***
Только с третьей попытки Хосоку удаётся правильно ввести код от двери. Он заходит в квартиру, щёлкает выключателем и приваливается плечом к стене, устало выдыхая. Из кухни на звук высовывается Чимин с зажатым в зубах бутербродом, смотрит внимательно и интересуется: — Как прошло? Поговорили? Хосок вздрагивает, качает головой и с преувеличенным интересом начинает рассматривать рукав куртки. Ага, поговорили. Ещё как, блядь, поговорили. Он отталкивается от стены и проходит в свою комнату. И видимо у него всё на лице написано, потому что Чимин семенит следом, спрашивая: — Что-то случилось? — Ничего, — отмахивается Хосок, кидая рюкзак на кровать. Чимин стоит на пороге, внимательно его рассматривает несколько бесконечно долгих секунд, а затем хмыкает и возвращается на кухню, оставляя Хосока наедине со своими мыслями. Он больше ничего не спрашивает, но Хосок знает — они ещё вернутся к этому разговору. Как подкошенный он падает на кровать, сгибаясь пополам. Стыд и вина неподъёмной ношей висят на его плечах, придавливая тяжестью сожалений к земле. Так легко оказалось поддаться чужой искренности, ответить на поцелуй, вернуть прикосновение, раствориться в сдвоенном удовольствии. Он до сих пор слышит стоны Чонгука, чувствует вкус его губ, кончиками пальцев ощущает его ускоренный пульс. Хосок откидывается назад и стискивает зубы. Он не представляет, как будет всё это расхлёбывать. Они с Чонгуком перешли грань, когда происходящее можно было списать на шутку и дружескую возню. Хосок игнорирует телефон, разрывающийся звуками новых сообщений и звонков. Он садится на кровать, обхватив руками голову, и медленно раскачивается из стороны в сторону, мечтая стереть себе память. Забыть о ласковых руках, о тёмных глазах, о голосе, зовущем его по имени. Хосок переводит взгляд на свою толстовку — на ткани остались подсохшие следы спермы. Рывком он поднимается на ноги и сдирает её с себя, отбрасывая в сторону. Следом отправляются футболка и джинсы. Хосок стоит посреди комнаты в одном нижнем белье, обнимает себя руками, чувствуя, как его начинает трясти. Озноб пробирается по коже, шевелит волосы на руках, холодит затылок, тисками обхватывает внутренности. Хосок встряхивается, сгребает одежду в кучу и идёт в ванную, где запихивает всё в стиральную машинку, давит на кнопки, выбирая режим, и присаживается на край ванны, наблюдая, как вращается барабан. В приоткрытую дверь заглядывает Чимин, осматривает его с головы до ног, что-то говорит себе под нос и уходит. Хосок не обращает внимания. Все его мысли продолжает занимать Чонгук — красивый, сильный, добрый, надёжный, ласковый, нежный. Такой, каким Хосоку никогда не стать. Такой, которому нужен рядом сильный и цельный человек. Не Хосок. Он сползает на холодный кафельный пол, прижимает колени к груди и обнимает их руками. Чимин возвращается с большой чашкой горячего кофе, садится перед Хосоком на корточки и чуть ли не силой впихивает чашку ему в руки. Хосок безропотно принимает её и делает глоток, обжигая язык. Он сдавленно шипит, а Чимин чертыхается, забирает кружку обратно, двумя пальцами хватает Хосока за подбородок и поднимает его голову, чтобы заглянуть в глаза. — А теперь говори, что произошло, — требует он. Хосок смотрит перед собой. Он не знает что сказать, как облачить в слова то, что он сейчас чувствует. Да и что он может сказать? Оправдываться? Извиняться? Умолять? — Ничего, — вяло бормочет он. — Хён, у тебя на лице написано, что это явно не «ничего». — Не сейчас. — Если не сейчас, то никогда, — обрубает Чимин. — Ты закроешься, накрутишь себя, а потом из тебя слова будет клещами не вытащить. Хосок продолжает молчать. Чимин заваливает его вопросами, которые отлетают от Хосока, как мяч от стены. Где-то в глубине квартиры звонит телефон, Хосок узнаёт рингтон Чимина. Тот встаёт на ноги, награждает Хосока хмурым взглядом и выходит за дверь, оставляя его одного. Хосок смотрит на вращающийся барабан стиральной машинки, слушает тихое гудение, мысленно продолжая возвращаться на несколько часов назад. Почему он сказал «да», почему не остановил Чонгука, почему поддался его прикосновениям, почему прикоснулся сам? И ещё десятки других «почему» крутятся в его голове. Из горла вырывается сдавленный смешок. А следом ещё один. И в конце они перерастают в истерический смех. По щекам бегут слёзы, Хосок утирает их тыльной стороной ладони, продолжая хохотать, как безумный. Как издалека он слышит голос Чимина, зовущий его по имени, но он не реагирует. Не может. Смех булькает в груди перемежаясь всхлипами, мысли путаются, сознание заволакивает мутной пеленой. А затем щёку опаляет резкая боль. Смех умирает так же резко как рождается. Хосок вздрагивает всем телом, пелена спадает, последний короткий смешок слетает с губ. Он шмыгает носом и поднимает взгляд — перед ним стоит Чимин с занесённой для нового удара рукой, лицо перекошено, в глазах волнение и страх. — Это точно не «ничего», — медленно говорит он. — Пришёл в себя? — Да, — выдавливает из себя Хосок и пытается подняться, но ноги не слушаются и, как подкошенный, он падает обратно на твёрдый кафель. Чимин качает головой, бормочет «за что мне всё это», поднимает его и тащит на себе из ванной. — Блядь, хён, ты как пушинка, — возмущается он, сгружая Хосока на кухонный стул. Уходит в комнату и быстро возвращается с пледом, накидывая его Хосоку на плечи. Тот благодарно кивает, кутаясь в мягкую ткань. — Чай будешь? Хосок снова кивает, и Чимин начинает кружить по кухне: ставит чайник, гремит дверцами шкафчика, доставая кружки, засыпает в них чай и заливает кипятком. Одну кружку он ставит перед Хосоком, другую держит в руках, садится напротив и тяжело вздыхает. Какое-то время они молчат. Хосок маленькими глотками цедит чай, уставившись перед собой. Чимин прочищает горло, смотрит на него в упор, и спрашивает: — Может теперь ты расскажешь, что случилось? Хосок зябко ёжится под его взглядом и сильнее натягивает плед на плечи, с губ почти срывается «ничего», но тут Чимин добавляет: — Пока ты в истерике бился, мне Чонгук звонил, — Хосок вздрагивает, что явно не укрывается от внимания Чимина, но тот продолжает. — Волновался. Спрашивал добрался ли ты домой, и всё ли с тобой в порядке. Мне пришлось соврать ему, что ты ушёл в магазин, а телефон оставил дома. Так что не надо мне тут говорить, что ничего не произошло, — Чимин кривится. — Так что давай, выкладывай. Хосок отодвигает кружку в сторону и обнимает себя руками, избегая смотреть Чимину в глаза. Тот с шумом втягивает воздух, откидывается на спинку стула и складывает руки на груди. — Хён, как давно мы знакомы? — начинает Чимин, постукивая пальцами по локтю. — Другие ещё может и поверили бы твоим скудным актёрским способностям, но не я. У тебя же на лице написано, что случилось какое-то дерьмо, в котором ты винишь себя. И как ты отреагировал, когда я сказал про Чонгука. Пожалуйста, скажи мне, что произошло. Голос Чимина патокой льётся в уши. Хосок перекатывает язык во рту собираясь с мыслями. Ему стыдно и одновременно страшно рассказывать о том, что он натворил. — Я ужасный человек, — сокрушённо признается Хосок, опуская голову. Чимин слегка подаётся вперёд, выгибает одну бровь, ждёт продолжения, но Хосок вновь замолкает, перебирая слова в голове. Не дождавшись ответа, Чимин громко фыркает, а затем ехидно интересуется. — Что так? Ты отобрал у ребёнка мороженое? Ограбил старушку? Пнул щенка? — уголки его губ подрагивают от плохо скрываемого раздражения. — Не смешно, — перебивает его Хосок, стиснув зубы. Внутри всё переворачивается, сердце делает кульбит и комом застревает в горле. На коже горят отпечатки рук, саднят губы. — А по мне — так очень, — Чимин не унимается. — Так что? Ты не заплатил за проезд? Не уступил старушке место? Нет, погоди, знаю, ты забыл сказать «спасибо», когда был в магазине. — Ты идиот, — бормочет Хосок, пряча лицо в ладонях. — Нет хён, это ты идиот, — поправляет его Чимин. — Что такого ужасного ты мог сделать за каких-то пару часов? Повисает тишина, вязкая, почти осязаемая. Из ванной доносится сигнал стиральной машинки, он звучит почти оглушающе. Они синхронно вздрагивают и поворачиваются на звук. Хосок тяжело вздыхает, понимая, что Чимин не отстанет. — Мы переспали, — глухо произносит он непослушными губами, роняя голову на грудь. Уточнений не нужно. Чимин сразу понимает о чём речь и давится вздохом. — О, — выдаёт он многозначительно. Хосок кожей чувствует его внимательный взгляд, а следом слышит насмешливое: — И что? Он был так плох? Хосок вскидывается, щуря глаза, не понимая, шутит ли Чимин или говорит серьёзно. У того на лице застыла маска показного равнодушия, но острый взгляд как губка впитывает эмоции Хосока, не упуская ни капли. — Ты же понимаешь, что не в этом дело, — Хосок подтаскивает к себе чашку, чтобы хоть за что-то ухватиться. — А в чём? — Чимин. — Хён. Они сверлят друг друга глазами, пока в конце концов Хосок не сдаётся и не произносит устало. — Мы не должны были этого делать. — Но сделали, — перебивает Чимин, за что Хосок награждает его хмурым взглядом. — И не смотри на меня так. Это не я отрицал возможность отношений с лучшим другом, а потом прыгнул к нему в постель. Так что теперь? Ты дашь ему шанс? Или будешь и дальше закатывать истерики на полу в ванной и отрицать наличие чувств? — Я… не знаю. — Хён, ты действительно идиот, — Чимин встаёт, обходит стол, останавливается возле Хосока и смотрит на него сверху вниз. — Прежде чем снова попытаешься с ним «поговорить», — Чимин изображает в воздухе кавычки, — разберись в том, что чувствуешь. Чонгук заслуживает этого. И ты это знаешь. — Знать бы ещё, что я чувствую, — тяжесть прошедшего дня давит на плечи, Хосок почти укладывается на столе, продолжая крепко держать в руках полупустую кружку с остывшим чаем. — Кроме тебя никто этого не знает. Серьёзно хён, сделай одолжение, разберись в себе. Чимин уходит в свою комнату, тихо прикрывая за собой дверь. Хосок остаётся один, тишина вокруг давит, снова лезут непрошенные мысли, перед глазами как наяву проносятся воспоминания. Он встаёт из-за стола, оставляя плед висеть на спинке стула, и идёт в ванную, чтобы забрать одежду. Во рту горько от чая, Хосок облизывает губы и ему чудится слабый намёк на шоколад, которого там быть уже не должно.Глава 13
31 мая 2024 г. в 10:25
Примечания:
Вот и обещанная глава в преддверии наступающего лета. График обновлений будет нерегулярным ввиду моей загруженности, но следующий хиатус пока что не машет мне красным флагом.
Наслаждайтесь ❤️
Хосока целовало много людей: его бывшие, случайные парни в клубах, подруги Джиу, для которых он был диковинным развлечением. Поцелуи были самые разные: грубые, страстные, нежные, поцелуи в шутку и поцелуи на спор. Это далеко не первый поцелуй с Чонгуком, но он ощущается иначе. И дело не в его особой технике или энтузиазме, ни в мастерстве или желании поскорее залезть к Хосоку в штаны. Чонгук целует его так, будто Хосок самое дорогое, что есть в его жизни. И от этого внутри Хосока всё сжимается и тянет так надрывно, что он непроизвольно всхлипывает, чувствуя ком в горле и жжение в глазах.
Чонгук отстраняется, смотрит на него взволнованно и немного недоумённо, хмурит брови и приоткрывает рот, чтобы задать очевидный вопрос. Хосок почти что мысли его читает в этот момент — у Чонгука всё на лице написано. Хосок мотает головой, закрывается, чтобы не анализировать собственные чувства, чтобы не давать им названий и объяснений. Он целует Чонгука сам — настойчиво раздвигая языком сладкие от шоколада губы. Пьёт чужое прерывистое дыхание, глотает вздохи и едва слышные стоны.
Чонгук отпускает его запястье, обнимает за плечи и тянет к себе, вжимая грудью в грудь. Хосок забирается к нему на колени, не прекращая целовать тёплый податливый рот, зарывается двумя руками в его волосы и стонет уже сам. Острое возбуждение горячей волной омывает всё тело, отдавая дрожью в кончики пальцев и жаром мажет по щекам. Он чувствует руки Чонгука на своей спине и выгибается, когда тот с нажимом проводит открытыми ладонями по его лопаткам и вниз, мимолётно касаясь боков, и застывает в нерешительности.
Хосок возбуждается до обидного быстро — вставший член больно упирается в резинку боксеров. Он не знает в том ли дело, что его давно никто не касался, или же в самом Чонгуке. Хосок всхлипывает и ёрзает, притираясь бёдрами, оказывая столь желанное и необходимое сейчас давление. Чонгук стонет в ответ и, наконец, опускает руки ниже, кладя их Хосоку на бёдра и вжимая пальцы в плотную ткань джинсов. Хосока ведёт от контраста, он рассыпается в прикосновениях, в движениях губ, во вкусе шоколада на языке, в горячем дыхании. Он отстраняется, чтобы взглянуть Чонгуку в глаза — тёмные и шальные, в которых отражается гуляющее в крови Хосока пламя.
Оказывается так легко поддаться чужой искренности, отбросив в сторону все сомнения. Хосок задвигает мысли о том, что всё это неправильно в самый дальний уголок сознания. Он не хочет анализировать, не хочет думать. Здесь и сейчас всё что ему нужно — это Чонгук: с его горячими руками, сорванным дыханием и тихими стонами.
Хосок покачивает бёдрами, чувствуя, как через два слоя одежды, член Чонгука касается его собственного. Но этого мало. Не отводя взгляда, Хосок опускает одну руку между их телами, дёргает кнопку на джинсах Чонгука, тянет вниз молнию и запускает руку в его бельё, где горячо и влажно. Бархатная головка мажет по ладони, Хосок выворачивает запястье и обхватывает пальцами ствол. Глаза Чонгука затуманиваются, с губ слетает то ли стон, то ли всхлип, он закусывает губу и запрокидывает голову, выставляя напоказ длинную шею, покрытую капельками пота. Хосок не может удержаться от соблазна — не прекращая двигать рукой, он наклоняется и широко облизывает дёргающийся кадык, ощущая на языке вкус соли и кожи. Хватка на его бёдрах усиливается — Хосок почти уверен, что завтра у него появятся синяки, но ему плевать. Чонгук под ним податливый как пластилин, горячий и отзывчивый.
Хосок ведёт кончиком носа по его челюсти, коротко целует в подбородок и шепчет в самые губы:
— Прикоснись ко мне тоже.
Чонгук смотрит на него расфокусированным взглядом, в котором ни капли понимания. Он плавает на волне собственного возбуждения, и не будь Хосок так заведён, непременно бы пошутил, что нашёл способ заставить того замолчать.
— Ну же, Чонгуки, — лихорадочно шепчет Хосок, прихватывая губы Чонгука, — прикоснись ко мне, давай.
Чонгук всё ещё не понимает. Хосок берёт его руку и кладёт на свой пах, толкаясь бёдрами в подставленную ладонь. Возбуждение зашкаливает, Хосок чувствует, что готов кончить прямо так, в трусы, как девственник, впервые оказавшийся наедине с другим человеком. До Чонгука наконец доходит, что от него хотят. Он дёргает пуговицу на джинсах Хосока с такой силой, что едва не отрывает её с мясом. Хосок помогает ему с молнией и длинно гортанно стонет, когда Чонгук, наконец, касается его члена.
Поза не очень удобная, затекают колени, а резинка трусов неприятно впивается в кожу, но всё компенсирует энтузиазм, с которым Чонгук начинает дрочить ему. Его движения сильные и размашистые, хаотичные и немного неловкие, в них ни капли изящества или мастерства. Но Хосоку плевать. Он захлёбывается стонами и роняет голову Чонгуку на плечо, во все глаза смотря, как движется ладонь на его члене. Хосок закусывает губу и возобновляет свои собственные движения. Чонгук тяжело дышит ему в ухо, всхлипывает и повторяет, как заведённый: «хён-хён-хён». Хосок слегка поворачивает голову и касается шеи Чонгука, сначала губами и языком, а потом несильно прихватывает зубами местечко в основании. Чонгук под ним сбивается с ритма, дрожит и глухо всхлипывает. Затуманенным похотью разумом, Хосок пытается взять это на заметку, но тут же теряет способность связно мыслить, когда Чонгук слегка царапает ногтём уздечку. Хосока простреливает удовольствием от корней волос до кончиков пальцев, он застывает, пытаясь переждать волну наслаждения, и Чонгук замирает вместе с ним, тяжело дышит и спрашивает, срывающимся голосом:
— Всё хорошо?
Хосок едва не смеётся. Ему не просто хорошо. Ему отлично, как не было уже давно. Он поднимает голову, смотрит Чонгуку в глаза и, не отводя взгляда, наклоняется и шепчет: «да», прежде, чем снова накрыть его рот поцелуем. Чонгук пытается держать глаза открытыми, но с каждым прикосновением языка Хосока, его веки дрожат, пока не опускаются, а из груди рвётся глухой стон. Хосок двигается, устраиваясь поудобнее на его бёдрах, отталкивает руку Чонгука — тот недовольно гудит в поцелуй, но звук быстро сменяется стоном, когда Хосок прижимается своим членом к его и обхватывает их вместе.
Член Чонгука длиннее, чем у Хосока, но немного меньше в обхвате и слегка изогнутый. Хосок ловит себя на желании узнать, как бы он чувствовался внутри него. И сразу в голову приходит иллюзия чужого тела, прижимающего его к полу, сильных рук, удерживающих на месте, и ритмично двигающихся бёдер. Хосок едва не кончает, поддавшись воображению. В чувство его приводит рука Чонгука поверх собственной. Хосок разрывает поцелуй, упирается лбом в лоб Чонгука и зажмуривается, чувствуя, как сводит низ живота и тянет в яйцах.
— Я почти… — глухо говорит он. Чонгук неразборчиво мычит что-то в ответ.
Хосок слепо находит губы Чонгука и прихватывает нижнюю зубами, легонько покусывая, стонет и тянет в рот. Их руки ускоряются, лоб Хосока покрывается испариной, он весь дрожит. Чонгук под ним дёргается, заходится стонами и кончает, заливая спермой руки и одежду. Хосок дёргает собственный член ещё несколько раз и срывается следом, выдыхая удовольствие в приоткрытый в наслаждении рот.
Чонгук откидывается на спину, прикрывая глаза предплечьем, Хосок валится следом, переживая последние вспышки оргазма. В голове приятная пустота, сознание плавает в послеоргазменной неге, натянутые струны мышц ослабевают. Хосок прячет лицо у Чонгука в шее, сыто улыбаясь. Он чувствует прикосновение к своим волосам и слегка поворачивает голову, подставляясь под ласку, а потом замирает, приподнимается и подозрительно щурится.
— Скажи, что это чистая рука.
Чонгук невинно улыбается и закидывает руки за голову. Хосок в отместку вытирает испачканную в сперме ладонь о футболку Чонгука и показывает ему язык. Другой рукой он проводит по волосам, чувствуя взмокшие у корней пряди и сухие кончики. Улыбка на лице Чонгука сменяется ухмылкой, Хосок не успевает это обдумать, как тот сталкивает Хосока со своих бёдер и заваливает на спину, устраиваясь сверху. Они синхронно шипят, когда их болезненно-чувствительные члены касаются друг друга, и тут же смеются. Чонгук хихикает ему в шею, а затем звучно целует сначала в ухо, затем в скулу, покрывает короткими поцелуями щёки, нос и подбородок, избегая губ. Хосок елозит под ним, раздвигает ноги и сгибает их в коленях, обхватывая Чонгука бёдрами. Тот укладывается на него поудобнее, упирается локтями по обе стороны головы и слегка приподнимается.
— Хосок-хён, — просто говорит он, мягко улыбаясь.
Хосок кончиками пальцев обводит его губы, касается щеки, виска, мягко ерошит чёлку и обхватывает затылок. Он привстаёт и целует улыбающийся рот, млея от нежности, с которой Чонгук отвечает ему. Тот начинает слегка покачивать бёдрами, и Хосок с удивлением понимает, что снова начинает возбуждаться. Он тихонько стонет, высовывает язык и самым кончиком обводит губы Чонгука. Тот обхватывает его язык сначала губами, слегка посасывая, а затем втягивает себе в рот и легонько прикусывает. Хосок закидывает одну ногу Чонгуку на бедро, обнимает руками за плечи и трётся уже твёрдым членом о такой же твёрдый член Чонгука. Тот шипит невнятно и толкается языком Хосоку в рот, с нажимом проводя по кромке зубов и потирая нёбо. Одну руку Чонгук кладёт Хосоку под голову, а другую опускает на бедро, сжимая ягодицу. В поцелуе больше нет никакого изящества. Хосок облизывает язык Чонгука, стонет гортанно и тянет его футболку вверх. Ему нужно ближе, сильнее, теснее. Ему нужно почувствовать Чонгука всего сразу, ему нужно ощущение горячей кожи под пальцами, а не мягкой ткани.
Забывшись в наслаждении, ни один из них не слышит, как щёлкает замок, как открывается дверь в комнату, как раздаются глухие шаги. И только когда визитер ойкает и суматошно начинает извиняться, Хосок понимает, что они уже не одни.
— Вот чёрт! Прости-прости! Я не знал, что ты кого-то приведёшь! Прости, я сейчас уйду, я только за конспектом.
Они с Чонгуком синхронно поворачивают головы на голос. Сосед Чонгука, чьего имени Хосок не помнит, отводя взгляд, роется на столе, кончики его ушей полыхают, а руки слегка дрожат. Найдя нужную тетрадь, тот, усиленно стараясь не смотреть в их сторону, выходит из комнаты, продолжая бормотать извинения. Когда дверь за ним захлопывается, Хосок длинно выдыхает, понимая, что почти не дышал всё это время, и роняет голову на пол, зажмуриваясь до белых пятен.
Осознание того, что произошло, бьёт под дых. «Поговорили», — проносится в голове истерическая мысль. Ощущение такое, будто на него вылили ведро холодной воды. От возбуждения не остаётся и следа, ему на смену приходят стыд и раскаяние.
— Это было… неловко, — хихикает Чонгук Хосоку в шею. Тот его веселья не разделяет.
Хосок сталкивает с себя Чонгука, игнорируя его недоумевающий взгляд, вскакивает на ноги и наскоро приводит себя в порядок, старательно не обращая внимания на подтёки спермы на толстовке.
— Хён, что не так? — Чонгук приподнимается на локтях — растрёпанный, раскрасневшийся, с припухшими от поцелуев губами и со следами от зубов на шее. Он выглядит как ожившая фантазия, и будь на его месте кто-то другой, Хосок плюнул бы на всё и вернулся в горячие объятия, продолжил бы то, на чём они остановились. Но он не может. Он и так натворил уже достаточно.
— Мне нужно идти. Ещё нужно доработать план мероприятия. Скоро же фестиваль, — неловко оправдывается Хосок, собирая свои вещи. Он надевает куртку, хватает рюкзак и запихивает телефон в карман. — Я позвоню, — роняет он напоследок, прежде, чем выйти в коридор.
Хосок слышит, как Чонгук что-то говорит ему вслед, но он не оборачивается и не останавливается, пока не оказывается на улице, где солнечный день давно сменился вечерними сумерками. Холодный ветер остужает разгорячённую кожу. Хосок зябко ёжится, застёгивает куртку дрожащими руками и приглаживает волосы, стараясь не думать о том, что произошло. Чему он позволил произойти. И как далеко бы это зашло, если бы сосед Чонгука не вернулся.
— Твою мать, — бормочет Хосок себе под нос. — Твою мать.
Он идёт в сторону остановки, с каждым шагом всё быстрее и быстрее, пока не срывается на бег. Лёгкие горят, неприятно тянет бедро, но он не останавливается, пытаясь убежать от мыслей, преследующих его по пятам. Он облажался. Он так, так облажался.