haunted

      Хельсинки не мог спать. Он завидовал Найроби, спавшей на кровати слева. Казалось, её сон не могло ничто потревожить. Даже то, что он пришёл среди ночи. И не один.       Палермо, невидимый и неосязаемый для всего остального мира, прошёл с ним. И лёг на его кровать. Хельсинки лёг рядом и обнял его, как плюшевую игрушку. Палермо это даже немного позабавило, что у большого сербского плюшевого мишки есть своя плюшевая игрушка, чтобы обнимать. И он был слишком мёртв, чтобы возражать и отказываться.       Хотя следовало. Хельсинки тоже думал, что зря. Зря он это всё.       Он ненавидел прощания. Но ещё хуже было бы, если бы Палермо просто исчез. Впрочем, как только он закрыл глаза и уснул, он ещё чувствовал тело рядом с собой. Продолжал чувствовать, засыпая.       Во сне он смотрел Палермо в глаза, в его блестящие от слёз глаза, и улыбался. Палермо улыбался ему в ответ. Что-то говорил, но слов было не разобрать. Зато он запомнил чёрную футболку и комбинезон. Как будто он был с ними. Был частью не только этого сна, но и их большой странной семьи.       Ранним утром, за несколько часов до того, как настанет время ехать в ангар, в комнате никого не было, ни Палермо, ни Найроби. - Вставай, соня, - женщина пришла к нему, когда он одевался к завтраку, - шлялся где-то чуть ли не до утра, а теперь спит так крепко, что ограбление века может проспать. - Не мог заснуть. - Ага, весь последний месяц.       Могло показаться, Найроби его осуждает или ругает, но это было далеко не так. - Слушай, Хельси. Всё в порядке. Все по-своему справляются. Зато когда мы выйдем из Банка, снова сможем спать столько, сколько захотим. На самых роскошных кроватях, да? - Да.       Она широко улыбается и обнимает его. - Пойдём завтракать.       Он идёт. А сам ищет взглядом Палермо.       Ест кашу, пьёт кофе, отвечает на чьи-то вопросы, даже не замечает, кто спрашивает. Хмурится, глядя, как Стокгольм проводит последние часы с Цинциннати, играет с ним, а малой и не понимает, что мамы не будет больше недели. А может и... - Что за депрессивные мысли, здоровяк?       Хельсинки хотел подумать, что Палермо появился за его спиной, как призрак, а потом вспомнил простую истину. - Твой взгляд, - пояснил он, - так смотришь на них. Будто они больше никогда не увидятся. - Шанс всегда есть. - Так.       Палермо быстро осмотрелся, взял его за руки и повёл в свою комнату.       Там до сих пор пахло сексом.       Он встал напротив него и так непривычно серьёзно посмотрел на него. - Послушай меня, пожалуйста. Я много дерьма говорил про Серхио, но о вас он, походу, действительно заботится, так что если он или его женщина что-то приказывают - выполняй беспрекословно. Не сомневайся в нём. Но убей Гандию. Понял?       Хельсинки покорно кивнул - а что ему ещё делать.       Однако Палермо на этом не закончил. - Береги подружку. Она, вроде как, забавная у тебя. И не вздумай, слышишь меня, не вздумай. Вот только, блять, попробуй. Ты об этом пожалеешь. Ну, знаешь, умереть. Мне плевать, насколько героически это произойдёт, но если это произойдёт в ближайшую неделю, клянусь, я найду тебя в мире мёртвых и устрою тебе самое суровое наказание. Не буду с тобой разговаривать. Пару часов. И буду очень осуждающе на тебя смотреть.       Хельсинки рассмеялся. Сквозь слёзы. Он не заметил, что начал плакать. - Ты пойдёшь со мной?       Теперь настала очередь Палермо отводить взгляд и прятать слёзы - хоть он не мог плакать, привычка осталась. - Я не знаю. Если я действительно привязан к плану, то, может быть, я останусь с Марселем и Серхио. А может, пойду с вами. Не знаю, я ничего не знаю...       Здоровяк его обнял. От волос Палермо пахло порохом и грустью, а грусть пахла красным вином. - Я даже не знаю, что будет, когда вы ограбите Банк. Я ведь могу исчезнуть. Перестать существовать окончательно.       Он не может сказать ему, мол, разве это не то, чего ты сам хотел, дорогой? Если бы ты не хотел этого, то сейчас бы тоже нервничал, курил и пытался успокоиться. Но он не мог его обвинять. Очень хотел, но не мог. - Тогда надо нормально попрощаться, раз так, нет? - Надо. А ещё. После того, как выйдешь из Банка, будь, пожалуйста, счастлив. Найди того, кто будет жив и будет любить тебя.       Хельсинки до этого момента думал, что слова причиняют меньше боли, чем пули. Нет. Слова Палермо действительно причиняли боль. - А что, если я счастлив с тобой?       Он грустно улыбнулся, не зная, что ответить. - После ограбления, - продолжил Хельсинки, - я вернусь сюда, буду спонсировать монастырь, собирать старинные портреты, коллекционировать изысканное вино, слушать музыку восьмидесятых и тогда... - И тогда у меня не будет выбора, кроме как вернуться сюда, на каком бы кругу Ада я ни был. - Именно. Значит, договорились? - Договорились.       Договор был скреплен рукопожатием и смехом сквозь слёзы.