Человек с железным сердцем

Тилль не сразу отыскал нужный автобус — в этой части города он никогда раньше не появлялся, и, исходив несколько улиц возле фабрики, чувствовал себя совершенно вымотанным. Последние дни выдались напряжёнными, что сказать. Однако, несмотря на усталость, Тилль, блуждая в поисках автобуса, обнаружил необычную деталь в течении реки. Около фабрики она расходилась на два рукава. Одно ответвление, куда сливали отходы, тоненькой блестящей нитью уходило под мост, и, как успел узнать Тилль во время сегодняшней прогулки, за безлюдной границей города превращалось в настоящую реку. Другой рукав, заключённый в саркофаг гранитной набережной, нёс свои воды под склонёнными аркой деревьями куда-то в центр города. «Если убийство действительно было совершено на фабрике, — задумался Тилль, облокотившись на чугунные перила, — то преступник, чтобы избавиться от трупа, имел определенные мотивы, когда сбросил тело именно в ту реку, которая идёт за город. Если бы течение вынесло труп сюда, — пошевелило губами его отражение в зеленоватой воде, — то его нашли бы сразу же. Выходит, преступник либо местный, либо перед убийством тщательно изучил карту города. В том, как он обратился с телом, всё указывает на человека предусмотрительного, даже параноика. Но рано или поздно всё всплывает на поверхность, и остаться безнаказанным ему не удастся». Успокоив себя этим, Тилль ещё немного постоял у перил, позволяя себе полюбоваться облагороженным кусочком природы. Рядом остановилась посмотреть на воду девушка в красной шляпе, из-под которой на спину потоком золотого дождя вылились светлые волосы. Но по тому, с каким нарочито непринужденным видом она стояла совсем рядом с Тиллем, детектив догадался, что с ним хотят познакомиться. Ведь девушка смотрела вокруг с таким видом, как будто её не интересовало ничего, кроме этих деревьев, что касались ветвями воды, в то время как распутный взгляд зеленовато-голубых глаз ненавязчиво останавливался на фигуре Тилля. «У Матильды были такие же глаза, — вспомнил он, безмолвно отказав в просьбе, готовой слететь с красных лоснящихся губ. — Только темнее, с отливом в коричневый. И взгляд... Не беспечный, а скорее мрачно-рассеянный. Да и выражение лица у неё всегда было такое... Необычное, — продолжал думать он, медленно уходя от теряющей надежду девушки. — Вроде и расслабленное, но взгляд будто даже не в никуда, а будто его нет. Люди с таким взглядом, как у Матильды всегда спокойные и размеренные. Она такая и была. Никуда никогда не торопилась и приходила вовремя». По-прежнему не понимая, отчего он вдруг так крепко задумался о сестре, которая была совершенно непричастна к этому делу (может быть, так казалось лишь на первый взгляд), Тилль прошёл к автобусной остановке и слишком медленно для торопящегося домой человека зашёл в салон. Номер маршрута показался ему подходящим, и те полчаса, что автобус рассекал незнакомые улицы, Тилль пристально, как ребёнок, глядел в окно, пытаясь думать о деле, но невольно возвращался к воспоминанию о странном женском голосе на фабрике. Голос Матильды Тилль узнавал с первой ноты, ведь сам говорил в том же тоне. Матильду отличал мягкий глубокий контральто, больше подошедший бы певице. Она говорила тихо, но очень внятно, отчего в большой компании взгляды слушателей обращались именно к ней. Её голос был прекрасен, и Тилль ни минуты не сомневался, что в кабинете директора фабрики слышал именно сестру. Да, в природе невозможно разнообразие голосов, особенно среди подростков. Но Тилль считал Матильду неповторимой, хотя она являла собой его точную копию, несколько смягчённую женственностью. «Да, мы не виделись столько времени, что я начал забывать, как она выглядит, — думал Тилль, равнодушно глядя на дома, тонущие в зелёной пене цветущих деревьев. — Но голос! Он же не мог измениться до неузнаваемости со временем! Вот если бы я услышал хоть ещё полслова... А если бы это действительно оказалась Матильда, то как она попала на фабрику? В этом деле слишком много вопросов, к которым невозможно найти ответы. Это как загадка из "Алисы в стране чудес". Но я не смогу называть себя детективом, если не разгадаю её. Сначала я хотел найти убийцу, теперь должен узнать, правда ли на фабрику привозят живых людей. И последнее — что мне хочется сделать в первую очередь — это признать, что мне просто послышалось. Железная дверь исказила голос, мне померещилось сходство с Матильдой... Но как же я хотел бы верить, чтобы там, за дверью оказалась именно она! Да, суд признал её умершей, но я продолжаю верить в то, что она живее всех живых. Может быть, она всё это время находилась совсем рядом со мной. Дразнила меня, как в детстве. Вдруг она в любую минуту может закрыть мне глаза ладонями, слегка подрагивающими от желания их хозяйки рассмеяться, а я буду в недоумении принюхиваться к этим рукам, пытаясь распознать, кем они так приятно и знакомо пахнут. Вот если бы все дела решались так просто!» Это было глупое, мальчишеское в своём отчаянии заявление, но перед лицом таинственного убийства Тилль чувствовал себя совершенно потерянным. Будто блуждал в дремучем лесу, натыкаясь на едва заметные тропинки, терявшиеся из виду, как только дорога начинала казаться знакомой. В этом деле Тилль видел множество концов, за которые можно было потянуть и вытащить простой и ясный ответ. Вот только как именно тянуть, чтобы не запутать этот клубок ёще крепче, для Тилля пока оставалось неясным. Ему хотелось заниматься самоуничтожением и думать, что годы учёбы на юридическом факультете прошли зря, раз он не мог разгадать это дело. В порывах самокритики Тилль порой не знал меры. Очнулся он только когда робот-кондуктор потряс его за плечо и произнёс гнусавым механическим голосом: — Герр, это конечная, выходите. Тилль вздрогнул, уходя от холодного прикосновения металла — робот оказался сработанным наспех, как и лифтер на фабрике. Квадратная голова с лампочками вместо глаз, на животе голубой экранчик, куда пассажиры прикладывали электронные билеты, вместо ступней — гибкие колёсики. Такие роботы составляли большинство в сфере обслуживания — официанты, кассиры, камердинеры, даже преподаватели в университетах выглядели примерно одинаково. Иногда Тиллю казалось, что на них становятся похожими люди. Каждый боялся выбиваться из толпы, чтобы случайно не попасться под подозрение бдительного взгляда полиции. Схожие причёски, тряпки, манеры, взгляды, голоса — как будто кто-то выпустил на улицы толпу кукол, произведенных одной фирмой. «Матильда всегда выбивалась, — пришло в голову Тиллю при виде двух девушек на остановке, которые на первый взгляд казались родными сёстрами, так похоже были одеты. — А что, если она именно поэтому и исчезла? Нет, это не подходит, она вела себя благопристойно. Тут надо винить в её исчезновении того самого шведа, с которым она уехала. Допустим, это был Петер с фабрики — так мне будет проще думать. Может быть, он не тот самый швед, но я возьму его за опорную точку, чтобы двигаться дальше. Вполне возможно, что он мог быть связан не только с Матильдой, но и с преступлением». В своих мыслях Тилль уже давно пророчил Петеру роль главного подозреваемого, а теперь, когда он находился в столь подавленном состоянии, ему ничего не стоило обвинить странного мужчину с татуировками во всех смертных грехах. Он уже забыл о безвинно убитом порноактёре, которого преступник разобрал на куски. Тилль думал о невероятном голосе и хотел разузнать, правда ли ему показалось в нём сходство с сестрой. Повторяя про себя фразу инженера, он невольно забывал интонацию и произносил её голосом Матильды, уже ни капли не сомневаясь в том, что за дверью находилась его сестра. Но если так — как она могла оказаться на фабрике, если ничего не смыслила в инженерии? Тилль сбился со счёта, который это вопрос за сегодня. Он чувствовал себя автором детективной повести, который, не уверенный в своих способностях, нагромоздил дополнительных линий и намертво запутался в сюжете. Но если детектив можно было бросить, от следствия Тилль отказаться не мог. Беззвучно сетуя на свою жизнь, он медленно брёл к дому через просторный парк в естественно-живописном стиле. Между холмов петляла река — та самая, что кончалась где-то на севере города и проходила через его центр. На берегах этой реки всегда было многолюдно. «Убийцы тщательно выбирают места, куда не забредает даже по случайности ни одна живая душа, — Приметил Тилль давно знакомую истину. — Они вырастают из детей, которые росли со строгими родителями и были вынуждены хранить слишком много секретов. Они умеют скрывать, прятать, держать язык за зубами. Детекторы лжи им не страшны. Из них можно было бы вырастить первоклассных шпионов, но судьба готовит таким детям тюрьму. В то время как закон охраняют те, чьи действия всегда на виду». Продолжая раздумывать над этой несправедливостью, Тилль, как чужой, зашёл в подъезд. Когда-то он жил в одной из квартир этого зашарпанного дома вместе с сестрой и родителями — цивилизация не добралась до этих мест, сосредоточившись на центральных улицах, отчего Тилль, появляясь дома, чувствовал себя совсем маленьким. Порой ему хотелось отмотать время на несколько десятков лет назад, как если он смотрел фильм по интернету, чтобы гулять здесь вместе с Матильдой. Строить песочные замки, рыть канавки, гонять сдутый мяч наравне с другими детьми и бежать домой на зов матери. Тилль до сих пор боялся взрослых проблем. Под деловым костюмом он тщетно пытался скрыть ребёнка, который честно изображал взрослого, но выходило одно кривлянье, несмотря на то, что в детстве Тилль был довольно покладистым и рассудительным. Матильду природа наградила теми же качествами — из-за них брат с сестрой выглядели чужеродно на фоне шумных подвижных сверстников. Развлечения умственные всегда им были более по нраву. Вероятно, профессию детектива Тилль выбрал именно поэтому. Чтобы больше думать и поменьше двигаться — как человеку флегматичному, такой образ жизни казался Тиллю самым привлекательным. Открывая запертую на несколько замков дверь, Тилль по очень старой привычке посмотрел в замочную скважину, на уровне подсознания надеясь разглядеть свет, чей-то силуэт, а то и запах готовой еды. Но нет — он очень давно жил здесь один, и в темноте за отверстием для ключа всё это время стояла холодная чернота. В доме было пусто и безопасно, но невыносимо одиноко. Всё ещё не выходя из образа солидного детектива, Тилль повесил на крючок в прихожей плащ и шляпу, и прошёл в дальнюю комнату, на ходу развязывая галстук. Весь день на жаре, в костюме — мужчина чувствовал себя куском мяса, который бросили в засолку, но по рассеянности оставили на самом солнце. Он с трудом удержался, чтобы не оставить позади себя шлейф из снятой одежды, но вспомнил, что потом было бы неприятно смотреть на беспорядок, и решил переодеться в комнате. Осуществить это вышло не сразу — Тилль тяжело опустился на кровать и долго смотрел в стену, не находя сил хотя бы раздеться. Оцепеневший от усталости взгляд зацепился за большую картину, занимавшую почти всю стену напротив. Три женщины — темно-синяя, розовая и жёлтая — на фоне красного неба, изрезанного коричневыми ветвями цветущих вишен. Это грубоватое изображение, фривольное и одновременно доведённое своей абстрактностью до уровня чего-то сакрального, подарил отцу Тилля его друг, когда был ещё не женат. Потом, как Тилль помнил, мать злилась, называла женщин похабными, но Тиллю и Матильде эта картина всегда нравилась. Было что-то притягательное в массивных женщинах с пустыми миндалевидными глазами и едва изогнутыми в улыбке губами. Они раздвигали ветви вишен, словно шли навстречу зрителю, очарованному древним величием их красоты — восхитительные, но равнодушные. Глаза розовой женщины по центру казались Тиллю похожими на голубые льдинки. А та, что по замыслу художника изображала монголку, последнее время напоминала мужчине Матильду. Матильда тоже носила волосы до плеч и чёлку до самых глаз, только шевелюра у неё была не зелёная. Тилль слишком устал, чтобы думать, и неосознанно любовался плавными изгибами трёх женских тел. Он называл женщин сиренами Титана, в честь прочитанного когда-то романа, и, созерцая их, часто входил в состояние, подобное трансу. К сожалению, это состояние не помогало в расследовании дел, и, когда дневной свет начал угасать, а из раскрытого окна задуло холодным, Тилль взялся за ноутбук. Перед тем, как исчезнуть, Матильда удалила все свои профили в соцсетях. Их у неё было два — один официальный, о котором знали родители, одноклассники и ближайшее окружение, а второй тайный, для сохранения странных картинок, музыки, фотографий и общения с людьми, которых родители бы точно не одобрили. На этих страницах она сидела под своим настоящим именем. Но в последний момент Матильда зачем-то создала ещё один профиль, на имя Сабрины Лемман, отдала его Тиллю, и навсегда пропала из его жизни. Тилль никогда бы не стал шантажировать её фотографиями из сети, на него Матильда могла положиться. Этот профиль она хранила, похоже, ради фотографий — Тилль не интересовался содержимым альбомов, но количество снимков всегда удивляло его. С этого профиля он вёл интернетную жизнь, хотя соцсети не одобрял — в его сфере каждое движение в киберпространстве тщательно отслеживали и могли применить против служителя закона, который хоть раз осмелился сохранить подозрительную, на взгляд спецслужб, картинку. Поэтому Тилль и не заводил профиля, когда стал работать детективом. Вдруг кто-то из клиентов полезет искать его в сети, а наткнется на порнографию в сохраненках и песни про секс? Это значило безоговорочное увольнение, но, скрываясь под маской Сабрины Лемман, Тилль ощущал смутную иллюзию безопасности. С этого профиля, где Матильда предусмотрительно закрыла всем остальным доступ к сообщениям, музыке, группам и фотографиям, Тилль мог делать всё, что угодно, лишь бы не выглядеть чересчур активным пользователем. Таких блокировали, а страница была нужна. К счастью, Тилль появлялся в сети слишком редко, чтобы его могли заподозрить. На аватар Матильда поставила какое-то цветное месиво. Это была полная конспирация. Обычно на этой странице Тилль занимался своими делами, не интересуясь, что перенесла на эту страницу сестра, пусть порой и хотел этого. Совесть давно его мучала, к тому же, Матильда рассказала, что здесь много её фотографий — Тилль мог бы хоть потравить себе душу, любуясь изображением сестры. Но сегодня он, движимый безотчётным стремлением, наугад открыл один из альбомов и принялся пролистывать фотографии, жадно ожидая чего-то. На всех снимках Матильда запечатлена с разными людьми, незнакомыми Тиллю — наверное, с друзьями. Каждое фото тщательно подписано — дата, место и человек. Тилль не стал смотреть все — имена этих людей ничего не говорили ему, кроме того, что Матильда оказалась вдруг очень общительной. Он бы так и закрыл альбом, ничего не узнав, если бы лицо на одной из фотографий не показалось бы ему знакомым. Задержав дыхание, Тилль открыл фото и столкнулся с прямым взглядом мужчины, который сегодня плыл с ним в одной лодке. Этот худой мужчина с длинными темными волосами, в черной футболке, смотрел в камеру, осторожно приобнимая прильнувшую к его плечу Матильду. Девушка улыбалась счастливо и немного криво, глаза её блестели так, будто она только что плакала от радости. Несмотря на то, что снимок сделали явно ночью и в большой толкучке, были видны татуировки на руках мужчины. Теперь Тилль не мог сомневаться. Этими круглыми карими глазами, дружелюбно глядевшими из-под тонких бровей, на него смотрел сегодня Петер с фабрики. Тилль на мгновение закрыл фотографию, чтобы придти в себя, и вновь открыл её, решив прочитать подпись. Она оказалась эмоциональнее других: «20 июня, клуб "Квантор", концерт группы "Страдание". Спасибо Петеру и его банде за незабываемые ощущения!» «Петер. — Пытаясь осмыслить происходящее, думал Тилль, сверля взглядом экран ноутбука. — Это точно он, хотя здесь шевелюра погуще и бородка потемнее. Здесь он совсем молодой, время как раз подходит. Матильде здесь двадцать. Столько лет ей было, когда она исчезла. Так, группа "Страдание". Матильда говорила мне, что слушала какую-то группу, и что ей нравился солист. Я должен быть спокоен. Это простое совпадение, хотя так быть не может. Я должен узнать всё, что смогу». Собравшись с духом, Тилль набрал название группы в поисковике и принялся ждать, когда загрузятся результаты. От волнения его тошнило. Руки дрожали, стрелка мышки нервно тряслась. Солиста группы, столь любимой Матильдой, действительно звали Петер. Петер Тэгтгрен. Он был уроженцем Швеции. Это совершенно не укладывалось в голове, но тут даже не требовалось размышлять логически, дабы понять, что Матильду увёз за границу именно её кумир. Тот, чьи песни она напевала под нос, неспешно управляясь с домашними делами. И именно по его вине девушка пропала без вести. Руки Тилля невольно сжимались, когда он обвинял этого человека в пропаже сестры, в то время как глаза отстранённо читали ту часть статьи о Петере, где официальным тоном сообщалось, что после заключительного тура музыкант решил заняться изучением биоников и бросил свою деятельность в шоу-бизнесе. На этом статья заканчивалась, а Тиллю хотелось вернуться на фабрику, чтобы разнести её в прах. Один вопрос, вместо того, чтобы решиться, порождал за собой множество других. С чем могло быть связано покровительство музыканта? Почему он попал именно на эту фабрику? Можно ли найти кого-то ещё из этой группы и узнать подробности? И согласится ли сам Петер на интимный разговор? У Тилля трещала голова. Для этого дня было слишком много сенсаций. Он вспомнил, что не ел весь день, и шатаясь, как зомби, прошёл на кухню. Принимать пищу не было никакого желания. Нужно было лишь привести мысли в порядок. Разжившись мясными консервами из холодильника — Тилль не столь часто ел что-то более существенное, ведь готовить было некогда — он кое-как прожевал собранный наспех обед, чтобы поскорее вернуться к ноутбуку. Голова прошла от жевания, желудок больше не ныл, но Тилль не получил от еды ни успокоения, ни удовольствия. Ведь всё это время из другого конца квартиры доносились обрывки песни Страдания, которую Тилль нечаянно включил, пока добывал сведения о Петере: — В мой мир пришли вы, на половину тёмную Вселенной. Вас закружу я — начнёт крушиться всё вокруг. СМИ всё сжирает, синтетическая молодежь вопит. И закружилась карусель, И нет пути назад... «Ну и гадость, — ещё не разобрав слова, решил Тилль, едва не подавившись консервами. — И как только Матильда могла такое слушать? Он же вовсе не умеет петь!» Но отчего-то мужчина не бросился выключать песню. А продолжил слушать, заинтригованный, о чём будет дальше петь тот, кого он ненавидел, хотя звуки музыки Петера не будили в сердце Тилля ничего, кроме глубочайшего отвращения. — За горизонтом мрачный мир лежит... — Надрывался сиплый голос из динамика. — Ваши мысли они в попытке изменить, По струнке заставят ходить. Не позволяйте им красть ваши мечты, Ведь больше у вас нет ничего... «Да он бунтарь», — отметив в памяти эти слова, Тилль вернулся к ноутбуку и остановил песню на полуслове. В комнате вновь стало мертвецки тихо. Через толстое стекло смутно доносились обрывки разговоров прохожих, которые гуляли где-то далеко внизу. Спальня выходила окнами во двор другого дома — остановившись у подоконника, Тилль чувствовал себя рок-музыкантом, выступающим на стадионе под прицелом десятков тысяч взглядов. Вечером, когда все окна в доме напротив загорались, стоять у окна делалось ещё тягостнее. «Зачем служба слежки, когда здесь столько зрителей?» — Тилль раздражённо задёрнул плотные занавеси, и, став невидимым для многочисленных соседей, вернулся к кровати. Дужка очков впилась в висок, стоило лечь на бок, и Тилль пожалел, что не уснул сразу же, как прикрыл глаза. Без очков мир в отражении глаз поплыл, границы предметов растеклись, замылились, ненужные детали исчезли. Из головы не выходила навязчивая мелодия песни — хотелось послушать её ещё раз, чтобы мысли перестали ходить по замкнутому кругу, вспоминая слова. Но на деле Тилль надеялся услышать в этой песне что-то важное, как будто она могла помочь ему в решении дела. Ноутбук ещё не был выключен, и Тилль, неохотно нацепив очки, прочитал название песни: «Same old song» — «Та же старая песня». Она казалась написанной как будто сегодня, а не много лет назад, когда о всепроникающем контроле жизни простых людей ещё не было и речи. «Петер смотрел далеко вперёд, и Матильда последовала за ним, считая его провидцем. Всё понятно. Только я дождался времени, когда всё это стало реальностью, и лишился сестры». — Тилль полузакрыл глаза, рассеянно глядя на опрокинутую чашу люстры. По потолку вниз головой пробежал клоп. Когда Тилль вот так смотрел на квартиру, ему начинало казаться, что пол на самом деле там, где люстра, а кровать находится на потолке, отрицая законы тяжести. Ему хотелось бы жить в этом перевёрнутом мире, где расстояние между порогом и "полом" было невероятно большим — пришлось бы задирать ноги, чтобы переступить порог. Тилль честно пытался отбросить эти глупые размышления и думать о деле, но перед глазами упорно стояла совместная фотография Петера и Матильды — если бы он задумался о них, то чувствовал бы себя ещё хуже. Ему уже хватило голоса инженера, чтобы окончательно растеряться. Он словно стоял на развилке множества тропинок в лесу, которые в итоге привели бы его к одному месту — месту убийства Кристофа. Убитым мог оказаться кто угодно, но Кристоф был ярким персонажем, хорошей опорной точкой. В фантазии дело казалось почти решённым, ведь появились убийца и жертва, наделённые внешностью и именами. В реальности же всё оставалось сокрыто мраком. Тиллю казалось, что если он будет думать об этом деле всё свободное время, то голова действительно треснет, и попытался уснуть — лишь бы во сне не тревожить мысли. «Может быть, пока я сплю, они придут в порядок», — робко понадеялся он, чувствуя, как под действием непреодолимой силы опускаются веки, а расслабленное тело наливается тяжестью. Город шумел за окном, но Тилля уже ничего не беспокоило. Он крепко спал, но сон видел странный. Тилль как будто снова очутился на той реке за городом. Но он был там не один, а с Петером. Игнорируя берег, они шли по скользкому илистому дну, по пояс в воде — Тилль видел себя и Петера со стороны, и сквозь сон понял, что они что-то ищут в мутной воде. Они оба были в голубых костюмах, которые стали мокрыми и грязными, и выглядели путники так, словно сами поднялись со дна реки. Длинные спутанные волосы свисали Тиллю на лицо, мешая смотреть по сторонам — он шёл, высоко поднимая ноги, и брезгливо морщился. А Петер, поднимая вокруг себя целые фонтаны, беспечно бренчал на неизвестно откуда взявшейся гитаре и напевал про себя что-то невероятно навязчивое — мелодия раздражала, приставала к мыслям, как репейник к волосам, и заставить Петера перестать было невозможно. Тилль даже ощущал гнилой запах тины и цветущей воды. Над головой раскинулся аркой зелёный потолок из крон плакучих ив. Даже лицо Петера казалось зеленоватым. Вдруг за их спинами раздался всплеск, всколыхнувший тихую реку — Тилль оглянулся, пытаясь понять, что же такое большое упало в воду, и остановился. Петер пошёл вперёд, продолжая играть. Тилль же наклонился, опустив руки в холодную воду, и, замирая от волнительного ожидания, что-то схватил и вытащил. За клок длинных волос он держал чью-то голову с незнакомыми, расплывающимися чертами мёртвого неподвижного лица. Тилль пытался приглядеться, узнать это лицо, как вдруг оно открыло глубокие, живые зелёные глаза и приветливо изогнуло губы в улыбке Матильды. Тилль выпустил голову, и когда она с шумом упала под воду, проснулся. Вернее, он ещё спал, мыслями блуждая в том лесу, по колено в воде, но телом, запечатлевшим складки смятой одежды, находился в кровати. Такой бред даже не хотелось вспоминать, не то что придавать ему значение вещего сна. Тилль не верил в это всё, и привык, что подобная чепуха часто ему снится. За окном уже вечерело, по тротуару по-прежнему ходили и разговаривали люди, а Тилль лежал на кровати и смотрел в потолок. Будто мог решить загадку с убийством, не покидая постели. Лежать было бесполезно, но более стоящего занятия Тилль придумать не мог. Он бы так и лежал до самой ночи, если бы вдруг не вскочил и не подошёл к платяному шкафу. Немного разбитый после сна, он, действуя на известных только самому себе инстинктах, вытащил из шкафа большую плоскую коробку и принялся разбирать её, опустившись на стул. Когда-то здесь лежали сапоги Матильды — высокие красные сапоги, как у героини её любимого мультфильма. Но с тех пор, как Матильда пропала, Тилль бережно хранил в этой коробке её костюм чирлидерши, который девушка носила в те времена, когда состояла в группе поддержки школьной футбольной команды. Матильда молча презирала любую общественную работу, но в команду чирлидерш вступила исключительно ради форменного костюма. Несмотря на грубую, почти мужскую внешность, Матильда всю жизнь питала нежную привязанность к розовому цвету, рюшкам и бантикам. А костюм как раз состоял из нежно-розовой блузки без рукавов и очень короткой плиссированной юбочки малинового оттенка. К костюму прилагались два банта для волос — тоже розовые, белые кружевные чулки и светлые полусапожки с высокими каблуками на шнуровке. Этот костюм довольно большого для восемнадцатилетней девушки размера был единственным материальным доказательством того, что Матильда когда-то существовала. Тилль ни за какие сокровища не согласился бы его выбросить, иначе бы сошёл с ума от тоски. Каждый вечер он доставал коробку, раскладывал вещи на кровати и подолгу любовался костюмом, вспоминая Матильду. А когда становилось совсем плохо, Тилль тщательно гладил блузку и смахивал пыль с сапожек, как будто в любой момент могла вернуться та девушка, какой он запомнил Матильду. За то время, что Тилль не видел сестру, с ней могло произойти что угодно. «Скорее всего, она расплылась с возрастом и не смогла бы влезть в этот костюм, — предположил Тилль, с грустной улыбкой представляя постаревшую Матильду. — Хотя ткань синтетическая, тянется легко». В задумчивости он вытянул из коробки розовую ленточку и, не отдавая себе отчёта в действиях, завязал бантик. Вышло немного криво, но второй получился красивее. Его Тилль попытался пристроить на голове, прицепив к длинным прядям на макушке. Придерживая грозившие свалиться бантики, он стащил рубашку и приглянулся к блузке. Она могла истлеть, но выглядела как новая. И вполне возможно, что Тилль мог в неё поместиться. Блузочка была рассчитана на стройную и крупную фигуру — никак не на обрюзгшего мужчину, однако же Тилль кое-как в неё втиснулся. Тоненькая шелковистая ткань растянулась почти до прозрачности, но швы оказались на удивление крепкими. Брюки Тилль снял и примерил юбку, которая села почти без проблем. Он ни секунды не думал о том, что делает что-то неправильное, и осторожно натянул чулки, щекотавшие ноги кружевным узором. Даже сапожки пришлись впору. Немного жали, но можно было потерпеть. Ради Матильды. Он поднялся, стараясь не делать резких движений, и, по-мужски косолапо переставляя одеревеневшие на каблуках ноги, прошёл в прихожую. Юбочка была слишком короткой — ноги неприятно холодило. Тилль взял ключи из кармана плаща, положил их в нагрудный карман блузки и вышел на лестницу. Как во сне, спустился в подъезд и ступил на улицу, в объятия сумрачной вечерней прохлады. Тилль твёрдо помнил о том, что ни в одном законе не прописан запрет на ношение мужчинами женской одежды, и безотчетно решил прогуляться. Редкие прохожие даже не думали удостаивать его вниманием. С них хватало и роботов. Никем не замеченный — это было непривычно, ведь при виде очков, шляпы и плаща люди провожали его почтительными взглядами — Тилль дошёл до парка, где появился ещё днём. Он часто ходил сюда гулять, парк находился недалеко от дома. Но ноги ломило от каблуков — Тилль пожалел сестру, которая в силу своей природы была вынуждена носить этот ужас — и сел на скамеечку у пруда. Около воды воздух стоял влажный и холодный. Для столь откровенного костюма погода стояла неподходящая. Становилось зябко, но Тилль не уходил со скамейки. В последний момент он подумал, что кто-то из знакомых мог узнать его в этом костюме, а это не кончилось бы ничем хорошим. И как только он догадался об этом, как заметил быстро приближающуюся к скамейке высокую стройную фигуру. Ридель. Бежать было поздно, делать вид постороннего — тоже, поэтому Тилль поправил бантики и приветливо улыбнулся, как только различил в темноте прозорливые глаза под лысым лбом. Оливер искусно сделал вид, что не заметил странного облачения Тилля, и сел рядом. Линдеманн решил не отмалчиваться и спросил самым будничным тоном: — Как вас сюда занесло? — Во-первых, добрый вечер, герр Линдеманн, — голос Оливера был холоден, но на мгновение в нём проскользнула тень улыбки человека, который знает что-то очень интригующее. — Во-вторых, пока вы вели своё расследование, я вышел на клинику, где покойному вставили грудные импланты. Совпадение это или нет, но когда-то я сам работал в этой клинике и фальшивая грудь убитого — дело моих рук. — Вот как, — отозвался Тилль. — А вы не узнали его имени? — Ещё бы не узнать, — Оливер мрачно усмехнулся, опуская взгляд в траву. — Мы с этим человеком были в очень близких отношениях. Кристоф он был. Кристоф Шнайдер. — Фамилия частая. Случаем, он не имел отношения к порноиндустрии? — Предположил Тилль, вспоминая слова Бихача. — Имел, и самое прямое, — Оливер почему-то отодвинулся, и его большие темные глаза изумлённо сверкнули. — А откуда вы узнали? Тилль вкратце, не желая вдаваться в подробности, рассказал то, что слышал от Бихача. Оливер слушал его с большим вниманием и под конец речи понимающе кивнул. Парк постепенно погружался во мрак, отчего собеседники невольно понижали голос. У Тилля продрогли руки, но он не подавал виду, что замёрз. — Бихач, — протянул погружённый в себя Оливер. — Я слышал о нём от Кристофа. Мой возлюбленный, — он спохватился, поджимая губы, — да, я проболтался, но скрывать уже нечего, не очень-то любил у него сниматься. Мы с Кристофом лелеяли надежду, что когда-нибудь ему удастся сменить пол, и тогда я бы уехал с ним за границу. Но Кристоф был немного трусливым, поэтому решился только вставить грудь. — Он говорил о недавно умершем возлюбленном, но не поменялся в лице, и голос его не дрогнул. Может быть, Тиллю это показалось — без очков он не мог разглядеть перемену чувств на лицах людей — но в спокойном тоне Оливера сквозило что-то настораживающее. Как будто он совсем не сожалел о смерти Кристофа. — Возможно, у него на работе были недоброжелатели или завистники, — продолжал Оливер, не замечая, как Тилль щурит глаза, присматриваясь к нему, — но я в этом сомневаюсь. Кристоф был слишком хорошим, чтобы его ненавидеть. Так он, значит, решил отдать своё тело науке, но сделал это до смерти? Получается, умер он уже на фабрике? — Да, — кивнул Тилль, с горечью подтвердив, — герр Ридель, ваши аналитические способности лучше моих. — Спасибо, но не в этом дело. Я догадываюсь, что Кристоф мог быть убит одним из сотрудников фабрики, но не могу придумать ни одного мотива для такого преступления. Меня самого удивляет, что преступника до сих пор не нашли. Но, может быть, кто-то из персонала показался вам подозрительным? — Такой есть, — тихо ответил Тилль. — На фабрике только трое людей, все остальные — роботы. Инженер, директор и конструктор. Инженер женщина, и я даже не видел её. Подозрение может пасть на кого угодно. Мне показалось, что они все от меня что-то скрывали. — В таком случае я дам вам совет, — Оливер интимно наклонился к его уху, — хотя я на семь лет моложе вас и роль советчика не совсем идёт мне. Но всё-таки, — он щёлкнул длинными белыми пальцами, заставляя Тилля прислушаться, — скажите для начала, помните нашего преподавателя по уголовному праву? Мы с вами учились в одном университете, только вы на последнем курсе, а я поступил на магистра. — Помню. Добродушный такой старичок, очень бодрый, истории из жизни постоянно рассказывал, — припомнил Тилль, чуть улыбаясь. В университете этот преподаватель был у него одним из любимых. — Так вот, если вы вызовете на допрос того, кто вызывал у вас подозрение и не сможете добиться у него признания, вспомните историю про следователя, которую как-то поведал наш преподаватель. Он же в молодости работал помощником следователя, и его начальник однажды расследовал дело об убийстве замужней дамы. Подозревали мужа, но он вёл себя так, как будто ничего не было. Помните? Он всем студентам рассказывал одни истории. — Припоминаю, — раздался в темноте шёпот Тилля. — Продолжайте. — Итак, у покойницы была сестра, которая носила такие же туфли, какие были на жертве в день убийства. Следователь одолжил у неё туфли и принес их в комнату для допроса, где сидел муж. Муж не признавался. Следователь накрыл туфли газетой и вышел, надеясь, что мужа разберёт любопытство. Муж подошёл и увидел туфли якобы своей жены. Решил, что труп нашли, давать задний ход уже некогда, и признался, что действительно убил её. — Я догадываюсь, на что вы пытаетесь мне намекнуть, — Тилль покачал головой, наконец-то всё понимая. Банты на его голове качались, как большие розовые помпоны. — Значит, мне надо раздобыть что-то из вещей убитого и оставить подозреваемого с ними наедине... — Достаточно, — Оливер уложил лёгкую руку ему на плечо. — Вы знаете, что делать с этими сведениями. Наш преподаватель никогда не говорил зря. — Я понял вас, — Тилль нервно разгладил юбку. Сидеть на холодной скамье с голыми ногами становилось невозможно. Оливер был в своём обычном деловом костюме, и, казалось, хотел ещё немного полюбоваться вечерним пейзажем. На противоположной стороне пруда зажглись фонари — их отражение горело в воде жёлтыми пятнами потёкшего масла. Из вежливости Тилль решил подождать, надеясь, что Оливер оставит его, но криминалист вдруг не выдержал и решил сострить: — Милая девушка, проводить вас до дома? — "Прекрасной барышни здесь нет, я и сама дойти сумею", — невольно процитировал Тилль «Фауста» и назидательным тоном прибавил, — роль комика вам не идёт. — А вам не к лицу образ маленькой девочки, — парировал Оливер, немного задетый за живое. На этом оба господина, довольные вечерней прогулкой, расстались, и ушли каждый в свою сторону. Дорога заканчивалась темнотой, которая так казалась Тиллю похожей на загадочное дело, но теперь он видел в конце этого мрака свет. Этим светом был Кристоф Шнайдер, бесславно умерший порноактёр.