haunted

      Палермо начинал паниковать.       Что-то очень эгоистичное взвилось в нём с новой силой. С такой же неохотой он отдавал Андреса в лапы очередной жёнушки. С таким же страхом он работал над планом, приближая день, когда его можно будет воплотить в жизнь.       Страх. Желание продлить момент. Удержать. Заморозить. Отменить. Оставить.       Мартин ненавидел отпускать. Будь это вредные привычки, простые привычки, люди, традиции, вещи, помещения - всё, чёрт подери. Ему всё было сложно отпускать. В своё время Андрес делал постоянные вынужденные перемены легче, потому что тогда, всё, чего хотел Мартин, чтобы гениальный грабитель его не бросил.       После смерти он понял, что пожертвовал всем, что у него было ради этой жизни. Терпимой работой, маленькой квартиркой, какими-то друзьями - не то, что бы за это стоило цепляться, но с этим всем он был в своей скучной безопасности. Он принёс это на жертвенный алтарь, хотя об этом его никто не просил. И это того стоило. Стоило всего, что произошло за десять лет их почти неразлучного сосуществования. Его первый настоящий костюм, поход в дорогой ресторан, наручные часы, фальшивый паспорт, полёт на другой континент. Много всего, что произошло впервые. Казалось бы, его уже ничто не удивит.       С Хельсинки он впервые, без шуток, впервые почувствовал себя настолько любимым. Впервые не было необходимости притворяться кем-то другим. Впервые он был настолько мёртв и влюблён.       Хельсинки гладил Палермо по голой спине. Кожа под пальцами ощущалась невероятно живой, хотя Палермо был мёртв, абсолютно мёртв, бесповоротно и окончательно. Но он старался об этом не думать. Потому что то, что между ними произошло буквально час назад, было так ярко и живо, что в это не верилось. Палермо был настолько страстным, что этому могли позавидовать многие живые. Да, на его теле не было следов смерти, ни пулевого ранения, ни трупных пятен, ни мерзкого запаха, ни могильного холода. Ну, его тело не было слишком горячим, да. И всё. Но то, как он двигался, дышал, смотрел на него, прикасался к нему... - Что ты там говорил, что выставил бы меня за дверь среди ночи? - Хельсинки крепче прижал Палермо к себе и улыбнулся. - Да. Если бы был жив. - Даже обнять бы себя не дал? - Не дал бы. - И поцеловать? - Именно. - Даже в лоб? - Даже туда.       Хельсинки поцеловал его: сначала в губы, а затем в лоб. Мартин не отворачивался, охотно принимал его поцелуи и целовал его сам. И улыбался.       Было действительно сложно поверить в то, что Палермо говорил о себе все те неприятные вещи. - Что-то не похоже, - поддразнил его серб.       Но Палермо внезапно стал очень серьёзен. Слишком серьёзным. - Смерть многое меняет. И сейчас я понял, что был таким ебанатом, когда отказывался от объятий. И поцелуев. Это ведь так охуенно. Или это только с тобой, м?       Чувствовал ли Хельсинки себя особенным? Возможно. А не стоило. Потому что это то, о чём они должны были поговорить. Они начинали говорить об этом, но закончилось всё тем, что они переспали. Не, для Палермо это была вполне обыденная ситуация, но эта была не та тема, которую можно было бы игнорировать. Или откладывать. Потому что с каждым часом конец их отношений становился всё ближе и ближе.       И сейчас, будучи обнажёнными, они оба посчитали, что не время продолжать этот разговор.       Палермо представлял, какой Хельсинки тёплый или даже горячий. Какой он мягкий. И не хотел представлять, что уже завтра у него этого не будет. Не просто не будет их. Возможно, Палермо исчезнет вообще.       Так что они лежат и жалеют только об одном. И почему они не занялись любовью раньше? Только держались за руки, целовались, обнимались, разговаривали - как влюблённые подростки. Хотя, Мартин был таким подростком...       Их три недели прошли чертовски быстро, слишком быстро. Буквально пролетели. И у них больше ничего не осталось.       Потому что завтра им предстоит прощание.