Капля крови на твоём лице

С тобой никогда не бывает легко

      — Что ты чувствуешь?       — Всё.       Эта фраза — самая большая ложь. На самом деле, — по причинам, не ясным даже мне, — я не чувствую ничего, кроме рук Клауса на своей талии. Все звуки леса, запахи редких туристов, травяной аромат лесных животных — всё это ушло на второй план, уступив место острому желанию, вызванному тем, что я стою в глубине леса, а первородный прижимает мою спину к своей груди, придерживая меня за талию.       Я слишком пропитана благодарностью по отношению к Клаусу — с этим срочно нужно что-то делать. Клаус, который уже начинает терять терпение из-за того, что я никак не могу сосредоточиться, сильнее надавливает на мою талию, и пара моих рёбер жалобно хрустит под натиском, словно меня обнимает медведь гризли. Я морщусь и сжимаю губы, чтобы не издать болезненный стон, ведь иначе снова последует боль и так будет продолжаться до тех пор, пока я не стану терпеть.       — Соберись, дорогуша, пока я не свернул тебе шею.       Слова первородного действуют как хорошая оплеуха. Я напрягаюсь и дёргаюсь, надеясь, что Клаус уберёт руки, но он этого не делает. Выдыхаю, зажмуриваю глаза и пытаюсь на подсознательном уровне изолироваться от гибрида, чтобы снова не отвлекаться на него. Ничего не происходит: я всё ещё остро ощущаю, как горит кожа под тканью, там, где её касаются ладони Клауса, в памяти то и дело всплывает вечер прошлого дня, а трусики намокают, выражая специфический запах, который наверняка улавливает Майклсон, судя по тому, как он часто втягивает воздух и раз за разом, довольный собой, тянет губы в оскале.       — Похоже, что у тебя припадок.       В ответ на едкий комментарий первородного с губ слетает утробное рычание. Его яд, который стекает с припухших губ в мой адрес, не ускоряет учебный процесс, а скорее просто сбивает с толку, снова и снова отталкивая меня к самому началу. Я вновь напрягаюсь и от нервов начинаю жевать нижнюю губу, позволяя себе беспокоиться больше допустимого.       Закрываю глаза, больше не сжимаю их так сильно, как прежде, и делаю глубокий вдох. Лёгкие наполняются тысячами ароматов, среди которых, приложив небольшое усилие, я могу выделить человеческий. Девушка, находящаяся к югу от нас, всего в нескольких милях, с явным выделенным алкогольным опьянением — таким сильным, что я буквально чувствую его вкус на своих губах.       — Там девушка, — я выпрямляюсь и открываю глаза, взглянув на Клауса через плечо, не забывая гордо вздёрнуть подбородок, — она одна.       Клаус, удовлетворённый, улыбается и положительно кивает. Он, очевидно, считает, что залог моего успеха — его выдающиеся педагогические способности, но, определённо, дело только в желании показать, что я тоже чего-то да стою.       Майклсон не успевает дать мне новое задание. Что-то сильное, быстрое и элегантное отталкивает его от меня с огромной силой, и я, задетая волной ненависти, падаю на землю. Мужчина, который напал на Клауса и сейчас стоит перед ним, мне незнаком, но в глазах Клауса я явно вижу осведомлённость. Мужчина замахивается на первородного и ударяет его кулаком по лицу, отчего тот на шаг отступает, а я подрываюсь с места, чтобы оказать помощь, — но Клаус останавливает меня, вытянув ладонь вперёд, когда я уже стою рядом с ними. Злость, которая исходит от нападавшего, — подобно почти бесцветной оболочке —обволокла всё тело незнакомца и, кажется, сгустилась вокруг него так сильно, что я могу до неё дотронуться.       — Элайджа, — тянет Клаус, улыбаясь, — не будем устраивать семейные разборки перед дамой.       Он кладёт руку на плечо того самого Элайджи, но тот тут же скидывает её, словно для него его прикосновение оскорбительно. Мужчина тотчас поворачивается ко мне, опьянённый желанием навредить гибриду, — он, видимо, только заметил, что здесь не один.       Я отступаю на шаг, но он подходит ближе. Когда дело касается Клауса, я знаю, что он не убьёт меня, а сейчас я в этом не уверена. Если Элайджа не испугался бросить вызов гибриду, то вряд ли его остановит чужое утробное рычание, когда он прижимается ко мне почти вплотную.       Он смыкает свои пальцы на моём подбородке и дёргает, заставляя посмотреть ему в глаза. Его глаза тёпло-карего оттенка вызывают доверие и в пух и прах рассеивают тот образ, что я успела сформировать о нём. Он кажется неплохим человеком — ему просто больно.       — Иди домой и не задавай вопросов.       Его зрачки начинают пульсировать, чтобы подчинить меня своей воле. Клаус говорил, что это является одной из их семейных особенностей первородных. Он применял ко мне внушение лишь в нашу первую встречу, но сейчас я не чувствую того же. Я всё ещё трезво мыслю, могу рассуждать и главное — выбирать, что мне делать, и это сейчас может здорово мне помочь.       Я только заворожённо киваю и разворачиваюсь, чтобы уйти. Делаю пару шагов, прежде чем Элайджа снова поворачивается к Клаусу, и, будучи уверенной, что гибриду угрожает реальная опасность, я настолько быстро, насколько могу, разворачиваюсь, оказываюсь возле Элайджи и ломаю ему шею, как тростинку, пользуясь моментом неожиданности.       Его тело с глухим ударом падает к ногам Клауса. Гибрид удивлённо выгибает бровь и поднимает взгляд на меня, явно обескураженный таким поворотом событий. Он переступает через тело, очевидно, своего родственника и, схватив меня за шею, прижимает меня к дереву.       Шершавый ствол упирается в спину, раздирая открытые участки кожи. Я вздыхаю: будет ли хоть один день, когда он не попытается меня удушить.       — Как давно ты принимаешь вербену?       Я как можно быстрее отрицательно качаю головой. Все мои знания о вербене сводятся к тому, что она опасна для вампиров и её следует избегать. Из рассказов Клауса я помню о том, что она защищает от внушения, но я не настолько обезумела, чтобы принимать её. Тем более я знаю, что Клаус ничего мне не внушает — ему важно, чтобы я делала всё так, как он говорит. Говорит, а не идёт по лёгкому пути принуждения. Но я по собственной воле готова делать всё для него просто так.       — Клянусь, Клаус, я не пью вербену.       Он рычит, и его лицо начинает меняться. Клаус ненавидит, когда ему лгут, а прямо сейчас он не верит мне. Первородный, обнажив клыки, смыкает их на моей шее точно так же, как я смыкала свои на жертвах. Он делает жадный глоток, не убирая свою руку с моей шеи, и я зажмуриваюсь, готовясь к тому, что эта продолжительная пытка будет долгой, однако гибрид замирает.       Клаус отстраняется от меня с весьма потерянным и озадаченным видом. Он скользит взглядом по моему лицу, по которому стекают слёзы, и его гнев меняется на порыв нежности. Майклсон вытирает дорожку моих слёз и заправляет прядь волос за ухо, а я в страхе дёргаюсь от его прикосновения, словно от огня.       Он почувствовал, что в моей крови нет вербены.       — Очевидно, твоя преданность так сильна, что даже внушение моего брата не действует на тебя.       Сейчас мне безразлично то, о чём он говорит. Хоть рана на моей шее затянулась, обида за то, что древний напал меня, сжигает меня изнутри. Обычно я отыскиваю оправдания всем плохим поступкам Клауса, но эту мерзость, которую он позволил по отношению ко мне, нельзя оправдать никакими словами.       Я разбита: моя слепая вера в то, что я могу быть нужна Клаусу, обернулась для меня настоящим моральным крахом. Кажется, он заслужил то, что у одиночества лицо Никлауса Майклсона.       Элайджа, лежащий за нашими спинами, начинает шевелиться. Он поднимается на ноги, отряхивая свой костюм, который теперь не выглядит таким безупречным, и, нахмурив брови, глядит на меня, игнорируя весёлый, ехидный взгляд Клауса, направленный на его брата сразу, как только он открыл глаза.       — Ты посадил свою новую игрушку на вербену, Клаус. Снова играешь в игры с запугиванием.       Клаус хрипло смеётся и, отойдя от меня, поднимает руки — капитулирует. Всю эту ситуацию находит забавной только он один. Я бы предпочла сейчас спуститься в ад, прямиком к его хозяину, и это ни в коем случае не лицемерие.       — Это моя протеже, брат. У неё связь со мной.       То, каким тоном Клаус говорит о связи, наталкивает меня на мысль, что значение этого слова несёт более глубокий смысл, чем просто интимный характер. Он говорит об этом так, словно это — благословение божье, настоящий дар, а не тугая удавка, которая стягивает мою шею, делая меня беспомощной. Теперь я понимаю, почему чувства для вампира — это слабость.       Элайджа, расправив плечи, смотрит на меня ещё более внимательно, удивлённо, и я замечаю в его глазах то, что не успела разглядеть изначально, и то, что трудно заметить — переживания за собственного брата. Он смотрит на меня так, словно во мне есть спасение Клауса от его собственной тьмы, силы которой неизмеримы. Я не знаю, есть ли у Клауса хорошая сторона, та часть его, где он не манипулирует и не запугивает, толкая людей на самые страшные поступки. Гибрид не демонстрирует ничего, кроме жестокости, и мне не удаётся рассмотреть хоть что-то, помимо черноты, — или всё дело в глазах смотрящего?       Я вижу, как с каждой секундной, что он продолжает смотреть на меня, надежда разгорается в нём сильнее. Что бы ни означала эта связь между мной и Клаусом, я должна выяснить, как её разорвать и почему она появилась.       Тишина, вставшая между нами тремя, с треском рушится мелодией на телефоне Клауса. Забавно, но я редко слышу, чтобы ему кто-то звонил, ведь обычно всё наоборот: он использует телефон, чтобы раздавать приказы своим гончим, которых я до сих пор ни разу не встречала.       — Деймон, — елейно тянет он, притворяясь, что рад его слышать, — полагаю, я обязан тебе возвращением моего брата Элайджи. Что ж, верни мне остальные гробы, и в благодарность я убью тебя быстро.       Старший Сальваторе смеётся, не принимая угрозу Клауса всерьёз.       — Раз гробы у меня, условия тоже диктую я. Приготовь праздничный ужин к семи, у меня целый список требований, — проговаривает Сальваторе, очевидно, нисколько не боясь того, что ему грозит, и бросает трубку.       Я, находясь под впечатлением от разговора, испытываю настоящее восхищение. Деймон Сальваторе не входил в число тех людей, с которыми я сплетничала, заплетая друг другу косички, но всё, что я знала о нём — он никогда не вёл себя так, чтобы оправдать чьи-то ожидания, и это вызывало глубокое уважение.       Однако Клаус впечатлён меньше меня. Он сжимает телефон в руке так сильно, что тот буквально рассыпается, превращаясь в просто бесполезную, сломанную вещь. Если кто-то не слушается его, то это просто взрывает его эго, злит и делает гибрида беспощадным. А Деймон является буквально воплощением язвительности и непокорности.       Элайджа, услышав про гробы, становится заинтересованным. Словно всё то, что ему было необходимо, спрятано именно там.       — Что в этих гробах? Клаус, скажи мне.       Гибрид смотрит на меня разочарованно. Он не любит, когда я задаю слишком много вопросов, а я не могу иначе. Слишком много непонятного, много секретов — все тайны уже стали порядком меня разочаровывать.       Он буквально вплотную прислоняется ко мне, так близко, что я чувствую его дыхание на своих губах. Я вжимаюсь в дерево, намеренно причиняя себе вред, ощущая острое желание слиться со стволом, лишь бы не чувствовать то раздражение, которое распыляет на меня Клаус, буквально выдыхая свои собственные сгустки мне в лицо.       — Не разочаровывай меня, дорогуша. Не надо задавать вопросов.       Я коротко киваю. Отказывать ему или спорить — выше моих сил. Но его состояние передалось мне: я ощущаю нервозность, ярость и смятение. Мне хочется убивать, хочется кричать и рушить всё вокруг. Погано, когда у тебя один эмоциональный фон с импульсивным гибридом.       — Возвращайся домой, дорогуша, и прикажи прислуге приготовить ужин. Мы ждём гостей.       И снова поганое подчинение. Это повиновение не такое, как если бы он применил внушение. Я хочу делать то, что он велит. Я хочу быть угодной ему. Я хочу, чёрт возьми, что-то значить для него.       Последняя мысль, которая мелькает в голове, заставляет меня остановиться. Сейчас я мечтаю о собеседниках, но ни один из имеющихся меня не удовлетворяет. Я с трудом могу представить лицо Елены, когда скажу, что мне нравится Клаус. Была ли привязанность настолько сильной, что я стала испытывать к нему притяжение, или всё это по-настоящему?!       Где-то надо мной гаркает ворона, привлекая моё внимание. Она взлетает с верхушки векового дерева, и листья сыпятся в разные стороны. Размах её крыльев поистине широкий и величественный, а в полёте птица производит великолепное впечатление своими радужно переливающимися иссиня-чёрными перьями.       Мне хочется нарисовать её.       Я, со всех ног примчавшись в особняк, даю указание прислуге, как просил Клаус, и, не боясь навлечь его гнев, захожу в его мастерскую. Ослеплённая величием картин и каждой детали этой комнаты, я замираю, чтобы оглядеться.       Вдыхаю воздух, пропитанный искусством, и наслаждаюсь. Бесчисленное множество картин развешано на стенах, какие-то наброски, явно только начатые, разбросаны по столам, а на холсте, в центре комнаты, изображён портрет.       Он не окончен: краска растёрта только по фону и струящимся водопадом волосам, но я узнала её — и это не я. Улыбка угасает на моём лице, тошнота подступает к горлу, и я вовсе забываю о своём желании, воодушевлённая которым я и ринулась сюда.       С рисунка, насмехаясь над моими чувствами, на меня смотрит Кэролайн Форбс.       Я ушла. Выбежала из той комнаты и заперлась в своей. Мне хотелось покинуть этот особняк, но проблема заключалась в том, что мне было некуда идти. Брошенная и покинутая всеми, я ощущала острую нужду разделить с кем-то своё несчастье, но рядом никого не было.       На самом деле, рядом никогда никого не было.       В своей комнате я просидела до глубокого вечера. Замерла статуей и старалась успокоиться. Мне хотелось выворачивать себе кости, чтобы справиться с нервозностью, но вместо этого я только открыла шкаф, чтобы надеть платье, как того хотел Клаус, со слов служанки.       Красное платье с вызывающим декольте плотно легло на мою кожу. Ткань была настолько элегантной и нежной, что мне пришлось снять трусики для того, чтобы я выглядела безупречно. Выглядела безупречно для Никлауса.       Ровно в восемь вечера я, держась за резные перила, спустилась в гостиную, где уже был накрыт стол. Клаус, Элайджа, Деймон и Стефан, испепеляя взглядами друг друга и обмениваясь любезностями в гибридском стиле, заметили меня сразу. Моё появление значительно разрядило обстановку.       — Либо мы все можем сесть и поужинать, — начал Клаус, снова возвращая взгляд к Деймону, — либо я через глотку вырву все ваши органы.       После этого заявления все молча присели за стол, я в том числе. Мне было неловко в крайней степени, и эта неловкость только увеличивалась в геометрической прогрессии. Наверное, я была единственной из присутствующих на этом странном ужине, кто представлял собой чёртов клубок нервов и раздражённости.       Но что я действительно не понимала: для чего я была здесь?       — Почему бы дорогой Вайлет не оставить нас, брат? — выступил Элайджа — первый, кто заметил мою отстранённость.       Я, услышав собственное имя, подняла голову, откладывая в сторону столовые приборы. Сосредоточенный взгляд старшего брата Клауса был для меня как спасательный круг. Он — пусть знакомство с ним и сводилось почти к нулю — напоминал мне заботливого опекуна, которым мой дядя, к сожалению, стать не смог. Но Элайджа вызывал у меня чувство доверия, и рядом с ним я впервые чувствовала, что могу снять маску.       Вот только мы были не наедине.       Клаус, отпивая из бокала красное вино, смотрел на меня с полуулыбкой. Его ресницы мягко подрагивали, заставляя меня снова и снова возвращать взгляд на него, как бы сильно я ни чувствовала злость. Но злилась ли я на него или на собственные ожидания? Клаус не обещал мне ровным счётом ничего. Те чувства, которые у меня появились, он презирал, называл слабостью, — но тогда как же объяснить его заинтересованность Кэролайн, которую он так тщательно скрывал?       — Нет, она останется. Ей будет полезно увидеть, каким я бываю, если я не получаю то, чего хочу.       — Пусть она уходит, — встрял Стефан, который даже не пытался сделать вид, что он в восторге от нахождения в этом месте. — Это моё условие, иначе разговора дальше не получится.       — Почему, Стефан? — гибрид сделал вид, будто искренне удивился. — Боишься, что милая Вайлет узнает, что она умерла из-за тебя, и драгоценная Елена не сможет тебе простить тот факт, что ты убил её лучшую подругу?! Упс.       Мне хотелось поставить его фразу на повтор, потому что смысл упорно не желал укладываться в моей голове. Но, судя по тому, как замер Стефан, я не могла оправдать слова гибрида тем, что он нагло лжёт, ведь это не было похоже на того Стефана, которого я знала; я не делала ему ничего плохого, чтобы он желал мне смерти.       — Зачем? Почему, Стефан?       Даже Деймон, который привык обычно острить, молчал. Он смотрел на брата разочарованно и так, словно не узнавал его, точно так же, как и я.       В глазах вампира, которые он, наконец, поднял на меня, я видела сожаление. Но его сожаление не вернёт мне мою жизнь; не избавит от влияния Клауса; не позволит мне испытать то чувство, когда прижимаешь к себе своего ребёнка, когда борешься за каждый день жизни.       — Я хотел, чтобы Елена перестала меня спасать.       Моя жизнь была настолько никчёмной, что ей воспользовались, чтобы проучить кого-то третьего. Меня сделали шашкой, неугодной фигурой на шахматной доске. Эмоций было настолько много, что они убивали меня, терзали и сводили с ума; казалось, ещё чуть-чуть — и я перегорю, как спичка, не выдержав той реальности, что обрушилась на меня, и единственным выходом останется лишь покой.       Я закрыла глаза, сосредоточившись. В этот раз заветный рубильник нашёлся моментально.       — Вайлет, — я слышала грозный голос Клауса, видевшего меня насквозь, словно через какую-то призму, но не отзывалась.       Я больше не подчинялась ему.       Теперь я была абсолютно свободна.       И в подтверждение своим мыслям я ушла сперва из гостиной, а затем и из особняка, игнорируя угрозы и попытки меня остановить.