***
Настоящий маг — это тот, кто родился магом. Всех остальных, кто берется за это дело, ждет разочарование. Гримуар Верум
***
Рыжий насвистывал незатейливую мелодию, рассматривая неловкого Белобрюха, прыгающего под люстрой. Ему не хватало роста, чтобы смахнуть пыль с плафона тряпкой, поэтому он намотал ее на швабру и теперь активно пытался сбить комки грязи, пыли и мертвых насекомых на пол, где их, по идее, должен был ловить Рыжий. Но ловил Леопард. Точнее вяло отбивал в полете дырявой мухобойкой, а когда что-то падало на него, а падало почти все и всегда — стряхивал, одобрительно посматривая на бледнеющего Белобрюха, что бросался рассыпаться в извинениях. И так повторялось по кругу, до тех пор пока все четыре люстры во Второй не осветили комнату ярким электрическим светом. Рыжий блаженно жмурил глаза в очках, подставляя руки под искусственные лучи, пока Леопард отряхивал гардины, сдергивая их с окон. Внезапно стало слишком светло и солнечно, и Рыжий, уронив руки, бросил быстрый взгляд на окна — темные облака пропускали настоящие солнечные лучи, отчего те казались еще красивее. Поймав один луч в зеленое стеклышко очков, и отбив его в стену, Рыжий закинул свой спальный мешок на плечо и потащил его полоскать в ванной, предвкушая свои страдания. Уборка во Второй всегда была делом нелегким.***
[Сфинкс] Ахилл начал писать письма. Карандашами, которыми он тут же, прямо в письме и рисовал. Он писал долго и много, продумывая каждое слово, что было вообще немыслимой вещью. Он писал утром, днем и вечером. Ночью перечитывал, вносил последние правки и уходил в темноту коридоров, возвращаясь с пустыми руками. Сфинксу это что-то напоминало. Слепого это жутко нервировало, так что он весь издергал Сфинкса, чтобы тот нервничал за двоих. Но Сфинкс, как это обычно и бывает, нервничать не хотел. И даже не думал. Он просто решил наблюдать. Ахилл писал на колене, которое согнул над вторым. Дуга его голой спины белела над подушками. Сфинкс сидел на полу и стерег состайника. А точнее ждал, когда примчится из столовой Волк, чтобы с чистой совестью сдать свой пост и пойти подремать. Ахилл перепачкал уже два листа бумаги, но все никак не мог уцепиться за мысль, поэтому брал ластик и стирал только что написанные строки, чтобы потом написать и стереть повторно. Когда лист стирался до дыр, мялся и рвался, он комкал его или потрошил на мелкие кусочки. Иногда проглатывал, иногда — топил в туалете. Но чаще всего он сжигал. Лорд учуял на нем как-то запах дыма, когда тот вернулся под утро в комнату, и рассказал об этом Сфинксу. «Латентный пироман», — повесил тогда ярлык Табаки. «Неожиданный параноик», — заключил Горбач. И это было ближе к правде, рассудил Сфинкс. Раздался стук двери. Волк торопливо не торопясь прошествовал в комнату, вырывая у Сфинкса вздох облегчения. Он поднялся, скользя спиной по стене и с разбега наскочил на общую кровать, заставив Ахилла панически ловить новый лист, на котором уже успел что-то нацарапать. Волк оказался быстрее и хитрее. Увидев в случайности шанс, он начал двигаться немного раньше Ахилла, поэтому с легкостью выцепил лист из воздуха и отскочил назад. Пока Ахилл распутывал свои ноги, стараясь добраться до листа, Волк уже успел просмотреть его, разочароваться и откинуть обратно. — «…не могу не заметить, что книга, которую ты дала мне весьма популярна сейчас в нашем обществе…» — процитировал он, запрыгивая на спину Сфинксу. Сфинкс закряхтел, прогибаясь под тяжестью чужого веса и предусмотрительно отводя грабли вверх. Ахилл злобно разрывал лист на мелкие кусочки, уже направляясь в ванную, когда его остановил выросший из ниоткуда Табаки. Он радостно наехал Ахиллу на ноги, заставляя того свалиться ему на руки и покатил его вместе с Мустангом к общей кровати, удерживая рукой и двумя очень костлявыми коленями. — Ты же помнишь о Законе, радость моя? Ахилл потрепыхался, сваливаясь прямо на Волка, и мстительно придавил того к Сфинксу, заставляя стонать уже обоих. Шакал, весьма довольный подобным исходом подобрал чистый лист с пола и начал складывать из него самолетик. — Порой я забываю, что конкретно там говорится, — Ахилл еще раз лягнул хихикающего Волка и спихнул его на пол, чтобы усесться на Сфинкса и начать писать заново. Его голос стал тихим, но каким-то предупреждающим. Он словно очертил вокруг себя круг, готовый подраться, если в него еще раз влезут. — А надо бы помнить. Все таки это теперь важная часть Дома. Ахилл нервно зачесал волосы назад, скрепляя их канцелярской резинкой, и взял в руки карандаш. — Я тебе вот что скажу — заткнись, — он ткнул острием карандаша в Табаки, разглаживая на колене лист. — И вправду, — неясно выразился Шакал и замолчал. Волк и Сфинкс пораженно замерли, в ожидании бури, но в комнате воцарилась неожиданная, а от того дикая тишина.***
— Похоже, моя взрывная шутка пролетела мимо тебя. — Похоже, что тебе нужно остыть. Мне совсем не по душе твой искрометный юмор. — А раньше был по душе. Что изменилось? — Я. Ты. Все. — Звучит как-то печально. — Звучит нормально, не звучит только то, что я тебе говорю уже в сотый раз, раз ты меня игнорируешь. — Мне просто интересно знать, кто она? — Я скажу и ты отстанешь? — Скажи. Дам слово, что не выболтаю, если хочешь. — Не давай, я не верю ни в чьи слова. Он помолчал. — Это Муха. Ну та, что с родинками. Ему ответили неясным, разочарованным взглядом. — Она красивая? — У меня нет понятий красоты. — Она интересная? — Я знаю ее от силы неделю. — Она колдунья? Как Ведь… — Нет. В его голосе промелькнул надрыв. Размером не больше головки гвоздя, но его расширение стало лишь вопросом времени. — Так чем она тебе понравилась? И не дав опомниться продолжил. — Она очевидно не то, что ты искал. Это же видно по глазам. Твои то глаза врать не будут, как бы ты не пытался врать себе. Что ты в ней нашел? Что она тебе дала такого, что не смогли дать мы? — Она дала мне цель. И она станет первой выпущенной в нее стрелой. — Я порой так ненавижу твои загадки. И Волк ушел. Он никогда не признается в очевидном — эти загадки ломали.***
[Муха] Муха трепетно сжала края бумаги, разглядывая ползущие по ней смазанные рукой буквы. Карандашом в правом углу была нарисована маленькая летящая синица. Так ее раньше звали. Синица. Потом что-то пошло не так, и она стала Мухой. Противная, неприятная кличка прилипла, словно само насекомое. Муха протестовала так долго, как могла, но если кличка приедается, то это надолго. Да и назвал ее так не кто-то простой, а сам вожак Дома. Просто однажды она проснулась, и узнала, что теперь она Муха. Она нервно заламывала руки, бродя по коридорам, а следом за ней отскакивая от стен шагала кличка. Ее новая кличка. Липкий страх сковал ее изнутри, когда она столкнулась взглядом с слепым мороком глаз. Он не сказал ей ни слова. За ним шел Сфинкс и плелся Волк. Неохотно, словно пес на привязи. Его взгляд выражал легкий интерес и море презрения. Муха терялась, прижавшись к стене, чтобы обойти их. Они застыли посреди коридора, провожая ее безучастными взглядами и двинулись дальше, когда она скрылась за поворотом. Ей казалось, что сквозь стены проступили три пары их ужасно равнодушных глаз, и поползли следом за ней, поэтому ускорила шаг, почти срываясь на бег. Девушки с ней не разговаривали неделями, пока Рыжая не прервала молчание. Она подсела к ней в библиотеке, растрепала волосы на голове и предложила забыть. Забыть о ком-то. Ком-то дорогом для нее. Ком-то, чью кличку выдрали из ее памяти, как сухой цветок. Этот кто-то был под защитой Волка. Из-за этого кого-то ее рассматривал Сфинкс. Этот кто-то заставил Слепого оборвать нить, тянущуюся со второго на третий раньше положенного срока на целый год. Этот кто-то до жути напугал Рыжую, раз она решила закрыть собой Муху. Этот кто-то был кем-то. Муха грустно покачала головой, переспрашивая кличку. Она никого такого не знала. За ее ухом покачивался флокс, с тонкими мягкими лепестками. Рыжая провела рукой по ее волосам, вытаскивая цветок и крутя его в руках. Этот кто-то стал никем. Возможно, этого кого-то никогда и нигде не было.***
[Леопард] У Леопарда было немало забот в роли вожака Второй. Иногда он настолько загружался чужими истериками и нервными срывами за день, что возвращаясь из столовой после ужина, незаметно сворачивал в коридор, ведущий к Могильнику. Он шагал по коридору, ведя рукой по стене, соскребывая старую штукатурку. Останавливаясь, он прощупывал в свете вечерних ламп какой-нибудь достаточно пустынный участок и уходил, в голове уже рисуя эскиз новой работы. Со стороны казавшись забавным, внутри он скрывал следы глубокой, трепетной привязанности к месту, в котором он однажды практически умер. Привязанность его была такого рода, когда ненависть стала зависимостью, и без источника, на который можно эту ненависть направить, он терял почву под ногами. Не было у него большего садистского удовольствия, чем прийти в самом паршивом своем настроении под дверь Могильника и часами предаваться самым мерзким и страшным своим мыслям. Почти как истерили все остальные Крысы, выпуская пар в кратковременных и кровавых стычках, истерил и он. Тихо доводил себя до ручки, вцепившись ногтями в локти, медленно вжимаясь в стены Дома, а после также тихо расслаблялся, словно вспомнив о чем-то, что было важнее всего этого. Тогда его находил Ахилл или Рыжий, иногда Волк, Сфинкс или в крайнем случае Стервятник. Всегда было к лучшему, когда его находил кто-то из Могильщиков, и к худшему, когда остальные. Совсем все стало плохо, когда Леопард проторчал в коридоре добрую треть вечера, почти дотерпев до ночи, но пришел за ним только Рыжий. Во сне. Тогда Леопард не стал выбирать новое место для эскиза. Он просто вернулся в комнату, забрал все свои вещи и переехал в коридоры. И начал рисовать. Все, что видел, всех, кого видел. Все что чувствовал, и что знал, что никогда не сможет почувствовать. Он подарил Ахиллу все свои карандаши и краски. Он подарил Рыжему свой невыносимый титул вожака. Он подарил Волку один из его рисунков и запасную гитарную струну. А потом он ушел в Могильник и подарил Дому себя.***
[Горбач] — Мне казалось мы переросли подобные поверхностные разговоры месяцы назад, — Сфинкс терпеливо уставился в лицо Ахиллу. — Возможно тебе нужно меньше думать? Ну, чтобы не казалось. Ахилл методично скатывал размотанную шерстяную нить в клубок. Рядом тихо подсчитывал петли Горбач, прижавшись спиной к спине Ахилла. Он всеми силами старался сделать вид, что его тут нет. Сфинкс устало потер глаз о колено, устраиваясь поудобнее. Рукава рубашки, накинутой на него сейчас были обмотаны вокруг шеи, создавая подобие плаща. Капли воды после душа скапливались на ресницах, а оттуда стекали по скулам, образуя две ровные дорожки. Он успел уже порядочно намочить одеяло, прежде чем Македонский набросил на него полотенце, растирая мокрую голову. Безрукий фыркнул, отплевывая клочки шерсти. — Ох, я забыл кинуть его в стирку, — расстроился Мак, и забрав полотенце исчез. Ахиллу показалось, что исчез, весьма злорадно вытряхивая его на ходу. Лорд лежал поперек кровати подперев щеку рукой, в другой — журнал с каким-то очень замудренным неясным названием на непонятном языке. Он лениво проследил взглядом за пропавшим в дверях состайником, и тихо заметил: — Зря ты вчера устроил ту перепалку, Сфинкс. Ему книга действительно понравилась, но ты решил, что он недостаточно хорошо ее описал. Сфинкс перевел на него изумленный взгляд. — О чем ты? Я развел дискуссию лишь для того, чтобы он еще раз обдумал ее содержание, пока будет мстить мне как ребенок. Слепой не давал о себе знать достаточно долго, так что когда он заговорил, Горбач вздрогнул, а после недовольно нахмурил брови — его жутко нервировало, когда кто-то издавал резкие звуки. Вожак прокашлялся лающим смешком, и прикурил очередную сигарету. Только после того как он поджег еще три в протянутых руках, он сказал. — Мстить как ребенок у нас умеет лишь Черный. Остальные давно, — он сделал неопределенный пас рукой, цитируя, — «переросли подобное». Очередной клубок ярко синего цвета скатился на покрывало кровати, а Ахилл, откинувшись назад на локти начал разглядывать потолок. Он был белым, потрескавшимся, и старым. Все, как ему и полагалось. А еще он был бы отличным холстом для какого-нибудь неожиданного рисунка. Задумавшись об этом на добрые полчаса, Ахилл успел продумать форму, цвет, и даже разные нюансы, которые могли вызвать проблемы или вопросы. Подобный тип мышления видеть во всем место для рисования он перенял у Леопарда. Нельзя было прожить рядом с ним хотя бы два дня в Могильнике, и не научиться рисовать ровный круг. На стене. Для дартса. Они кидались в этот бедный круг всем, что попадалось под руку, и их растащили по другим палатам. Но они неизменно находили друг друга, и целыми днями все равно сидели в одном месте. Ахилл задумался, почесав пальцем под нижней губой. Он не успел сдержать улыбку от воспоминаний, и теперь старательно пытался ее скрыть. Сфинкс, решивший оставить разговор до лучших времен, подловил состайника уже у выхода из Могильника. — Мне кажется мы не закончили разговор. Ахилл притворно удивился, хватаясь за сердце. Шакалий жест так нелепо смотрелся в его исполнении, что Сфинкс недовольно скривился, почувствовав неприятный привкус во рту. — Тебе снова что-то показалось? Бедняга, ты себя совсем изводишь, — и он ловко крутанув коляску вильнул вбок, огибая Сфинкса по изящной дуге. Так обычно катался Лорд, особенно если катался быстро. Перенял привычку удирать красиво, и не оглядываться. Чтобы не наступили, как мог это сделать сам Сфинкс. Эта способность перенимать чужие привычки достаточно часто вводила все стаи в ступор. Четвертая не то чтобы смирилась с этим, просто понимала, что так Ахилл адаптировался бы в любом обществе. Как и любой, в общем-то, человек. Но было в его подражании что-то… выматывающее. Такое, когда посмотрев один раз за его успешным копированием, внезапно резко и очень сильно устаешь. Не хочется ни видеть, ни слышать. Хочется лечь и лежать. Сфинкс уселся прямо на пол, уже там придвигаясь к стенке Могильника. Ловить могильщика, вернувшегося из Могильника, да еще и на колесах (во всех смыслах) — одна из самых трудных и неприятных задач. А ловить могильщика, потерявшего часть своего клана — неприличная, практически незаконная насмешка. Грубая и жестокая. Поэтому Ахилл сейчас мог мчаться на колесах и под колесами хоть по всему Дому, никто его бы не остановил. Лекарство, которое прописывал Янус, действовало ровно три часа, потом еще три был отходняк, и еще три — тревожный, восстанавливающий сон. Ахилл был дерганным, в приподнятом шаловливом настроении, потом медленно затихал, в конце концов скатываясь в состояние апатии и усталости. Если пережить первую стадию, то оставшиеся две не представляли никаких проблем. Нужно было лишь проследить где он отрубится и дотащить его до стайной комнаты, либо покараулить там, где он уснул. Сфинкс думал, что караулить сегодня он точно не будет. По крайней мере не Ахилла. Раньше попасть в Могильник можно было одним путем — естественным. Заболей, потяни лодыжку, вывихни руку, устрой себе припадок эпилепсии, вытошни обед в тарелку соседу и прочее, прочее… И все! Поздравляю, вы попали под замок, и кровососы Пауки уже плетут вокруг вас трепетную паутину скорби, и пичкают вас такими ценными таблетками, которые ни за что нельзя пить, ведь это очень-очень ценная вещь, как можно все — себе?! Сейчас Сфинкс мог спокойно войти сюда, став частью могильщиков на краткий миг. Но сегодня был дурной день. Сегодня умер Леопард, и Могильник был окутан траурными лентами, слезящимися глазами Паучих и почти выветрившейся истерикой Ахилла. Поэтому сегодня, здесь и сейчас Сфинкс будет сидеть на полу и вспоминать заново какого это — ждать. Будь здесь Табаки, он бы предложил либо ворваться наконец внутрь и сделать все свои дела, пока Могильник не успел очухаться от своей скорби, либо накрутить из шерсти куклу Януса и притянуть ее к себе. Будь здесь Волк, он бы с воображаемым мечом на перевес и плащом в виде рубашки за спиной выразил желание пойти первым и «вызволить принца Януса из лап злобных паучих, дабы сей милостивый человек мог подсобить рыцарям в нелегком деле», при этом не уточняя что самым главным и страшным Пауком в этом логове и был сам принц. Сфинкс отмахнулся от забавных мыслей, на миг устыдившись столь хорошего настроения в такое неприятное время. Он уместил лоб на скрещенные грабли, нагревая прохладный металл и задумался. Будь здесь Слепой, он бы ждал. Не двигаясь, как настоящий хищник, застывший в засаде, он бы ждал, и ждал, и ждал, и ждал. Возможно и вправду притягивая сквозь дверь, медицински выбеленные стены, палаты страдающих, столы, стулья, чужие секреты и боль, сквозь все это притягивая Януса из своего кабинета к себе. Как змея в танце. Ведь не доказано, кто гипнотизирует больше, человек с флейтой — змею, или змея с чарующе хищным оскалом — человека. И Сфинкс подождет.***
[Волк] Волк ищет. Любую подсказку, любое движение. Ахилл, кажется, не особо таится. Не избегает, не прячется, у него не бегают глаза и не краснеют уши. В общем, ведет он себя совсем не как загнанный в угол человек. Скорее как хозяин положения, но Волк упрямо рвет зубами эту роль на себя, обиженно рыча, почти как щенок. — Почему ты больше не куришь? — наконец не выдерживает он. — Не курю вообще, — Ахилл, как и ожидалось, нашелся с ответом моментально, даже не отрываясь от рассматривания потолка. — А тогда, на одной из Длинных, закурил. Почему? Ахилл расслабленно повернул голову, повозив волосами по подушке. — Закурил, чтобы вспомнить, почему не курю. Волк начал терять терпение. — Так почему? Почему так? Почему, тебе же так хорошо. И выглядеть, и просто курить хорошо. По глазам видно, по движению губ. По языку, что слизнул горечь с губы, когда отдавал трубку следующему. Почему прекратил? Из-за Волка? Из-за жадного волчьего взгляда, брошенного поверх клубов дыма? Безумная мнительность, что совсем Ахиллу не присуща. Так что же, что? Улыбка на лице Ахилла казалась до безобразия обычной. — Что за печальное лицо, Волк? Нет ничего зазорного в том, чтобы чего-то не делать. Или наоборот, делать, — он зачесал карандашом выбившуюся прядь волос за ухо, — У меня нет для тебя ответа, который ты ищешь. Я рассказал все, что мог. Волк вцепился зубами в последнюю фразу, отчаянно надеясь, что не выглядит по правде грустным, встревоженным или — фу, гадость какая, — обиженным. В общем, таким, каким он себя ощущал. — Все, что мог или все, что хотел? Ахилл улыбнулся снова, но теперь улыбка была совсем другой. Он наклонился вперед, хватая Волка рукой за заднюю часть шеи и придвигая ближе к себе, зашептал ему в самое ухо голосом, который был голосом кого угодно, но не Ахилла. — Волк, какой же ты любопытный, забавный малый. Эх, Волк. Правда в том, что я совсем, совершенно, абсолютно… Он задержался на слове, давая время додумать, и Волк додумал и то, и это, и успел разочароваться, обрадоваться и еще кучу всего… — Не выношу запах сигарет. Волк моргнул. Наверное он точно моргнул. Причем ушами, глазами и всеми чувствами сразу. Ему что-то померещилось. Ахилл снова улыбался своей обычной улыбкой; Волк ощупал шею, но на ней — ни следа его руки, даже чувства никакого не было. — А еще у меня, как выяснилось, жуткая аллергия на вот это вот все добро, — и Ахилл почти обвиняюще ткнул пальцем на не распакованный блок сигарет, который сам же и привез от передачки Друида. Волк моргнул. Глазами. Непонимающе. Ахилл с любопытством уставился на него в ответ. — Что-то не так? Волка пробил холодный пот. Он открыл рот, чтобы что-то сказать. Он закрыл глаза, чтобы чего-то не видеть. Глаза у Ахилла были холодными, и взрывы сверхновых обжигали не хуже настоящего огня. Совсем, совсем не померещилось. Это было предупреждение. Это был знак, который вешают на ограду. «Осторожно, злая собака». Волк тряхнул головой, заканчивая разговор и сцапав одну пачку из блока, вышел в коридоры. Вот только тут была совсем не собака. И была она совсем не злой. Все гораздо, гораздо… хуже.