Now tell me is there someone who can help me change the calendar don't wanna remember November, you don't exist no more 'cause November changed my life I will have to say goodbye I'm sorry, November, I'm sorry.
Цзян Чэн хоронил Вэй Ина дважды. Первый раз – среди безумия и всеобщей ненависти, не имея ни клочка одежды, ни частицы плоти, чтобы оплакать того, кто когда-то был ему братом. Второй раз – на скромной церемонии в Гу Су. Золотое ядро нового тела Вэй Усяня было слабо, здоровье подорвано по причине использования тёмной энергии. Несмотря на старания способных лекарей, он так и не проснулся. Цзян Чэн сжал челюсти, и под кожей задёргалась жилка. Он видит, с каким непроницаемым лицом стоит над гробом Хань Гуан Цзюнь, как плачет в рукав Юань. Черные волосы падают на идеальную белоснежную мантию. "Траурные одежды", – вспомнилось Цзян Ваньиню. Это меткое определение, данное традиционному наряду адептов Гу Су Лань Вэй У Сянем, в этот раз было как никогда кстати. Лань Ван Цзи присел рядом с гробом и положил ладонь на его полированную крышку. Губы его беззвучно зашевелились: — Подожди, я приду… Хотя, вероятно, ты мне этого не простишь. — Отец... Глава ордена Цзян развернулся и широким шагом, куда более быстрым, чем позволяли правила, покинул Облачные Глубины. Он не смог добиться, чтобы его брата похоронили в родном ордене, и от этого на душе было гадко. Не стоило давать согласие на брак, не стоило отдавать его Ланям, не стоило под влиянием красной пелены ярости отталкивать его, не стоило его отпускать... Он купил шкатулку, вернув жемчуг.****
Цзинь Лин которую ночь напролёт бродил в лабиринтах собственных воспоминаний. Тех малых, которые он безуспешно старался загнать в глубины разума, но они всплывали на поверхность, терзая чувствами вины и скорби сердце. В этот раз сон, вопреки опасениям, не был кошмаром, в котором всплывает один вопрос: почему?. Почему ты позволил этому случиться? Почему ты был такой беспечный? Почему я должен был умереть? Я ведь всегда был добр к тебе... Разве я заслужил этого, Жулань? Он целый день почти наяву слышал эти вопросы. И это сводило его с ума. Сон, пустой и серый, был отдушиной. Потому что здесь было тихо, здесь не слышался голос его вины, здесь ему не чудились полные разочарования серые глаза, здесь его не преследовал обвиняющий взгляд голубых и золотых очей. Безликое спокойствие длилось недолго: кошмар снова вступил в свои права. И тут он был гораздо пуще, ведь во сне разум уязвим и не защищен, не в его силах удержать прорывающиеся из глубины души чувства. Предотвращающая его сумасшествие черта грозила истаять в любой момент. Картинки замелькали с немыслимой скоростью, но вмиг остановились. Всё вернулось к тому треклятому месту. Низко стелющаяся дымка истаивала, а под ней на голой сырой земле расползались красные пятна. Лужи крови на земле... Ужас от осознания последствий своего глупого поступка захлестывал с головой. Сверху падали последние листки бонсаи. Тонкие до прозрачности, они медленно дрейфовали в красных лужах, намокали в крови, впитывали её и тоже становились отвратительно красными. Цзинь Лин до боли сжал свои виски, желая забыть, прекратить этот кошмар, оказаться далеко-далеко. Там, где его перестала бы преследовать сводящая с ума вина. Он хотел, чтобы этот кошмар исчез. Чувства были настолько яркими, что в голове не появлялось связных мыслей, только одно слово повторялось молитвой раз за разом. "Исчезни, исчезни, исчезни, исчезни, исчезни..." А-Лин закричал, выплескивая накопившиеся внутри чувства. Боль, страх, неверие, безнадежность и детское "не хочу". Не хочу, чтобы это продолжалось, не хочу, чтобы было больно. Дикий, почти звериный вой прорезал изменчивое пространство сна. Все вокруг пошло рябью и рассеялось, разорвалось в клочки, словно туман под порывами ветра. Не было больше ничего: ни холмов, ни недалеко журчащей реки, ни бонсая, ни проклятой лужи крови. Только бледно-голубое хмурое небо и серая ровная гладь воды. И туман, стелющийся непонятно откуда, туман, которым покрывался его кошмар. Жулань чувствовал полное опустошение. Теперь он понял, что значит быть живым мертвецом. В нескольких метрах перед ним туман закружило, от земли поднялась серая дымка, которая соткалась в человеческую фигуру. А в следующее мгновение дымка рассеялась, оставив после себя... Вэй Ина. Вопреки ожиданиям от кошмара, у этого дяди не было дыры в боку, даже одежды были идеально чистыми, без единого пятнышка крови. Это же сон, мало ли, что может выкинуть подсознание, создавшее его? Ноги перестали держать. Он обессиленно упал на колени, широко раскрытыми глазами глядя на улыбающегося Усяня. Слова вырывались из него с трудом. Цзинь Лин едва узнавал свой собственный голос, в одночасье ставший таким тихим и хриплым. — Я... Не хотел... ...Не хотел вас убивать, дядюшка. Не хотел лишиться очередного дорогого человека. Не хотел, чтобы все произошло... так. Так глупо. Так больно. Вэй Ин подошел к нему. От него не отлетали брызги, даже круги по воде не пошли, он шел, словно призрак. — Я знаю, А-Лин, — ответил ему Усянь. Он склонился над ним, и словно выточенное из дорогого нефрита лицо оказалось невыносимо близко. Так близко, что ласковые глаза закрыли собой мрачное небо этого хрупкого мира снов. Эти глаза завораживали, успокаивали, словно говорили, что все будет хорошо,***
Им всем жить с этим...