haunted

- И с чего бы тебе так поступать? - нерешительно спросил Хельсинки вместо того, чтобы благоразумно промолчать.       Палермо облизал свои мёртвые губы. - Я был не очень хорошим человеком. У которого были не самые лучшие времена. Я бы не только тебя вышвырнул, но ещё сказал бы, что мы товарищи, братья. И потому что я бы хотя бы попытался соблюдать установленные не мой правила. Без обид. - Без обид, Палермо. Но я думаю, ты бы передумал. - Не, речь не об этом, да я бы мог даже влюбиться в тебя. Но я бы не позволил себе показать чувства. Ни за что бы не допустил, чтобы ты полюбил меня. - Почему? - Потому что потом нам было бы сложно расстаться. Потому что привязанность может делать ужасно больно.       Хельсинки, может, и глупый, но не тупой. Он соображает, что Палермо бы с удовольствием остался позади, даже без особой на то надобности, чтобы просто быть убитым. Как Берлин. - Так ты всё ещё можешь испытывать чувства? - Скажем так, я всё ещё думаю, что некоторые живые привлекательнее других, если ты об этом. - И насколько привлекательнее? - Хельсинки поднял глаза.       Палермо сидел рядом. Палермо не смотрел на него. Палермо думал о чём-то, в чем сомневался. - Настолько, здоровяк, что ты мне нравишься. Нравишься настолько, что я говорю тебе об этом вот так, напрямую.       Хельсинки на него смотрит и хочет поцеловать его. Потому что после таких слов, после признаний, следует какой-то романтический жест. Не с Палермо, казалось, у него аллергия на романтику. - Доброй ночи, здоровяк. - Уже прощаешься? - Я забочусь о тебе. Тебе надо спать.       Мартин рад, отчасти, что теперь ему не нужен сон. Можно подумать, при жизни он им правильно пользовался: ещё доучиваясь в университете, он ночами не спал, доделывая конспекты, после работы он ходил по клубам, а утром выглядел хуже мертвеца, повстречав Андреса он не спал сутками, думая над его безумными идеями, стараясь впечатлить его гениальными решениями. Но когда Андрес умер, он перестал спать, потому что ему снился один и тот же кошмар, как он целует его, а тот в его руках рассыпается в прах. Да, в принципе, он был рад, что ему больше не нужен был сон. Но сон нужен Хельсинки.       На следующий день Найроби устраивает другу допрос. - Хельси, - говорит она ему, улыбаясь, - ты выглядишь влюблённым.       Тот густо покраснел, но ничего не ответил. - С этим человеком ты вчера чуть ли не до утра был?       Хельсинки молчит и смотрит на Палермо, который в это время сидел под деревом и смотрел на облака. Когда Хельсинки был не один, он редко подходил к нему. Но он не мог отвести от него взгляд. Он бы многое отдал, чтобы Палермо был жив. Хотя бы на один день. Хотя бы. Или чтобы его можно было вернуть в мир живых, как в мифе. - Просто не мог уснуть, думал, на свежем воздухе мне будет лучше. Так получилось, задремал там.       Женщина многозначительно ухмыльнулась, но больше вопросов задавать не стала.       Хельсинки прежде не доводилось испытывать таких сильных чувств. Потому что в этот раз это было похоже на человеческие отношения. Это не его сучка в тюрьме, это не случайная встреча в баре. Здесь и сейчас у него был шанс узнать этого человека: медленно, постепенно, пройти все стадии нормальных отношений, от рукопожатия при знакомстве до, возможно, он очень на это надеется, поцелуя. А может, и чего-то большего. Он не отрицает, что стал почти одержим Палермо. Он о нём думает, он не может отвести от него взгляд, если видит его. Он рад каждому мгновению, проведённому с ним. Он кажется ему абсолютно прекрасным и умным. Его улыбка - то, ради чего стоило жить.       Мартин, конечно же, о себе так не думал - он всего лишь призрак с низкой самооценкой. Он по-прежнему считает себя монстром, чудовищем, потому что прекрасно понимает, что делает с Хельсинки - то же самое, что с ним делал Андрес, захватывает его, сам того не желая, потому что любовь слепа, никто не выбирает, в кого влюбляться: в полубога или в мразь. Мартин прекрасно знает, как любовь может менять людей, знает, но продолжает поддерживать общение, делая это лишь из своих низменных потребностей. Просто быть услышанным. Просто быть замеченным. Просто иметь возможность с кем-то заигрывать, потому что ему нравилось делать это при жизни. - Почему ты, кстати, видишь меня? Именно ты. Не пойми меня неправильно, но мы ведь даже не были знакомы. - Может, потому что я хотел тебя видеть?       Он думал, он станет кошмаром Серхио, постоянным напоминанием о том, что из-за него умерли люди не только в Монетном дворе. Или случайным видением для Боготы или Марселя, они бы видели его за столом или во дворе всякий раз, когда вспоминали, как он играл на гитаре, танцевал или шутил шутки. Но не собеседником абсолютного незнакомца. - То есть? - Ну, я и сам толком не знаю. Просто я хотел, чтобы кто-то мог разделить мои чувства. Чтобы я не был одинок. А потом стал чувствовать тебя, видеть и слышать. Я без понятия, почему так произошло.       Палермо постарался улыбнуться. Но на самом деле чуть ли не заплакал от боли и злости: почему, почему случайному человеку до него больше дела, чем тому, кому он долгое время доверял?