не было бы счастья, да коронавирус помог

      Когда карантин в столице СССР длился уже целых три дня, апрель вдруг решил, что можно уже перестать радовать москвичей, которым, к слову, надо бы дома сидеть, хорошей погодой. Температура воздуха понизилась аж до +4, небо с раннего утра заволокло тучами, а к 10 часам противный холодный дождь уже уверенно лил, не думая прекращать. Сергей стоял посреди гостиной напротив книжного шкафа и, прикрыв глаза, слушал стук холодных капель по карнизу. Ещё пару дней назад, после утренней пробежки, Сергей вдруг к своему удивлению обнаружил, что в соседнем дворе, оказывается, есть спортивная площадка, этакая "коробочка". А на площадке, помимо поржавевших хоккейных ворот с растянутой сеткой, одиноко существовало такое же поржавевшее баскетбольное кольцо. Да уж, это вам, конечно, не только отремонтированный на деньги комитета баскетбольный зал с новеньким покрытием и белыми, упругими сетками в сверкающих баскетбольных кольцах, но хоть что-то. С того счастливого часа к ежедневным пробежкам по утрам и вечерам и физическим нагрузкам, реальным для выполнения в домашних условиях, Серёжа Белов прибавил ещё расстреливание баскетбольного кольца в гордом одиночестве. Карантин есть карантин, детская часть населения Москвы как будто вымерла, площадку больше занимать круглыми сутками было некому. Серёжа считал, что правил он не нарушал - ни с кем не контактировал, ни на кого не дышал. Один из лучших игроков советской сборной по баскетболу, хотя, в общем, смело говоря - всего Советского Союза, больше всего любил тренироваться один. Самой любимой частью ежедневных изнуряющих тренировок у товарища Белова была именна та, которая отсутствовала у всех остальных игроков. Та, во время которой он в гордом одиночестве стучал тяжелым мячом по прорезиненному покрытию площадки. Как бы ни закатывали глаза сначала Гомельский, а потом Гаранжин, как бы ни уговаривали его перестать издеваться над собой и своими на ладан дышащими коленями, Сергей лишь ожесточеннее забрасывал один за другим мячи в корзину на протяжении долгих часов. Белов был уверен, что так будет всегда, пока он, видимо, не умрет прямо в зале. А потом Белов был уверен, что ни в чем нельзя быть уверенным. Всё начало вдруг меняться после того самого майского вечера, на судьбу которого повлиял сам товарищ Ленин. Не стремительно, но точно неумолимо. Модестас стал улыбаться Сергею шире, ярче, первым тянул руку для приветственного рукопожатия. Сергей, ранее сдержанный в эмоциях, и сам стал улыбаться. Играть стали ещё слаженнее. Команда удивлялась, удивлялся Владимир Петрович, удивлялись и сами Белов с Паулаускасом. Ближе к Олимпийским Играм, которые, конечно, немало шороху навели, Модестас вдруг стал Модей. Первым совершил преступление против гордого, но, к сожалению такого длинного и неудобного, чтобы быстро выкрикивать его во время ожесточенного матча, литовского имени Гаранжин. Модя пытался яростно защищать свою честь, но Владимиру Петровичу, кажется, было всё равно. Паулаускасу пришлось смириться. Серёжа и не думал оскорблять честь гордых Модестасов, но однажды вдруг взял и крикнул литовцу, - Модя! - передавая пас. Модя замер ровно на секунду, карие глаза в стальные глаза, и пас принял. Ещё через пару секунд - мяч в кольце. Сергей рассчитывал получить в нос после матча, а получил уникальную возможность уменьшительно-ласкательно звать товарища по команде без последствий. Остальные участники сборной, постепенно решившись тоже переходить с Модестаса на Модю, ещё долгое время получали шквал литовских ругательств на свою голову. После Олимпиады в Мюнхене поменялось, кажется, всё и совсем. Советская сборная, не раз осмеянная как в пределах Союза, так и за рубежом, за такое смелое намерение обыграть американцев, вдруг выполняет свою угрозу. Никто не мог в это поверить, даже сами баскетболисты, вернувшиеся на родину героями. И Серёжа Белов тоже поверить не мог. Но кое-что другое поразило его ещё больше, чем триумфальная победа. С какой бы страстью Паулаускас ни играл бы за сборную СССР, какие бы неплохие отношения ни сложились у Модестаса с товарищами по команде в конце концов, ни любовь, ни понимание к русскому народу у литовца появляться не хотели. Чем ближе была Германия, тем более задумчивым и скрытным становился товарищ Серёжи по команде. Белов не был дураком, Белов подозревал, в чем было дело. Возможно, он мог бы даже попытаться спросить у Модестаса , рискуя собственным носом. Отношения у них уже сложились дружеские. Но Серёжа не был дураком, поэтому ничего выяснять не стал. Мысли о том, что Паулаускас попытается вернуться на родину, отзывались в широкой груди Сергея странным чувством, которое он упорно игнорировал. В Мюнхене Модя вдруг стал с Сергеем аккуратнее и, каким бы странным это не казалось всем и ему самому, заботливее. Несчастное колено Сергея грозилось чуть ли не перестать функционировать и болело с такой силой, что дебный баскетболист чуть ли не кричать готов был. Паулаускас всегда был тут как тут, чтобы помочь подняться, помочь добраться до совместной комнаты в олимпийском городке, крепко придерживая бледнеющего Белова сильными загорелыми руками. Паулаускас яростно тряс перепуганного Севу ради обезболивающего для товарища. Карие глаза литовца горели огнём беспокойства. Или Серёже просто хотелось, чтобы это было так. Белов стремительно терял контроль над тем чувством, которое он так старательно пытался игнорировать. А потом, накануне того самого легендарного матча, случилось это. - Модестас, за тобой следят, - слова Гаранжина грянули как гром среди ясного неба. Хотя, в общем, может и не очень ясного. Ошарашенный Модестас стрельнул потемневшим взглядом в глаза товарища по команде. Кроме их двоих и тренера в раздевалке никого не осталось. Белов бы задумался над этим, - почему Гаранжин начал этот разговор при нём? - но ему было не до этого. Кровь яростным потоком шумела в ушах, сердце пыталось изнутри пробить грудную клетку. Владимир Петрович поймет, если Модестаса завтра в олимпийском городке уже не будет. Для Модестаса это, возможно, последний шанс. А для Серёжи? Отпустить Паулаускаса Белов не мог. Импульсивная речь о товарищах, о Родине и о том, что своих не бросают, была последней надеждой       . То, что медленно разрасталось в груди Серёжи, вдруг вспыхнуло, лопнуло, разлилось по венам ошеломляющей правдой. Чувство, которого Сергей так старательно и успешно избегал всю сознательную жизнь, от которого до последнего прятался, особенно в последний месяц, настигло баскетболиста. Сергей без рыжеволосого литовца, кажется, уже не сможет. Сергей ушел, Модестас сбежал. Но бегал недолго. В ту ночь Белов спал очень тревожно. Странно, что вообще спал. И сны странные были - мелькали в голове рыжим, отливающим медью, а ещё оставили смутные ощущения прикосновений к темным волосам их белокурого обладателя. Проснувшись, баскетболист с ужасом осознал, что кареглазого литовца в их общей комнате уже не было. А потом всё закрутилось. Палестинские террористы. Сборная Израиля. Где Коркия и Саканделидзе? Захват. Терракт. Сергей сидел в чьей-то комнате, вокруг шумела сборная. Но он ничего не слышал. Он влюблен в Модестаса Паулаускаса. Модестаса Паулаускаса рядом больше нет. Рядом его не было всего несколько часов, за которые Сергей успел трижды похоронить себя и все свои чувства, которые он так поздно сумел признать. Как там говорят, имея - не ценим, потерявши - плачем? И хоть Серёжа и ценил, тогда ему казалось, что недостаточно. Душевные муки несчастного бакстеболиста прервали ну уж слишком шумные возгласы не перестававшей что-то обсуждать команды. Выйдя из вакуума, Сергей поднял голову, обернулся и... не поверил своим собственным глазам. Взъерошенный, румяный и, кажется, ещё не определившийся с собственными эмоциями, Модестас Паулаускас стоял посреди комнаты в окружении товарищей и смотрел на Серёжу. Вскочив, мужчина, не до конца отдавая отчет своим действиям, бросился к товарищу и крепко обнял его, надеясь, что подобные объятия можно воспринять как дружеские. Можно было. На спине Серёжи так же крепко сомкнулись руки литовца. После триумфальной победы в матче с американцами, голову от счастья на площадке потеряли все. А Серёжа потерял контроль над собственными эмоциями. Эйфория переросла в тихию истерику от столкновения с невозможным, собственные эмоции, которым не хватало места в голове, загнали Серёжу в угол. И тут Модя спас его. Ругаясь на родном языке и разгоняя толпы журналистов и фотографов, желавших заполучить кадры тихо сидящего в углу героя сегодняшнего дня, литовец добрался до друга и сел рядом с ним. А после, аккуратно сжав длинными пальцами бледную руку чуть ниже локтя, повел Белова прочь с площадки. На свежий воздух. Они стояли снаружи Олимпийского стадиона, где не утихали крики. Стояли в тишине и молчали. Серёжа успокоился. Серёжа был благодарен. Модестас стоял рядом и улыбался. Всё было понятно и без слов. Вернувшись в Москву героями, Белов и Паулаускас вернулись по-настоящему близкими друзьями. Тут уже ни у кого сомнений не было, что сдержанный и серьезный Серёжа и взрывной и импульсивный Модестас идеально сошлись. Как настоящие друзья, разумеется. Сергей, уже однажды чуть не потерявший ставшего таким важным литовца, не мог допустить повторной угрозы. Главное, что рядом. А что он там чувствует - уже не так важно. Одиночные сверхурочные тренировки постепенно переставали быть одиночными. Паулаускас сначала пытался заговаривать Белова, чтобы тот не оставался в зале ещё на несколько часов, особенно когда понимал, как сильно у того болят колени. А потом бросил попытки и переодически оставался с ним. Тогда Белов и понял, что тренировки в гордом одиночестве он любит не так уж и сильно. К Новому Году, как всегда очень неожиданно наступившему, это случалось всё чаще. Семейный праздник Серёжа по традиции отмечал с родителями, уехав в Томск на несколько дней. Этих дней оказалось достаточно, чтобы понять, как сильно баскетболист привык к ежедневному присутствию своего рыжеволосого товарища в жизни. Этих же дней оказалось достаточно и для того, чтобы Сергей понял, что жизнь его летит в бездну. День за днём всё больше привыкая к литовцу, узнавая о нём всё новое, находя все больше схожих черт и поразительных различий между ними, Белов всё больше влюблялся. Это надо было прекращать, пока не поздно. В зимний период времени тренировки тяжелее давались всем, особенно так не любившему зиму Модестасу. В этот же зимний период проходил Чемпионат СССР по баскетболу, так что игроки сборной вынуждены были разделиться и играть за свои домашние клубы. Белов воспользовался удачно выпавшей возможностью немного отдалиться от близкого друга. Тот, кажется, чувствовал это, не понимал, в чем дело и хмурил густые темные брови. Серёжа ничего не объяснял. Ничего, пусть лучше будет больно сейчас. Такая боль лучше, чем та, что вспыхнет жутким пламенем, если Модестас узнает правду. Сборная вновь окончательно собралась уже в начале апреля. Все были рады воссоединению, Модестас был, похоже, невероятно рад снова по несколько часов стучать по площадке тяжелым мячом с Серёжей вдвоем после изнуряющей тренировки. Серёжа был рад. И не рад тоже был. Пропасти, начинавшей было появляться за пару месяцев, как будто и не было. Серёжа был вновь повержен. Серёже Модя был нужен. Новости про коронавирусную инфекцию, шепотом звучавшие то тут, то там ещё в конце марта, вдруг были громко и отчетливо объявлены по радио, телевизору и напечатаны в газетах. Европу уже захватила, СССР под угрозой. До конца верить никому не хотелось, но все-таки пришлось. Коронавирусная инфекция Сергея пугала меньше, чем карантин, забиравший Модестаса у Белова на неопределенный срок. После крайней тренировки, закончившейся не на самой приятной ноте, сил нормально попращаться с Паулаускасом, так сильно разъярившимся из-за неприятных новостей, у всё понимавшего Серёжи не оказалось. Когда карантин в столице СССР длился уже целых три дня, Сергею казалось, что более одинок он в жизни ещё не был. Сергей скучал. Когда капли забарабанили по карнизу ещё сильнее, Белов распахнул голубые глаза, подернутые печалью. Напротив Сергея в книжном шкафу стояла Библия. С ней отношения у Белова были непростые. Грозные буквы смотрели на баскетболиста сурово, осуждающе прожигали стальные глаза. Сергей мысленно отменил собственное решение в такую отвратительному погоду баскетбольное кольцо на площадке в соседнем дворе не расстреливать и, смахнув со лба темную челку холодными пальцами, направился в спальню.