«это камень на моей шее — я с ним иду на дно, ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤно я люблю этот камень, и мне уже все равно» Надпись на проигрывателе, дат. «весенний день», автор неизв.
***
[Рыжий] Рыжий склонился над ним, и на секунду весь мир замер. Сфинкс всю жизнь вспоминал потом эту картину. Она возникала у него перед глазами, стоило ему закрыть их, высвечивалась на веках, в коре мозга. Она была записана в его памяти, и он ничего не мог сделать, чтобы от нее избавиться. Это была картина, почти как при эпохе Возрождения. Возможно однажды Сфинкс найдет достаточно сил написать ее, или хотя бы отдать идею в более чуткие руки, способные нормально держать карандаш, не прибегая к помощи железяк. Белые стены, белые одеяла и подушки, белый лоб, белые руки, глаза-кометы, сверкнувшие в последний раз, и рыжие, огненные, кровавые, пряди, пряди ангела смерти, разметавшиеся по подушке рядом с бесцветными. Губы Рыжего нежно, невесомо коснулись лба, потом бровей, потом он поочередно поцеловал оба глаза. И после этого они закрылись насовсем. И больше всего на свете Сфинкс хотел, и одновременно боялся узнать, что было в этих глазах, когда в них заглянула сама смерть.***
— Я не понимаю. — Ну, поймешь со временем. — К сожалению, — он примерился, пытаясь подняться на руках, — К сожалению, все всё понимают со временем. — Ты постоянно говоришь загадками, — сказал Сфинкс, и голос его подвел, — Ты умеешь говорить по-другому? Есть в тебе хоть что-то человечное? — Сфинкс одним размашистым движением подхватил Ахилла за подмышки граблями и встряхнул. Состайник повис куклой. Только кривая улыбка на губах и ненормально-блестящие глаза выдавали в нем признаки жизни. Они, и бешенно колотящая грудная клетка, вздутая и горячая. Сфинкс со вздохом бережно опустил его граблями вниз. Ахилл ничего не весил. Практически ничего, кроме своего безумного сердца, выпирающего вперед и вбок, словно оно пыталось прорвать грудную клетку, в попытках вырваться. — Конечно есть, — с хрипом рассмеялся Ахилл. Он зашелся лающим хохотом, который сопровождался болезненной судорогой. Он замер, переводя дыхание. Сфинкс мучительно старался избавиться от жалости на своем лице, но его грабли словно сами тянулись к мальчишке, совсем мальчишке, сидящем перед ним. Мальчишка. — Конечно есть. Сфинкс попытался поймать его взгляд. Ахилл полоснул его расширенными зрачками, кометы окончательно скрылись, угасли в этой жуткой темноте. Незнакомец. — Это ты. Чудовище. Сфинкс закрыл глаза. Но уши ему закрыть было нечем. — Это как дежа вю, знаешь? То же место, то же время, те же слова, те же мысли. Вот только ты не ты, а я — не я, понимаешь? Уже было, уже прошло. А что будет после? Загадка. Он бормотал себе под нос, но Сфинкс был слишком близко, чтобы иметь хотя бы призрачный шанс не услышать каждое его слово. — Ты сошел с ума, верно? — А ты нет? Как по мне, мы оба давно слетели с катушек. Вопрос не в том, когда или почему, а… где? — Где? — Ты говорил с ним? Он странный, да? Чудак. Сумасшедший. Незнакомец. Сфинкса бросило в холодный пот. Что-то внутри сложилось, как пазл, вбиваясь в голову стеклянными шариками, и разрываясь на выходе конфетти. — Да какой он незнакомец. Такой же как и я, — тот приподнялся на руках, увереннее садясь на край кровати. Сфинкс испуганно отшатнулся, но не успел удрать от цепкой хватки руки. Лицо Ахилла оказалось близко-близко, и глаза его вновь были обычными, а голос не походил на голос сумасшедшего. — Будто никогда и не расставались, Кузнечик. Сфинкс боролся с собой. Правда боролся. Просто больше он не мог. — Рад тебя видеть, Друид. Они помолчали, и Сфинкс подумал, что это самая ужасная минута в его жизни. Но тут Ахилл открыл рот, и мучения продлились на еще одну фразу. — Он рад сильнее, я уверен.***
[Волк] Однажды Волк, который никогда не задавал вопросы, задал вопрос, который никогда не должен был быть задан, человеку, который никогда не отвечал на вопросы, и получил ответ, который никогда не хотел бы услышать. — Кто такой Друид? Ахилл не прекращая помечать маркером книгу провел одну длинную кривоватую прямую через весь лист. Рука его даже не дрогнула. — Мой брат по оружию. Этот ответ ему, разумеется, ничего не объяснил. Это его разозлило, и что-то внутри зачесалось, требуя выбраться наружу. — Разве Сфинкс не твой брат по оружию? Линия надломилась, пошла по косой. Скрип маркера на секунду стал оглушительным, а затем стих. Полоса через всю книгу уродливо желтела на фоне черных букв. — Нет, — Ахилл облизнул кончик пальца, испачканный в маркере. О? И припечатал взмахнувшую страницу: — Его место занял ты. Ай. — Нет. Может быть. Скорее всего, так и есть. Да. Это многоступенчатое, но стремительное осознание видимо отпечаталось на его лице, поскольку Ахилл оттаял, и даже улыбнулся. Волк не стал признаваться, что эта улыбка немного сгладила его досаду. Но в чем он точно не хотел признаваться, так это в том самом темном чувстве, что грызло его изнутри, и что не ушло даже когда он услышал ответ. Оно словно проглотило это, насытившись, и став больше. Его прицел сбило только одно — проходящий мимо Рыжий. — Веселимся? — вяло кивнул тот, не сбавляя шаг. Судя по виду он спешил. Судя по взгляду — не слишком то и торопился спешить. Волк решил, что лишний круг, отсекающий пару минут ему не повредит. Он вскочил на ноги, и не оглядываясь пошел следом. — Еще как! — крикнул в догонку Ахилл. Волк все еще планировал не оглядываться. Но когда он в последний раз выигрывал у самого себя? Он мотнул головой, надеясь выдать это за щелканье позвонками. Состайник сидел с закрытой книгой на коленях, и его улыбка казалась еще более мягкой, и исцеляющей. Рыжий подтянул Волка к себе за заднюю часть шеи, и они скрылись за поворотом. Уши у Волка горели огнем. Рыжий подержал руку в воздухе, там, где ее стряхнул Волк. Рука у него тоже горела огнем — Волк не рассчитал силу. Наконец Рыжий перестал лихорадочно скакать зрачками по чужой фигуре, и сжав кулак продолжил идти. — Ты — гениальный сукин сын. Как тебе это удалось? — Удалось что? — бездумно переспросил Волк, все еще сражаясь с эмоциями радости, проступающими у него на лице. Рыжий посмотрел на него как на идиота. Волк моментально ощетинился; неосознанно, мышечная память его лица просто повторила маску, повторила структуру привычных эмоций, движений. И сейчас он был ей благодарен. Он вполне понимал, что выглядел как идиот, но необязательно было говорить об этом с кем-то еще. Будущему вожаку такое не шло. — Как ты это сделал? — повторил он снова, уже приветливее. Черты его лица сгладились, тени словно разбежались по углам, взгляд обрел четкость. Похоже, до этой встречи он двигался на автомате. Волк на секунду снова лишился ориентиров. Рыжий вначале показался ему почти враждебным, а сейчас снова стал привычным, даже каким-то родным. — Я не знаю, — честно ответил тот, и оскалился. Он не знал. Шла пятая неделя со смерти Леопарда. Шла пятая неделя с момента, когда могильники в последний раз улыбались. Рыжий, по большей части самый снисходительный из них четверых (троих, Волк, троих) к чужим причудам и чужому горю, первым ушел в разнос. И, видимо, последним оттуда вынырнул. — Что-то я резко постарел для таких чудес, — поделился Рыжий, когда они замкнули круг и вернулись к тому месту, где оставили Ахилла. Пират тоскливо скулил под диванчиком на перекрестке, и даже не обратил на подошедших внимание. Его хозяина не было видно. Улыбка на лице Волка слегка потухла. — А я как будто ожил, — в ответ признался Волк. В ответ, потому что так просто никто из него бы не вытянул это признание. Но он и правда почти дышал, как дышат только очень маленькие дети, или жутко старые взрослые. Дышал бездумно, вбирал каждой клеточкой тела воздух. Дышал жадно. Дышал. И продолжал дышать до сих пор. — Это-то меня и пугает. Рыжий не стал дожидаться ответа, и, махнув рукой, пошел в сторону лестницы. Волк не стал его провожать, а просто прислонился к стене возле свернувшегося в клубок пса. Он побродил взглядом по перекресточной остановке, вылавливая малейшие признаки чужого присутствия. Поймал. Сиротливая сигарета, тлевшая на подлокотнике. Длинная, слегка примятая, практически не использованная. Лежит, как приглашение — едва горит, затухающий кончик почти коснулся треснувшего лака на деревяшке. Она была похожа на трубку. Она была похожа на него. Волк подхватил это сокровище, и сунул в рот, затягиваясь. Дым пах гарью и их общими секретами. Он курил, и улыбка снова проступала на его лице.***
В голосе Ахилла звучал вызов. Волку стоило бы дважды подумать, прежде чем на него вестись. Но Волк и так думал слишком много. — Что нужно сделать чтобы две собаки не могли поладить друг с другом? Сделать. Не «что нужно было сделать». Настоящее время. Вопрос. Сфинкс, который думал также много как и Волк, а порой и еще больше, и сразу за всех, мучительно вздохнул. — Нужно столкнуть их сферы интересов. Животная территория, — и испугавшись, что он подкормил тему этого разговора, спрятался в книге. Не вышло. — Философия? От тебя? Сейчас? — последнее слово Волк сказал почти угрожающе. Пират дернул ухом, продолжая тяжело дышать в руки Ахиллу. Его массивное собачье тело полулежало, скрытое одеялом, и переплетенными неходячими сегодня ногами Ахилла. Он явно держался изо всех сил. Как интригующе. Пират, который никогда ни на кого не нападал, и Волк, который никогда ни от кого не терпел нападений. Табаки хрюкнул, подавившись смехом. Сегодня он был в привычном режиме безостановочного веселого безумия, и похоже любая мелочь, идущая вразрез с хмурым и мрачным небом за окном вызывала его особое внимание. Сфинкс в сотый раз за день захотел нащупать этот переключатель режимов, и вырвать кнопку, предварительно навсегда переместив ее на середину. Судя по дернувшимся пальцам Македонского, что-то похожее мелькнуло и в его голове. Но потом Сфинкс перехватил его взгляд из-под челки, и подавил разочарованный вой. Глаза Мака блестели, а губы от сильного сдавливания были белыми — он едва сдерживал рвущийся наружу смех.***
[Друид] — Знаешь, есть разница между горящей спичкой, и палящим лучом света, преломляемым линзой. Оба поджигают, оба на одинаковый срок. Но они разные. — И кто же чиркнул спичкой в твоем случае? — Не знаю, — ответил Друид. Не потерянно, не устало, никак. Ничто не шевельнулось ни в его лице, ни в его памяти. Пустота, смятая простыня мыслей, за которой скрывается болезненное тело ничего. Хотел бы он знать? Ах, как бы он хотел! Может все это изменило бы? Может все это было бы по-другому? — Знаешь, пыль, танцующая в лучах солнца… Навевает щемящую приятную тоску. Может тоже быть прекрасной. Заставляет тебя думать о них? Что бы Друид сейчас не услышал, все это уже было.***
[Волк] Дергает, словно дверь нитью молочный зуб. И боль такая же где-то. — Примерно так. — Примерно? — Ну, не было времени разбираться, — сознается Ахилл, отпивая чай. — У тебя не было времени разбираться? — А что там со временем? — раздраженно спросил Табаки, переводя внимание на себя. Голос его звучал глухо, а лохматая макушка скрывала выражение лица, но Ахилл все равно благодарно пошуршал пакетом с орешками. Жаль, что не сработало. Волк вцепился зубами в холку, смыкая клыки. — Да, со временем. Мы же вроде ясно дали понять, что хотим узнать как можно больше. — А ты просто сгреб все документы и приволок сюда. Зачем? — Не было времени разбираться, ты что, шутишь? Три тени обступили Ахилла с трех сторон, зловещие в сумерках, пугающие даже в обычное время. Но он безучастно пожевал кашу во рту и проглотил, запивая остывшим чаем. — Так все и было. Волк сдул челку со лба, выгибая бровь. Оскал ушел, ушли и три тени, сменившись одной, вполне себе человеческой. Табаки напряженной выстукивал что-то на спинке кровати, свесившись с нее почти наполовину. — Брысь. Шакал резко дернул головой, хлестнув волосами по чужим рукам. — Что прости? — Я сказал, вон отсюда. Табаки недоверчиво моргнул. Потом еще раз, и еще. Наваждение не уходило, нет, определенно перед ним был Волк. — Тебе что в голову стрельнуло? — Я не буду повторять третий раз — Волк вздохнул, поражаясь, что его до сих пор не послушались. Поражаясь, но как-то устало, словно непослушание было его привычной проблемой. Табаки начал стремительно краснеть, и вцепившись руками в прутья кровати придвинулся к состайнику ближе. Волк не сдвинулся с места, и это взбесило колясника еще больше. — Считаешь себя главным здесь? — выплюнул, почти шипя в лицо. Волк склонил голову к плечу, засунув руки в карманы. Лицо его было безмятежным, даже каким-то расслабленным. Ахилл перестал жевать, наблюдая за чужим движением глаз. Вот он поднял взгляд со лба Табаки на потолок. Сместил на окно. Ахилл прислушался — Горбач все еще выгуливал Нанетту, а Сфинкс — Толстого. Их приглушенные расстоянием и весенним ветром голоса были тихим перешептыванием, на грани самой слышимости. Даже сидящему на кровати Ахиллу приходилось прилагать усилия, чтобы услышать что-то на той стороне. Но Волк был известен своими обостренными чувствами. Он бросил еще один долгий взгляд на окно, затем плавно переместил на стены, прикроватные завалы, груду подушек, из которой выбрался Табаки, и наконец дошел до Ахилла. Ахилл отложил пакет с орешками. Стоп. Пауза. Короткая, почти не ощутимая, но режущая, как край листа. Неожиданно, и не очень-то приятно. — Считал. И Ахилл стремительно скинул с себя одеяло, стряхивая весь мусор, груду подушек, Табаки, всю комнату. Он перекатился в коляску, словно мешок сбросил, и порулил к выходу, стараясь не думать о тихом насмешливом звуке, что раздался у него за спиной. Не очень-то приятно. Ахилл скрылся в прихожей, наехал на чью-то сумку в темноте и затих. Как ребенок спрятался, честное слово! Осталось только раздвинуть зимние куртки с пакетами и рюкзаками и влезть в образовавшуюся щель. Хотя, конечно, его оттуда выцарапают. Не Табаки, уставший ждать объяснений, так Волк, терпение которого вдруг стало безграничным — он гонял его по всему Дому уже пару месяцев, и всем своим видом показывал, что останавливаться не собирался. Он подождал пару напряженных минут, вцепившись рукой в ручку двери, но так и не решаясь дернуть ее, чтобы зайти. В комнате было тихо, и даже кровать не скрипела. Неужели они так и застыли на месте, выжидая его? — Табаки, тебя за дверью ждет Стервятник. И словно в подтверждение слов в дверь пошкреблись. Учтиво, и достаточно аккуратно. Ахилл мрачно выдохнул, надеясь почувствовать распутывающийся клубок внутри груди, какое-то облегчение. Пропустил ноги и трость в комнату, кивнул, здороваясь и прощаясь одновременно. Прислушался к себе, закрывая дверь с той стороны, и начиная катить вперед с устрашающей скоростью. Пусто. Ничего. Позади щелкнул дверной замок, в щели показался кусочек светлой челки. Ахилл начал раскручивать колеса медленнее. От судьбы не уйдешь, не обойдешь и не перепрыгнешь. Главное — не оборачиваться.***
— О, ну знаешь, Волк хочет пасти стадо овечек, забывая, что единственная овца здесь — это он! — Да ну? — И начал он как раз с самой безобидной по его мнению… — С Толстого? — Толстый не овца. — Но он самый безобидный. После Черного, конечно. Сфинкс поднял голову, не веря своим ушам, и желая убедиться хотя бы глазами. Слепой хохотнул. — Это решенный вопрос? Или ты хочешь сказать мне что-то еще? — Ты знаешь. И ничего не делаешь! — О, я просто… не хочу влезать в отношения? Это утомительно, да и я в этом не разбираюсь, скажем прямо. — Да какие… Ты меня в могилу сведешь, — жалобно пробормотал Сфинкс, упершись плечом в чужое. — Не я. — Звучит мрачновато, почти как предсказание. — Звучит как звучит, прекращай придираться.***
[Сфинкс] — Ты никогда его не видел. И хорошо, что не видел. Сфинкса бросило в холодный пот. Он очень хорошо знал этот взгляд, очень хорошо понимал этот тон, и рука Слепого подозрительно легко выдавала его эмоции. — Ты тоже никогда его не видел, — подсказал Волк, криво улыбающийся со своего старого места. Ни разу, ни одним из шестерых своих глаз не видел. Не касался руками. Не боялся, не дрожал, прячась от него в траве, и наоборот — не гнал по лесу от края и до края. Не было вообще ничего. Сфинкс поежился. Вообще-то, Волк был мертв. И как каждому мертвому, ему полагалось бы помалкивать. Но сегодня он впервые заговорил. И еще Волк понял, для чего Слепой тогда сделал то, что сделал. Но хуже всего было то, что он понял, для чего сам сделал то, что сделал. Хочу поцеловать, — молился он тогда. «Тебя» — добавило его испуганное подсознание, которое боялось только одного — признать, что последнее слово было совсем необязательным дополнением. Признать, что, в общем-то, сгодился бы любой человек, и любой поцелуй. Признать, что фраза звучала органично и законченно именно в своем первоначальном виде. Хочу поцеловать. Не тебя. Не тебя? Хочу? Не хочу. Начать хотя бы с того, что Ахилл был самым злостным лжецом. А закончить тем, что он был самым живым призраком, обитающим в этих стенах. Волк улыбнулся, совсем беззлобно, так, как улыбался только в далеком детстве Кузнечика. Сфинкс поджал губы, пряча слабость внутри. Волк улыбнулся, и начал рассказ.