***
Время переваливает за десять, когда Чонгук уходит обратно в общежитие, обняв Хосока на прощание. Чимин молча убирает со стола. Хосок, закрыв дверь, присоединяется к нему, складывает пустые коробки и сортирует мусор по пакетам. — Хён, я знаю, что обещал не лезть, но… — тихо говорит Чимин, не глядя на Хосока. — Что происходит? Тот устало приваливается спиной к холодильнику и закрывает глаза. — Я пытаюсь поговорить с ним уже несколько дней, объясниться, но всё идёт наперекосяк каждый раз. Мне кажется, вселенная меня ненавидит. — А может это знак? — Какой? — Остановиться. Дать Чонгуку шанс. Вам обоим. Ты уже давно один, а Чонгук далеко не худший вариант. — Слышал бы он тебя сейчас, — слабо улыбается Хосок. — И он бы со мной согласился. Я только хочу, чтобы ты был счастлив, хён, а Чонгук явно делает тебя счастливым. — Не всё так просто, — Хосок понуро опускает голову. — Почему? — Чимин поворачивается к нему. — Ты либо любишь, либо нет, — он пожимает плечами. — Зачем всё усложнять? — Потому что это Чонгук, — Хосок устало вздыхает и запускает руки в волосы, пропуская сухие прядки между пальцев. — Конечно, я люблю его. Он мой лучший друг, — он качает головой. — И я не хочу потерять дружбу из-за короткой прихоти. — Хён, — Чимин подходит к нему, кладёт руку на плечо и смотрит в глаза. — Ты не можешь знать, что случится в будущем. Прекрати думать, просто… я не знаю… живи. — Чимин, — Хосок берёт его руку и отводит в сторону. — Я не могу. Только не с ним. Не так, — последние слова он произносит шёпотом. — Я не хочу через двадцать лет смотреть на фотографии и думать «а что если». — Тебе не кажется, что ты излишне драматизируешь? — хмурится Чимин. — Через двадцать лет мира уже может не быть. Ты здесь и сейчас. Так и живи этим «здесь и сейчас», а не порти себе настроение бесплотными сожалениями. Хён, ты можешь отрицать это сколько угодно, но ты любишь его и не только как друга. И если ты спросишь Чонгука — уверен, он скажет, что тоже любит тебя. Почему ты так боишься дать вам шанс? Почему ты нарочно делаешь себе больно? С каких пор ты стал мазохистом, хён? — Прекрати, — просит Хосок и добавляет, чувствуя предательское жжение в глазах, — пожалуйста. Чимин смотрит на него ещё несколько секунд — Хосок старательно отводит взгляд — и отходит, тяжело вздыхая. — Я надеюсь, ты не пожалеешь потом о своих словах. Но я прошу тебя, подумай дважды, прежде чем разбивать ему сердце. Потому что своё ты в процессе тоже разобьешь. Чимин уходит в комнату, тихо прикрывая за собой дверь. Хосок на автопилоте заканчивает с мусором, выносит мешки в коридор и щёлкает выключателем, погружая гостиную и кухню в темноту. На стенах пляшут тени, отбрасываемые уличными фонарями, с потолка доносится глухой стук шагов. Телефон на столе тихо вибрирует, загорается экран, Хосоку не нужно смотреть, чтобы знать, кто пишет ему сейчас — он сам просил Чонгука сообщить, как тот будет дома. Он сглатывает тяжёлый ком в горле и медленно, переставляя ставшие тяжёлыми ноги, подходит ближе и проводит пальцем по экрану, открывая сообщения. «Хён, это нормально, что я уже соскучился? Хе-хе. Я в общежитии. Ты же помнишь наше обещание? Жду тебя в воскресенье. С меня обед». И через несколько секунд приходит ещё одно: «Уже поздно, ты должно быть спишь. Спокойной ночи, Хосоки-хён. Пусть тебе снятся прекрасные сны». Хосок нажимает на фото профиля, кончиком указательного пальца обводит лицо Чонгука. Трещина на экране раскалывает его улыбку на несколько частей. В глазах Хосока собираются слёзы. Он набирает в ответ: «Спокойной ночи, увидимся в воскресенье»; и уходит в свою комнату, оставляя телефон на столе. Слова сказанные и слова невысказанные перемешиваются в его голове. Хосок забирается под одеяло, чувствуя, как дрожь сотрясает всё тело. Стучат зубы, Хосок перекатывается на бок и поджимает колени к груди, сворачиваясь в позу эмбриона. Слова в голове звучат всё громче, кричат разными голосами. Он закрывает ладонями уши и безмолвно просит их уйти, просит оставить его в покое. Голоса сливаются в один, изрыгают в его сторону проклятия и оскорбления, называют его трусом и глупцом. Хосок сжимается, стараясь стать меньше, обнимает себя руками и часто дышит открытым ртом. Он забывается беспокойным сном и видит под закрытыми веками совсем юного ещё Чонгука в школьной форме, заляпанной алой кровью. Чонгук широко улыбается ему разбитыми губами — Хосок тянет руку, чтобы дотронуться, но лицо Чонгука вдруг идёт трещинами, улыбка раскалывается на части, а кожа под прикосновениями сереет и пеплом осыпается под ноги. Хосок в ужасе пятится назад, а Чонгук протягивает к нему то, что осталось от рук, и шепчет отчаянно: «почему ты бросаешь меня, хён?».***
Утром Хосок просыпается в холодном поту, садится на край кровати и долго трёт ладони, пытаясь избавиться от фантомного ощущения пепла на коже. Остатки сна тошнотой подкатывают к горлу, из открытого окна тянет холодом. Хосок зябко ёжится и выбирается из комнаты, чтобы сделать себе кофе. Образ Чонгука из кошмара миражом преследует его повсюду. Хосоку чудится его сгорбленная фигура за кухонным столом, его разбитая улыбка в зеркале, его подёрнутые пеленой глаза на экране телефона. Он моргает и мираж рассеивается, чтобы через мгновение появиться вновь. Хосок роется в холодильнике и сооружает себе простой завтрак — омлет, рис и немного кимчи. Он через силу глотает еду, не чувствуя вкуса. Телефон лежит рядом, Хосок рассеянно стучит пальцами по экрану и смотрит на время — девять сорок три. Он делает глоток приторно-сладкого кофе и обнимает кружку двумя руками, ощущая, как возвращается предательская дрожь. Чонгук сидит напротив, склонив голову к плечу, и наблюдает за ним из-под встрёпанной челки. Хосок встаёт, пытаясь сбежать от призрачного взгляда, ему кажется, что он сходит с ума. Из комнаты Чимина доносится приглушенное бормотание, стук, а затем дверь распахивается и заспанный, слегка опухший Чимин появляется на пороге, смотрит сквозь Хосока и проходит мимо, скрываясь в ванной. Хосок оборачивается ему вслед, краем глаза замечая, что мираж исчез вместе с ощущением приближающегося сумасшествия. Он качает головой и неловко посмеивается — смех вырывается из горла скрипом несмазанных петель. Пока Чимин плещется в душе, пытаясь привести себя в чувство, Хосок на скорую руку делает ему завтрак, переодевается и проверяет сообщения. Тот выходит из ванной в клубах пара, когда Хосок заканчивает набирать ответ Джиу с обещанием заехать в ближайшее время. Чимин плюхается на соседний стул, от него пахнет фруктовым гелем для душа и мятным лосьоном после бритья — сочетание странное, но Хосок уже давно к нему привык. — Куда-то собираешься? — с набитым ртом спрашивает Чимин, указывая на полностью одетого Хосока. Тот кивает в ответ и встаёт на ноги, слегка потягиваясь. — Снова по своим тайным делам? Хосок посылает Чимину слабую улыбку и уходит в коридор, слыша, как тот бросает ему вслед: — Можешь не рассказывать. И спасибо за завтрак. Хосок не знает, почему не говорит о том, куда идёт. Не то чтобы он пытался делать из этого тайну, но каждый раз, когда его спрашивают, где он пропадает, Хосок отмалчивается или переводит тему. Правду знают только Джиу и Юнги. Он выходит из дома, плотно запахивая куртку, вдыхает холодный влажный воздух и прячет руки в карманы. На улице шумно — снуют соседи, кричат дети, слышится рёв машин. Быстрым шагом Хосок идёт в сторону метро, стараясь не думать о завтрашнем дне. Отголоски кошмара скребутся где-то на подкорке, Чонгук в его мыслях покрывается трещинами и рассыпается, как упавшая с высоты керамическая фигурка. Такой неожиданно хрупкий — Хосок боится, что однажды сделает его таким. Больница возвышается перед ним белым исполином со стройными рядами окон. Хосок входит внутрь, стараясь не вздрагивать, когда слышит вой сирен рядом с отделением неотложной помощи. Он заходит в лифт, нажимает кнопку третьего этажа и опирается на поручень, прикрывая глаза. Воспоминания мелькают в голове — глухой звук удара, темнота, боль и чей-то крик. Дедушка в больничной одежде трогает его за плечо, возвращая в реальность, и спрашивает, всё ли хорошо. Хосок выдавливает из себя улыбку и кивает. — Всё в порядке, — говорит он, стараясь звучать убедительно. И сам хочет верить, что с ним действительно всё будет хорошо. Детское отделение встречает его привычным шумом, смехом и топотом. Он успевает сделать всего несколько шагов и едва не падает, когда в него врезается маленькая девочка с двумя завязанными на макушке хвостиками. — Оппа, — глухо кричит она, утыкаясь лицом ему в живот и сжимая подол его куртки в своих пальцах. — Почему тебя так долго не было? Хосок подхватывает её на руки и прижимает к себе. — Прости, Сона, ты же знаешь, у оппы много дел, — тихо говорит он ей, поглаживая по спине. — Ты скучала по мне? — Да, — Сона согласно трясёт головой и обнимает его за шею, от неё слабо пахнет лекарствами. — Я тоже скучал, — улыбается Хосок и опускает её на пол. — Какие планы на сегодня? Сона смотрит на него своими большими, как у лани, глазами, берёт за руку и тянет за собой. Хосок послушно идёт следом, на ходу кланяясь медсестрам за стойкой. — Рада видеть тебя, маленький оппа, — улыбается ему старшая медсестра. Хосок подавляет желание закатить глаза в ответ на прозвище. Темнота отступает, миражи рассеиваются, Хосок чувствует, как под ребрами разливается что-то тёплое и мягкое. Маленькая горячая ладошка, как якорь удерживает его мир на одном месте. Сона ведёт его в комнату, полную других детей. Хосок видит новые лица, и жалость невидимыми тисками сжимает его сердце. Он усаживается в центр, Сона тут же забирается к нему на колени, дёргает за рукав и просит что-нибудь рассказать. Дети, которые знают его, вторят ей, облепляя Хосока со всех сторон. Другие же — настороженно поглядывают, не зная, стоит ли доверять незнакомому человеку. Хосок улыбается мягко и прочищает горло. — Хотите историю? — спрашивает он, заговорческим тоном. Дети кивают маленькими болванчиками, садятся перед ним полукругом и ждут. Хосок мягко улыбается и перебирает в голове картинки, решая, в какой мир они отправятся сегодня.***
Привычкой навещать детей Хосок обзавёлся, когда сам был пациентом. Он случайно забрёл в детское отделение, пытаясь сбежать от преследующих по пятам во сне и наяву кошмаров, от сочувствующих взглядов и натянутых улыбок. Тогда ему казалось, что жизнь окончилась — без танцев он не видел для себя будущего. Дети носились по узким больничным коридорам: кто-то, как и сам Хосок, передвигался на костылях, кто-то рассекал на инвалидном кресле, кто-то катил за собой стойку с капельницей, а кто-то просто сидел у стены, подобрав под себя ноги. У одних детей были повязки, другие выглядели совершенно здоровыми, но Хосок знал — здоровые не попадают в эти стены. Он сам не понял, как оказался втянут сначала в погоню, а потом в настольные игры. Как возвращался день за днём, чтобы забыться в чужом беззаботном счастье. Выжившие жертвы аварий или домашнего насилия, непоседы без присмотра, и те, кто уже родился с болезнью — дети были самыми разными, но их всех объединяло одно — громкий счастливый смех и поразительная способность не унывать. Хосок заразился их настроением, их волей к жизни и желанием поскорее выбраться из больничных стен. Он бросил все силы на реабилитацию, перестал, наконец, упиваться жалостью к себе. Джиу была с ним на каждом этапе. Юнги и Намджун по очереди дежурили у его койки, сколько бы Хосок не просил их уйти домой. Чонгук заглядывал после школы, освещая палату широкой мальчишеской улыбкой. Сокджин тайком приносил ему токпокки, а Тэхён с Чимином катали по прилегающей к больнице территории на где-то раздобытом инвалидном кресле. Хосок избавился от гипса и костылей, смирился с тем, что его мечта осталась под колёсами чужой машины, сменил специальность в университете, даже записался на специальные курсы. Но каждый раз, как у него появлялось время, или когда мыслей в голове становилось слишком много, он продолжал возвращаться к маленьким детям, которые всегда ему улыбались и с упоением слушали истории о простых героях, которым он давал имена своих самых близких людей. Они стали его убежищем и лекарством от кошмаров. Джиу с Юнги единственные, кому было известно о его маленьком хобби. Они случайно узнали об этом сами, когда в очередной раз пришли навестить и, не найдя в палате, стали разыскивать по всей больнице. Какая-то медсестра, узнав его по описанию, направила их в детское отделение. Джиу тогда отругала его, а затем крепко обняла, пока Юнги сверлил его затылок недовольным взглядом. Но Хосок видел облегчение в его глазах, и просто улыбнулся в ответ.***
С Соной Хосок познакомился в середине зимы во время очередного визита. Маленькая девочка в одиночестве сидела возле окна с раскрытой книгой в перебинтованных руках и с несвойственным для её возраста выражением лица наблюдала за другими детьми. Когда Хосок, приветствуемый громкими криками, уселся на маленький стульчик, она смерила его подозрительным взглядом и снова уткнулась в книгу. Старшая медсестра рассказала ему потом, что родители девочки отказались от неё, а бабушка, занятая работой, не могла уследить за непоседливым ребёнком. Сона сначала была частым гостем в отделении неотложной помощи, а несколько недель назад упала с крыши пристройки, сильно повредив руки. Социальные работники сетовали, что за ребёнком нужно следить, и раз за разом предпринимали попытки забрать её у последней оставшейся семьи. Хосоку стало физически больно за маленькую девочку, которой едва исполнилось девять, а мир уже всячески пытался отвергнуть её. Сам того не ведая, он с каждым своим визитом приближался к ней всё ближе, пытаясь втянуть в разговор, вместо выдуманных историй, рассказывал собственную — о семье, о друзьях, о мечтах, о страхах. Сона сначала делала вид, что не слушает, но потом Хосок стал замечать её взгляд, следующий за ним по пятам, а когда она впервые обняла его и сказала «спасибо», он позорно разревелся, перепугав других детей и медсестер. Со сдавленным смехом он пытался оправдаться, что в глаз попала очень большая соринка, а Сона, взяв его за руку, сказала: «Ты ведёшь себя как маленький, оппа». Её слова вызвали взрыв смеха, а прозвище закрепилось среди врачей и медсестер. Хосок притворно дулся, но и не думал обижаться. Теперь Сона всегда встречала его на пороге отделения, брала за руку и вела за собой в круг других детей. Хосок дорожил этой необычной маленькой девочкой, которая порой вела себя как взрослый человек, заключённый в теле ребёнка, дружба с которой давно вышла за границы холодных больничных стен.***
Почти весь день Хосок проводит с детьми, играет, рассказывает истории, а затем помогает разнести обед и навести порядок в комнате отдыха. Сона ходит за ним по пятам, слегка прихрамывая на левую ногу — в последний раз она упала с велосипеда, сломав три ребра и вывихнув лодыжку. Врач сказал, что в этот раз она ещё легко отделалась, бабушка сетовала, что та сведёт её в могилу раньше времени, а Хосок, узнав от той же бабушки, что Сона снова оказалась в больнице, примчался среди недели. — Оппа, — зовёт его Сона, присаживаясь на стоящую возле окна скамейку и вытягивая ноги. — Ты в порядке? Хосок садится рядом, копируя её позу и отвечает: — Конечно. — Врать нехорошо, — качает головой Сона и берёт его за руку. — Ты сам говорил, что ложь — это маленькие иголки, которые протыкают сердце. И чем их больше, тем больнее будет другому человеку. — Я правда так говорил? — неверяще спрашивает Хосок, пытаясь вспомнить, в каких обстоятельствах он мог ляпнуть такое. — Да, — Сона смотрит на него с укором. — Так почему ты врешь, оппа? — Люди врут, когда боятся сказать правду, — вздыхает Хосок и гладит её по голове. — Взрослые постоянно обманывают друг друга. Это плохо, но мир так устроен. — Тогда мне не нравится этот мир, — заключает Сона. — Нужно быть честными друг с другом. — Нужно, — соглашается с ней Хосок, — но не всегда получается сказать правду, потому что правда тоже может ранить. — И всё равно это лучше, чем врать, — стоит на своём Сона. — Потому что однажды ты захочешь сказать правду, и другому человеку будет больно, когда он поймёт, что всё, что ты говорил до этого, было враньём. Хосок смотрит на маленькую девочку рядом с собой, в очередной раз поражаясь тому, какая она взрослая в душе. Мир обошёлся с ней слишком жестоко. Хосок обнимает её за плечи и прижимает к себе. — Ты права, — тихо вздыхает он. Сона перебирается к нему на колени. — Я знаю, — говорит она, уткнувшись лбом ему в грудь. — Поэтому не обманывай больше, оппа. — Хорошо. Больше не буду, — обещает Хосок, целуя её в макушку.