ещё одни события вечера предыдущего дня
***
Штрих за штрихом, с характерным тихим звуком, карандаш в красивых мужских пальцах оставляет следы на бумаге. Движения отточены, кисть совершенно не напряжена, линии даются легко и с первого раза. Конечно, есть правила поэтапного рисования человеческого лица, но у Лори достаточно опыта и неравнодушия, чтоб соблюсти все пропорции и без черновых разметок и отрезков. За считанные минуты перед ним появилась пара глаз, цвет которых очень точно передается простым графитовым грифелем. Добавить блик, слегка растушевать радужку. Ресницы… Он точно знает, какими они должны быть: умеренный изгиб, скромная длина, минимальное, почти незаметное, количество туши. Ещё они не особо пушистые, а скорее по-кукольному собраны в тонкие, но выразительные пучки, как будто она только что попала под дождь, или умылась. Или плакала. Лори ведь ещё ни разу не видел, как Нора плачет. Она явно не из плаксивых. Это хорошо. А что могло бы заставить расплакаться такую, как она? Он слегка наклонил голову на бок, как будто ожидая, что рисунок вдруг пустит слезу. Наверное, в её исполнении это было бы красиво. Женщины редко красиво плачут, когда плачут по-настоящему. Он вспомнил, как непривлекательно было лицо его матери, когда та в истерике пыталась догнать увозившую его больничную каталку. Санитары сдерживали её, просили успокоиться. Возможно, это из-за введённого препарата та сцена не вызвала у него никаких эмоций. Он лишь отметил в затухающем сознании, что мама плачет некрасиво: сильно покрасневшие глаза, а широко открытый рот растянул губы, опустив их уголки, которые и уголками то уже назвать было нельзя. Как-то перекошено, размазано, вызывало как будто бы даже отвращение. Вспомнил, что его подруга точно так же перед этим плакала, когда они вдвоем ехали на машине и врезались на высокой скорости в отбойник. Ей тогда зажало ноги искореженным металлом и кусками лопнувшей обшивки салоны. Тот же рот, те же будто сморщенные глаза, потёкшая тушь, смешавшаяся на лице со слезами и кровью от мелких порезов разлетевшимися осколками стекла. Это было совсем не похоже на то, что он однажды увидел в клипе «False alarm». Лори и после аварии неоднократно возвращался к этому ролику, ставил его на паузу, разглядывал девушку, такую прекрасную, израненную и при этом без подобных гримас… А глаза на бумаге тем временем дополнялись и остальными чертами лица. Небрежные пряди волос, средние по толщине густые брови вразлёт, прямой носик, чуть расширяющийся к кончику, и губы, почти одинаковые, верхняя — без ярко-выраженной ложбинки, — всё собралось в прекрасный, но пугающе точный портрет. Лори зажал карандаш меж зубов, прям как мачо в фильмах держат розу во время танго, поднял со стола рисунок вровень с собственным лицом и широко улыбнулся ему. Лори чуть меньше часа назад звонил сестре, чтобы узнать, смогут ли они с Норой прийти к нему и помочь с отбором его работ для завтрашней выставки. Руби сослалась на то, что они очень устали после ночи в баре у Лу, и что после возвращения в общежитие сегодня они точно больше никуда не в силах выйти. Тогда Лори сказал, что может сам прийти с картинами. Сестра спокойно отвергла эту идею, затем, выдержав короткую сухую паузу, также спокойно спросила: «Ты же принимаешь свои таблетки?». Брат соврал ей. Он почти неделю не притрагивался к прозрачной ярко-оранжевой вытянутой баночке с белой крышечкой. Лори даже не был уверен, что точно знает, где она сейчас лежит. Но он был уверен в том, что всякий раз, как родня задавала вопрос про «колёса», им просто надо было сменить или закрыть какую-то тему. У Лори было полтора года, чтобы научиться совершенно точно распознавать этот «трюк». Он знал, что Норы сейчас нет в их с Руби комнате ещё и потому, что не слишком торопился в своё общежитие после их совместного возращения в кампус. Тогда, попрощавшись со всеми, он замедлил шаг и остановился, когда мимо проходила компания незнакомых студентов. Поравнявшись с ними и оказавшись за их спинами, он обернулся. Расстояние позволяло разглядеть, что именно Руби, неуверенно и медленно, закатывает на парковку мотоцикл подруги, которой не было рядом. Роджерс не появилась и спустя несколько минут. Вот так, не слишком изящно и гениально, Лори обо всём догадался. Отказы сестры и последовавший за ними вопрос о таблетках стали лишь доказательством того, что Нора до сих пор не вернулась. Он кинул взгляд на глупые настенные часы соседа по комнате, на которых вместо каждой цифры было написано «поздно». Иронично, ведь одиннадцатый час ночи — это действительно поздний час для общения его девушки с этим профессором, который уже буквально вызывал в Лори бешенство просто фактом своего существования. К горлу подступило знакомое чувство, но пока ещё как будто бы ослабленное долгим, по предписанию врачей вечным, курсом «колёс». Они мешают думать, они мешают жить, они мешают чувствовать. У него всё под контролем. Лори, словно ища душевного равновесия, снова посмотрел на портрет. Из всех нарисованных им за неделю Нор, которые аккуратной, перевернутой «лицом вниз» стопкой лежали на углу стола под маленьким игрушечным мотоциклом, эта была почти самой живой, самой настоящей. Она никуда не денется с этого листа бумаги, с этого стола, из этой комнаты. Всё под контролем.