Капля крови на твоём лице

Я не хочу всё чувствовать, но кнопочка сломалась

      Такого ада, как старшая школа, даже Данте представить себе не мог.       Я стою на парковке школы Роберта Ли, на моей руке поблёскивает старое уродливое кольцо, подаренное Клаусом, что защищает от солнца, а сама я перебираю варианты, как сбежать отсюда. Ведь когда твою лучшую подругу находят мёртвой, а ты пропадаешь, оставляя после себя только обгоревший автомобиль, — ты невольно становишься главной сплетней города.       Ученики, слоняющиеся по парковке, перешёптываются и косятся на меня. Некоторые даже проходят, якобы случайно, мимо второй раз, чтобы точно убедиться, что тут действительно стою я, а не кто-то другой. Это начинает раздражать, и без того нестабильное эмоциональное состояние просто достигает своего апогея, и я чувствую, как адское пламя моей нервозности растёт изнутри и вот-вот вырвется взрывной волной, сжигая каждого, кто будет рядом.       Моё дыхание становится рваным и громким. Выдохи вырываются из груди слишком громко и часто в моих нелепых попытках выдохнуть всю свою затаившуюся злобу. Я понимаю, что всё это — лишь вампирский максимализм, усиление всех пороков, которые были в моей человеческой жизни, но это знание никак не помогает мне успокоиться хотя бы на чуть-чуть.       — Вайлет, — голос Елены настигает меня одновременно с её прикосновением. Тёплые пальцы нащупывают мои — холодные, а затем сжимают их. Подушечкой большого пальца она проводит по костяшкам, растирая их, будто хочет меня согреть, а на деле же — успокоить.       Я перехватываю её пальцы своими, сжимая их в ответ. Елена всегда была необычным человеком, она чувствовала, когда была необходима поддержка, и всегда могла найти нужные слова. Я ощущаю, как её тепло начинает согревать меня своей непорочностью и добротой, отчего ядовитая ярость рассасывается, уступая место умиротворению, и я наконец-то могу вздохнуть спокойно.       К удивлению, сладкий, пленяющий аромат Елены больше не терзает моё горло так сильно, как в первый раз. Да, я была бы не против прокусить тонкую шею, слизнуть языком алую дорожку из крови, но острая мысль «она твой друг» бьёт меня прямиком в солнечное сплетение.       — Спасибо, Елена.       Гилберт обходит меня, встаёт прямо перед моим лицом, но руку не отпускает. Она выглядит встревоженной, и эта тревога за меня растёт просто в геометрической прогрессии. Сочувствие — это её дар, её возможность сохранить хоть что-то хорошее в этом мире, где, кажется, светлому уже нет места.       — Мы можем пойти в «Мистик-Гриль» и поговорить, если ты хочешь.       Я киваю. Дело не только в том, что Клаус снова приказал мне сблизиться с Еленой, а также в том, что я действительно скучала по ней. Скучала по тому времени, когда мы были близки; когда были живы мои родители и родители Елены; когда в её жизни не было вампиров.       Она, держа меня за руку, тянет в сторону гриль-бара. Я послушно иду следом, разглядывая её затылок. Я знаю, что после смерти родителей Елены было несладко: за ними умерла её тетя, а близких родственников, кроме брата, у неё буквально не осталось. Кроме брата, о котором нужно заботиться, но кто бы заботился о самой Елене. Однако она не сломалась, не стала чёрствой — она сумела сохранить своё милосердие. У неё оказалось достаточно сил, в отличие от меня.       Мы доходим до бара достаточно быстро, занимаем самый дальний стол, где нам никто не помешает, — ведь среди посетителей есть ученики школы Роберта Ли, которые откровенно разглядывают меня — и быстро делаем заказ: кофе со сливками.       — Ты, наверное, хочешь выговориться?       Елена начинает тактично, боясь спугнуть меня, одновременно размешивая сахар в кружке, ударяя о её края металлической ложечкой. Если она и боится меня, то весьма успешно это скрывает, продолжая мне улыбаться так широко и мило, словно не знает, что я сделала, — что я уже успела убить.       Мне снова хочется плакать. Каждый раз, когда я напоминаю себе о том, что сделала, мне не становится легче. Казалось бы, смирение уже должно было наступить, ведь сделанного не исправить, но чёртова совесть мешает мне в этом — мне хочется наказать себя всё больше, и пока терзания самой себя хоть немного, но помогают.       Я чувствую, что недостойна даже той жизни, которая у меня есть.       — Я не понимаю, как это возможно, Елена, — признаюсь я, поднимая на неё взгляд. Она перестаёт размешивать сахар и смотрит на меня в ответ. В её взгляде я вижу всё: сочувствие, понимание и боль. Я уверена, зная изнанку этого мира, она не хочет для меня такой участи. Но кто-то, кто обратил меня, хочет. — Вампиры, гибриды, ведьмы — это всё не то, о чём рассказывают в школе. Это ведь ненормально, весь этот мир ненормальный, — я говорю шёпотом, но голос то и дело норовит подняться на несколько тонов выше, поэтому Гилберт спешно начинает вдыхать воздух, сопровождая это движениями ладоней, чтобы напомнить мне — нужно успокоится.       Она хочет задать вопрос. Я вижу это по тому, как сведены её брови, пролегает задумчивая морщинка и плотно сжаты губы, но, наверное, она боится спровоцировать мой очередной приступ выброса эмоций.       — Ты хочешь что-то спросить, Елена. Пожалуйста, не бойся меня.       Гилберт кивает, соглашаясь с моими словами, и мнётся буквально пару секунд, всё ещё взвешивая все за и против.       — Ты знаешь, кто сделал это с тобой?       — Нет, но очень хотелось бы узнать, — признаюсь я, возвращаясь в памяти к тому проклятому дню. — Я возвращалась в город, ехала из кампуса. Всё, что я помню — я не справилась с управлением и у меня отказали тормоза. Я отключилась, а когда очнулась, была в нескольких футах от машины: она уже догорала. Я позвонила Мел, она подобрала меня, довезла до города, и там… Там я убила её, Елена. Я всю дорогу рядом с ней чувствовала головокружение, а когда она случайно порезала палец, я не смогла сдержаться. Тогда-то меня и нашёл Клаус.       Казалось, что всё это произошло не со мной. Говорить об этом, вынимая из своей памяти тусклые детали, было странно, словно это произошло несколько лет назад, а на деле — около недели назад. Я перестала считать время, — вряд ли мне теперь это пригодится — только отметила в смартфоне, в календаре, дату моей смерти.       — У тебя отказали тормоза? Как-то это странно.       Я кивнула, соглашаясь. Я и сама думала о том, что это странно, — не было абсолютно никаких предпосылок к неисправности автомобиля. Но кому потребовалась моя смерть, чтобы сделать меня вампиром? Я самый заурядный американский подросток со стандартным набором дополнительных занятий, абсолютно равнодушная ко внеучебным мероприятиям, в отличие от зажигалки — Кэролайн Форбс.       — Не только это, Елена, — признаюсь я, отпивая маленький глоток кофе. — Я точно помню, что отключалась в машине. Я не вылетала через окно, я была пристёгнута, и уж тем более я бы не смогла выпрыгнуть оттуда на ходу. Кто-то вытащил меня, видимо, тот, кто и обратил…       — И тот, кто подстроил твою смерть, — заканчивает Елена, хмурясь ещё больше. — Но кому потребовалось делать это с тобой?!       Я пожимаю плечами. Мне бы и самой хотелось, чтобы ответ лежал на поверхности, но, очевидно, придётся поиграть в детектива. Главное, чтобы Клаус не понял, что я не отпустила свою человеческую жизнь. Мне будет страшно вообразить то наказание, которое он применит ко мне.       Я не успеваю ответить: за наш столик, не спрашивая, садятся Бонни и Кэролайн. Я удивлённо смотрю сначала на одну девушку, затем на другую, оценивая ситуацию и пытаясь понять, для чего они здесь: чтобы напасть на меня и убить или выжить из меня вербеной всё дурное влияние Клауса.       — Это я их пригласила, — объясняет Елена прежде, чем я успеваю озвучить собственные мысли. — Послушайте. — Она вплотную пододвигается к столу, поглядывая на каждую из нас. — Мы все делали ужасные вещи, тоже убивали, — теперь она смотрит только на Кэролайн, отчего та постыдно опускает голову, — но мы нашли способ простить это друг другу. — Теперь она взирает на Беннет с явным желанием заставить её задуматься и перестать ненавидеть меня так сильно. — Вайлет тоже этого заслуживает.       Сейчас не только она смотрит на меня, но и все остальные — пусть и не с таким теплом и пониманием, но они смотрят, а не отводят взгляд, словно я что-то омерзительное и неправильное, сотворённое из порочности всего мира.       Однако минутное молчание затягивается. Я знаю, что своими словами Елена сумела достучаться до всех, показать, что никто не совершенен, но каждый из нас и так это прекрасно понимает.       — Мне не хватало тебя, — произносит Кэролайн, и я, к удивлению, замечаю, что влага скапливается у её глаз, и тут же растрагиваюсь, а затем сразу же кладу руку поверх ладони блондинки и слегка сжимаю её. Кэролайн стала редко показывать такие сильные эмоции, как слезы, и то, что сейчас она плачет, может означать только одно — она не лжёт.       Но Бонни не торопится поднимать белый флаг. Под столом она сжимает край кофты, пытаясь совладать со своими эмоциями, чтобы не сжечь меня прямо здесь и сейчас. Наверное, ей тяжелее всех. С Бонни мы были более близки, чем с остальными, и, когда моя дружба с Кэролайн и Еленой стала рушиться, связь с Бонни я успела сохранить.       Но эта связь оборвалась вместе с моей человеческой жизнью. Однако я всё ещё отказываюсь понимать её неспособность простить меня за то, в чём я неповинна. Да, я убила, но я была в агонии, я была не в себе. Это оправдание одновременно является самым слабым и самым веским, ведь она не знает, каково это.       — Я не смогу быть твоим другом, если ты снова убьёшь кого-то, — начинает Беннет, выдыхая. Я буквально слышу, как рушится стена между нами, которую она так старательно и быстро выстроила, — но Елена права, я не могу на тебя злиться: нас не было рядом, а ты просто была слишком напугана.       Мне хочется закричать, что я и сейчас слишком напугана, но вместо этого я только с благодарностью смотрю на ведьму и вслух обещаю, что больше не убью, заканчивая фразу в мыслях, — что не убью, если только так пожелает Клаус.       — Так ты теперь живёшь у Клауса?       — Кэролайн!       Голос Форбс, полный любопытства, звучит одновременно с укором Гилберт. Мы все дружно смеёмся точно так же, как это было и раньше, когда не было вампиров и прочей мистики, но я вижу, как каждая из них слегка напрягается. Ещё бы — Клаус является монстром, а моя связь с ним не делает меня лучше его.       — Да, — признаюсь я, понимая, что скрывать это бессмысленно. — Он учит меня быть вампиром, а я строю план, как улизнуть от него.       — Учит быть вампиром? — Бонни выгибает бровь, искренне недоумевая. — Миру не нужен новый Клаус.       Новый Клаус. Вот так, значит, окрестят меня, вернее, уже окрестили. Дружественная атмосфера обращается в прах в одно мгновение, и я чувствую, что начинаю злиться. Как она посмела так называть меня — Клаус дал мне больше, чем они, злясь и обижаясь на меня за то, что я не могу контролировать. Они, в отличие от первородного, даже не предложили свою помощь. Пусть не из благородства, пусть и в собственном стиле, но, чёрт возьми, он сделал это.       — Вайлет, я…       Я не хочу слушать оправдательные речи Бонни. Я встаю из-за стола, резко отодвигая стул, отчего его ножки неприятно скрипят, и, развернувшись, выхожу из бара. Холодный ветер, стоит мне оказаться на улице, больно бьёт по моему пурпурному от злости лицу. Я впиваюсь ногтями в кожу, потому что сейчас никак не могу совладать с эмоциями, и ощущаю острое желание убить кого-нибудь. Именно так поступил бы Клаус, и моё импульсивное решение, которое будет стоить кому-то жизни, наверняка вызовет у него одобрение.       Меня даже не останавливает предостережение Бонни, ведь как-никак это она уже видит во мне маленького Клауса. Может, стоит поступать так, как от тебя и ждут. От меня уже ждут жестокости, которая характерна Клаусу, — может, стоит показать, что они не ошиблись, что я его воплощение.       Я иду в сторону городского кладбища, надеясь найти там кого-то одинокого, кого-то, кого не придётся уводить от толпы и наводить на себя подозрения. Когда я уже захожу на самую старинную территорию города, мой пыл утихает, но безумство, которому я никак не могу найти объяснение, подталкивает меня к этой пропасти, имя которой — Клаус Майклсон.       Буквально на входе нос к носу я сталкиваюсь с молодым юношей. Он не выглядит как мои сверстники, испорченные наркотой, сексом и тестостероном. Он, честно говоря, похож на того, кто собрал лучшие людские качества: доброту — я вижу её отражение в глазах; милосердие, — судя по тому, как дёргаются мышцы на его лице от догадки, что я сюда явилась, видимо, навестить кого-то близкого — и на мгновение я ощущаю нежелание убивать его, но тут же запихиваю свой порыв доброты очень далеко, туда, откуда я не услышу его упёртый шёпот.       Он делает шаг в сторону, чтобы дать мне пройти, но я отражаю его движение, как зеркало. Неловко улыбнувшись, он снова делает попытку отойти, но я снова повторяю за ним. Парень улыбается мне, заглядывая в глаза, и я заглядываю в его глаза в ответ, чувствуя, как начинают пульсировать мои зрачки.       — Не кричи, не задавай вопросов, просто иди за мной, ты понял меня?       Эмоции исчезают с его лица, а взгляд становится стеклянным и податливым. Он коротко кивает, очарованный мной и мои внушением, и, развернувшись на мысках, молча, как тень, следует за мной. Я иду вперёд, веду его в самую дальнюю часть кладбища, к лесу, чтобы завести его в чащу, где протекает глубокая река — это отличное место, чтобы скрыть преступление.       Мы идём достаточно долго. Моя жажда напоминает о себе всё отчётливее, но всё равно первостепенная причина, по которой я хочу убить — развлечение, желание показать, что да, я такая, как Клаус, раз уж меня видят им. Наконец мы подходим к краю обрыва, и я сажусь, свешивая ноги, под которыми бушует водная стихия. Парень, всё ещё подчиняющийся мне, просто замер, как солдат, ожидая указов.       — Присядь. — Я вежливо хлопаю по месту рядом с собой. — Не бойся.       Он присаживается, заметно расслабляясь, и со стороны даже ведёт себя как обычный человек, а не марионетка. Я поворачиваюсь к нему, поднимаю руку и тяну её к шее, затем провожу подушечками пальцев по сонной артерии, рисуя в воображении красочные картины, как раздираю её, вгрызаюсь, выпивая из него жизнь.       Парень закрывает глаза. Моя нежность подавляет его инстинкты самосохранения, и он с предвкушением выдыхает, будто ждёт, что я примусь его соблазнять. Сдерживаться становится ещё тяжелее, и я начинаю жевать свою губу, ощущая, как сетка из вен пролегает под глазами и клыки выступают, царапая нежную кожу.       Я позволяю себе, наконец, сорваться.       Мои зубы впиваются в шею парня, раздирая её. Он широко распахивает глаза, и я чувствую выброс страха в кровь, отчего она становится более пикантной, чем источает запах, но парень всё равно продолжает молчать. Его крепкие — для человека — руки, начинают хаотично хватать воздух, и, когда они касаются моего тела, он пытается отодрать меня от себя, но я только издаю жадный, животный рык, вгрызаясь ещё сильнее. С каждым моим глотком его хватка становится всё слабее и слабее, и я могу остановится.       Кровь стекает с моих губ на одежду, пачкая её, но я не обращаю внимания. Я лишь смотрю на парня, одной рукой придерживая его за плечи, а второй — за голову, чтобы он не рухнул. Красивые глаза полуоткрыты и смотрят на меня без ненависти, с прежней добротой, словно даже перед смертью он не разочаровался в этом мире, — в мире, где его убивает жестокое животное, его, хорошего человека, среди сотен других, кто тысячу раз заслужил умереть.       Мои глаза начинает щипать. Человеческое сочувствие, которое я не испытывала из-за своей импульсивности, теперь вопит так громко, как полицейская сирена, и я больше не могу держать перед глазами живое напоминание своей никчёмности. Я опускаю руки, и парень, как мешок, падает с обрыва в воду с характерным звуком, тут же прихваченный сильным течением.       Слабачка.       В воздухе всё ещё чувствуется вкус жестокости. Я оттягиваю свою майку, замечая пятна крови, и, вытащив телефон, смотрю на своё отражение в нём — лицо также испачкано. Мне срочно нужно принять душ, чтобы смыть с себя порок, поэтому, петляя между деревьями, я добираюсь до особняка Клауса.       Майклсон, конечно же, дома.       Я вхожу в особняк, и, чувствуя моё присутствие вперемешку с запахом свежей крови, Клаус появляется передо мной. Он щурит глаза, разглядывая меня с сильным интересом, и, довольный увиденным, ухмыляется. А я снова чувствую приятное тепло от того, что даже так смогла угодить ему.       — Что произошло, дорогуша?       — Я разозлилась и захотела убить.       Отвратительное чувство превосходства снова отравляет мой разум. Чувство вины перед Клаусом прячется, оставляя меня перед ним совершенно обнажённую, касательно эмоций. Первородный, в свою очередь, кажется, даже восхищён мной, поэтому он, взяв меня за руку, ведёт меня в сторону собственной спальни.       Мы заходим в его комнату, но я даже не успеваю осмотреться, потому что Клаус тянет меня в ванную. Он проводит меня в центр и, не собираясь быть нежным, разрывает на мне окровавленную майку, под которой даже нет белья. Я не пытаюсь прикрыться и не испытываю чувства стыда даже тогда, когда Клаус стягивает с меня джинсы вместе с трусиками, оставляя полностью обнажённой.       Напротив, мне хочется принадлежать ему в этот момент, хочется, чтобы он управлял мной, — и он это делает. Снова взяв меня за руку, Клаус ведёт меня в душевую, включает воду и ставит под струи воды. Я откидываю голову назад, позволяя им смыть с меня преступление, и вода, стекающая по моим ногам, в одно мгновение окрашивается в алый цвет.       Майклсон берёт с полочки молочко для душа и выдавливает себе на руку немного нежного геля. Приятный медовый аромат сразу смешивается с ароматом крови бедного юноши, делая воздух поистине сказочным и благоухающим, так что я расслабляюсь.       Рука Клауса ложится на мою шею и скользит по телу, намыливая, растирая спину, затем спускается к груди, которую он моет с явным наслаждением, — оно становится заметным даже через плотную ткань джинсов. Он нежно, словно настоящий художник, ласкает мое тело, смывая остатки недавней трапезы, но, закончив и смыв всю пену, не позволяет мне уйти.       Пальцы Майклсона спускаются к моей промежности, он надавливает, заставляя меня раздвинуть ноги, и я делаю это. Его пальцы ложатся на мой клитор, надавливая, и моё сердце в груди взрывается от яркого всплеска эмоций. Я на мгновение забываюсь и, чтобы не потерять равновесие, хватаюсь за руку Клауса, впиваясь в неё ногтями. Он улыбается.       — Не сдерживайся, девочка.       Из груди вырывается сладкий стон. Я готова снова и снова умирать в руках Клауса, лишь бы он не заканчивал свою пытку. Он массирует мой клитор круговыми движениями, периодически проникая пальцами внутрь, вдалбливая их в меня, и мои ноги подгибаются, а зубы впиваются в губы от чёртового ощущения приближающегося оргазма.       Движения Клауса становятся резче и быстрее, отчего я кричу, хныча и умирая от его ласки.       — Кончи для меня.       Его просьба — последний шаг к границе небытия, и я расслабляюсь в его руках, чувствуя, как сжимаю пальцы Клауса своей плотью, и падаю в его руки. Он подхватывает меня на руки и, накинув полотенце, выносит из ванной. Я, даже будучи в таком состоянии, надеюсь, что он оставит меня у себя, — но Клаус относит меня в свою комнату, не позволяя стать ему ближе, чем сейчас.