячет руки в карманы штанов, а еще парит, держится в воздухе на плазменной тяге — да, это было недурным решением: запросить запасной комплект геройской обуви под ежедневный наряд — пока свечи насыщенных ядовитых огней тащат Хотеру ввысь.       Они летали по небу вместе, и пока Хими скромно-нескромно умудрилась выпендриться и похвастаться диском причуды, на который сама же в воздухе села — Хитоми ведь тоже не лыком шита, так что чем это она хуже Хитоки в координировании сгустков? — Таками вытянул лицо в удивлении и от души расхвалил ребенка.       А потом они съели по три шарика сорбета, Хими впарили охренительно вкусный какао, и как-то было решено уже идти на трибуны, потому что с минуты на минуту Сущий Мик начнет своим голосом разрывать им перепонки.       Сейчас — начало. Самое-самое начало, но 1-А уже издевается над всеми подряд — десять курсов оказались начисто приморожены к полу, Мия, Бакугоу и Тодороки летят в числе первых в самый перёд и совершенно не стесняясь гасят друг друга уже в середине трека. И, исходя из того, что она видит, внутренне сознание диктует Хотеру, что сейчас будет месиво.       Ру отвлекается на телефон, и чекает уведы — отец обещал приехать ко второму туру, но честно признался, что первый они смотрят по онлайн вместе со своим другом — с каким другом, Хотеру честно знать не знает, но судя по всему явно из другой страны. Она отвечает папе, что все тип-топ, что Хими с Кейго, вытаращив глаза, комментируют вытворяемое Хитокой и Тодороки и что, кстати-кстати, сегодняшнее шоу обещает быть веселым.       Когда металлический скрип режет уши — она вскидывает голову. ***       Глаза Мидории — до ненормального распахнутые.       Потому что когда мимо нее, в сторону бортиков и со свистом летит тушка сокурсника, то Сущий начинает снова орать в микрофон: — А ВОТ И ВАШИ ПЕРВЫЕ ПРЕПЯТСТВИЯ!       И сердце под ребрами заходится в рваном ритме. Эмоции — хлещут, льются через край, шипят и пенятся, обжигают кожу.       На треке — гам. Хитока итак бежит впереди всех вместе с Тодороки и Катсуки — они ставят друг другу подножки, и если вот буквально с минуту назад двумордый пытался метнуть Бакугоу в ноги ледяную глыбу, то сейчас ему хорошо резануло плазменной вспышкой в правую руку, чтоб не выебывался слишком сильно.       Тодороки оборачивается хмуро и криво скалит губы, цокая, пока от злобы, от нестерпимой ненависти и яркого гнева у него слабо вспыхивает огонь на левой руке.       Потому что он смотрит, смотрит прямо в эти два кислотных глаза, в эти ядовитые, налитые вырвиглазной плазмой пропасти, и думает, что подожжет девку к черту. «Бесит» — высвечивается перед глазами ярко и капсом, жирно выделяется и набок падает курсивом, потому что, ну, уже правда н-а-д-о-е-л-о.       Просто по горло.       Тодороки бесит, Тодороки нереально вымораживает существование этой мозгом покалеченной дуры. Той самой, из-за которой он не выбежал самый-самый первый, которая все его планы разрушила как карточный домик. Та больная, из-за которой он толком-то от 1-А даже оторваться не смог, из-за которой Бакугоу теперь дышит ему в загривок и орет матные угрозы.       Та самая идиотка, которая снова грозится выкинуть его с первого места.       И ледяное дыхание обжигает горло.       Мороз — ползет, скребется выше, царапает ему глотку, изморозью рисует снежинки под кожей — Тодороки нужен один лишь крутой взмах всей рукой, чтобы огромный робот-гигант заледенел полностью.       И бежать.       Просто бежать вперед, не слыша и не слушая.       Проскальзывать под огромными металлическими конструкциями и вырываться вперед. Он бежит, перебирает ногами быстро-быстро, а в горле свистит, потому что напоследок он сухо всех предупреждает, что бежать под такой ледяной арт-декорацией — небезопасно.       Шото срывается с места еще быстрее, ледовой дорожкой оставляет за собой следы, а внутри в это время все вертится и крутится вверх тормашками, мандраж сладко колотит все косточки, что-то угрожающе шепчет в затылок, и какой-то ненормальный страх бьет по затылку неприятно и больно.       Словно, выключив в комнате свет, ты стараешься убежать от невидимого несуществующего монстра.       Только вот сейчас этот монстр очень даже реален и вполне себе существует. А еще этот монстр — заноза в заднице, он постоянно мешает и бесит. У этого монстра все кислотное и вырвиглазно-синее, этот монстр, почему-то, не боится обгонять Тодороки раз за разом и в лицо широко улыбаться и сочиться желчью.       Этот монстр — его чертова сокурсница.       Та самая, которая появляется из неоткуда, которая дышит в затылок ядовитым дымом. И пусть кислотная плазма царапает ступни и сладкая примесь озона щекоткой забивается в ноздри, Тодороки все равно «на-плюс-w» бежит строго вперед и совсем без оглядки, пока мандраж и волнение мурашками и судорогами волнения рисуют ему узоры под формой.       Грохот от рухнувших обломков выходит... слишком... громким.       Тодороки не слушает. Тодороки старается этого не слышать.       Тодороки старательно гасит в себе внезапно проснувшуюся совесть, ведь- «Это было совсем не по-геройски.» «Ты мог кого-то покалечить.» «Ты мог кого-то убить своей выходкой.»       Тодороки отмахивается, потому что это фестиваль, потому что все здесь будущие герои и грош им цена, если они даже с такими бедами справиться не смогут, а еще он их, все-таки, предупредил. Шото кладет болт на бесчисленное множество аргументов против всей этой затеи и молча хмурит разноцветные брови, сжимает губы в тонкую полосу, потому что Тодороки уже слышит первые вои медицинских сирен, и потому что он отчаянно не хочет верить в то, что действительно сделал кому-то настолько больно.       Мороз рисует крутую спираль в горле, снежной пургой кружит в черепушке.

«Да, Тодороки. Успокойся.

Просто не думай сейчас об этом.

Думай о себе. Думай о победе.

Просто думай о том, как ты поставишь ее на место.»

***       Когда оборванный вскрик режет перепонки — Хитока замирает.       Хитока замирает посреди трека, она дергано оборачивается, распахивает глаза и смотрит туда, вглубь — в металлические обломки, в раскуроченные холодом и льдом остатки огромного робота.       Осознание обжигает мозги. — Твою ж мать..!       Мия хрипит, сипит рвано, пока недовольство вырывается из горла рваным руганьем.       Мия срывается с места и бежит, сломя голову несется в противоположную сторону, расталкивая бегущих вперед, учеников. — С дороги! — и возводит дорожками столбы из рыжего графена — Свалите на хер отсюда!       Она надрывает горло, пока сердце колотится гулко-гулко, грозится через глотку выпрыгнуть и едва-едва не проламывает Хитоке грудную клетку.       А в ее голове все как-то смазано, все как-то криво и немного плывет. В ушах стучит набатом, по мозгам херачит пульс, и горячая кровь бьет в голову — Мия не соображает совершенно, но ее тело — годами натренированное, наученное долгими изнурительными тренировками и до автоматизма уже доведенное — делает все за нее, и потому Хитока разграничивает все пластинами, плавит металл жидкой плазмой сквозь пальцы и ломится, нагло лезет в сердцевину этого металлического ужаса.       Хитока слышит покореженный будто бы помехами голос Сущего Мика, который что-то вещает про студента из 1-А класса, решившего влезть во все это месиво, и Хитока понимает, что это про нее, но ей так насрать, просто так глубоко насрать, что внутри грудной клетки все бесы круто вскидывают головы рогами кверху.       Они царапаются, острыми когтями впиваются в стенки ребер и режут, разрезают до крови, пока тревога в сознании набирает обороты.       «Блять, они же могли все там покалечиться. Их могло придавить многотонными обломками, блять, это чертовски опасно, это очень и очень опасно, какого, мать его, черта, почему, просто скажите почему это сейчас происходит, какому ублюдку пришла в голову идея это дерьмо заморозить и всех студентов под этой грудой заживо похоронить?!»       Внезапная ярость, ненависть и ярко выраженная злость взрывается плазменными вспышками, горит ярко и ясно, гремит громом по небу, и вовнутрь происходящего ужаса Мидория ломится с головой и полностью.       А изнутри Хитока слышит крик о помощи. ***       Здесь — до чертиков жарко, но в то же время нереально холодно, и нет, Ашидо честно не плакса и не паникер, но вот конкретно сейчас ей становится действительно страшно.       Потому что Мина — в обломках, и вместе с ней застряла Кьека, у которой теперь точно есть, ну, как минимум, перелом — когда на тебя падает огромная механическая рука и в буквальном смысле едва ли не раздавливает тебе к черту ногу, надеяться нужно на лучшее, а рассчитывать, все-таки — на худшее.       Мина дрожит, Мину просто колотит, потому что Джиро едва ли в сознании, ей крепко прилетело по голове, она частично придавлена к полу и ни о каком продолжении фестиваля для нее даже речи идти не может. Хотя... да что там! Ашидо буквально молится, чтобы Кьека могла ходить и не хромать после сегодняшнего, потому что, господи, черт возьми, это же все лишь фестиваль, так какого черта она-?!       Очередной грохот заставляет круто вздрогнуть.       Мина, все еще держащая бессознательную Джиро и старающаяся аккуратно растопить металл, не задевая кислотой и жидким сплавом чужую ногу, сжимается сильнее и сквозь сковывающий все тело страх глядит опасливо вверх — если на них упадет еще хоть что-нибудь, то девчонкам крупно не поздоровится.       А скрежет металла все не останавливается. Он режет уши, и Мина каждый раз мощно вздрагивает всем телом, потому что металл дымится чем-то черно-синим, потому что везде гам и гул, они буквально в патовой ситуации, им нельзя лишний раз без должной страховки дергаться, а угадать что произойдет дальше сейчас просто невозможно!       И — вдруг — знакомый голос вклинивается поперек кромешного ужаса, звуча сквозь завалы металла и грохот творящегося кошмара. — ..кто здесь?!       А сладкий озон забивается в ноздри.       Мина кричит ей в ответ, срывая горло и почти навзрыд. ***       Раздражение пульсирует в висках, недовольство гудит в затылке, неприятно больно выстреливает злость в темечко.

Вы:

Какого черта она делает

      Она стоит. Прислоняется боком к стене, пялится откровенно недовольно и определенно с негодованием. — Тц, да куда ж ты прешься, дура, — шипит хмуро и недовольно, ибо черт, беги вперед, на кой черт тебе они сдались.       Их же все равно вытащат оттуда. Не ты, так сотрудники и персонал Юуэй. Каталашки Исцеляющей Девочки не просто так же стоят по всей округе.       Откровенно говоря, этим Хитока сейчас заниматься не должна. Это ее вообще волновать не должно совершенно.       Но блять. Волнует же. И судя по тому, какой же невообразимо идиотский номер Мидория сейчас откалывает — волнует ее это, охренеть как, сильно.       А в телефоне щелкает уведомление от ответного сообщения.

+81 04 1311 3105:

Академия в первую очередь геройская

Так что я не вижу в этом ничего зазорного.

— Херовы альтруисты, — грудной рокот — Что одна, что вторая... обе в свою мать!       Кровь — бурлит, пенится, шипит на кончиках пальцев ядовитыми иглами.       Женщина зло цыкает. Поднимает глаза кверху, глядит исподлобья и радужки ее — моментально оледеневшие, морозные будто бы ледники северного полюса — своими вкраплениями глубокого синего цвета цепляются за графику экрана въедливо и намертво.       Желание выбить из этой бараньей головы весь этот ненужный, тяжелый, мешающий груз самопожертвования и человеколюбия загорается перед глазами кроваво-красным и капсом — курсивным таким, жирным и черным поверх обведенным.       Дура. Просто наглухо отбитая идиотка.       Ей хочется приложиться башкой о стенку с такой силой, что в висках гудит. По затылку долбит осознание глупости этого проступка просто так, так сильно, что голова кружится.       Хотя нет. Головой нужно биться не ей.       Головой нужно приложить ее. Эту неадекватную, с синдромом спасателя и кислотно-синей башкой.       Хотя бы разок-другой обо что-нибудь твердое — о голимый бетон, например. Так, чисто.       Для профилактики.       И чтобы свихнувшиеся набекрень мозги встали, наконец, на место.       Она цокает. Хмурится лишь сильнее и скрещивает руки на груди, подпирая стенку.       Да. Начало, мать его, фестиваля Юуэй оказалось просто круче некуда. ***       Плазма — жжет, обжигает изнутри ребра, царапает кости и трещит, рвется из тела ядовитыми огнями.       Грохот от рванувшей молнии вышел... громким.       И небезопасным.       Небезопасным, потому что взрываться изнутри пропановой бочкой — это херовая идея, это совсем не есть хорошо — накаливать кожу до кислотно-синей оболочки, будто бы это добела нагретые угли. Это не гуд, когда ты одним своим прикосновением к металлической пластине сжариваешь ее до основания, когда под лавовыми пальцами он шипит и булькает, журчит как гейзер и расплавовыми всплесками грозится в кого-то попасть.       Злоба стучит по вискам методично и верно.       Мия помнит, помнит прекрасно — и сломанную ногу Кьеки, и все раны и ссадины на теле Ашидо. Ее большие, прокатившиеся по щекам слезы. Как пришлось успокаивающе дать слабую пощечину — совсем несильно, лишь бы кожу обожгло немного и в сознание привело.       Хитока помнит повисшую куклой Джиро в мягко-розовых руках. Помнит, что помогала им всем встать на ноги, хотя время от гонки неумолимо неслось вперед.       Да даже огромный кровавый порез и наливающуюся синим гематому у какого-то пацана с факультета поддержки, Хитока помнит до чертиков ясно!       Ведьма жмурилась, мотала башкой на все крики и призывы Сущего Мика. Она гнала из головы все мысли о том, что где-то там, впереди, около какого-то каньона сейчас соревнуются одни из лучших. Вышвыривала это все прочь из сознания, ведь Хитока тоже очень хотела сейчас там быть, ей тоже очень хотелось чувствовать кипящий азарт в крови. Но горькое понимание того, что здесь Хитока нужнее, твердо расставило все точки над i.       Мидория помнит, что до срыва горла орала учителям, лишь бы Кьеку «унесли на хер отсюда!», потому что иначе это точно хреново закончится. Потому что Мидория, мать ее, волнуется, потому что, кажется, что у Джиро точно есть сотрясение и музыкантке срочно нужна помощь.       Мидория прекрасно помнит, что Мину она успокаивала жестко и даже слишком строго — у них времени правда в обрез, а Ашидо ей хотелось бы видеть рядом с собой в десятке лучших.       И пока Мина — сквозь редкие всхлипы, сквозь соль на ресницах — бежала вперед, прихрамывая, Хитока крепко держала ее за руку.       Да. Она помнит все эти чертовы последствия одной гребаной, совсем не обдуманной выходки.       Внезапно вспыхнувшее желание пропахать рожей Тодороки бетон отсвечивает перед глазами красной тряпкой — видел бог, двумордый, свою ярость при себе Ведьма держала непозволительно долго.       Мик что-то орет в микрофон, комментирует громко и гулко, пока Мидория потихоньку вновь взбирается по чартам игроков. Сущий что-то вещает про Бакугоу и Тодороки, про то, что одни из сильнейших уже совсем не на шутку сцепились на участке после каньона, и внутри ведьмы вдруг тухнут все бушующие эмоции.       Совсем внезапно в голове что-то щелкнуло. Взгляд похолодел, губы скривило гримасой отвращения.       Она довела Ашидо куда дальше, чем она сама вообще смогла бы добежать в таком состоянии. Мия оставляет ее на тропе, после каньона и говорит дальше не нестись сломя голову, потому что Хитока намерена устроить там лютое месиво.       Мина кивнула — уже твердо, уверенно — и пожелала удачи. Сказала: — Ты справишься! — улыбнулась широко, вселяя невероятное количество чего-то зудящего в ребра. — Я верю в тебя!       Глаза у Ашидо блестели. Блестели так, как у Хитоми обычно: чувство подлинного восхищения, вера, любовь, привязанность — все-все-все смешалось, перевернулось в голове вверх тормашками, вонзило сотню игл под кожу — Мия цепенеет на целые секунды. — Я жду тебя на финише, — и теплый, твердый хват на плече. — Не придешь — я, черт возьми, убью тебя.       Ашидо засмеялась звонко. Улыбнулась широко и ярко. — Теперь я понимаю, почему Бакуго-кун выбрал тебя, — и сжала чужие пальцы в ответ. — Вот увидишь, приду вслед за тобой!       Ведьма кивнула.       Единственное, что ей осталось — прыгнуть на рыжие диски и лететь. Просто с места сорваться на котле гнева и холодной, хорошо контролируемой ярости. Просто скользить у всех над головами, мчать на скорости со свистом и ветром, внаглую срезая почти по половине пути за раз.       Мидория, теперь уже, вряд ли придет к финишу первой.       Мидории, к слову, не стыдно нисколько.