Сборник хэдканонов и драбблов для ублажения души

Побег от проблем совсем не в принципах Капитана Америки. Суперсолдата создали, чтобы он воевал, чтобы сражался за благое дело, чтобы вёл за собой войска и нёс бремя чести нации. У Капитана Роджерса звёздные погоны, слава и много битв за спасение человечества на плечах. А вот Стив Роджерс уже отдал Родине свой долг, и теперь просто хочет отдохнуть. Не подставляться под пули, не отягощать спину весом сине-бело-красного щита. На самом деле тот хоть и сделан из прочного и лёгкого материала, но весит немало, потому что к вибраниуму прилагается ещё и груз ответственности. Капитану удалось выбить заслуженную пенсию и уйти на гражданку, как мечтал давным-давно. Стив просто устал. Не выдержав натиска жестокой жизни, он уезжает в западную Европу, чтобы начать новую жизнь. С чистого листа, пустого мольберта и нового телефона. Практически не оставив ни единой ниточки для связи. Даже же если при надобности его смогли бы запросто достать даже из-под земли, обрубленные связи создавали иллюзию покоя. Что всё закончилось. Что всё наконец-то будет нормально. Не хорошо, но нормально. Когда-то Капитан для себя решил, что обязательно посетит Лувр. Это было, кажется, в сорок третьем, когда их спецотряд по воле случая занесло в Прованс. Три дня штиля, передышки, спокойствия. Три дня, наполненных лавандовой отдушкой ароматного геля для душа, в кои-то веки горячей ванной, чистыми простынями и крепким сном без сновидений. Это были последние для них вольные дни. И именно тогда, Стив помнит, он сказал Баки: — В жизни себе не прощу, если хоть раз не взгляну своими собственными глазами на Мону Лизу Леонардо да Винчи. — Да брось, мелкий! Там потрясающе красивые девчонки, зачем смотреть на картины? — ухмылялся с хитрым прищуром сержант. Стив только фыркнул тогда в ответ, больно нужны ему эти девушки, когда рядом с ним Баки. Баки, красивый, точёный и хищный. Конечно, выбор пал на Францию. Сердце всегда просило искусства, особенно теперь, когда его можно было позволить. Париж, город любви и воздушных беретов, где и правда красивые девушки щебечут на картавом французском, а достопочтенные месье ведут заковыристые разговоры об импрессионизме. Тяжёлые объёмистые кучевые облака проткнуты насквозь шпилем Эйфелевой башни, величественно возвышающейся среди живописных домиков. Пасмурная погода, невесомый ветерок неприветливого марта, всё будто бы оплакивает отпущенную им жизнь. Так как Стив ещё не определился с конкретным местом жительства, Шерон благоразумно зарезервировала ему номер в лучшем пятизвёздочном отеле Парижа, прямо в сердце столицы, откуда до Эйфелевой башни — рукой подать. Комната просторная: королевских размеров кровать с кучей дотошно мягких подушек и покрывал, кушетка из наверняка дорогой породы дерева и столик с персональным смартфоном, который можно взять с собой. Ванная комната обита серым мраморовидным камнем, а зеркало... Стив не любит зеркала. Никогда не любил. Они слишком лживые и правдивые одновременно. Когда он смотрелся в крохотное зеркальце матери в тридцатых, оттуда на него взирал неестественно огромными глазами жалкий щуплый дохлик с выпирающими рёбрами и узкой цыплячьей грудью. После сыворотки отражалось уже тело, которое ему не принадлежало — оно всецело принадлежало государству. А теперь, в современном мире, эти жестокие стёкла при каждом взгляде напоминали, насколько же он одинок. Картинные галереи здесь совершенно не такие, как в Америке: они просторные, чистые и до безразличия хладные к своим ценителям. Стив всё-таки увидел ту самую картину Леонардо да Винчи. Джоконда с теневой улыбкой взирала со стены, освещённой тусклым светом электрической лампы, величественная и по-своему печальная. Возможно, эту грусть видел только Стив в искажённой полутьме. В Париже все дорого, красиво и чуждо. Сердце свербит и тоскует, но обратного пути уже нет. Квартиру он ещё не успел выбрать, но подумал, что хотел бы небольшую студию в историческом центре, где вместо стен были бы винтажные перегородки. Чтобы можно было просыпаться с пыльными лучиками солнца, потягиваться и жмуриться, распахивая окно. Вдохнуть запахи свежей выпечки и крем-брюле, которые поманят за собой в une épicerie. Там особая атмосфера. Возможно, он попробует вернуться к рисованию, заброшенному после падения в океан. Стив скучает по Бруклину. По шершавым на ощупь красным кирпичным стенам; по докам, где вечно кричат чайки и пахнет рыбой; по Кони-Айленду с чёртовым Циклоном, после которого его однажды стошнило; по Баки. Можно перечислять множество воспоминаний, связанных с теми улицами, на которых они вдвоём выросли, светлых живых фотографий, чуть поблекших от ярких лучей времени. Бруклин всегда будет связан с Джеймсом Бьюкененом Барнсом. Баки, который приходил после танцев, вваливаясь в комнату, пьяный в стельку, и шатался как матрос на качающейся палубе. Баки, выигравший районные соревнования по боксу и размахивающий трофеем с ослепительно яркой улыбкой. Баки в растянутой майке и шортах, ранним утром разделявший с ним кружку тёплого молока. Баки, который ругался из-за драк в подворотнях, Баки который смеялся и щекотал бока кончиками пальцев, точно зная, куда надо ткнуть, чтобы Стив пополам согнулся от неудержимого хихиканья. Баки был везде, и каждая улочка заставляла сердце сжиматься от горечи. Раз Стив принял решение уйти, то должен забыть, так? Но он не может. Или не хочет. Калейдоскоп картинок ворошит воспоминания, чёткие и ясные, и это чувствуется хорошо. На стеклянном балконе, в рассветный час, нельзя остановить память, которая молит о пощаде и плачет навзрыд по тому, что давным-давно ушло. Однажды Баки его находит. Точнее, Зимний Солдат. Они долго стоят на балконе десятого этажа и выкуривают на двоих целую пачку каких-то сигарет с зубодробительным французским названием. Потом горничная стучится в дверь и прикатывает тележку с луковым супом. Стиву это блюдо уже давно успело осточертеть, но Баки съедает весь суп буквально за пять минут. В том же номере дорогущего отеля, где ничего Стиву не принадлежит. Париж должен был послужить забытьём, но память нагрянула нечаянно и теперь тепло от её плеча ощутимо покрывшейся мурашками кожей. Стив может бежать куда угодно и сколь угодно долго.

Но его сердце всегда принадлежит Бруклину.