haunted

      Палермо даже не стал пытаться его остановить.       Да, он был мёртв, но от этого было больно не меньше. Было больно, но к боли он привык. Только боль была его верным спутником и партнёром, боль его никогда не покидала.       Вот оно, то, о чём он не рассказал Хельсинки - ему постоянно больно. Постоянно болела голова, в которую он выстрелил. И болело что-то внутри, не только сердце, которое давно не билось, а что-то ещё.       Хельсинки вернулся к живым, к которым и принадлежал, и делал вид, что ничего не происходит. Хотя Палермо до сих пор ловил на себе его короткие взгляды. Но сам к нему не подходил: не приходил в класс, чтобы пролить на Серхио немного яда, не присутствовал на общих ужинах или обедах, потому что в этот раз его не интересовала не только еда, не сидел с ним во внутреннем дворе.       Палермо сам делал вид, что его не существует.       Жалел ли он, что признался? Нет.       Однажды Хельсинки сам заговорил с ним. Это произошло поздно вечером, когда все ушли спать. - Как ты это сделал? - Выстрелил в себя. В голову, - Палермо сложил пальцы пистолетом и просунул их в широко открытый рот. И изобразил выстрел, резко дёрнув головой.       Хельсинки тяжело вздохнул. - Почему ты сделал это? - Может, потому что это всегда во мне было? Меня всегда называли импульсивным, непредсказуемым. Ненормальным. Я не сделал это в двадцать - сделал в сорок. Слушай, я не хочу, чтобы ты жалел меня. Я могу рассказать свою историю, если ты поклянёшься, что не будешь жалеть меня.       Не думая, серб клянётся. Хотя не до конца уверен, что сможет. - В общем. Этот план, который вы разбираете сейчас, он был Андреса и моим. Мы работали над ним два года. Подумаешь, не знали, как выбраться из Банка, но это ведь такая мелочь, да? Но, так как Андресу приспичило сыграть свадьбу, он связался со своим братом. А тот припёрся с планом ограбления Монетного двора. И он что-то наговорил Андресу, что тот попросил меня уехать. Ну, там ещё много всего было, но не суть. Я уехал. Я бы мог вас всех сдать и сейчас быть героем, жить в богатстве и ни в чём не нуждаться. Но нет. Я решил ждать. Мы бы обязательно поговорили с Андресом, прояснили бы всё и вернулись к плану, когда он вернулся бы. Но он там умер. Не спорю, тогда я хотел умереть тоже. Однако я выбрал ожидание. Вдруг, он жив? От Серхио всего можно было ждать. Я ждал, вдруг он свяжется со мной? Я ждал. Ждал, что хотя бы сам Серхио напишет мне. Не знаю, поддержит, хоть мы с ним и не ладили, он мог бы, ради приличия. Но ему было похуй на меня. А что происходит с человеком, который потерял того, кого любил, который остался без возможности разделить боль от утраты, которому уже никто не поможет? Который во всём винит себя и не знает, как преодолеть чувство вины и боль. Он избавляет мир от себя. А себя - от боли и груза. Все в выигрыше.       Хельсинки положил свою широкую тёплую ладонь на его плечо. - А знаешь, что самое забавное? Буквально через пару дней после того, как я себя убил, этот сын шлюхи приехал ко мне, в Италию. Всё это время он знал, где меня найти. Он пришёл только тогда, когда ему это понадобилось. Но тут облом. Я мёртв. И я думал тогда, стоя над своим телом, наверное, он похоронит меня. Ага. Почти. Он обыскал всю квартиру, забрал всё, что касалось плана, всё, что у меня было. Оставил какие-то деньги, чтобы меня могли похоронить другие. И ушёл. Но я не смог остаться со своим телом. Что-то тянуло меня за ним, я следовал за планом. Даже после собственной смерти я не смог с ним расстаться. И вот я здесь.       Хельсинки не думает, как ужасно эгоистично поступил Палермо. Хельсинки не думает, как не менее ужасно эгоистично поступил Профессор.       Хельсинки не осуждает. И не поощряет. Он берёт Палермо за руки и держит их. - Это не жалость, не думай. Просто мне нравится касаться тебя.       Палермо вяло улыбнулся. - Прости меня. Я поступил неправильно, я не знал, как реагировать на такое. И, очевидно, отреагировал неправильно. - Спасибо, что ты всё ещё со мной.       Они обнимаются. Настолько крепко, что Палермо кажется, эти объятия могут вернуть его к жизни.